Сааму беспомощно топтался на нагретом солнцем щебне дороги — сунулся направо, толкнулся налево, встал… Он с недоумением стащил шляпу и поднял лицо к небу, прислушиваясь. Лоб его опахнуло июльским зноем. Мухи назойливо летали вокруг лица, тихо звенели и больно кусали. По приметам Сааму — быть дождю с грозой. Вот и птицы кругом возбуждены; поют и щебечут беспокойнее, чем обычно, да и лягушка где-то под водой приглушенно квакнула… Быть тучам и грозе…
Сааму заблудился, хотя не так уж далеко отошел от родных мест. Нащупав ногой камень, присел на него, положил грубый холщевый мешок около, стал припоминать дорогу — весь путь, как он шел до этого.
От хутора Курвеста вышел на большую дорогу, оттуда свернул было к хутору Вао, но чем ближе подходил к нему, тем тише и неувереннее становились его шаги. Не доходя до хутора, стал, подумал, повернул обратно. Большой дорогой дошел до развалин старого трактира, — отсюда проселочная дорога вела на Журавлиный хутор. Но и до Пауля с Айно он не дошел — повернул обратно. И все время думал — куда же итти… К Вао? Лийна его иногда угощала праздничным пирогом и студнем, но ведь что из этого? На то он и праздничный, что дается гостю раз в месяц, это легче и проще, чем из милости давать ежедневно кров и кусок хлеба чужому человеку. Пойти к Паулю с Айно? Нельзя, — им самим кусок хлеба дорог… Разве в волость обратиться? Но Сааму никогда в жизни не был в казенном учреждении, — место это отпугивало Сааму: там решаются государственные дела, а у Сааму какое же дело — семейное, маленькое, можно сказать…
У вырубки Сааму встретили дети. Шумливой стайкой окружили его.
— Сааму, Сааму, Куда ты идешь?
И Сааму встрепенулся и оживился. Смеясь, он ловил и гладил шелковисто-льняные головы детей, узнавал ребят по голосам.
Они протягивали ему свои корзинки и кружки с земляникой.
— Сааму, от меня…
— Мои лучше…
— И от меня, Сааму.
Сааму испачкал подбородок и губы земляникой, пробуя, удивляясь и нахваливая.
— Сааму, куда ты? — требовали они ясного и исчерпывающего ответа.
Сааму никогда не лгал ни взрослым, ни детям и сказал просто:
— Я не знаю…
— Зачем же ты идешь?! — хором закричали дети.
— Иду — и все… — строго сказал Сааму и взял свой мешок.
Они хотели пойти с ним, но он рассердился, что случалось редко, и отвернулся от детей. Притихшие, они пошли добирать ягоды в свои плошки и корзины.
И так вот Сааму и семенил мелкими шажками меж тропинок и большой дорогой, пока не заблудился в родных местах. Теперь он сидел на камне, собираясь с мыслями, припоминая путь свой и пытаясь наметить дальнейший.
До того, как он вышел с хутора, был разговор с Юханом Кяндом. Юхан сказал, что с него довольно; он кормил, поил Сааму целый год, пусть теперь другие… Ему и так работник Яан дорого стоит, он не может двоих держать… Пусть Сааму поищет таких дураков, как он, Юхан, который кормит человека зря, только за то, что он там свиней кормит и коров доит. Пусть он пойдет на хутор Яагу — там всех нищих в колхоз собирают.
Юхан остался до конца щедрым, он положил в мешок Сааму целый хлеб, оставшийся от прошлой недели, да кусок вареной свинины.
— На дорогу до новин… — так сказал Юхан.
У него на каждый случай жизни находились шутки.
— И лучше тебе пойти пораньше, пока светло… Слышишь, — сказал Юхан, подозрительно взглянув на Сааму, который сидел неподвижно.
Сааму кивнул головой и промолчал. Да и что было сказать? Кянд был хозяин хутора. До него хозяином был Март Курвест. С Мартом не смела спорить даже жена Анна. Сестра Анна. С хозяевами невозможно спорить.
Теперь Сааму припоминал дорогу… Должно быть, она вела к Змеиному болоту, не иначе… Проселочная дорога, на которую он вышел, километра через два выведет к Змеиному болоту. Там только опытному, знающему тропинки охотнику можно пройти меж обманчиво устойчивых трясин, сверху заросших яркозеленой травой. А незнакомый с местами человек, пусть и зрячий, может завязнуть в черной гнилой грязи, — засосет его…
Сааму принялся думать о Змеином болоте. Сколько раз он сам рассказывал детям о нем все, что слышал от людей.
Над Змеиным болотом даже в самые сухие и теплые летние вечера встает густой и холодный туман. Если человек надышится им, он одуреет, закружится голова, он заблудится и смерть ему не будет страшна. Есть там места, где редко ступала нога человека и змеи не боятся людей. Там во множестве обитают дикие утки да гуси, залетают журавли охотиться на змей. Лет десять назад пастух Антс пошел искать в болото отбившуюся от стада корову, так потом не нашли ни коровы, ни пастуха Антса.
