1
Стрекоча, перелетела через поле сорока — вороватая, жадная птица; почуяв издали запах крови, не могла усидеть в роще и спешила на запад, в сторону фронта. Тень птицы скользила по белому блестящему насту.
Солнце медленно спускалось к горизонту. Долгим казался этот день Аугусту Закису, как улитка ползло время. Каждые полчаса поглядывал он на часы и досадливо щурился на холодное зимнее солнце: «Когда ты, наконец, закатишься, старая дева? Кокетничаешь, прихорашиваешься, а согреть не можешь…»
Неделю назад он вернулся с курсов «Выстрел», и его сразу назначили командиром батальона. Он отказался от двухнедельного отпуска, который полагался ему после окончания курсов, и поспешил обратно в дивизию, к своим товарищам. Здесь он чувствовал себя как дома и ждал только, когда ему снова разрешат повести в бой своих людей.
Товарищи до сих пор избегали упоминать при нем имя Лидии. Даже Аустра. Она видела, что не прошло, не забылось его великое горе. Только он спрятал его от других. «Нехорошо, что он стал такой серьезный», — думала она, с тревогой наблюдая упрямое, жесткое выражение, появившееся на лице брата за последний год.
После нескольких месяцев пребывания в резерве фронта части латышской дивизии снова двинулись к переднему краю. Закипела работа в штабах. Командиры отправились на рекогносцировку местности.
— Скоро должно начаться, — решили между собой гвардейцы. — Теперь это последний нажим, а там и Латвия! Если нанесем хороший удар, то к весне будем дома.
Аугуст Закис не успел еще как следует принять батальон, как подполковник Соколов созвал в штаб полка всех командиров и развернул перед ними подробную карту их участка.
— А ну-ка, подумаем, товарищи, как лучше справиться с этим делом.
Перед дивизией была поставлена сложная, но интересная задача. В оперативный план была вложена свежая творческая мысль, хотя она до многих дошла только позже, когда по всему фронту стало известно о рейде подполковника Рейнберга.
Неприятель не должен был заметить, в каком направлении происходит перегруппировка наших сил, поэтому перемещение на исходные позиции происходило ночью. В темноте, по занесенным снегом дорогам ускоренным маршем спешили гвардейцы на север. Здесь уже не было больших лесных массивов, одни мелкие рощицы, и с наступлением рассвета в них должны были разместиться несколько пехотных полков. Батальон Аугуста Закиса достиг своей рощи до восхода солнца. Сжавшись, как сельди в бочке, стрелки просидели там весь день и, хотя было довольно холодно, костров не разводили, чтобы не выдать врагу своего присутствия.
Все было построено на внезапности, неожиданности… и кое на чем ином. Но об этом знали только немногие старшие командиры. Надо было сделать все, чтобы замысел удался, а если он удастся, об этом будут долго говорить свои и долго будут помнить немцы.
Вот почему Аугусту Закису в тот день казалось, что время ползет как улитка. Но долгие часы напряженного ожидания — это тоже была борьба. Яростная битва — без единого выстрела, без единого возгласа — началась еще вчера, когда они в сумерках оставили свое прежнее расположение.
Обедал Аугуст вместе с Аустрой и Петером Спаре, так как от штаба его батальона до третьей роты батальона Жубура было не больше двухсот шагов. Молча они открыли консервные банки и выковыривали ножами кусочки мерзлого мяса.
— Завтра мы будем еще на один шаг ближе к Латвии, — сказала Аустра.
«И еще на шаг дальше от Лидии…» — подумал Аугуст и невольно посмотрел на северо-восток, как будто там, за озерами и болотами, увидел ту, с которой никогда не расставался в мыслях. Меж елей завывал ветер, осыпая наземь снежную пыль. Везде звучали приглушенные людские голоса. Аугуст Закис долго глядел на сестру, на Петера, на стрелков. «Будем ли мы в другой раз сидеть так вместе? Может быть, это последний вечер… а потом останутся одни воспоминания».
О том же подумал он, когда к ним подошел Андрей Силениек. Виски у него запорошило снегом, и он казался седым.
— Скучно ждать?
— Так точно, товарищ гвардии подполковник, — ответил, вставая, Аугуст.
— Теперь вы покажете, так ли хорошо обучают на этих курсах, как все уверяют, — пошутил Силениек. — Командир полка говорит, что это будет самый настоящий выпускной экзамен.
— Понимаю. Постараюсь выдержать.
— Ты выдержишь. В тебе никто не сомневается. Главное — всем надо выдержать.
Побыв немного в батальоне и поговорив со стрелками, Андрей Силениек ушел в штаб полка, который расположился в другой роще.
«Счастливый человек, — подумал Аугуст Закис, провожая его взглядом. — Все его любят».
