В Катанин жил когда-то человек с «дурным глазом», его называли «джеттаторе». Он был самым ужасным джеттаторе во всей Сицилии. Как только он появлялся на улице, люди спешили охранить себя от него, складывая пальцы крестом. Но часто и это не помогало. Всякий, кто встречался о ним, мог быть уверен, что целый день его будут ждать неудачи. Обед будет испорчен, или разобьется старинная дорогая ваза. Он узнает, что его банкир прекратил платежи и что записочка, написанная им жене друга, попала в неверные руки.
Большею частью джеттаторе высокий, худой человек с тусклыми, пугливыми глазами и длинным носом, свешивающимся на верхнюю губу. Бог наградил джеттаторе носом попугая, как знаком отличия от других людей. Но на свете все меняется, и этот джеттаторе был маленький человек с таким же носом, как и Сан-Микеле.
Благодаря этому он приносил гораздо больше зла, чем обыкновенный джеттаторе. Насколько чаще случается уколоться о розу, чем обжечься о крапиву!
Для джеттаторе было бы лучше никогда не достигать зрелого возраста. Ему хорошо живется только в детстве. Тогда с ним его мать, а она не замечает его «дурного глаза» и не понимает, почему она колет себе пальцы, как только он подходить к ее рабочему столу. Она не боится целовать его. И хотя в доме постоянно кто-нибудь болен, не уживается прислуга и друзья прекращают знакомство, она все-таки ничего не замечает.
Но когда джеттаторе вступает в жизнь, ему часто приходится нелегко. Ведь прежде всего следует думать и заботиться о самих себе и нельзя портить всю свою жизнь из великодушия к джеттаторе.
Джеттаторе, о котором здесь идет речь, был инженером и строил железные дороги. Он получил даже заказ на постройку казенной железной дороги — ведь правительство не могло знать, что он джеттаторе. Ах, сколько бед это повлекло за собой! Как только он вступил в заведывание постройкой, одно несчастье пошло за другим. Начнут прокладывать туннель — обвал за обвалом, проводят мосты — они рушатся. Когда взрывают скалы, срывают камни и убивают рабочих. И только с самим инженером никогда не случалось никакой беды.
Но бедные рабочие, которые работали под его начальством! Каждый вечер они пересчитывали целость своих членов и пальцев. «Завтра мы, может, лишимся их», — говорили они.
Они довели об этом до сведения главного инженера и даже министра. Но никто из них не обратил внимания на эти жалобы. Они были слишком умны и учены, чтобы верить в «дурной глаз». Рабочие должны быть осторожны при работах. Они сами виноваты, если с ними случается несчастие.
A беды продолжались, вагоны со щебнем опрокидывались, локомотивы взрывало.
Однажды утром прошел слух, что инженер исчез. Никто не знал, где он находится. Может быть, кто-нибудь прикончил его? Нет, нет, разве кто-нибудь решится заколоть джеттаторе!
Но он как в воду канул, никто больше не видал его.
Это случилось через несколько лет после того, как донна Микаэла задумала строить железную дорогу. И чтобы собрать нужный для этого капитал, она устроила базар в большом францисканском монастыре, лежащем за воротами Диаманте.
В монастыре был большой двор, обнесенный великолепной старинной галереей с колоннами. Донна Микаэла расставила в арках маленькие палатки и столы с лотереями и позаботилась о всевозможных увеселениях. Между колоннами висели гирлянды венецианских фонариков. А вокруг бассейна были расставлены бочки с винами Этны.
Во время этих приготовлений донна Микаэла часто разговаривала с маленьким Гандольфо, который сделался монастырским сторожем после смерти фра Феличе.
Однажды она попросила Гандольфо показать ей весь монастырь. Она обошла его весь от чердака до погреба. При виде этих бесчисленных маленьких келий с решетчатыми окнами, оштукатуренными стенами и жесткими деревянными скамьями, ей пришла в голову одна мысль.
Она попросила Гандольфо запереть ее в одной из келий и оставить ее там одну на пять минут.
— Вот я в заключении, — сказала она себе, оставшись одна. Она ощупала дверь и окна. Все было действительно заперто.
Так вот что значит сидеть в тюрьме! Четыре голые стены, могильная тишина, могильный холод.
— Теперь я узнала, что испытывают заключенные, — подумала она.
