…После информации председательствующего, вставшего из–за стола с массивной, красного бархата, скатертью и сказавшего, что согласно распорядка дня объявляется десятиминутный перерыв, Ветрова охватило волнение. Мысль, что сразу после перерыва должно следовать его выступление, принесла странное ощущение, будто останавливается сердце. Непонятная слабость в ногах, руках и в каждой самой маленькой мышце заставила его остаться сидеть на своем кресле. Опустевшие ряды с правильными линиями спинок сидений открыли ему все пространство зала, и он с каким–то тоскливым чувством смотрел вперед, — туда, где на возвышении стоял стол президиума и где отдельно ото всех скромно поместилась трибуна. На нее он должен скоро подняться и с нее ему предстояло делать свой доклад. И это будет через несколько минут. Всего через несколько минут!
Он никогда не думал, что способен так волноваться. Ему приходилось впервые делать сложные операции, от исхода которых зависела человеческая жизнь, ему приходилось подвергаться воздушным налетам и слышать противный свистящий звук падающей бомбы, ему приходилось по трое суток держать себя в постоянном напряжении, не выходя из операционной палатки, но ни разу в жизни он не испытывал такого состояния, какое охватило его сейчас, когда было все спокойно и когда кругом была такая дружелюбная товарищеская атмосфера. Он прекрасно понимал, что у него нет никаких оснований для волнения. Доклад был написан, время рассчитано с точностью до секунды, а написанное он знал почти наизусть. Нужно было только выйти и четко, выразительно прочитать все, как это он делал, устраивая себе маленькие репетиции. Это казалось до смешного простой и нетрудной задачей. И тем не менее он страшно волновался. Волновался, потому что приближающийся момент был итогом трехлетнего напряженного труда, труда, ответственность за который не покидала его ни на одно мгновение.
Он взглянул на часы. Прошло всего три минуты. Три минуты, показавшиеся целой вечностью! Значит, впереди было еще семь, а в переводе на секунды это составляло четыреста двадцать. Число и очень большое и одновременно очень мизерное.
Сидеть в бездействии становилось невозможным. Ветров поднялся и пошел вдоль рядов вперед к возвышению. На демонстрационной доске была уже приготовлена таблица, схематично изображавшая моменты его операции. Все было в порядке, оставалось только ждать.
Чувствуя слабость, он вышел в фойе. Здесь группами и в одиночку стояли люди — пожилые и нестарые, худые и полные, веселые и серьезные. Они о чем–то беседовали друг с другом, шутили, улыбались, качали головами, жестикулировали или же, напротив, произносили слова деловито и сухо, одними губами. Не останавливаясь, Ветров прошел в буфет, решив что–нибудь выпить. Во рту сделалось сухо, и он подумал, что кружка пива несколько спасет положение. Он заплатил деньги и поднес ее к губам. Резное стекло глухо стукнуло о зубы от его порывистого движения, и он рассердился на свое волнение. Стараясь успокоиться, он прислушался к разговору двух соседей.
— А разве все такие? — горячо возражал один из них своему собеседнику. По его голосу Ветров представил себе небольшого роста нервного человека. — Разве все, я вас спрашиваю?
— Конечно не все, — ответил, соглашаясь, другой, уравновешенный и солидный. — Но таких все же очень мало.
— И я говорю, что мало. Но они есть! Да, да, милостивый государь, пока еще есть! А нужно, чтобы не было! Да, да, чтобы совсем не было!.. — Нервный человек разгорячился и заговорил быстро и с возмущением: — У меня был один такой… Понимаете, работал в лаборатории шесть с половиной лет! Шесть лет с ним возился! Это же не шутка! И хоть бы одну работу написал? Ни одной! Вызвал я его в кабинет. — Ну, — говорю, — голубчик, подумайте: вы научный работник, и ни одного печатного труда! А? Каково? И не совестно? — И знаете, что он ответил? Помолчал, улыбнулся этак юмористически и заявил: — «Как, — говорит, — ни одного? Я, — говорит, — уже два труда напечатал!» — Это, — спрашиваю, — где же? Что–то мне ничего о них неизвестно… — «Как же, — отвечает и улыбается, — первый — объявление о разводе со второй женой, а второй — объявление о разводе с третьей…» — Ага, — говорю, — понятно! Ну, а о разводе с первой вы ничего не напечатали? — «Первая, — отвечает, — сама от меня ушла, без объявлений…» Видите, каков гусь?.. Юмор, вы скажете, анекдот, шутка? Ничего подобного — чистейший факт! Есть еще такие типы! Их нужно разоблачать, гнать, а не возиться! На него государство деньги тратит, заботится, а он?.. Он, негодяй, сидит и ничего не делает! И от скуки женится да разводится. Это — не юмор, это — сознательное вредительство. Да, да, самое настоящее вредительство! Гнать, гнать таких, и больше ничего!.. — Нервный человек возбужденно засопел и умолк.