Солнце садилось, на западном крае неба все полыхало, как в жерле гигантской печи.
— Быть метели, — говорили бойцы.
2
Фронт в этом месте сохранял стабильность целых девять месяцев. Отдельные стычки, действия разведчиков, прощупывание противника небольшими местного характера ударами — больше ничего за это время здесь не происходило. Отсюда линия фронта, извиваясь, тянулась на северо-восток, вплоть до городка Холм на Ловати, образуя на карте широкий длинный язык. Каждый укол в его основание обязательно заставил бы немцев втянуть этот язык; возможно, именно поэтому командование выбрало это место для удара Гвардейской латышской дивизии.
Проведя все лето в беспрерывной боевой подготовке и серьезной тренировке, стрелки впервые после долгого перерыва в ночь на 13 января 1944 года вступили в бой.
Незадолго до полуночи батальон Аугуста Закиса занял исходные позиции. Было известно, что в наступлении будут участвовать все полки дивизии: решающего успеха надо было достигнуть в этом первом ночном бою, до рассвета. Внезапность, быстрота и натиск, непрерывное движение на запад — через железнодорожную линию и большак Новосокольники — Новоржев, до вереницы высот, до уцелевших сел и синих лесов, манивших взгляды стрелков.
Наступление началось сразу после полуночи. Сквозь проделанные саперами проходы в проволочных заграждениях и минных полях гвардейцы ринулись вперед. Короткий яростный бой — и снова быстрый бросок вглубь обороны противника. Движение вперед было настолько стремительным, что немцы не успели даже связаться со своими штабами, — вся связь была нарушена, и в линии фронта образовался глубокий прорыв. Некоторые наши части уже были недалеко от железнодорожной линии.
Командный пункт полка находился в небольшой роще — в трехстах метрах от переднего края. То была маленькая землянка, вырытая на восточном склоне пригорка. Саперы устроили ее накануне на скорую руку. Вход был завешен палаткой. Потолочный настил был так тонок, что предохранял самое большее от осколков мин.
В тесном помещении, слабо освещенном карманным фонариком, сидели командир полка Соколов, Андрей Силениек и телефонист. Начальник штаба находился в другой землянке. Все были в полушубках и ушанках. В короткие промежутки, когда замолкал телефонный аппарат, телефонист, пожилой сержант с худым, словно закопченным лицом, хлопал руками по бокам и грел дыханием пальцы.
То Соколов, то Силениек брали трубку и говорили с командирами батальонов.
— Что, жарко? — кричал в трубку Соколов. — Не думайте, что вам одним. Проверьте фланги, чтобы не оторваться от соседей. Ваш правый сосед уже приближается к железнодорожной насыпи. Ни в коем случае не отставайте от него. Через пятнадцать минут доложите обстановку.
Положив трубку, Соколов обернулся к Силениеку. Лицо у него было серьезное, даже хмурое, но по беспокойному блеску его глаз Андрей видел, что командир полка доволен тем, что происходит там, снаружи.
— Второй батальон, кажется, уже осуществил прорыв первой линии неприятеля, — сказал Соколов. — Молодец этот капитан Закис. Только все еще горячится. Но сегодня мы не имеем права путать…
— Закис не напутает.
— Я тоже так думаю, но сегодня ночью одной надежды недостаточно. Должна быть полная уверенность. Сейчас надо ввести в прорыв батальон Жубура и развить достигнутый успех. Андрей Петрович, придется мне сходить туда, надо самому посмотреть, как они управляются. Если позвонит генерал, доложи ему обстановку и скажи, что я…
— Почему ты? Ведь тебе сейчас нельзя выпускать из рук управление боем. В батальоны пойду я. Задача настолько ясна, что даже я ничего не напутаю.
У них не было ни времени, ни расположения вести вежливые препирательства. Дело ведь было не в том, чтобы выказать перед другим свое мужество — они достаточно хорошо знали друг друга, да Соколов и сам понимал, что целесообразнее пойти к месту прорыва Силениеку. Обоим батальонам было нужно скорее моральное подкрепление, а кто мог подбодрить людей лучше Андрея?
— Хорошо, — сказал Соколов. — Ты так ты. Если произойдет что-нибудь непредвиденное, — сообщи.
Они кивнули друг другу, что означало одновременно и согласие и прощание. После этого Соколов снова схватился за телефонную трубку, а Андрей вылез из землянки.
Холодный ветер ударил ему в лицо. В просветах между облаками мерцали звезды; таким странным казалось их мирное безмятежное сиянье, когда внизу все кипело и грохотало. Метрах в ста к северу от командного пункта что-то полыхнуло, и осколки, разрывая воздух, со свистом пронеслись в темноте. Силениек инстинктивно пригнулся и, когда глаза его снова привыкли к темноте, зашагал быстрыми, широкими шагами по проторенной связистами тропе. Дорогу он знал хорошо — надо было только держаться вдоль линии связи.
