Примерно в пяти километрах от Турмасова река Лесной Воронеж, довольно в ту пору многоводная, огибала большую Донскую слободу. А еще чуть пониже река делала новый прихотливый изгиб, образуя настоящий полуостров. В сильные паводки этот полуостров нередко захлестывало водой разлива, наносившей на него речной песок и щебень. Довольно обширное, около десяти гектаров, пространство принадлежало козловским чиновникам из дворян Агапову и Рулеву, которые сдавали его за бесценок в аренду то крестьянам ближнего села Панского, то донским слобожанам под покосы. Но даже и крестьян не очень интересовал этот участок. Тогда владельцы задумали продать его и объявили торги.
Мичурин, отлично знавший всю пойму реки, решил приобрести эту, казалось бы, совсем малоценную, негодную землю. Козловские друзья пытались его отговорить. Их поражало, с чего вдруг вздумалось Ивану Владимировичу бросать уже обжитой Турмасовский сад, тешивший взгляд посетителей обилием зелени, множеством ярких пышных роз, деревцами яблони, груши, вишни, сливы, шелковицы, ореха и даже виноградными лозами.
— Ведь тут песок один. На Рулевской излучине чернозема почти совсем нет, — убеждали Мичурина друзья и знакомые.
— А мне чернозем как раз и не нужен, — сурово, неохотно отвечал Мичурин. — Чернозем моим гибридам вреден, он их изнеживает, избаловывает…
Чтобы приобрести новый участок, Ивану Владимировичу пришлось продать землю Турмасовского сада козловскому уездному предводителю дворянства Снежкову.
И вот весной 1899 года началось последнее переселение бесчисленных зеленых питомцев Мичурина с богатой, перенасыщенной перегноем турмасовской почвы на тощую, щебневатую и супесчаную землю, пойменной излучины полуострова.
Сама по себе уже одна эта работа по пересадке деревьев на новые места представляла поистине героический труд. Только действительно преданный своей идее энтузиаст-ученый, для которого выяснение истины важнее и дороже всего, мог решиться на этот шаг, поразивший весь Козлов.
Козловские обыватели, для которых безмятежность налаженной жизни была превыше всего, признали «беспокойного садовода» неисправимым чудаком.
А он, купив специально для этой цели тяжелую, малоповоротливую лодку-завозню, похожую на кашалота, неутомимо возил с Турмасовского участка на Рулевскую излучину десятки и сотни своих деревьев, и молоденьких, и подрастающих, и уже плодоносящих. Возил и розы своего розариума, и виноградные лозы, уникальные персики и абрикосы, весь инвентарь, все имущество уже начавшегося складываться там, в Турмасове, бытового благополучия.
— Не пришлось бы обратно возвращаться, Владимирыч, — посмеивался кой-кто из слобожан.
Но назад возврата не было.
Снежков, новый владелец Турмасовского участка, торопил с освобождением купленной им земли от питомцев Мичурина. Нанятые Снежковым для постройки там нового усадебного дома каменщики и плотники бесцеремонно расхаживали среди гибридных и селекционных коллекций Мичурина, иногда мяли и ломали бесценные кустики и деревца, подстрекаемые к тому Снежковым.
— Пускай поскорее убирается философ этот, — дал Снежков прямое указание своим подрядчикам. — Тополей надо посадить на месте его садового чудачества…
Мичурину приходилось наспех спасать от хулиганства и бесчинства нового хозяина свои так долго лелеемые саженцы и сеянцы. Много погибло в этой спешке ценных, подававших надежды гибридов. Но Мичурин утешал себя мыслью, что затеянный им новый переезд совершенно необходим, что он приведет его, наконец, к победе.
— Каких бы ни стоило это мне потерь и лишений, а дело доведу до конца, — повторял он своим немногочисленным друзьям.
Почти все лето 1900 года прошло в налаживании жизни и работы на новом участке. Но Мичурин твердо знал, что это уже его последний, окончательный переезд.
— Если и сейчас я не нащупаю правильный путь — значит, грош цена всем моим трудам и усилиям..
И вот начался новый этап жизни Мичурина.
Иван Владимирович приближался к пятидесятилетнему возрасту. Старость уже глядела на него из-за этой переломной цифры, но он был все так же неукротимо настойчив, как в дни своей юности, молод и пылок в исканиях.
Конечно, он уже не был в эту пору никому неведомым новичком. Его имя было уже известно среди садоводов не только в России, но и за рубежом. Он уже завоевал себе право на собственный голос, ему было чему поучить своих товарищей по профессии.
Как оригинатора[25] превосходных вишен его знали за океаном — в Америке, в Канаде; слава его как розиста, создателя выдающихся по красоте гибридных роз, дошла и до обеих столиц России.
