«Здравый смысл в шахматной игре»... — передо мной встают давно прошедшие дни. Мне было 26 лет, когда из под моего пера вышла эта книга, я жил в Англии. Книга явилась боевым протестом против тогдашнего стиля игры, который претендовал на глубину, являясь на самом деле чем то искусственным, натянутым и напыщенным.
«Здравый смысл»... возможно не случайность, что книга вышла именно в Англии. Здравый смысл — это гений англичанина. Это показывает литература, политика и философия. Гений немца — вера, мистика; вера не в смысле религии, я говорю не о ней: вера в могущество духа и в мощь нравственных принципов, в мощь, которую незаметно и таинственно выткала история. Заняться доказательствами, выставленных мною положений — значило бы далеко выйти за пределы содержания этой книжки. Достаточно, что это противоречие существует, и что оно становится наиболее очевидным именно в шахматах. Вышедшая 29 лет тому назад книга «Здравый смысл в шахматной игре» должна была указать, что хороший, здоровый шахматный стиль имеет предпосылкой соединение человеческого здорового смысла с вдохновением. Здравый смысл обращается к действительности, вдохновение же к глубинам познания. Действительность в шахматах открывается анализом, критически взвешивающим положение, проникающим в его глубины и, наконец, дающим твердое доказательство. В этом положении игра — ничья, в том — у белых преимущество, этот конец выигран, та жертва нездорова: такие факты направляют здравый смысл. Из их внутренней переработки вытекает здоровое понимание позиции. Вдохновение стремится обойтись с очень малым количеством фактов; оно хочет противоречить здравому смыслу; оно хочет поразить ходами, кажущимися невозможными, оно хочет невиданными стратегическими тонкостями опровергнуть здравый смысл, даже насмеяться над ним; вдохновение ищет не общее правило, но частное исключение, и ищет его везде и всегда.
Мастер шахматной игры, сидящий за доской в борьбе с противником, нуждается в здравом смысле: это — хлеб его пищи; он нуждается и в окрыляющем его вдохновении: в нем вино и приправа его пищи; как нельзя жить одним вином и пряностями, так нельзя творить шахматисту одним вдохновением. Наоборот, при наличии здравого смысла шахматист, не обладающий даром вдохновляться, может подчас, с грехом пополам, обойтись и без вдохновения. И все же 29 лет тому назад стиль мастеров был в основе своей — стилем вдохновения.
Книжка привилась. Она, пожалуй, наиболее распространенная из всех шахматных книг, как показывает целый ряд неавторизованных русских и американских изданий. Ее тезисы стали общим достоянием мастеров и многих любителей. В особенности это относится к ряду шахматных мастеров начала нашего столетия; они сделали стиль, рекомендуемый в моей книге своим стилем, они его популяризировали.
Между тем, американцы развили шахматную игру совсем в другом направлении. Пильсбери, Маршалль, Капабланка выросли из метода, корни которого находятся в почве и духе Америки. Смысл этого метода следующий: относиться ко всем вопросам без предрассудков, изучить их опытным путем и, наконец, искать решение, достаточное для найденных таким образом потребностей. Опыт в шахматах означает игру за доской, анализ получающихся при игре положений, критика этих анализов.
Нагромождение таких опытных данных, их просмотр и систематизация, с целью сделать их ясными, индукция, которая должна об‘единить достижения опыта многих — вот оружие американских мастеров.
Сравните с этим стилем стиль доктора Тарраша или стиль Чигорина, и вы почувствуете противоречие. Утверждение Тарраша, что в каждом положении должен быть один лучший ход, оказалось бы для эмпирика американской школы совершенно непонятным, ибо Тарраш хочет заниматься теорией, и для теоретика его утверждение целесообразно; эмпирик же стремится лишь к практическому выигрышу, а для такой цели принцип Тарраша не верен и является лишь помехой. Чигорин в глубине своей души верил, что гениальный шахматист может совершать чудеса; трезвый-же эмпирик будет верить в силу фигур, но не в магические действия игрока. Задача здравого смысла, избегнуть всяких преувеличений и искать золотую середину. Доведенный до крайности эмпиризм — неправилен, т.к. требует слишком большой работы и напряжения: мастер-эмпирик должен постоянно тренироваться, а этого долго никто не может выдержать, ибо человек не машина, у него есть много и других интересов и наклонностей, которые подавить нельзя.
Молодые европейские мастера сегодняшнего дня — я называю Алехина, Боголюбова, Рети, д-ра Тартаковера, а также немного более старших Рубинштейна, Бернштейна, Шпильмана, Видмара и Тейхмана — выступают против эмпиризма. В особенности Рети, глашатай «Новых идей». Все они идут по теоретическим принципам. У Рети эта склонность становится слабостью, т.к. его имеющие вес логические заключения покоятся на легковесных результатах практического опыта. Даже Грюнфельд, наиболее склонный к эмпиризму из европейских мастеров, по своей скрытой любви является теоретиком, поскольку он твердо верит в некоторые ходы и варианты. Европейцам трудно признать суверенное значение опыта.
Подходит ли новое издание моей старой книги к современности? Я думаю да, т.к. и европейский стиль подвергается опасности предаться преувеличениям.
Правда, дать только дословный перевод я не хотел, я оставил смысл книги, но отдал дань духу языка и раздвинул рамки своих исследований. Так появилась эта небольшая книга. Мне думается, что она даст пользу читателю.
Эмануил Ласкер.
Тиров, 27 июля 1924 г.