Это была миніатюрная старушка, лѣтъ семидесяти, фрау Мюллеръ, съ лицомъ, сморщеннымъ, какъ бумага для абажура.
Ея рѣдкіе белые волосы стягивались на затылкѣ въ маленькій узелокъ, похожій на головку чеснока, а улыбка открывала дряхлый, глухонемой зубъ, упрямо сторожившій совершенно пустое помѣщеніе.
Моя хозяйка.
— Вы — русскій, — сказала она ласково и чуть-чуть лукаво, словно уличая меня въ простительной детской шалости. — Комнаты я вамъ сдать не могу.
— Извините, сударыня, — строго возразилъ я. — Въ вашей публикаціи не было этой приписки: «только не для русскихъ», какъ во многихъ другихъ. Иначе я бы не сталъ васъ безпокоить.
Она растерянно улыбнулась.
— Единственно, что въ ней было оговорено — это моя солидность и скромность. Скромный, солидный господинъ. Это — я.
— Возможно, — слабо согласилась она. — Какъ ваша фамилія?
— Сандерсъ.
— Господинъ Сандерсъ? Но, вѣдь, это иностранная фамилія?
Я скромно улыбнулся.
— Вотъ видите, фрау Мюллеръ, какъ опасно судить о человекѣ по наружности.
— Вы долго будете жить? Только месяцъ?.. Русскій… 35 франковъ.
— Прекрасно.
— Только господинъ Сандерсъ…
Ея сухое личико приняло таинственное и стыдливое выраженіе.
— Только… безъ женщинъ, господинъ Сандерсъ, безъ женщинъ… Что? У меня въ прошломъ году такъ же жилъ одинъ русскій и платилъ сорокъ франковъ. Пять за невѣсту, вы понимаете?
— Они жили вдвоемъ?
Старушка надменно нахмурилась.
— Какъ вдвоемъ? Вы дурно думаете обо мнѣ, господинъ Сандерсъ. Да, да, я васъ понимаю. У насъ также есть особы, которыя сдаютъ комнаты такимъ… такимъ… Которые живутъ такъ. Не мужъ, и не жена, а такъ… такъ…
Она краснорѣчиво помахала маленькой ручкой, похожей на связки сухого гороха.
— Вы сами знаете, что это такое.
Ей было тяжело это объяснить болѣе подробно.
— Понимаю, фрау Мюллеръ, — сказалъ я, — понимаю. И чрезвычайно радъ, что хоть въ вашей квартире могу считать себя избавленнымъ отъ встрѣчи съ людьми, живущими, извините меня… вдвоемъ. Я не изъ такихъ… Да!.. Такъ за что, смѣю спросить, вы брали съ нихъ сорокъ франковъ? Тридцать пять за комнату и пять?
— За невѣсту, господинъ Сандерсъ. Онъ требовалъ, чтобы его посѣщала иногда невѣста, а мое условіе — безъ дамскихъ визитовъ. Наконецъ, я согласилась.
— Другими словами, фрау Мюллеръ, — сухо перебилъ я, — вы хотите сказать, что въ этой комнатѣ, въ этой самой комнатѣ, которую вы теперь предлагаете солидному и скромному человѣку, происходили… я не скажу: оргіи, но…
— Я брала за это пять франковъ, — съ достоинствомъ сказала она.
— Такъ это вы брали, сударыня, вы. Но каково мое положеніе? Положеніе человѣка, вынужденнаго жить тамъ, гдѣ какой-нибудь годъ (даже меньше!) тому назадъ…
— Но тридцать пять франковъ — недорого, — пролепетала она упавшимъ голосомъ. — На одинъ мѣсяцъ?
— Недорого! Гм!.. Не въ этомъ дѣло, сударыня. Моральное состояніе человѣка, непрерывно сознающего, что въ его комнатѣ еще недавно… развлекались невѣнчанные молодые люди… Что на этомъ столѣ, на этихъ стульяхъ, на этой… мебели, которую я стыжусь называть ея настоящимъ именемъ… — я неопределенно показалъ на кровать.
— Я не скажу: оргіи, но…
Лицо старушки сдѣлалось строгимъ, но въ тоже время сочувственнымъ.
— Господинъ Сандерсъ!
— Фрау Мюллеръ!
— Господинъ Сандерсъ, я васъ понимаю. Я васъ прекрасно понимаю. Но можете быть увѣрены, что въ квартирѣ не происходило ничего подобнаго. Ни-че-го подобнаго. Дѣвушка — изъ прекрасной семьи.
— Хотѣлось бы этому вѣрить, — мрачно сказалъ я.
— Будьте спокойны, господинъ Сандерсъ… Вы можете спросить тамъ, — она указала на балконъ противоположнаго дома. — Тамъ. Вечеромъ, ровно въ половине девятаго, я стучала имъ въ дверь. Девушка никогда не оставалась более двухъ съ половиной часовъ.