Ветров допил свою кружку и возвратился в зал. Оставалось две минуты. Почти сто двадцать биений сердца, и наступит его очередь!
Как томительно медленно наполняется зал, и как ужасно медлительны люди, рассаживающиеся по своим креслам! И почему они не спешат? Можно подумать, что они, замечая его волнение, нарочно останавливаются в проходе и беседуют о чем–то напоследок друг с другом.
Вот, например, эта женщина… Разве не могла она наговориться в перерыве с тем седым человеком? И о чем она с ним говорит?.. Ветров нетерпеливо взглянул на нее, и ему показалось, что именно из–за нее председательствующий выжидает и не продолжает заседания. Наконец, женщина кивнула собеседнику и, пригнувшись, пошла в сторону Ветрова. Она села рядом с ним на свободное кресло и спросила:
— Простите, у меня нет программы. Вы не знаете, чей сейчас будет доклад?
Ветров хотел сказать: «Мой!», но слово это застряло в горле, и он вместо ответа поспешно сунул ей в руку программу. Женщина поблагодарила, но он не расслышал. Все его внимание сосредоточилось на высоком бодром старике, стоявшем на председательском месте и наблюдавшем умными глазами за залом. Отсюда Ветрову не было видно, какие глаза у этого старика, но он бессознательно был уверен, что они умные.
Услышав наименование своей темы, и еще раньше того, как высокий старик успел назвать его фамилию, Ветров поднялся так неожиданно резко, что женщина, только что задававшая /ему вопрос, вздрогнула.
Крупно зашагал он вперед по проходу, боясь, как бы не покачнуться, и сжимая в руке свернутые в трубку листы со своим докладом. Поднимаясь к отделанной под дуб трибуне, он услышал, как председатель спокойно сказал:
— Я предупреждаю докладчиков, что они должны строго укладываться в. отведенное время. Прошу прощения, но неуложившихся я буду прерывать.
Ветров, выжидая, когда он кончит, отстегнул часы и положил рядом с развернутым текстом. Быстро вспомнив начало, он впервые взглянул в зал и замер.
Какая масса голов, сколько глаз было устремлено на него! И как тихо вдруг сделалось! Но в этой тишине ему почудилось колоссальное напряжение. Он обернулся вправо к столу президиума и увидел пристально–сверлящие глаза приземистого лысого профессора. Маленькие квадратные стеклышки его пенсне блестели сухо и деловито, а от выбритого лысого черепа, как показалось Ветрову, отражался электрический свет.
— Прошу вас… — услышал Ветров вежливый голос председателя.
И самое последнее, что он успел увидеть, был громадный портрет внимательно–доброго человека со скрывавшими губы усами. Сталин словно ободрял его своей уверенной улыбкой, так хорошо знакомой и близкой по рисункам. Казалось, что он ждет его отчета и вместе со всеми и даже больше всех будет слушать то, о чем было написано в развернутом перед ним тексте. Эта мысль подействовала успокаивающе, и Ветров произнес первое слово:
— Товарищи!..
Но ему показалось, что голос звучит еще не совсем твердо, и он повторил:
— Товарищи! Материал Великой Отечественной войны показал, как часто в условиях фронтовой обстановки встречаются ранения с повреждением крупных кровеносных сосудов. Эти ранения в сочетании с размозжением мягких тканей и повреждением костей сплошь и рядом ставят раненого бойца под угрозу потери конечности. В связи с этим возникла естественная потребность разработать новую методику сосудистого шва, позволяющую быстро восстанавливать поврежденные сосуды. Эта манипуляция должна была удовлетворять двум основным требованиям: во–первых, она должна была быть технически простой, и, во–вторых, она должна была давать максимальную эффективность. Как вам известно, имеющиеся в нашем распоряжении методики зарубежных авторов не соответствовали этим требованиям и потому не могли быть применены в обстановке непосредственной близости к боевым операциям. Мне и моим товарищам — хирургам Н‑ского медико–санитарного батальона — удалось, как нам кажется, разработать свой способ восстановления поврежденных сосудов и проверить его в эксперименте сначала на подопытных животных, а потом и непосредственно на раненых, поступивших в наш медико–санитарный батальон.