На полдороге он встретил бойца, проверявшего линию. Узнав Силениека, тот приостановился и, давая дорогу, шагнул с тропинки в снег.
— Ну, как там?
— Обойдутся, товарищ гвардии подполковник, — вполголоса ответил боец. — Было жарко, а сейчас фрицы как-то притихли. Наверно, опешили, не знают, с какой стороны ждать нового удара. Товарищ гвардии подполковник…
— Что такое?
— Если вы к капитану Закису, то вон от того куста надо будет немножко проползти. С железнодорожной насыпи иногда обстреливают пулеметами. Мне вот ушанку изодрало.
— Ладно, друг, — сказал Андрей и пошел дальше. Боец еще немного посмотрел ему вслед и, только когда Силениек, дойдя до кустарника, пригнулся и, касаясь пальцами снега, перебежал открытое место, он вернулся на тропу и продолжал свой путь.
«Все-таки не пополз, — подумал боец и улыбнулся. — Не хочется перед немцем… А нам за это достается. Эх, все мы на одну колодку!»
Капитана Закиса Андрей нашел в воронке, оставшейся еще от прежних боев; осенью ее до половины залило водой, которая теперь превратилась в сплошной лед. Опустившись на одно колено, Аугуст во всю мочь кричал в телефонную трубку:
— Так точно, уже подвинулись и разворачиваемся. Мое хозяйство приняло двести метров влево. Ясно… Ясно… не отстанем. Нет, еще не прибыл. — Заметив Силениека, он быстро добавил: — Простите, только что пришел. Разрешите выполнять?
Когда Аугуст кончил говорить по телефону, Силениек присел рядом с ним на корточки.
— Первый этап, товарищ гвардии подполковник, прошел удачно. Прорыв шириной метров в триста. В глубину тоже не меньше. Жубур со своими уже занял вправо от меня пустой участок. В следующую атаку надо бы перевалить через железную дорогу. Можем начать хоть сейчас. Взгляните, товарищ гвардии подполковник, — вон те темные бугры… Это железобетонные укрепления. Немцы, по всей вероятности, слишком на них понадеялись, но мы их заставили замолчать в несколько минут. Поэтому впереди так пусто. Видимо, растерялись.
— Настроение бойцов как?
— Великолепное, товарищ гвардии подполковник. Когда перевалим через железную дорогу, тогда увидите, что здесь начнется. Несколько рот обоих батальонов будут продолжать фронтальную атаку, а Жубур со своими остальными ротами и я со своими начнем обходный маневр — он на север, а я на юг. Все фрицы, которые не успеют удрать, останутся в окружении. Для полка откроется свободный путь до самых высот за шоссе. Командир полка сможет перенести свой командный пункт к железнодорожной насыпи.
Андрея заставила улыбнуться эта пылкая уверенность и живость тактического воображения, далеко опережавшего события.
— Задумано хорошо, Аугуст. Но сначала постараемся достичь железной дороги.
Неподалеку от воронки разом упало с дюжину мин. Силениек вместе с Аугустом — то ползком, то пригнувшись и бегом — обошли все роты второго батальона. Не доходя до места стыка обоих батальонов, Андрей увидел Петера Спаре.
— Опять воюем, Петер?
— Воюем, Андрей, — негромко отозвался Петер. — Скажи, зачем ты лезешь в такие места? Или думаешь, мы собираемся только себе приписать эту победу?
— Победу, Петер, хочется видеть своими глазами.
Аугуст Закис за несколько минут до этого послал связного сказать Жубуру, что Силениек здесь, и Жубур уже поджидал их у стыка батальонов.
— Ну, так чего еще ждешь? — спросил Силениек.
Жубур махнул рукой в сторону железнодорожной насыпи. В воздухе одновременно зажглись три ракеты, и поле перед насыпью осветилось неестественным красноватым светом.
— Вон под тем мостиком немцы устроили железобетонное укрепление, — сказал Жубур. — Я послал одно отделение под командой сержанта, чтобы их там уняли. Сейчас дадут сигнал. Тогда можно будет атаковать в полный рост. Думаю, так мы сбережем и время, да и людей.
— Да, людей… О людях, Жубур, постоянно надо думать, — сказал Силениек, всматриваясь в мостик.
— Товарищ подполковник, разрешите идти, — сказал Аугуст. — Когда батальон пойдет в атаку, мне надо быть со своими ребятами.
— Да, друг, ступай. — Силениек кивнул головой.
Низко пригибаясь, Аугуст Закис побежал к своему участку.