Лев Толстой, живший не очень далеко от Козлова, в Ясной Поляне, тоже заинтересовался работами Мичурина. Жена его, С. А. Толстая, лично приезжала, чтобы приобрести у Мичурина несколько ценных кустов из его розария.
Специальные журналы по садоводству и многие передовые садоводы того времени интересовались его достижениями, слали ему письма и запросы.
Один из крупнейших специалистов по садоводству, профессор Н. И. Кичунов, с 1887 года неоднократно посещал Мичурина, консультируя его и сам советуясь с ним по важным вопросам садовой науки и практики. Желанным гостем был также один из последовательнейших дарвинистов того времени — М. В. Рытов, профессор Горы-Горецкого сельскохозяйственного института.
Вокруг Мичурина уже в то время начала складываться своего рода школа последователей, правда, в большинстве своем одиночек, чаще всего, так сказать, «учеников-заочников». Спирин, Копылов, Кузьмин и ряд других его тогдашних корреспондентов выросли в дальнейшем в крупных оригинаторов и пропагандистов мичуринского учения.
Не было только никакого внимания и поддержки со стороны официальной науки, со стороны правительственных учреждений, ведавших сельским хозяйством России. Это, конечно, возмущало Ивана Владимировича.
Но самым важным он считал для себя в ту пору дальнейшее расширение круга своих научных изысканий.
Добившись большого успеха в гибридизации розы, яблони, вишни, Мичурин смело переходит к новому этапу своего гибридизаторского творчества — к созданию северного персика.
В садовом журнале Мичурина за 1899 год, то-есть в первом году его пребывания на новом месте, появляется многозначительная запись: «Заметки по культуре персиков».
Первые упоминания о персике в садовом дневнике Мичурина относятся еще к 1886 году. Но это был, повидимому, чисто коллекционный экземпляр, перенесенный потом и в Турмасово. Сейчас, в 1899 году, тринадцать лет спустя, масштаб мичуринского замысла иной. Он всерьез берется за культуру персика. Косточки различных сортов персика он выписывает из разных пунктов страны и даже из-за рубежа. Около десяти тысяч косточек персика высевает он, открывая новый исследовательский цикл.
Из начальных записей дневника еще не видно, каким путем намерен пойти Мичурин, но ясно одно, что он не ограничится простой селекцией, простым отбором. Гибридизация будет производиться непременно. Ему не по пути с «кладоискателями».
«Я, за исключением ошибок в начале работ, — писал Мичурин, — не базировался в своих работах на массовых посевах и никогда не увлекался глупым кладоискательством, считая такую работу в садовом деле по меньшей мере очень мало полезной и неизбежной лишь при введении в культуру в наших садах растений, небывалых в наших местностях, иметь гибриды которых еще нет возможности, например: дикой винной ягоды, или фигового дерева (Ficus carica), хурмы, или персимон (Diospyros Lotus), дикого лимона (Citrus trifoiata) и т. п.».
Приступая на рубеже двух столетий — XIX и XX — к осуществлению своей давней мечты — создать северный персик, Мичурин, и ранее ведший регулярные фенологические наблюдения (погода, вскрытие рек, прилет птиц, цветение и облиствение деревьев), приступает к тщательной регистрации метеорологических явлений. В специальном журнале с множеством граф он ведет изо дня в день запись погоды, отмечая специальными значками все самые малозаметные ее колебания.
Считая создание новых сортов персика для средней полосы России задачей весьма сложной, Мичурин сначала ищет, как всегда, исходный материал для предстоящих скрещиваний. Родительские пары должны быть отдаленными по месту своего обитания — тогда наследственность будет расшатана быстрее и молодой организм легче приспособится к новым условиям.
Записи его отмечают персик Давида (Prunus Davidiana) из Северного Китая, самый близкий вид к культурному персику по внешним формам. Мичурину известен Бадамчи (Amygdalus Fenzliana), растущий в Армении на высоте 4000 футов над уровнем моря. «Он же растет и в Монголии, от Кяхты до Хуан-хэ, а затем на юге Алтая под местным названием «Буйлэс», — отмечает Мичурин. Мичурин хорошо знаком с бобовником, или диким миндалем (Amygdalus nana) имеющим несколько разновидностей (sibirica, besserata, angustifolia, latifolia) и произрастающим в степях южной Сибири, южной части Европейской России и в Венгрии (изв. с 1778 года). Отмечены Мичуриным и другие вариации: Amygdalus georgica (персик грузинский), Amygdalus campestris (v. nana), Amygdalus incana, или Prunus prostrata.