Для иллюстрации полученных нами результатов я хочу предложить следующие, имеющиеся в нашем распоряжении, статистические данные. Всего прооперировано мною 185 случаев и моими товарищами 471 случай. Из общего количества 656 случаев нам удалось проследить до полного выздоровления 591 больного. Наблюдение по этапам эвакуации производилось следующим образом…
Ветров, углубляясь в чтение текста, постепенно ощущал, как прежнее волнение исчезает, и на смену ему приходит чувство интереса к своей работе, к своему делу. Голос его окреп, и он совершенно успокоился, когда, взглянув на часы, увидел, что точно укладывается в рассчитанное время. Но когда он дошел до цифр, он по–настоящему воодушевился. Строгие колонки их не были для него сухими отвлеченными числами. Напротив, за каждым процентом, за каждой десятой и сотой долей его стояли десятки живых, честно выполнявших свой долг людей, скрывались человеческие жизни, их счастье, их благополучие в будущем. И с подлинным вдохновением он бросил в притихший зал новые цифры, так ярко свидетельствовавшие о всей значимости его работы. Эти цифры сложились в многочасовом труде, и выросли они из многих разрезов, сотен швов и тысяч узлов, завязанных его липкими от человеческой крови пальцами. Они рождались в бессонных ночах, они были записаны уставшими от работы руками, и слипающиеся глаза подсчитывали их. Но, несмотря на это, в них не вкралось ошибок, и подсчитаны они были точно, так точно, как делаются только самые ответственные математические расчеты. И это было понятно, потому что в них была борьба за жизнь человека, и не простого человека, а человека нового, рожденного женщиной самой великой, самой замечательной на земле страны!
И Ветров уже не смотрел в свой текст. Ему не приходилось искать слов — они сами приходили к нему, складывались в прекрасные деловые фразы и неслись в зал к застывшим в напряжении слушателям. Он забыл и о часах, и о том, что время его ограничено, и с жаром рассказывал о своей работе, о своих поисках. Говоря, он видел перед собой тех людей, которые поступали к нему с изуродованными телами. Он вспоминал, как бережно чинил их мышцы, и как их кровь, чистая алая кровь, смачивала его руки. И он вспоминал, как он берег каждую каплю этой крови.
Но когда Ветров дошел до самого главного — до описания своего метода, председательствующий прервал его и сказал, что время истекло, и, согласно регламента, он должен прервать докладчика. Эти слова вернули Ветрова на землю. Растерянно он взглянул на часы и с горьким чувством увидел, что минутная стрелка уже прошла ровно десять делений. Да, у него вышло время! Ему следовало покинуть трибуну, освободив место для нового докладчика, а он не рассказал самого главного, самого основного! Что же делать? Уходить?
«Конечно, уходить», — мелькнуло в голове, и он вспомнил, что председательствующий сделал еще перед началом специальное предупреждение.
Налившимися, свинцовыми руками он собрал непрочитанные листы и повернулся, чтобы сойти с трибуны, так и не показав вывешенной таблицы. Но что это?
Почему зашумел зал, и почему председатель, этот высокий старик, ему улыбается? Что он говорит?.. Неужели он говорит, что съезд разрешает ему продолжать, и дает еще целых пять лишних минут?.. Пять минут! Конечно, этого достаточно… Но что он говорит еще? Ах, да, он добродушно предупреждает, что больше докладчику не будет снисхождения… Ну, конечно, теперь он не задержит съезд. И какой он добрый и хороший, этот старик, и какие чудесные эти люди! Они всегда помогут, они всегда выручат, и с ними не пропадешь!
Радостно Ветров опять развернул рукопись и продолжал доклад. Он рассказал, как просто, как чрезвычайно просто он вместе с товарищами решил эту выдающуюся проблему, которую еще не сумели решить за рубежом. Он рассказывал и видел, как одобрительно смотрят на него слушатели. Украдкой повернувшись к президиуму, он заметил, что профессор, который смутил его своей сухостью в самом начале, тоже сделался внимательным и деловито–серьезным. Теперь его пенсне уже блестело по–другому, и выбритый череп не казался таким педантичным и отталкивающим.
Когда добавочное время истекло, он закончил доклад и в заключение произнес:
— Те данные, которые я предложил вашему вниманию, есть результат дружной работы всего врачебного персонала Н‑ского медсанбата. От имени моих товарищей и от моего собственного я хотел бы выразить мнение, что наш метод является ценным не только в обстановке фронта, но и сослужит хорошую службу в условиях мирного послевоенного труда для сохранения жизни и здоровья наших людей. Я прошу извинить меня, что я задержал вас, товарищи. Но теперь я кончил.
Шагая по проходу к своему месту, он слышал аплодисменты. Ему хлопали в зале, ему хлопали и в президиуме. Председательствующий, стоя, выжидал, когда успокоится зал, и тоже хлопал. Лысый профессор в пенсне строго и внимательно провожал глазами его удаляющуюся фигуру и аплодировал не спеша, редкими. слабыми движениями ладоней.
Ветров опустился на свое кресло, и женщина, которая недавно раздражала его медлительностью и затянувшимся разговором, сказала ему шопотом только два слова:
— Вы — молодец!
Ветров почувствовал, как она взяла его руку и пожала крепко.
Он поднял голову и услышал, что аплодисменты еще не стихли. Издали, оттуда, где он только что стоял, смотрело на него с холста портрета все такое же знакомое лицо человека, одобрительная улыбка которого поддержала его, когда он волновался. И ему показалось, что в выражении этого лица он прочитал дружескую укоризну:
«Никогда не волнуйся, никогда не нервничай, если ты добросовестно и честно делаешь свое дело!»