В том месте, где был мостик, раздались один за другим несколько взрывов ручных гранат. Затем там все утихло и погрузилось в тьму. Где-то метрах в двухстах правее падали мины, а над насыпью опять зажглись ракеты. Теперь при свете их можно было видеть сотни белых фигур; зажав в руках винтовки и автоматы, они перебегали поле. Вначале их ничто не задерживало. Минометы двух наступающих батальонов сконцентрировали огонь на самой насыпи и на прилегающей к ней полосе по ту сторону ее. Когда атакующие подошли к насыпи, заговорило несколько немецких автоматов и винтовок.
— Довольно жидкие у них здесь силы, — сказал Жубур.
— Не ждали, что с этой стороны ударят.
Они сидели, согнувшись, в канаве, где был устроен командный пункт Жубура, и при свете ракет наблюдали за ходом боя.
Телефонист подал Жубуру трубку:
— Командир полка.
— Дай я поговорю… — Андрей придвинулся ближе к аппарату. — Нева первый? Нева второй слушает. Все в порядке. Бой идет за самую насыпь. Сопротивление не ахти какое… Нет, не надо. Если не справимся, сам попрошу огонька. Через четверть часа сможешь перенести свой командный пункт сюда. Если хочешь, пошлю к тебе связного. Как только насыпь будет в наших руках, сообщим.
Передав трубку телефонисту, Силениек сказал Жубуру:
— Старик предлагает помочь артиллерией. Я думаю, пока не стоит. Пусть подождут, когда начнут немецкие батареи…
— Да, так вернее, — согласился Жубур.
Шум боя доносился уже с той стороны насыпи.
— Кажется, мне пора, Андрей, подвинуться вперед. Там, под мостиком, будет отличный командный пункт для старика.
— Действуй, Жубур, ты здесь хозяин. Я пойду погляжу, что делается за насыпью.
— Тогда уж разреши проводить.
— Хорошо, пойдем.
Отдав своему начальнику штаба распоряжение о перемещении командного пункта, Жубур вместе с Силениеком направился через поле к насыпи. Дорогой им стали попадаться раненые, возле которых суетились санитары.
— В какой еще санбат? — спорил один сержант с санитаром. — Перевязывай скорее, чтобы кровь не шла. Мне скорей надо к своему взводу бежать, а то что ребята подумают…
— Пусть думают, что хотят, а ты больше не вояка, — сердился санитар. — Шутка ли, ладонь.
— Ну, не ной, не ной, бог подаст, лучше перевязывай проворней, — огрызнулся сержант.
Они обменялись еще несколькими едкими замечаниями. Силениек прислушивался к этому своеобразному спору и улыбался про себя: «Попробуй победить их!..»
— Ложись, Андрей! — услышал он тревожный крик Жубура. В следующую минуту в воздухе что-то заревело, совсем рядом раздался взрыв, и ужасный удар свалил наземь Силениека. Он почувствовал боль в верхней части живота. Она заполнила все тело, больше ничего не было, кроме этой боли, а потом все заслонила глубокая черная тьма. Взрывы продолжались. То ближе, то дальше в воздух взбрасывало комья мерзлой земли, и они снова градом падали на землю. Белое поле на глазах стало пестрым.
С большим запозданием немецкая артиллерия стала посылать с высот снаряд за снарядом, не подозревая, что бой уже перекинулся на запад от железнодорожной линии.
Когда Силениек очнулся, первое, что он почувствовал, была невыносимая тяжесть и слабость во всем теле: ему показалось, что на него навалилась каменная глыба и прижимает его к земле. Он дышал часто, неглубоко, и каждый вздох отзывался такой острой мучительной болью в груди и животе, что кружилась голова.
Постепенно глаза его различили в темноте маленький люк, через который в подвальное помещение проникал снаружи прохладный воздух и слабый сероватый свет. Помещение было тесное; на земляном полу, застланном плащ-палаткой, лежали под шинелями шесть человек. Двое стояли у примитивной лесенки и разговаривали.
— Скоро будет подвода, — сказала девушка, наверно санинструктор. — Но подполковника нельзя эвакуировать.
— Нельзя, — повторил мужчина. По голосу и по очертаниям фигуры Силениек узнал полкового врача Лукьянова. — Нет смысла мучить его. Больше часа едва ли проживет.
Лукьянов обернулся в сторону Силениека и встретил взгляд необычайно блестящих глаз раненого.
— Вы проснулись, — удивленно заговорил врач и подошел к Силениеку. — Это хороший признак. В вашем положении…
— Где я? Как там? — шептал Силениек. Ему казалось странным, что голос его совсем не звучит. — Шоссе… занято?
Лукьянов оглянулся на санинструктора, точно звал ее на помощь.
— Наши продвигаются, товарищ подполковник, — ответила девушка. — Немцы отходят к высотам. Эту деревню, где мы сейчас, тоже нынешней ночью освободили.
