Сидит Васька за столом. Руками голову подпер. Качается из стороны в сторону.
И все:
— Блы-блы-блы, да блы-блы-блы.
Слушает старый дед, голову с полатей свесил. Не поймет, что парнишка кулыкает.
А бабка сердится. Возится у печки, горшками да ухватами грохает. И все ворчит:
— Опять за свое, непутевый. Сколько раз говорила — не качайся, не качайся, не качайся… не качайся, постылый.
Бабка подошла к Ваське и — трах по затылку.
— Чего ты, баб? — вздрогнул Васька, — ну что ты бьешься?
Бабка только хотела рот открыть, как в горшке что-то зашипело, забулькало, и она бросилась к печке.
— Что ты там лопочешь, — спросил дед, пристава руку к уху, — никак не разберу. То ли песня, то ли байка какая.
— Песня, — ответил Васька и повернул к деду голову, — я сам…
— Что ты сам? Что сам? — заскрипела бабка, — как песни петь, так ты сам, а как старикам помочь, так не сам. У-у, лодырь поганый!
Васька схватил шапку и на двор.
* * *
Ребята все у реки. Завидели Ваську и ну кричать:
— Вась! Скорее! Сю-ды! Что ска-ажем!
— Что?
— Гости к нам заявились. Они в лесочке. Мимо шли, видели. Они там шалаши какие сделали. Чай, кашу варят.
— Врете.
— Верно. Чтоб мне лопнуть. А одеты как. Все одинако. Портки коротеньки, — и Миша, первый друг и приятель Васьки, засмеялся.
— Должно пиванеры. В лагеря пришли, — сказал Федька.
— Каки таки пиванеры? — спросил Васька, стягивая с себя рубашку. — А?
— В красных галстуках которые, — ответил Федька. — Вроде как мы, а вроде нет.
С барабаном ходят и песни поют.
После купанья решено было пойти посмотреть на пионеров.
* * *
Пионеры, завидев ребят, всполошились, побежали навстречу и пошли расспросы да разговоры.
Васька, Мишка и Федька основательно осмотрели все и сели у костра, над которым покачивались закоптелые котелки.
Несколько пионеров принесли большой лист бумаги и, разостлав его прямо на земле, принялись что-то писать на нем.
— Это что? — спросил Васька, ткнув пальцем в лист.
— Это стенгазету будем делать, — объяснил Ваське вожатый Николай.
— А что это стенгазета?
— Мы пишем свои рассказы, стихи, об разных непорядках у нас в лагере, высмеиваем кто лентяй, кто работу свою пионерскую не выполняет, и вот в стенгазете помещаем.
— И стихи тоже? — спросил Васька.
— И стихи.
Васька смущенно заерзал на месте.
— Ну, а я вот к примеру… мне можно?
— Что можно?
— Да вот стих какой сочинить и потом в газету.
— Конечно, можно, — ответил Николай, — всем можно — кто хочет. А ты разве стихи пишешь?
— Он не пишет, он сочиняет, — вмешался Мишка, — он и писать-то не умеет.
— Да ну? Такой большой. А школа у вас есть?
— Школы у нас нет. Школа в соседнем селе. Кто ходит, а нас вот не пускают.
— Я ей, бабке, сколько раз говорил, — сказал Васька, — пусти в школу, учиться хочу. А она не пускает! А что, стих мой в газету к вам можно?
— Можно, — ответил Николай. — Ты вот говори, а я записывать буду.
Васька обвел глазами пионеров, стоящих кругом, и нерешительно сказал:
— Они вот… много.
— Вот что, ребята, вы разойдитесь по своим делам, а то он стесняется.
Пионеры ушли, а Николай вынул записную книжку и карандаш.
— Ну, начинай.
— Я уж… как умею.
— Ну, конечно, как умеешь.
Васька сложил руки на коленях и тоненьким, как будто не своим голосом начал:
У нас в хате теснота,
у нас в хате темнота,
старый дед на полатях,
а бабка сердица.
Говорю: «Хочу в школу»
Пускать не пускает.
— Сиди, пострел, дома.—
День-денской все ругает.
Васька все говорил и говорил, а Николай быстро-быстро записывал.
— Все, — сказал, наконец, Васька, — больше ничего не могу.
— Ладно, — ответил Николай. — Теперь приходи сюда в среду, я ребятам твои стихи прочту, и мы обсудим, что с ними делать.
* * *
Возвращаясь от пионеров, ребята шагов сто прошли в полном молчании. Федька вспоминал игры, в которые играли пионеры, Мишка вкусную кашу, которой его угостили, а Васька думал о среде. Вдруг он остановился, хлопнул Мишку по плечу так, что тот присел и заорал:
— Мишка!
— Что дерешьси, дьявол?
— О радости я, Мишка.
— От какой такой?
— А вот в среду узнаешь.
— В среду? А до среды вот… — Мишка, развернувшись, ударил Ваську по спине, — получай сдачи. Васька только крякнул.
* * *
В среду встал на рассвете. Пошел для чего-то на речку. Попробовал босой ногой воду.
— Холодна.
Все-таки решил выкупаться. Стянул с себя рубашку, постоял немного, потом раздумал. Снова оделся. Медленно побрел в лагерь. Пионеры еще спали. Только двое дежурных сидели у потухающего костра и клевали носом.
— Это ты стихи сочиняешь? — спросил один Ваську.
— Я.
— Поэт, значит?
— Я… не знаю.
Из палаток стали вылезать заспанные пионеры. Николай увидел Ваську.
— Э, да ты рано как.
— Я насчет стиха.
— Ладно. Знаю. Подожди тут. Я сейчас.
Николай вернулся с какой-то длинной трубкой.
— На вот, смотри, — сказал он и развернул трубку.
— Нарисовано что-то, — сказал Васька и стал рассматривать, рисунки.
— Не туда смотришь, — улыбнулся Николай, а пионеры засмеялись, — вот сюда смотри. Стихи тут твои написаны.
— Мои?
— Вот я тебе прочитаю, а ты слушай.
Николай читал, а Васька весь насторожился. Боялся слово пропустить. Сердце у него сильно билось.
— Ну… пускай кто другой прочитает, — сказал он, когда Николай кончил.
Несколько раз читали Ваське его стихи пионеры, а он стоял красный. Почему-то хотелось плакать. Но крепился. Стыдно было перед пионерами.
Наконец, Васька окончательно убедился, что его стихи в стенгазете, и что они по-нравились пионерам. Отошел в сторонку и ткнулся лицом в дерево. Заплакал.
Николай подошел к Ваське и тронул его за плечо.
— Ты чего ж?
Васька ничего не ответил, повел плечами и заплакал еще сильнее. Потом обернулся, вытер слёзы рукавом, шагнул два шага вперед и прерывающимся голосом заговорил:
— Я ей, бабке, давно говорю: «Отдай в школу»… а она не хочет… а я вот свои стихи прочитать не умею… свои стихи… а теперь я ей покажу… из дому сбегу, жрать не буду, а учиться буду… вот… Сорвался с места, пробежал несколько шагов, остановился и крикнул пионерам:
— Я ей скажу: не хочешь, чтоб я учился — убегу к пионерам. К вам. При-ме-те?
— Примем, — закричали в ответ пионеры. — При-ходи-и!