— Два часа за пять франковъ? — грустно улыбнулся я. — Я начинаю бояться, фрау Мюллеръ, что вы слишкомъ дешево цените добродетель.
Мои слова произвели на нее сильное впечатленіе и заставили устыдиться собственной слабости.
— Конечно, конечно, господинъ Сандерсъ, — прошептала она. — Но это были такія дети… Такія дети… Да, да, разумеется… Я вижу, что могу положиться на васъ, господинъ Сандерсъ. Не правда ли?
Она твердо посмотрела мне въ глаза.
— Да, я не сомневаюсь, господинъ Сандерсъ. Я такъ и думала, когда услыхала вашу нерусскую фамилію. Эти русскіе, эти бомбы… Всюду, всюду бомбы!
— Куда бы вы ни взглянули, фрау Мюллеръ. Въ Россіи скоро негдѣ будетъ упасть яблоку.
Она сокрушенно покачала головой.
— И, знаете, что еще хуже? Они очень часто не платятъ за квартиру, очень часто. Въ Швейцаріи это не любятъ, господинъ Сандерсъ. Не любятъ…
Она тревожно замялась.
— Оригинальная страна, фрау Мюллеръ… За комнату можно уплатить впередъ?
— О, да! И одинъ франкъ за услуги. Это недорого, господинъ Сандерсъ.
— Крайне дешево, фрау Мюллеръ! Одинъ франкъ прислугѣ…
— Мнѣ, господинъ Сандерсъ. Уборка комнаты, платье, сапоги…
Я представилъ себѣ, какъ эта опрятная, хрупкая старушка, которая при первомъ же сквознякѣ могла вылетѣть за окно, будетъ чистить мою обувь, возиться съ умывальнымъ тазомъ и ведромъ, и сказалъ;
— Все это я могу продѣлать самъ, фрау Мюллеръ. Въ вашемъ возрастѣ…
Она энергично замотала бѣлой, трясущейся головой.
— Господинъ Сандерсъ, я работала всю жизнь, я не могу жить безъ дѣла… Мой сынъ тоже работаетъ, — инженеръ… Мы живемъ вмѣстѣ… О-о! Онъ хорошо зарабатываетъ, очень хорошо зарабатываетъ, — на ея лицѣ заиграла улыбка материнской гордости. — И… знаете что?
Она лукаво прищурила кроткіе, блѣдные глаза, и, прикрывъ ротъ рукой, сказала:
— Я хочу, чтобы онъ женился, — дочь музикъ-директора. Въ воскресенье я ему это скажу, за завтракомъ…
— Воображаю, какъ онъ обрадуется, — замѣтилъ я.
— О, да! Да! Онъ уже давно хотѣлъ жениться на дочери полицейскаго чиновника, но я думаю, что лучше будетъ на этой.
— Конечно, тѣмъ болѣе, что переходъ съ дочери полицейскаго чиновника на дочь музикъ-директора врядъ ли покажется ему замѣтцымъ, фрау Мюллеръ.
Она нерѣшительно пожала плечами.
— Дочь музикъ-директора — очень образованная дѣвушка. Она говоритъ на четырехъ языкахъ. Вы читали въ газетахъ ея объявленіе: молодая дѣвушка желаетъ научиться хозяйству и стиркѣ въ интеллигентномъ семействѣ?
— Читалъ, и знаете что я думаю, фрау Мюллеръ? Если она еще играетъ на роялѣ, то, вмѣстѣ съ четырьмя языками, это будетъ хорошее подспорье къ стиркѣ… Вѣдь, тогда и подавно можно будетъ обойтись безъ прислуги.
— Еще бы, господинъ Сандерсъ, еще бы!.. Значитъ, вы платите одинъ франкъ за услуги и, если хотите кофе, то еще двѣнадцать франковъ въ мѣсяцъ. Хорошо? А теперь я вамъ совѣтую пойти въ участокъ и отдать вашъ паспортъ. Взамѣнъ вы получите билетъ.
Паспортъ; участокъ… Родныя слова, такъ странно звучащія въ этой странѣ свободы.
Я отправился за вещами и въ участокъ.
* * *
Каждое утро она мнѣ приносила чашку кофе съ блѣднымъ хлѣбцемъ на блюдцѣ, и я пользовался случаемъ, чтобы поболтать съ ней пять-десять минуть.
Но чѣмъ дальше, тѣмъ отвѣты ея становились короче, тѣмъ проворнѣе схватывала она съ комода наполненный мыльной водой тазъ. Несмотря на то, что темы, которыя я затрагивалъ, били ее по нервамъ, возбуждали подъемъ давно угасшаго духа.
— Знаете ли вы, фрау Мюллеръ, сколько у насъ стоитъ фунтъ мяса? Ни болѣе, ни менѣе, какъ 50–60 сантимовъ на ваши деньги! Что? Ха-ха-ха! Еще не такъ давно оно стоило вдвое меньше!