— Хорошо… Победа… наши идут вперед. Взяли… мои документы?
— Н-нет, товарищ гвардии подполковник, — пробормотал врач. — Это когда эвакуируют, берут.
— Конечно… Не надо эвакуировать. Я хочу умереть здесь.
Снаружи раздались людские голоса и ржанье лошадей.
— Сказали, что в третьих развалинах по правой стороне, — крикнул кто-то. — Должно быть, здесь.
Пятерых раненых вынесли из погреба и отправили в тыл. Шестой уже умер, его оставили здесь. Из открытого люка дуло, ветер время от времени швырял в подвал горсть рыхлого снега. Готовая угаснуть звезда глядела в глаза Силениека. Он смотрел на звезду и думал:
«Жаль… и не того, что это смерть, а что так мало успел за свою жизнь. Без тебя придут в Латвию… много будет работы. Товарищи сделают… Какое спокойное было море в ту ночь… Тепло, душно… даже не все птицы замолкли. Нет, за прожитое не стыдно. Была красота… была великая борьба и мечтанья… И ты работал, чтобы мечты сбылись… Но на севере нет ничего прекраснее распускающейся березы… Хорошо, что стреляют… наши. Почему так жарко? Наверно, печь затопили? Это ты, Жубур? Почему ты не идешь? Мостик взорвали…»
Звезда погасла, предрассветное небо глядело в подвал. Тишина. Навсегда утихла жгучая боль в груди Андрея Силениека. Сын великой партии окончил свой мужественный труд.
3
В этом бою Гвардейской латышской дивизии впервые довелось иметь дело с немецкими железобетонными укреплениями. За девять месяцев гитлеровцы построили фортификационную систему длительной обороны, используя для этого естественные преимущества местности, в расчете на то, что в этом районе рано или поздно придется выдерживать удары Красной Армии.
Район боев, где действовали наши части, напоминал дно огромного котла; немцы находились на высотах, по краям его, откуда легко можно было обозревать всю котловину и держать ее под артиллерийским и минометным огнем.
Но естественные преимущества местности не сыграли большой роли, потому что наступление началось ночью и до утра уже были достигнуты решающие успехи. Наши части прорвались до насыпи железнодорожной линии Новосокольники — Дно и весь день продолжали бой за шоссе Новосокольники — Бежаницы, которое тянулось западнее железной дороги.
В девять часов утра наши части, которые еще вели бой у железнодорожной линии, внезапно услышали перестрелку в тылу врага. Бойцы переглядывались в недоумении, командиры смотрели на карты, но не могли найти объяснения этому, — ведь сами они находились в авангарде наступления, на самом острие короткого клина. Только несколько старших командиров знали, что это означает, и делали все, чтобы линия боев скорее докатилась до шоссе у села Маноково, где весь день продолжалась перестрелка. К вечеру это задание было выполнено, наши части продвинулись к шоссе, и теперь всем стало ясно, что это был за бой в тылу врага.
Жубуру и Петеру Спаре рассказал об этом старший лейтенант Юрис Рубенис, который со своими разведчиками участвовал в рейде подполковника Рейнберга в Маноково. Они встретились после соединения главных сил с лыжниками Рейнберга, вместе на скорую руку поели, и за ужином Юрис воспроизвел перед друзьями картину этой отчаянной операции.
— Под командой подполковника Рейнберга было два батальона лыжников — один из нашей дивизии, другой из панфиловцев, — рассказывал он, с трудом разгрызая замерзший хлеб. — Сам Рейнберг не раз хаживал на первую линию, чтобы подробно изучить местность. Кое-что помогли ему выяснить мои разведчики. Прошлой ночью, когда соединение лыжников сосредоточилось на исходном рубеже, Рейнберг подробно проинструктировал их. Все было построено на скрытности действий и продуманном психологическом расчете. Очень я обрадовался, когда узнал, что в рейде должна участвовать и полурота разведчиков; ну, принял над ней командование и отбыл в распоряжение Рейнберга. Сердце чуяло, что надо ждать чего-нибудь интересного. А в таком случае Юрке Рубенису грешно оставаться на берегу.
В первом штурме мы не участвовали, линию немецкой обороны прорвал со своими ребятами Кириллов. Нам только осталось войти в прорыв и, пользуясь паникой немцев, незаметно, без боя просочиться в их тыл.
