Однажды в послеобеденное время дон Маттео, настоятель церкви, надел тщательно вычищенные башмаки, новую сутану и расположил свой плащ красивыми складками. Лицо его сияло, когда он проходил по улице; и он благословлял женщин, сидящих за прялками у дверей домов, таким нежных движением руки, словно он раздавал им розы.
Через уличку, по которой шел дон Маттео, было перекинуто, но крайней мере, семь арок, как будто каждый дом хотел соединиться с тем, который стоял напротив него. Маленькая и узкая, она извивалась в гору, представляя из себя наполовину лестницу, наполовину улицу. Сточная канава всегда была переполнена, а под ногами валялись апельсиновые корки и капустные листья, о которые легко было поскользнуться. На веревках снизу доверху висело белье. Развеваемые ветром мокрые рукава рубашек и тесемки передников задевали по лицу дона Маттео. И при этом сыром, противном прикосновении дону Маттео казалось, что его гладит по лицу покойник.
Уличка заканчивалась небольшой мрачной площадью, где дон Маттео и остановился перед одним старым домом. Это было большое четырехугольное здание, почти без окон. В него вели две большие лестницы с широкими ступенями и две огромные двери с тяжелыми запорами. Стены были из черной лавы, а кирпичный пол лоджии весь зарос плесенью и так густо был покрыть паутиной, что даже проворные ящерицы с трудом пробирались между ней.
Дон Маттео с такой силой постучал дверным молотком, что раздался гул. Из всех домов по соседству начали выглядывать женщины и переговариваться между собой. А прачки у фонтана на площади приостановили свою работу и стали шептаться и строить догадки.
— Что здесь надо дону Маттео? — говорили они. — Зачем дон Маттео стучится в двери старого дома, где водятся привидения и где никто не решается жить, кроме чужой синьорины, отец которой сидит в тюрьме?
Но Джианнита, наконец, отворила дверь и повела дона Маттео по длинным коридорам, где пахло сыростью и плесенью. В некоторых местах в полу не хватало камней и сквозь отверстия виден был подвал, по земляному полу которого стаями бегали крысы.
Пока дон Маттео шел по старому дому, хорошее расположение его исчезло. Проходя мимо лестниц, он недоверчиво косился на них и вздрагивал при малейшем шуме. Его охватило беспокойство как бы от предчувствия несчастья. Дон Маттео вспомнил маленького мавра в тюрбане, который, по рассказам, появлялся в этом доме, и хотя он и не видел его, но все-таки чувствовал его присутствие.
Наконец, Джианнита отворила одну из дверей и ввела священника в комнату. Стены были голые, как в конюшне, постель тощая, как у монахини, и, кроме того, над ней висело изображение Мадонны, стоившее не больше трех сольди. Настоятель стоял и смотрел на маленькую Мадонну, пока слезы не выступили у него на глазах.
Пока он так стоял, в комнату вошла синьорина Пальмери. Она держала голову опущенной, а движения ее были так медленны, словно у тяжело больной.
Увидя ее, настоятель сильно смутился, и ему захотелось сказать ей: «Мы встречаемся с вами, синьорина Пальмери, в необыкновенно старинном доме. Вы изучаете здесь мавританские надписи или исследуете мозаики в подвалах?» Он не мог себе представить, чтобы эта благородная синьора была так бедна.
Он не мог понять, как она может жить в доме маленького мавра.
Он решил в душе спасти ее из этого дома с привидениями и от бедности. В этом деле его поддержит добрая Мадонна.
Потом он сказал синьорине, что пришел к ней по поручению дона Ферранте Алагона. Дон Ферранте открыл ему, что она отвергла его сватовство. Но почему? Разве она не знает, что дон Ферранте самый богатый человек в Диаманте, несмотря на то, что он беден на вид и сам стоит в лавке? Дон Ферранте принадлежим к старинному испанскому роду, весьма уважаемому как на родине, так и в Сицилии. И ему еще принадлежим большой дом на Корсо, которым владели его предки. Она не должна отказывать ему.
Пока дон Маттео говорил, он увидал, что лицо синьорины побледнело и окаменело. Он испугался, говорить ли ему дальше. Он боялся, что она лишится чувств.
И, действительно, она отвечала ему, сделав над собой страшное усилие. Казалось, слова не хотели сходить с ее уст. Ей было страшно произнести их.