Таковы намеченные неутомимым ученым-новатором опорные пункты для его нового грандиозного исследовательского замысла. Он становится на путь создания посредствующих гибридов, вырабатывает метод «посредника».
Мичурин редко выступал в это время в печати, слишком поглощенный и занятый своими трудами на земле. Но он не упускал случая предостеречь русских садоводов от повторения его, Мичурина, промахов и ошибок или призвать передовых, ищущих, как и сам он, на путь, найденный им, Мичуриным.
Каталог скромного садового заведения, каким располагал в то время Иван Владимирович, он превратил как бы в свой особый печатный орган, как бы в трибуну нового русского садоводства…
Не говоря уже о том, что очень много рисунков для этого каталога Мичурин выполнял собственноручно, проявляя прекрасные способности рисовальщика, он каждому новому выпуску каталога предпосылал глубокие, всесторонне продуманные, проверенные на опыте и горячо изложенные мысли.
Бережно нес он в козловскую типографию подготовленные к печати листы, сам следил за набором всего текста, за клишировкой рисунков. И совсем непохожи были его каталоги на рекламные издания садовых промышленников. Он выступал с этих страниц не как коммерсант, а как учитель.
Годами, десятилетиями выношенные мысли звучали с этих страниц. А фотографии и рисунки, воспроизведенные в каталоге, наглядно свидетельствовали о том, что удалось ему сделать за полвека жизни на путях неутомимых исканий.
«Никакой сорт иностранного происхождения, если он не имел еще на родине способность выдерживать понижения температуры, равные бывающим, у нас, не может акклиматизироваться путем переноса готовых растений, черенков, отводков…», — утверждал он, например, в своем каталоге за 1903 год.
«Поэтому убеждаю не обманываться ложной надеждой акклиматизировать тот или другой сорт, раз уж заявивший свою невыносливость в вашей местности, ибо в результате будут лишь одни напрасные потери труда и времени. Я не рутинер и вышеприведенным вовсе не хочу сказать, чтобы вы отказались от усилий завести у себя лучшие сорта плодовых деревьев…»[26].
Обращаясь через свой «печатный орган» к садоводам, он всегда сохранял присущую ему суровость и серьезность.
«Напротив, я прямо утверждаю, что мы должны общими усилиями итти вперед в деле улучшения как по качеству, так и по количеству сортов плодовых растений нашей местности… Мы же готовы весь век пестаться с Антоновкой и Анисом, посланными нам случайно судьбой»[27].
Разве это не голос наставника, имеющего о многом сказать своим ученикам! Он не только критикует отсталость садоводческой мысли, рутину и ошибки, свойственные его коллегам-садоводам, но и указывает новый правильный путь, к которому он пришел в результате многолетнего опыта.
Эти призывы Мичурина относятся к тому времени, когда среди садоводов-промышленников России царила безудержная погоня за наживой.
Козловский садовых дел предприниматель мосье Дюльно, например, не жалел денег на рекламу, чтобы сбыть нередко совершенно негодные саженцы.
Беззастенчиво обманывали неопытных садоводов Севера, высылая им заведомо неморозостойкие сорта, даже такие солидные фирмы, как воронежский Рамм, киевский Мейер, курский Гангардт…
Конечно, всем им весьма не по вкусу было новаторство Мичурина.
Сначала Мичурина игнорировали, пытались сразить его пренебрежением, равнодушием, а потом начали вести против него гласную и негласную войну, изображая мысли и призывы его как «ересь» в садовом деле.
Медленно пробивали себе путь его взгляды и идеи сквозь рутину и косность, преодолевая недоверие и сомнения новичков, враждебность садовых коммерсантов и высокомерие признанных «авторитетов».
Бывали случаи, когда тысячи разосланных Мичуриным по России садовых каталогов давали ему всего лишь каких-нибудь полдесятка заказчиков.
В одном из своих дневников за эти годы он сделал такую курьезную и вместе с тем поистине трагическую запись:
«Давать заведомо добросовестным проводникам, кондукторам и разносчикам яблок до 20 тысяч сокращенных каталогов для раздачи в поездах. От раздачи 20 тысяч каталогов можно получить около ста заказчиков…»
Он, энтузиаст садоводства, поставивший своей целью обновление облика родной земли, вынужден был силой обстоятельств бросать семена своих мыслей в виде двадцати тысяч садовых каталогов и скромно ждать от огромного этого посева… всего-навсего какую-то сотню заказчиков. Да что ждать! — мечтать об этом, как об огромной удаче…
Так сложна, так напряженно трудна была его жизнь в ту далекую пору, в обстановке непонимания, пренебрежения и враждебности со стороны коллег по садоводческой деятельности, в обстановке полного равнодушия и безразличия со стороны тогдашнего правительства России…