Это мы сделали около четырех часов утра. Немцы поливали нас артиллерийским и минометным огнем, но мы отделались только двумя ранеными. Двигались местами ползком, местами короткими перебежками. Вдруг — черт его знает, откуда он взялся! — с левой стороны застрекотал немецкий пулемет. По всей вероятности, какой-нибудь трясучка, из тех, что имеют привычку стрелять в темноту для храбрости. Стреляли и другие — трассирующими пулями. Тут мы сообразили, что пули проносятся довольно высоко, примерно на метр от земли. Ну, взяли метров пятьдесят вправо и проползли под пулями. Ползли мы так метров триста. Теперь немцы остались позади. Встали на лыжи и дальше уже двигались более быстрыми темпами. Но это ползанье под пулеметным огнем, наверно, не было учтено в плане, и мы опоздали больше чем на полчаса. Еще бы несколько таких задержек, и все могло лопнуть. Приходилось действовать с большим риском, ведь до Манокова было, считая от исходных позиций, чуть не двенадцать километров.
В половине шестого Рейнберг повернул колонну прямо на запад. Чтобы не взбудоражить немцев, он запретил рвать их линии связи. Как перервешь ее, сразу связист идет соединять обрыв, — изволь тогда, справляйся с каждым без шума… Зверя без нужды дразнить не стоило. И наши и панфиловцы изловчились перебраться через восемь немецких проводов и даже не зацепили.
Вышли к железнодорожной линии. С насыпи хорошо было видно шоссе. Движение по нему — машины, подводы, патрули. А утро уже близко. По плану предполагалось так: перейти железную дорогу и на лыжах пробежать до Манокова по свободной полосе между шоссе и железнодорожной насыпью. Если бы в нашем распоряжении было больше времени да если бы солнцу дать сонных капель, чтобы поспало лишний часок, — тогда все было бы в порядке. Шли бы спокойно на лыжах и без всяких приключений подкрались бы еще ближе к селу. А тут вот-вот рассветет.
Здесь наш Рейнберг призадумался, как быть. Слишком уж важная боевая задача: нашему соединению, после того как оно углубилось в расположение немцев, надо было с тыла подойти к Манокову и занять его, потому что позже, фронтальной атакой, брать его было бы тяжело: местность-то какая!
«Здесь что-то надо предпринять», — ворчит подполковник; ворчит и почесывает свою рыжую голову. Очень он походил тогда на медведя. Большой, широкоплечий, в черном полушубке. Но и умен же и сообразителен был этот медведь. Подзывает он командиров и — приказ:
«Лыжи снять и оставить за железнодорожной насыпью, после чего обоим батальонам выйти на шоссе. Там построиться в колонну по трое. Маскировочные халаты у немцев почти такие же, в темноте они не разберутся, кто идет навстречу — свои или чужие. Только надо соблюдать полное молчание. Понятно? Если встретятся немцы, должны принять нас за своих. По местам, ребята! Форсированным маршем на Маноково».
Через несколько минут оба батальона вышли на дорогу, и тогда начался этот переход по шоссе. Немного спустя на шоссе показываются четыре грузовые машины. Нам навстречу. Мы честь-честью даем им дорогу — одно отделение налево, другое направо, одно налево, другое направо, — так что шоферам не пришлось даже сигналить. Как только последняя машина въехала в колонну, мы открыли огонь, и все они остались на месте.
До Манокова осталось не больше километра, а светло так, что прямо зло берет. Мы почти бегом бежим. Вдруг — навстречу легковая машина. Мы даем дорогу. Шофер тормозит, хочет нас о чем-то спросить. Но у нас на разговор времени не осталось, поэтому поворачиваем автоматы и довольно вежливо просим пассажиров вылезти из машины. Руки вверх, — из машины выкатывается какой-то офицер. Что же вы думаете — сам комендант Манокова. Когда начальник гарнизона в Манокове услышал на шоссе выстрелы, то послал его проверить, что случилось. На скорую руку допросили. Он понял, что с нами тянуть опасно, и рассказал все, что знал: какие части стоят в селе, численность гарнизона, как и где устроены огневые точки и так далее.
Около девяти часов мы находились примерно метрах в четырехстах от села. Можно было заметить на расстоянии, что в Манокове начался маленький переполох, — видимо, немцы встревожились, почему комендант не возвращается. Запрягают лошадей, шоферы запускают моторы, солдаты нагружают повозки.
Прямо с марша Рейнберг развернул колонну в цепь и повел в атаку. Ребята бегом бросились вперед к селу. Тут на краю села заговорил какой-то дзот. Первая цепь залегла в снег.
«Заставить замолчать дзот!» — приказывает Рейнберг бронебойщикам. Момент был решающий: если бы мы приостановились на несколько минут, немцы успели бы развернуться к бою и заставили бы нас дорого заплатить за каждый дом. Возможно, им удалось бы вызвать подкрепления и заставить нас драться на открытом месте.
Рейнберг это понял. Нельзя было терять ни секунды. Вели немцы заставят всех наших залечь в снег, они нам больше не дадут встать, и начнется бой за каждую пядь земли. Черт его знает, чем бы тогда все это кончилось.