— Скажите мнѣ, фрау Мюллеръ, откровенно: вы представляете себѣ курицу за полтора-два франка? А я ихъ уничтожалъ десятками!
Она шептала:
— Сорокъ сантимовъ… Полтора франка…
И выпытывала все новыя детали, стараясь иногда объяснить, во что превратился бы міръ въ умѣлыхъ рукахъ швейцарцевъ, обладающихъ мясомъ и курами за эту цѣну.
Но, однажды, съ болью вырвавшись изъ этого царства грезъ, она твердо, хотя негромко сказала:
— Господинъ Сандерсъ… Я давно хотѣла это сказать, но… но я думала, что вы догадаетесь сами…
— Впередъ за кофе? — безпечно спросилъ я.
— Нѣтъ… Впрочемъ, и это, господинъ Сандерсъ… Но главное…
— Да говорите же, фрау Мюллеръ, говорите…
— Я очень боюсь, что вы поймете меня дурно, господинъ Сандерсъ… Не такъ, какъ надо…
— Фрау Мюллеръ…
— Нѣтъ, нѣтъ, нѣтъ. — Она перевела духъ и произнесла болѣе или менѣе рѣшительно:
— Я вамъ уже давно хотѣла сказать, господинъ Сандерсъ… Всякій разъ, когда я прихожу къ вамъ, по дѣлу, вы задерживаете меня на пять, десять минуть. И мы остаемся одни… остаемся одни…
— Одни, фрау Мюллеръ, одни.
Она рѣшила, что я ее понялъ, и улыбнулась увядшими ленточками губъ, одинокимъ, застѣнчивымъ выглянувшимъ зубомъ.
— Вы понимаете, господинъ Сандерсъ?.. Вы понимаете?.. Въ этомъ городѣ — такія, такія сплетни.
Она слабо указала на балконъ противоположнаго дома и повторила.
— Это настоящее сплетничье гнѣздо, господинъ Сандерсъ.
Я героически справился съ душившимъ меня смѣхомъ и любезно сказалъ:
— Фрау Мюллеръ… Вы забываете, что я слишкомъ старъ, чтобы подавать еще поводы къ сплетнямъ.
Она отрицательно покачала головой. И взявъ тазъ, зашлепала туфлями, гордая своей незапятнанной репутаціей въ прошедшемъ, настоящемъ и будущемъ.
Какъ бы раскаркалось сплетничье гнѣздо, если бы узнало, что иногда я угощалъ фрау Мюллеръ вкуснымъ швейцарскимъ шоколадомъ!
Мы мало разговаривали другъ съ другомъ послѣ нашего объясненія; только разъ, — когда я попросилъ ее выбросить почти цѣлой хлѣбъ и большой кусокъ полузасохшаго сыра, она грустно сказала:
— У васъ, вѣроятно, давно нѣтъ матери, господинъ Сандерсъ?
— Не скажите, — возразилъ я уклончиво.
— Почему же она не научила васъ покупать ровно столько, сколько вамъ нужно, господинъ Сандерсъ?
Я скромно отвѣтилъ:
— Мы еще дикари, фрау Мюллеръ, и рѣдко закусываемъ въ одиночку. При разсчетѣ на число желудковъ легче ошибиться, чѣмъ на вмѣстительность одного.
Въ ея взглядѣ свѣтилось глубокое сожалѣніе.
Разставаясь, я сказалъ ей:
— Я уѣзжаю, фрау Мюллеръ… Ваша комната была верхомъ совершенства, ваша любезность превосходила все, мною доселѣ видѣнное. Я уѣзжаю съ глубокою грустью и лучшими воспоминаніями.
Она подняла на меня кроткіе, блѣдные глаза и жалостно сказала:
— Господинъ Сандерсъ, мнѣ такъ жаль, что вы уѣзжаете… Очень, очень жаль…
Въ моей головѣ пронеслись ботинки и платье, которыя я самъ чистилъ, въ порывѣ сыновьяго почтенія, нѣсколько плитокъ шоколаду и два-три букета цвѣтовъ подаренныхъ ей, когда она возвращалась съ кладбища, гдѣ покоился прахъ ея мужа, и я подумалъ:
— Ты заслужилъ эту скорбь, Сандерсъ, и это морганіе маленькихъ мутныхъ глазокъ, за которымъ сейчасъ польются слезы… Не надо слезъ, не надо…
— Ахъ, господинъ Сандерсъ! Это ужасно, что вы теперь дѣлаете, именно теперь.
— Когда ты уже успѣла привязаться, бѣдняжка…
— Когда такъ трудно сдать комнату, господинъ Сандерсъ…
— Ахъ да… Конечно, конечно… Прощайте, фрау Мюллеръ!
Прощайте!.. Маленькая швейцарская старушка съ монеткой, ровно бьющейся между восьмымъ и девятымъ ребромъ.
Ты честно заработала ее, вѣчная, цѣломудренная труженица!