Она вполне понимает, сказала она, что дон Ферранте хочет знать, почему она отклонила его предложение. Она была очень тронута и очень благодарна ему, но она не может быть его женой. Она не может согласиться, потому что вместо приданого она принесет в дом бесчестие и позор.
— Если вы выйдете замуж за Алагона, дорогая синьорина, — сказал дон Маттео, — то вам нечего бояться, что будут спрашивать, откуда вы родом. Это старинный, древний род. Дон Ферранте и его сестра, донна Элиза — самые знатные особы в Диаманте, хотя они потеряли свои родовые поместья и вынуждены заниматься торговлей. Дон Ферранте знает, что брак с вами не омрачит славы его имени. Вам не надо беспокоиться об этом, синьорина, если только это единственное препятствие с вашей стороны.
Но синьорина Пальмери повторяла все то же. Дон Ферранте не может жениться на дочери преступника. Она сидела бледная, в отчаянии и, казалось, хотела приучить себя произносить эти ужасные слова. Она говорила, что не хочет втираться в семью, которая будет презирать ее. Она заставила себя говорить это спокойно и твердо, без дрожи в голосе.
Но, чем дольше она говорила, тем сильнее становилось желание дона Маттео помочь ей. Ему казалось, что он встретил королеву, свергнутую с своего престола. Его охватило горячее желание снова возложить корону ей на голову и набросить мантию на плечи.
Поэтому дон Маттео заговорил о том, что отец ее скоро выйдет из тюрьмы, и спросил ее, чем же он будет жить.
Синьорина ответила, что он будет жить на то, что она заработает.
Дон Маттео строго спросил ее, как она думает, сможет ли перенести бедность ее отец, привыкший жить богато.
Она молчала. Она шевелила губами, подыскивая ответ, во не могла произнести ни слова.
Тогда дон Маттео снова заговорил и убеждал ее. Она выглядела все растеряннее, но все еще не сдавалась.
Наконец, он уже не знал больше, что ему сделать.
Как избавить ее от этого дома с привидениями, от бедности и стыда, угнетающего ее? Но тут взоры его упали на жалкое изображение Мадонны.
Значит, юная синьорина была верующей.
Тут дона Маттео охватил дар вдохновения. Он чувствовал, что Бог послал его спасти эту бедную женщину. Когда он снова заговорил, он сам не узнал своего голоса. Он понял, что Бог говорил его устами.
— Дочь моя, — сказал он и поднялся. — Вы должны выйти замуж за дона Ферранте ради вашего отца! Этого хочет Мадонна, дочь моя!
Во всей фигуре дона Маттео в эту минуту было что-то внушительное. Еще никто никогда не видал его таким. Синьорина задрожала, словно с ней заговорил дух, и сложила руки.
— Будьте доброй и верной женой дону Ферранте, — сказал дон Маттео, — и Мадонна обещает вам через меня, что у вашего отца будет беспечальная старость.
Синьорина поняла, что дон Маттео действует по повелению свыше. Сам Бог говорит его устами. Она преклонила колени и опустила голову.
— Я исполню то, что вы приказываете, — сказала она.
* * *
Выйдя из дома маленького мавра и проходя узкой уличкой, дон Маттео вдруг вынул молитвенник и начал читать молитвы. И хотя мокрое белье било его по лицу, а под ноги ему пОна дались маленькие дети и апельсинная кожура, он не отрывал глаз от книги. Он должен был слышать великое слово Божие.
В большом мрачном доме все казалось ему ясно и понятно; когда же он вышел на солнечный свет, он устрашился обещания, данного им от имени Мадонны.
Дон Маттео читал молитвенник и молился, молился и читал. Да охранит великий Господь на небесах эту женщину, которая верила и повиновалась ему, как пророку.
На углу Корсо дон Маттео столкнулся с ослами, на которых возвращались домой какие-то путешественницы, он едва не сбил с ног крестьян, идущих с работ, толкал старых прядильщиц и путался в их пряже, пока, наконец, не добрался до маленькой темной лавочки.
Эта лавочка без окон с высоким порогом и земляным полом помещалась в углу старого дворца. Двери ее всегда были открыты, пропуская свет. У прилавка толпились возчики и погонщики ослов.
А за прилавком стоял дон Ферранте. Борода его была растрепана, лицо в глубоких морщинах и голос его хрипел от бешенства.
Возчики требовали непомерно высокую плату за кладь, привезенную ими из Катании.