И вот, не обращая внимания на жестокий огонь, подполковник поднимается во весь свой громадный рост. Кругом белое поле, все в белых балахонах, а на нем черный романовский полушубок, — лучшей цели и не придумаешь. На все поле слышно было, как он крикнул:
— Бойцы, за мной! Вперед! Ура!
Ах, Петер, вот бы тебе посмотреть, что после этого началось! Дзот уже заставили замолчать наши бронебойщики. Как ураган понеслись к селу латыши и панфиловцы. Немцы бегут, а их короткими очередями автоматы сметают. Как догонят кого, бьют прикладами. Немцы удирают. Мы тут разбились на маленькие группки и начали очищать дом за домом. Гранату в окно, автоматную очередь в дверь. «Хенде хох!» — известно, как это делается. Одного верзилу собственноручно вытащил из печи.
В десять Маноково было очищено от немцев. Мы оседлали шоссе и начали считать трофеи. А трофеи, говорят, немалые…
Да… А вот подполковника жалко, очень жалко. Мне кажется, что в его гибели виноват этот черный полушубок. И зачем он надел его? Но зато настоящий герой был. Придумать такую сумасшедшую операцию!
Потом что было? Потом было разное: немецкие «фердинанды», окружение и полуокружение, и так до самого вечера. Но Манокова мы больше из рук не выпускали, и по шоссе мимо нас уже не прошел ни один немец… Ни взад ни вперед. Ужасно им хотелось вернуть Маноково, мы все их планы дальнейшей обороны нарушили, — так говорят знающие люди. Вот только теперь стало ясно, что означает этот рейд Рейнберга. Если бы не он, мы бы сейчас, может быть, дрались еще у железнодорожной насыпи. А за смерть Рейнберга фрицам долго придется расплачиваться. Стрелки им этого не простят.
…Указом Президиума Верховного Совета СССР гвардии подполковнику Яну Рейнбергу посмертно было присвоено звание Героя Советского Союза. На высотке, близ шоссе, осталась могила героя, и земля в этом месте густо усеяна осколками мин и гранат. Глядя на них, кажется, что даже мышь не могла бы уцелеть в том месте, где победной лавиной пронеслись советские гвардейцы.
4
Дни и ночи… Под январским ветром, средь вечного грохота, в непрестанном движении, напрягая все свои душевные и физические силы, по снежным полям, по замерзшим болотам и рекам, через оскверненные врагом села, где оставшиеся в живых люди еще не осмеливались выйти на свет, — шли вперед советские воины. В рядах войск 2-го Прибалтийского фронта, вместе со своими соседями — русскими, казахами, украинцами — в яростных боях прокладывали путь на запад латышские гвардейцы.
Несколько суток батальон капитана Закиса находился в авангарде, как стальное сверло врезаясь в занятую неприятелем территорию, отвоевывая ее пядь за пядью, превращая снова в советскую землю. Четверть часа чуткой дремы где-нибудь на краю канавы — и снова в бой, снова тревожная мысль гонит сон и усталость. Новый командир батальона всегда был там, где должно было что-то решаться. Он не улыбался и не вздрагивал, когда вблизи падали снаряд или мина. Когда его вызывал командир полка, он никогда не говорил: «Нужно пополнение». Сверло врезалось все глубже, разбрасывая во все стороны стружку.
Вперед! Слышите, как, подобно распарываемому шву, рвется линия обороны противника, как появляются трещины в этой стене из огня и металла, которую мы разрушаем? От Черного моря до Финского залива фашистский фронт трещит и гнется перед Красной Армией, над Европой вздымается бледное, искаженное ужасом лицо — фашизм уже видит свою грядущую судьбу. А на Кремлевской башне бьют часы, и каждый удар приближает нас к торжеству великой победы. Слушайте, товарищи, там бьется сердце советской земли!
Вперед! После отдыха и учебы мы снова за работой! До сих пор мы не имели дела с железобетонными дотами и гнездами — теперь мы их увидали. Но они не могли нас задержать. Вперед!
И дни сменялись ночами. Ничто не стояло на месте.
И наступил еще один вечер. Маленькая деревня, вспаханные снарядами поля и рядом поросшая лесом высота. Здесь Аугуст Закис получил приказ остаться на месте, во втором эшелоне дивизии. Другой полк со своими батальонами сменил их и продолжал наступление. Стрелки кололи дрова, носили воду, готовили горячий ужин. Из вещевых мешков доставали безопасные и опасные бритвы, соскребывали со щек отросшую щетину, смывали с себя грязь. Спокойнее и глубже вбирали легкие воздух. Отдых…
В тот вечер они прочли оперативную сводку за 16 января:
«Севернее Новосокольники наши войска в результате трехдневных наступательных боев прорвали оборону противника шириною по фронту 15 километров и в глубину до 8 километров и заняли более 40 населенных пунктов, в том числе крупные населенные пункты Щенайлово, Полутина, Черное, Сопки, Волгино, Маноково, Михалкино, Чирки, Ровни, Заболотье и железнодорожную станцию Насва. Таким образом, наши войска перерезали железную дорогу Новосокольники — Дно».