Но в ту же минуту она забыла обо всем при мысли, что Гандольфо, пожалуй, не вернется и не выпустит ее. Его могут куда-нибудь позвать, он может внезапно заболеть или споткнуться в темных коридорах и убиться насмерть. Могло случиться многое, что не даст ему вернуться.
A ведь никто не знает, где она, и никому не придет в голову искать ее в давно покинутых кельях. Если она пробудете здесь хотя час, она с ума сойдет от ужаса.
Она видела перед собой голод, мучительную смерть. Бесконечные часы будет она метаться в тоске и отчаянии. Ах, как она будет прислушиваться к шагам, кричать и звать!
Она будет стучать в дверь, царапать ногтями штукатурку со стен, будет кусать и грызть оконные решетки. И когда ее найдут, наконец, она будет уже лежать мертвая на полу, и всюду будут следы ее попыток вырваться отсюда.
Но почему же Гандольфо не идет? Она наверное уже сидит тут четверть часа, даже полчаса!…
А Гандольфо вернулся ровно через пять минут.
— Боже мой, так вот что значит быть в тюрьме! Вот какую жизнь ведет Гаэтано!
Она зарыдала, выйдя снова на свежий воздух.
Немного спустя, когда они стояли в открытом дворике, Гандольфо указал ей на два окна со ставнями и зелеными занавесками.
— Там кто-нибудь живет? — спросила она.
— Да, донна Микаэла, там живут.
И Гандольфо рассказал ей, что там живет человек, который выходит только по ночам и никогда ни с кем не говорит.
— Он сумасшедший? — спросила донна Микаэла.
— Нет, нет, он в своем уме, как вы, как и я. Но говорят, он должен скрываться. Он прячется от властей.
Донна Микаэла заинтересовалась этим человеком.
— Как его зовут? — спросила она.
— Я его называю синьор Альфредо.
— A где он достает пищу? — расспрашивала она.
— Я ему готовлю, — отвечал Гандольфо.
— А одежду?
— Я ему доставляю ее… Еще я приношу ему книги в газеты.
Донна Микаэла некоторое время молча прохаживалась взад и вперед.
— Гандольфо, — сказала она, подавая ему розу. — Положи эту розу на поднос, когда ты понесешь пищу твоему несчастному узнику!
С этого дня донна Микаэла почти ежедневно посылала какие-нибудь мелочи этому незнакомцу, то цветок, то книгу, то плоды. Это доставляло ей большое удовольствие. Она создавала себе всевозможные фантазии. Иногда ей удавалось вообразить себе, что все эти вещи она посылает Гаэтано.
В день базара донна Микаэла уже рано утром пришла в монастырь.
— Гандольфо, — сказала она, — пойди к твоему узнику и спроси его, не хочет ли он вечером прийти на праздник?
Гандольфо скоро вернулся с ответом.
— Он велел очень благодарить, донна Микаэла, — сказал он. — Он придет!
Она удивилась, она не думала, что он решится выйти из заключения. Она только хотела оказать ему любезность.
Что-то заставило донну Микаэлу поднять голову. Она стояла на монастырском, дворе и над головой ее, в верхнем этаже стукнуло окно. Донна Микаэла увидала человека средних лет и приятной наружности. Он стоял у окна и смотрел на нее.
— Это он, донна Микаэла, — сказал Гандольфо.
Она была счастлива. Ей казалось, что она освободила из заточения этого человека. Она испытывала и другое чувство, но люди, не обладающие фантазией, не поймут ее. Целый день донна Микаэла с трепетом и волнением ждала вечера. Она думала о том, как ей одеться. Она словно ждала, что придет Гаэтано.
Но скоро донне Микаэле стало не до мечтаний.
Целый день она встречала неудачи.
Прежде всего она получила письмо от старого разбойника Этны Фалько Фальконе. Он писал ей:
«Милый друг, донна Микаэла!
Так как я слышал, что ты собираешься провести железную дорогу на Этну, то должен тебе сказать, что этого никогда не будет с моего согласия. Я тебе говорю об этом вперед, чтобы ты напрасно не тратила ни труда, ни денег.
Просвещенная и высокорожденная синьора, остаюсь твоим покорным слугой
Фалько Фальконе.
Пассафиоре, мой племяннпк, писал письмо».
Донна Микаэла смяла и бросила грязную бумагу. Это являлось смертным приговором ее предприятию; но сегодня она не хотела об этом думать. Ей надо позаботиться о базаре.
