— Господин Делорм был детективом при брюссельской полиции до войны, — сказал наш агент. — Он готов вернуться в Бельгию, если вы думаете, что он там может быть полезен союзникам.
— Сохранили ли вы связь с вашими коллегами? Остались ли некоторые из них в Брюсселе? — спросил я Делорма.
Получив утвердительный ответ, я заинтересовался этим человеком и подумал, что, как только он наладит работу своих коллег, мы сможем снова доставить его в Голландию.
Я знал, что из детективов, благодаря их профессии, получаются хорошие агенты. Они превосходят по своей интеллигентности обычных полицейских и прошли уже школу соблюдения секретности, сохранения в тайне своих действий и умения наблюдать.
Чем больше я смотрел на Делорма, тем яснее видел, что, несмотря на свою болезнь (туберкулез), он обладал железной волей, которая поможет ему выполнить возложенное на него задание. Я дал ему нужные инструкции, указал «почтовый ящик» в Антверпене, и через неделю верный Шарль Виллекенс провёл его через границу в Эйндховене и доставил «а дорогу в Брюссель.
Несмотря на четыре превосходных наблюдательных поста, организованных им в Брюсселе, которые работали беспрерывно в течение двенадцати месяцев, до самого заключения мира, я бы, по всей вероятности, не упоминал о нём в этой книге, если бы он не помог нам прекратить деятельность Берна, бельгийца на немецкой службе, который являлся большой опасностью для наших агентов в оккупированной зоне.
После успешной работы с сенатором Колло и получения столь верной поддержки от Камилла Гюисманса я радовался предстоящему свиданию с членом бельгийской социалистической партии Берном, прибывшим из Бельгии в Голландию по немецкому паспорту. Он должен был вернуться в Бельгию через несколько дней после свидания се мной, и я надеялся, что судьба дает мне случай повторить опыт с Колло.
Едва увидев Берна, я почувствовал к нему недоверие. Это был тип хвастуна и задиры. На нём было пальто с барашковым воротником и большой алмаз, сверкающий на пальце, — вот портрет этого мнимого социалиста. [44]
Берн начал свой разговор с шутки о немцах. Как глупо было с их стороны, думать, что им удастся чего-либо добиться путем заигрывания с фламандской партией или с бельгийскими социалистами. Что касается его, то он принимал от них одолжения, как, например, паспорта для поездки в Голландию, и смеялся над ними за их спиной. Он, по его словам, был патриотом и хотел воспользоваться своими привилегиями для оказания содействия союзникам. Если бы я ему указал, из каких именно частей Бельгии мы не получаем сведений, он бы организовал в них посты наблюдения за поездами и «фланёров». Он был готов собирать донесения сам и сдавать их любому «почтовому ящику» на оккупированной территории, который мы предоставим в его распоряжение.
Мне было совершенно ясно, что этот человек пытается выяснить размеры нашей организации в Бельгии и степень её разветвлённости. Я почувствовал, что он на германской службе, и мог бы показать ему на дверь. Вместо этого я решил воспользоваться случаем, чтобы ввести немцев в заблуждение, и принял с энтузиазмом его предложение.
— Вы посланы нам самим богом, — сказал я. — Мы не получаем абсолютно никаких сведений из оккупированной зоны. Не стоит думать для начала об этапном районе. Организуйте несколько постов наблюдения за поездами в Льеже, Брюсселе и Намюре. Союзникам чрезвычайно важно получать сведения о воинских перевозках через эти узловые станции.
— А как же насчет «почтового ящика» и проводника через границу? — спросил Берн.
Я посмотрел на него с притворным ужасом.
— Это уж дело ваше, — почти простонал я. — Мы не располагаем такими средствами.
Берн пристально посмотрел на меня. Он был не глуп. Я увидел, как лицо его выразило разочарование. Видя, как исчезает надежда на вознаграждение, несомненно, обещанное ему немцами за определенную информацию, он хотел уйти от нас, по крайней мере, с адресом «почтового ящика» в кармане.
— Ладно, я постараюсь сам найти проводника, — проворчал Берн.
Затем его осенила блестящая мысль, и он прибавил:
— Всё это будет стоить денег. Вам придется, понятно, снабдить меня деньгами.
Я, скрепя сердце, дал ему двести гульденов. Раз начал, надо кончать. Если он расскажет немцам о деньгах, то это [45] может явиться лишним доказательством правдивости того, что я говорил Берну относительно провала нашей службы в Бельгии. Он сделал гримасу, увидев столь незначительную сумму. Однако я обещал ему дать деньги по получении первых донесений.