…На столе горела коптилка. Аугуст Закис прочел еще раз сводку, останавливаясь на названиях знакомых населенных пунктов, через которые шел его батальон. Казалось, эта сводка оповещала весь мир о том, что сделал он, гвардии капитан Закис, со своими тремя стрелковыми ротами. Точно так же могли в этот вечер думать десятки других командиров батальонов, полков и дивизий и каждый отдельный боец армии — обо всех было рассказано в этой сводке.
Перед глазами Аугуста Закиса вереницей проходили лица героев, о которых говорили сегодня по всему фронту.
Вот Михаил Серов, сын русского народа, парторг роты в Гвардейской латышской дивизии. В решающий момент, когда рота наткнулась на проволочные заграждения, он бросился на них, стал мостом для своих товарищей и обессмертил себя этим подвигом.
Вот комсомолец, гвардии сержант Ионов. Он открыл дорогу советским танкам, своей грудью закрыл дуло противотанкового орудия; в последний момент своей жизни он бросил ручную гранату в неприятельский дзот и уничтожил орудийную прислугу.
Вот комсомолец Иван Смирнов, который повторил геройский поступок Серова: бросившись на проволочные заграждения, он расчистил своим боевым товарищам путь к победе.
Вот гвардии сержант пулеметчик Роланд Расинь, который на фланге прорыва один со своим пулеметом не дал немецкой роте обойти наших наступающих гвардейцев; он уложил больше тридцати немцев, а когда вышли все патроны, уничтожал врага ручными гранатами. Когда же кончились и гранаты, смертельно раненный советский юноша выхватил нож и заколол своего последнего противника.
Вот они — отдельные герои, сияющие звезды на небе Великой Отечественной войны.
Аугуст Закис глядел на огонь в печи и думал Он не искал смерти, и умирать ему не хотелось, но если бы, понадобилось сделать то, что сделали эти люди, он, не раздумывая, поступил бы так же.
Аугуст не слышал, как в комнату вошел сержант, и очнулся только тогда, когда тот заговорил:
— Товарищ гвардии капитан, у нас тут чуть не вышли неприятности.
— Ну? — Аугуст вопросительно посмотрел на парня. — На мину наткнулся кто-нибудь?
— Нет, товарищ гвардии капитан. Жители деревни испугались. Некоторые побежали в соседнюю часть просить помощи.
— Чего же они так испугались?
— Услышали, что мы говорим по-латышски. Оказывается, здесь несколько недель тому назад побывал карательный батальон СС, который состоял из латышей. Говорят, настоящие звери. Расстреливали и вешали мирных жителей, жгли дома, а часть жителей угнали в концентрационный лагерь за то, что они помогали партизанам. Наши ребята обозлились, говорят: надо всех до последнего негодяя переловить. А эти крестьяне до сих пор успокоиться не могут. Они думают, что мы тоже такие, только переоделись в красноармейское обмундирование… Близко не подходят.
— Передай мой приказ начальнику штаба. Пусть ротные парторги проведут собрания с жителями. Я тоже приду.
В тот вечер Аугуст рассказывал колхозникам о том, какая разница между негодяями из эсэсовского карательного батальона, которые хоть и говорят по-латышски, но не имеют права называться латышами, и советскими гвардейцами-латышами, которые вместе со всей Красной Армией борются за освобождение советской земли от ига немецких оккупантов.
— Мы рассчитаемся с извергами и за вас и за весь латышский народ, — сказал он. — Мы их разыщем, куда бы они ни спрятались в день расплаты. Мы смоем это пятно позора с латышского народа и восстановим справедливость, мы — ваши товарищи и братья!
После собрания дело пошло по-другому. Колхозники старались сделать все, чтобы освободители деревни чувствовали себя как дома. За высотами еще гремел бой, а в деревне дымились баньки. Не жалея последнего, колхозники несли стрелкам молоко, яйца, лепешки и настойчиво просили принять гостинцы.
…Когда дивизию перевели на другой участок, старые друзья и боевые товарищи пришли проститься с могилой Андрея Силениека. Андрея похоронили на вершине холма. Над могилой высился простой деревянный обелиск с красной пятиконечной звездой наверху. На обелиске стояло:
Гвардии подполковник Андрей Силениек
13 января 1944 года пал смертью храбрых в бою
за Советскую Родину.