Образовавшаяся, по случаю неожиданного происшествия, комиссия из четырех членов, отправилась на другой день в Волчью волость. Исправник с судебным следователем поехали вперед, a через день, дождавшись инструкций, тронулся в путь и сам Петр Иванович с прокурором. (Посредник Грохотов, мешая лафит с портвейном, так напился, что его, к великому удовольствию Петра Ивановича, отправили для протрезвления домой).
Все ехали в различном настроении: болезненный прокурор, носивший немецкую фамилию Кронберга и романическое имя Адольфа, считал свою поездку настоящим самопожертвованием; судебный следователь хлопотал о том, как-бы укротить исправника, a Петр Иванович мечтал насолить Гвоздике и прославить себя.
Возбужденнее всех был старый исправник, наэлектризованный коньяком и воинственными речами Грохотова, имея с одной стороны яркий прецедент знакомого станового, которого за распорядительность сделали исправником, с другой, — памятуя собственную неудачу, когда, служа в Борисове, он не принял «решительных мер». — Кирилл Семенович вступил в Волчью волость, как настоящий победитель. В сущности это был очень добрый и даже слабый человек, любил халат и туфли, играл по маленькой и пил по большой; никогда не знал, что делается у него в доме и в уезде, слушал во всем своего помощника, избегал всяких крутых мер, даже с городовыми; но тут, боясь выговора, он решился быть строгим. Вдобавок, ему хотелось отличиться. Ему, разумеется, не было ни малейшего дела до причин недовольства в Сосновке; он мог им даже сочувствовать по природной доброте, но надо было показать пример. Ему официально сообщили, что крестьяне сорвали со старшины медаль, заняли волостное правление и учинили беспорядок — словом, что в уезде не благополучно, a так как в уезде он, Кирилл Семенович Уланов, ответственное лицо и полный хозяин, то он и должен принять меры. Положим, что и другие считали себя не меньшими хозяевами в том-же уезде, и опытный исправник это очень хорошо понимал; но ведь в том-то и состояло все искусство, чтобы, действуя сообща, не мешать друг другу, отличаясь (в пределах каждому предоставленных) где и как кто может. Все это отлично понимали; это установилось как-бы само собой, без разговоров, по инстинкту. Это почти давалось свыше, нисходило, как наитие.
Для большего устрашения, Кирилл Семеновичи, вступил в Сосновку с отрядом из бессрочноотпускных солдат; он их собрал по селам и местечкам, посадил на телеги, оторвав от плуга к косы, и торжественно, не смотря на убеждение своего спутника, следователя, въехал в Сосновку, подкрепляясь коньяком. Крестьяне, ожидавшие мирового посредника, были чрезвычайно удивлены, когда окруженный своим штабом, в сопровождении следователя, явился исправник. Кирилл Семенович начал с того, что немедленно послал в соседнее местечко за старой водкой, потом созвал крестьян и, никого и ничего не слушая, надел на Кулака медаль, провозгласив его первым старшиной в губернии. Тогда произошел вторичный скандал, нечто в роде свалки, во время которой Петр Подгорный подойдя к старшине, с согласия крестьян, снял с него медаль и, объявив себя главным зачинщиком, был немедленно закован в кандалы. С ним вместе, по указанию старшины, под причитания баб и ропот толпы, были отправлены в кутузку, под присмотр сторожа Еремки, пять других «бунтовщиков». — Мошенники! канальи! бунтовщики! Я вас!.. кричал сиплым басом исправник, и судебному следователю едва удавалось его сдерживать. Распорядившись решительно, Кирилл Семенович отправился отдохнуть и распустил солдат по квартирам обывателей. В тот же вечер, менее торжественно, без конвоя и в собственной коляске на рессорах. с поваром на козлах, приехал Петр Иванович с прокурором.
Никогда, ни прежде, ни после, не видали окрестности Сосновки столько начальства. Услышав стук колес, проспавшийся Кирилл Семенович вышел на крыльцо в тот самый момент, когда повар с одной стороны, a старшина — с другой, высаживали из коляски «пана маршалка», почтительно поддерживая его за локти.
— A я уж думал — не приедете — закричал Кирилл Семенович с крыльца. — Упорство, бунт!.. ничего слушать не хотят!.. говорил он, с трудом ворочая языком и обдавая Лупинскаго запахом водки. Вот свидетель — показал он на кланявшегося Кулака.
— Что же такое? — встревожился Петр Иванович.
— Бунт, самоуправство!.. Понимаете, меня самого… Послал эстафету о подкреплении… Пусть пришлют казаков или пехоту, — говорил он.
Артиллерию бы ему! — сказал прокурор на ухо Лупинскому, который еще сам не знал, как принять это известие.
Вошли в дом. Прокурор спросил прежде всего умыться, и среди плеска воды можно было расслышать, как следователь, с неудовольствием в голосе, говорил: — Все вздор: какое тут подкрепление! Ему не весть что мерещится… И зачем его пустили вперед? все дело испортил…
— Поменьше бы тревоги, — сказал умывшийся прокурор, вытираясь полотенцем.
— A Гвоздику… начал было следователь, но был прерван междометием «тс»! Следователь только пожал плечами и стал закуривать папироску.
В то же время Кулак с красным, злобно-возбужденным лицом говорил Петру Ивановичу, размахивая руками без всякого уважения к особе своего бывшего начальника.
— Помилуйте, ваше высокоблагородие: этим мошенникам Сибири мало.
— Да что побудило их? как все это случилось?
— He могу знать. Собрались это все вместе, вышел ихний воротила, Петька Подгорный, вперед: — Снимай, говорит, медалю. Какой ты, говорит, старшина, когда ты своей волости злодей?… Я было его за шиворот, a он изловчился, да за цепь как рванет… Поднял ее вверх, да и кричит: — Разжаловали, говорит, ребята, теперь выбирай другого!
— Ты их, вероятно, до этого довел? — сказал Петр Иванович, как будто больше для очищения совести, нежели в виде замечания Кулаку.
— Никоим родом, ваше высокоблагородие. Все Щелкунов: от него вся эта вражда пошла с тех самых пор.
— Михаил Иванович знал?
— He могу знать. Их благородие сказывали, — показал он головой в сторону висевшего пальто исправника: — их благородие сказывали, что Михаил Иванович уехали в Киев… Я им давно резоны представлял; ну, они точно что двух таки порядком отодрали: — Уймутся теперь, изволили сказать, a она, злодеи, вот что затеяли! Сибири им, ваше высокоблагородие, мало! — повторил он тоном убежденного суди,
Ну, хорошо, ступай — кивнул головой Петр Иванович и задумался, понимая всю важность своей роли.