Немного спустя пришли ее строители, Джиованни и Кармело. Они хотели посоветовать ей пригласить инженера. Она не знает, какая почва на Этне. Ведь это все лава, под ней пепел, а потом опять лава. Надо прокладывать дорогу по верхнему слою лавы, или по слою пепла, или рыть еще глубже? Какой плотности нужно основание для железной дороги? Они ничего не могут делать без человека, понимающего это дело!
Донна Микаэла отправила их ни с чем.
Завтра, завтра, сегодня ей некогда думать об этом.
A вслед за ними пришла донна Элиза с еще худшими новостями.
В Диаманте есть часть города, населенная бедным и диким народом. Эти бедняки пришли в ужас, услыхав про железную дорогу. Они говорили, что тогда начнется извержение Этны и землетрясение. Великая Этна не потерпит никаких оков. Она стряхнет с себя всю железную дорогу. И народ говорил, что они выйдут и разгромят дорогу, как только будет положен первый рельс.
Ах, какой несчастный день! Донне Микаэле казалось, что теперь она дальше от цели, чем когда-либо.
— Что нам поможет, если мы даже выручим на базаре большую сумму? — уныло говорила она.
Но выходило так, что и на базаре ей не выручить никаких денег. После полудня пошел дождь. Такого сильного дождя в Диаманте не было с того дня, как звонили колокола Сан-Паскале. Облака спустились до самых крыш, и дождь лил ручьями. Стоило пройти несколько шагов, чтобы промокнуть насквозь.
В шесть часов, — время, назначенное для открытия базара, — ливень еще усилился. Когда донна Микаэла пришла в монастырь, там не было никого, кроме тех, кто обещал помогать при продаже и угощении.
Она готова была расплакаться. Какой несчастный день! И кто накликал на нее все эти беды?
Взгляд донны Микаэлы упал на незнакомого ей человека, который стоял, облокотись на колонну, и смотрел на нее. Тут она вдруг узнала его. Это был джеттаторе, джеттаторе из Катании, которого ее научили бояться еще в детстве.
Донна Микаэла быстро подошла к нему.
— Пойдемте со мной, синьор, — сказала она и пошла впереди него. Она хотела отойти подальше, где бы никто не мог слышать их, и она хотела попросить его, никогда больше не попадаться ей на глаза! Он не должен портить ей жизни!
Она не думала о том, куда идет.
Неожиданно для себя она очутилась у дверей церкви и вошла в нее.
В церкви было почти темно, и только возле изображения Христа горела маленькая лампада.
Увидя святое изображение, донна Микаэла остановилась, как вкопанная. Именно сюда-то ей и не следовало приводить его.
Вдруг она вспомнила, что корона Младенца подкатилась под ноги Гаэтано, когда он готов был разразиться гневом против бандитов. Может быть, младенец Христос не хочет, чтобы она прогоняла джеттаторе.
Но у нее ведь были серьезные причины бояться джеттаторе. И с его стороны было нехорошо приходить на ее праздник. Она должна постараться отделаться от него.
Донна Микаэла быстро подошла к изображению Христа и устремила на него взгляд. Она не могла сказать своему спутнику ни одного слова.
Она припомнила, с каким состраданием она относилась к нему за то, что он, как и Гаэтано, был в заточении. Она так радовалась, что ей удалось выманить его на свободу.
А что она хочет сделать теперь? Она хочет снова ввергнуть его в темницу?
Она вспомнила отца и Гаэтано. Неужели это будет третий, которого она…
Она стояла и молча боролась сама с собой. Наконец джеттаторе заговорил первый.
— Ну, что же, синьора, не правда ли, с вас уже довольно моего общества?
Донна Микаэла сделала отрицательный жест.
— Вы желаете, чтобы я снова удалился в свою келью?
— Я не понимаю вас, синьор.
— О, вы отлично понимаете меня. С вами случилось сегодня что-то ужасное. Сегодня утром вы были совсем другая.
— Я очень устала, — уклончиво ответила донна Микаэла.
Джеттаторе ближе подошел к ней, как бы желая заставить ее сказать правду. Вопросы и ответы звучали быстро и отрывисто.
— Разве вы не видите, что ваш праздник постигла неудача?
— Я отложу его на завтра.
— Разве вы меня не узнали?