Через две недели Берн снова приехал в Голландию. В моем присутствии он разрезал шов на своем пальто и вытащил оттуда обещанное донесение, отпечатанное на тончайшей бумаге. Затем он прибавил, что нашел одного рабочего с фермы, расположенной на границе вблизи Стабрека, к северу от Антверпена, который согласен переносить донесения через границу. Я же должен до его возвращения в Бельгию познакомить его с нашим пограничным агентом в этом районе Голландии, и тогда он сможет свести этих двух агентов. Я простился с Берном, условившись о встрече в том же месте в пять часов.
В. этот период мы располагали тремя организациями независимых постов наблюдения за поездами в Льеже, Намюре и Брюсселе. По возвращении на службу мне потребовалось всего несколько минут для проверки донесения Берна. Эти донесения, как я и предвидел, были ложными.
Позже, при встрече, я сказал Берну, что лёгкость, с которой он получал пропуска от немцев, заставляет нас быть настороже, и хотя его посты наблюдения за поездами могут быть превосходны, но мы не располагаем никакими материалами для контроля. Я указал ему, что его сведения не имеют никакой ценности для союзного командования, если на них нельзя всецело положиться. Я подчеркнул, что это не является обвинением, что он, по всей вероятности, превосходный патриот и сам должен понимать невозможность такого положения. Берн ушёл, заявляя о своей лояльности и крича о том, что его оскорбили.
Он оставался в Голландии, и вскоре я, к своему ужасу, услышал о том, что его видели с одним из наших агентов.
Я спешно оповестил всех наших людей о том, что Берн — немецкий агент. Этот парень был серьёзной угрозой, так как в качестве бельгийца, работающего на нас, он мог втереться в доверие некоторых из наших агентов. Положение вскоре стало для него неудобным, и я с радостью узнал, что он вернулся в Бельгию.
Но я всё еще не избавился от него. Несколько недель спустя один из наших агентов в Брюсселе сообщил, что Берн рассказал одному его приятелю, что он послан в Бельгию [46] для организации разведывательной службы и что он вербует агентов.
Берн, несомненно, был немецким агентом-провокатором. Подобные бельгийцы вместе с «наседками», или осведомителями, работавшими в германских тюрьмах в Бельгии, являлись самой серьёзной и опасной угрозой для наших агентов. Эти предатели под маской бельгийцев-патриотов на службе у союзников были самыми усердными могильщиками наших разведывательных организаций.
Необходимо было прекратить деятельность Берна. Мы думали об убийстве, но это скомпрометировало бы, по крайней мере, одного из наших агентов. Поэтому я решил устрашить его, показав, что против него собраны доказательства и что ему после войны придется отвечать за свою деятельность перед бельгийскими властями.
Я не мог использовать поддельные донесения, так как в этом случае нам пришлось бы признаться, что мы имеем посты наблюдения за поездами в Льеже, Намюре и Брюсселе и можем сравнить его донесения с донесениями этих постов. Даже если бы я это сделал, то он мог бы сказать, что был обманут сам. Я не мог использовать германские паспорта, потому что многие лояльные бельгийцы получали их время от времени. В. конце концов я сообщил о своих сомнениях Делорму, который в течение недели вел слежку за Берном и затем написал Берну анонимное письмо якобы от группы бельгийцев, собирающих материал против предателей с тем, чтобы после войны изменники понесли заслуженное наказание. Указав: часы и дни, в которые Берн посещал бюро немецкой контрразведки на улице Берлемон, и напомнив ему об его деятельности в течение последней недели, эта воображаемая организация смогла убедить его в том, что за ним следят. Это, очевидно, напугало его, и мы больше о нем не слыхали.
После войны многие бельгийцы-предатели были расстреляны, но Берн, хотя я и сообщал о нём и его случай был расследован бельгийской полицией, сумел вывернуться. Перед отъездом из Бельгии немецкая контрразведка уничтожила все списки агентов, а бельгийцам не хотелось обвинять ни одного из бельгийских граждан, если против него не было прямых улик. Берн нашел предлог для своих посещений улицы Берлемон. Кроме того, он заявил, что какой-то неизвестный человек, отказавшийся себя назвать, организовал посты наблюдения за поездами и переход через границу в Стабреке и зашёл к нему накануне его поездки в Голландию, чтобы попросить его завязать связь [47] с кем-нибудь из секретной службы союзников. Берн имел превосходное алиби; у него было достаточно времени, чтобы его подготовить. Он избежал осуждения, но был не в состоянии опровергнуть репутацию, которую сам себе создал. Вскоре после заключения мира он исчез из Брюсселя.
Что касается Делорма, то он, несмотря на свою болезнь, до самого конца войны оставался во главе небольшой организованной им самим группы.