— Да, я видела вас раньше в Катанин.
— И вы не боитесь джеттаторе, нет?
— Прежде, ребенком, да!
— А теперь, теперь не боитесь?
Она не ответила:
— А вы сами боитесь себя? — спросила она.
— Говорите правду! — нетерпеливо сказал он. — Что вы хотели мне сказать, когда позвали меня сюда?
Она беспомощно оглянулась. Она должна же ответить ему, что-нибудь сказать. Ей вдруг пришла в голову мысль, которая ужаснула ее. Она взглянула на младенца Христа.
— Ты требуешь этого? — казалось, спрашивала она. — Я должна это сделать для чужого мне человека? Но ведь это значит лишить себя последней надежды.
— Я не знаю, смею ли я сказать вам то, что хотела, — произнесла она.
— Нет, вы сами видите, что не решаетесь.
— Я намереваюсь построить железную дорогу, вы это знаете?
— Да, я это знаю!
— Я хотела, чтобы вы помогли мне!
— Чтобы я помог?…
Трудно было произнести первые слова, а дальше пошло уже гораздо легче. И она сама удивлялась, как просто и естественно развивала она свою мысль.
— Я знаю, что вы инженер. Вы, конечно, понимаете, что мою дорогу надо строить без жалованья. Но а все-таки подумала, что лучше вам помогать мне, чем сидеть взаперти! Ведь вы бесцельно тратите свое время.
Он почти строго взглянул на нее:
— Вы понимаете, что вы говорите? Положительно это дерзкая просьба.
— Да, конечно, это дерзкая просьба.
Тогда бедняга начал запугивать ее.
— Но с вашей постройкой в таком случае случится вероятно то же, что и с вашим праздником.
Донна Микаэла разделяла его взгляд; но она считала, что ей закрыты все пути к отступлению и что ей следует заставить себя быть с ним милостивой.
— Мой праздник скоро будет в полном разгаре, — спокойно сказала она.
— Выслушайте меня, донна Микаэла, — сказал он. — Самое последнее, в чем разочаровывается человек, это в самом себе. Нельзя терять веру в самого себя.
— Нет, конечно, нельзя.
Он сделал движение, как бы задетый ее доверчивостью.
— Когда я впервые задумался над собой, — продолжал он, — я легко утешил себя. Произошло несколько несчастных совпадений, думал я, про меня начали говорить, а отсюда пошла и дурная слава. А это суеверие точно околдовывает всех. Встретится тебе человек, и вот уж он уверен, что его ждет неудача; а эта-то уверенность и порождаешь неудачу. Считаться джеттаторе — это несчастие хуже смерти, говорил я себе, но зачем же тебе самому верить в это.
— Это так безрассудно — сказала донна Микаэла.
— Да, разумеется. Почему в моих глазах будет сила, приносящая несчастье? И, думая так, я решил произвести опыт. Я отправился в один город, где меня никто не знал. На следующий день я прочел в газетах, что мой поезд раздавил жедезнодорожного сторожа. Я прожил в отеле всего сутки, когда увидал, что постояльцы разъезжаются, а хозяева в полном отчаянии. Что случилось? — спросил я. — Один из слуг заболел оспой. — О какое несчастье!
Тогда, донна Микаэла, я решил прекратить всякие сношения с людьми. Прошел целый год, и я успокоился. Я спрашивал себя, к чему мне продолжать эту уединенную жизнь. Я такой же безвредный человек, как и другие. Я никому не хотел зла. Зачем мне влачить в заключении жизнь какого-то преступника. Я решил снова вернуться к прежней жизни; тут как-то в коридоре я встретил патера фра Феличе. — Фра Феличе, где кошка? — Кошка? Какая, синьор? — Ну да, монастырская кошка, которая всегда приходила ко мне и пила у меня молоко, где она теперь? — Она застряла в крысоловке. — Что вы говорите, фра Феличе? — Она попала одной лапой в ловушку и не могла высвободиться. Так она и издохла с голоду на чердаке. — Что вы скажете на это, донна Микаэла?
— Разве вы виноваты в том, что кошка околела?
— Да, ведь я джеттаторе.
Она пожала плечами:
— Ах, какие глупости.
— Но спустя некоторое время во мне снова проснулось желание жить. Как раз в это время Гандольфо постучал в мою дверь и пригласил меня на ваш праздник. Почему мне было не пойти? Немыслимо верить самому, что одним своим появлением принесешь несчастье. Для меня было уже праздником, донна Микаэла, достать сюртук, вычистить его и одеться. Но когда я сошел на место празднества, оно было пусто, шел сильный дождь, ваши венецианские фонарики намокли, а у вас самой был такой вид, словно в один день вы постигли все мировое горе. Увидя меня, вы побледнели от ужаса. Я спросил кого-то: — Как фамилия урожденной синьоры Алагона? — Пальмери. — А, Пальмери, так она из Катании. Она узнала джеттаторе.
— Да, это правда, я вас узнала.
— Вы были так ласковы и добры ко мне, и меня так глубоко огорчает, что я испортил ваш праздник. Но теперь я вам обещаю держаться как можно дальше от вашего праздника и вашей постройки.
— Почему вы хотите уйти?
— Да ведь я джеттаторе.
— Я этому не верю. Я не могу этому верить.
— Я тоже этому не верю. И все-таки я уверен в этом! Видите ли, говорят, никто не может совладать с джеттаторе, если не обладает равной ему злой силой. Рассказывают, что один джеттаторе, увидав себя в зеркале, упал мертвым. Поэтому я никогда не смотрю на себя в зеркало. Значит, я сам верю в это!
— А я в это не верю, то есть, мне кажется, я поверила этому, когда увидала вас. Но теперь я этому больше не верю.
— И вы, может быть, хотите, несмотря на это, чтобы я работал на вашей железной дороге?
— Да, да, если только вы согласны.
Он снова подошел к ней, и они обменялись несколькими отрывистыми фразами.
— Подойдите к свету, я хочу видеть выражение вашего лица!
— Вы думаете, я притворяюсь?
— Мне кажется, вы просто хотите быть вежливой.
— Зачем мне стараться быть вежливой с вами?
— Эта железная дорога имеет лично для вас какое-нибудь значение?
— Она означает для меня и жизнь, и счастье.
— Как это?
— Она поможет мне завоевать того, кого я люблю!
— Очень любите?
Она не отрицала этого; он прочел ответ в выражении ее лица.
Тогда он опустился перед ней на колени и так низко наклонил голову, что мог бы поцеловать край ее платья.
— Вы так добры, так добры. Я этого никогда не забуду. С какой радостью я послужил бы вам, если бы я не был тем, что я есть!
— Вы будете служить мне, — сказала она. Она была так тронута его горем, что уже не боялась, что он повредит ей.
Он поднялся с колен.
— Послушайте, что я вам скажу. Вы не пройдете по церкви не споткнувшись, если я буду смотреть на вас.
— О! — сказала она недоверчиво.
— Попробуйте!
Она решила попробовать. Но ей было очень страшно при этом. С тех пор, как она ребенком делала первые шаги, никогда не чувствовала она себя такой неуверенной. И при этом она думала: «Боже, пошли мне пройти, сделай это ради Гаэтано!» И она пошла.
Она прошла не споткнувшись взад и вперед по церкви.
— Хотите, чтобы я прошла еще? — спросила она.
Он кивнул утвердительно.
И пока она так ходила, ей пришла в голову мысль: «Младенец Христос снял с него проклятие, потому что он должен помочь мне».
Она вдруг повернулась и подошла к нему.
— Знаете, знаете, вы больше не джеттаторе!
— Нет?
— Нет, нет. — Она схватила его за плечи и потрясла. — Разве вы не понимаете, не чувствуете? Это снято с вас!
За дверями церкви послышался голос маленького Гандольфо.
— Донна Микаэла, донна Микаэла, где же вы? Там столько народу, донна Микаэла! Послушайте! Послушайте же!
— Разве дождь прошел? — неуверенно спросил джеттаторе.
— Дождя больше нет! Да разве может идти дождь? Младенец Христос снял с вас проклятие, чтобы вы могли построить его железную дорогу!
Бедняга зашатался, хватая воздух руками.
— Все прошло. Да, я верю, оно снято. Только что я чувствовал его. Но теперь…
Он снова хотел опуститься на колени перед донной Микаэлой.
— Не перед мной, — сказала она, — перед ним!
И она оставила его погруженным в молитву перед изображением Христа.
На следующий день джеттаторе отправился на Этну намечать путь железной дороги. И он был не опаснее всякого другого человека.