Змеиное болото — огромное, чужое и холодное — враждебно людям. Вот Прийду Муруметс, приболотный житель, когда был молод, попробовал вступить с ним в борьбу, прорыл канавы, осушил полосу и вспахал черную мягкую землю. Но болото отняло свое от Прийду, и люди в Коорди только головами покачивали: «Захотел со Змеиным болотом тягаться…»
Сааму представил себе, как он к вечеру подойдет к болоту. Хотя солнце уже село, но в спину с полей еще несет теплом. Вот в лицо откуда-то резко пахнуло горьковатым болотным настоем, охватило волной холодного тумана, закружило голову странными гниловатыми запахами… Вот уж из-под теплого мягкого моха выступила холодная вода. Постоять, надышаться болотного дурмана, и уж дальше ничего не заметишь…
До слуха Сааму донеслись торопливые шаги. Человек шел и весело напевал шуточную песенку:
Сааремаа — маленькая страна,
А все ж поют и на Сааремаа;
Где вашим парням до наших парней, —
И песен таких у вас нет…
«Семидор», — узнал Сааму. Он сам не заметил, как притопнул босыми пятками и ударил ладонями по коленкам. Тонким голосом по-комариному подхватил:
Изо дня в день распевают у нас
Песни веселые Сааремаа…
И вместе они громко пропели:
Где вашим парням до наших парней, —
И песен таких у вас нет…
Тень от человека упала на Сааму.
— Ты чего тут сидишь, Сааму? И мешок у тебя с собой… — спросил Семидор и поставил перед собой на дорогу что-то тяжелое, должно быть мешок или чемодан.
— Сижу… Скоро пойду, — сказал Сааму обрадованно. — Да и у тебя мешок…
— Это чемодан… и полный… — важно сказал Семидор. — Так я-то далеко еду: на Черное море…
Сааму хотел было сказать, что он тоже далеко отправляется, но не сказал, чтоб не усложнять беседы. В душе удивился: «На Черное море?» Должно быть, очень далеко, гораздо дальше, чем на Змеиное болото. Судя по радостному голосу Семидора, дорога туда радостна.
— Что ж, там вода черная? — осторожно осведомился Сааму.
— Нет — синяя, хорошая вода, — объяснил Семидор. — Вода всюду одинакова, только небо разное… Эстонский колхоз у Черного моря еду смотреть с экскурсией. Сейчас на поезд, а потом еще трое суток в поезде.
— Богато живут? — спросил Сааму.
— Еще бы, — снисходительно сказал Семидор. — Там апельсины растут — как у нас картофель. Хотя, где тебе знать, ты их не едал, наверное…
Сааму в самом деле их не едал.
— А почему у тебя хлеб в мешке? — спохватился Семидор. — Или в открытое море без руля? Выставил, что ли, тебя этот шутник, а, Сааму?
Сааму вздохнул.
Семидор выразительно свистнул.
— Так чего же ты сидишь? — вскипел Семидор. — И сидит, как мешок со жмыхами… Да я этого Кянда, как цыпленка, в самый узкий колодец загоню! Ну что ты сидишь, я спрашиваю?
Сааму с недоумением встал.
— Возись с тобой, а мне на поезд, — нервничал Семидор. — Ты бы хоть на наш хутор пошел; скажи, что я прислал. Чтоб в волисполком обратились насчет тебя. Эх, да ты ведь и дороги не найдешь. Тебя бы хоть до Рунге довести…
Семидор выдернул из кармана часы, щелкнул крышкой; после мучительного раздумья отчаянно махнул рукой и схватил Сааму за рукав.
— Ну, бери свой мешок… Я вечером товарным доберусь….
И почти бегом поволок Сааму за собой.
— Ты плюнь на этого пса, — утешал по дороге Семидор. — Мне хуже было: я пять раз через смерть перешагнул, ничего, — вышел… Попробуй меня теперь взять голыми руками… Меня вон уезд на Кавказ посылает посмотреть достижения.
Сааму быстро семенил за Семидором. Многого он не понимал в хвастливых словах Семидора, но одно для него было ясно — то, что они теперь удалялись от дороги, ведущей на Змеиное болото с его туманами и трясинами. Радостная и вместе с тем виноватая улыбка не сходила с лица Сааму. Как бы из-за него Семидор не опоздал на поезд, отходящий в тот чудесный край, на Черное море…
На семейном совете с участием Пауля, Айно и Семидора решено было, что Сааму останется на Журавлином хуторе, пока не будет решен вопрос о пенсии Сааму в волисполкоме. А там видно будет.
— К тому времени я вернусь с Кавказа, — обещал Семидор.
Так маленькая семья на Журавлином хуторе выросла.
Еще один новый обитатель должен был скоро появиться на хуторе, — ожидали его не без волнения и больших приготовлений. Когда Пауль на постройке дома дошел до стропил, Айно уже не могла помогать ему. Она больше сидела дома, похудевшая, с резко выступившими веснушками, с выражением сосредоточенности на лице. Выкраивала пеленки и распашонки и шила, сидя у окна; напротив, через стол, сидел Сааму с ворохом ивовых прутьев на коленях.
Здесь теперь шла тихая углубленная беседа, звякали ножницы, мерно мелькали прутья в руках Сааму, — он оплетал легкие каркасы из можжевеловых обручей.
Иногда, после ужина, когда Пауль, уставший от работы, сидел за вечерней трубкой и подремывал, ему и сквозь сон слышались их голоса. О чем они говорили? О вещах самых различных и обыкновенных, о том, как пчела находит свой улей, как бы далеко ни улетала, о змеях и муравьях, о том, как лучше испечь хлеб, чтоб он подольше держался свежим, о том, сколько надо человеку хлеба и счастья, чтоб прожить хорошо и не уйти раньше времени из Коорди в объятия Земляного Аннуса.
И в смутной дреме ему уже казалось, что то не Айно и слепой Сааму у окна сидят, а отец и мать там, в подвальной конуре мызы Коорди, где даже летом по каменным стенам просачивалась густая испарина сырости. Они тоже больше всего говорили о хлебе, о том, как прожить. Но, странно, откуда появилось это легкое золотистое прозрачное сияние вокруг их голов — закатный свет из окна?.. То окошко, в доме, где прошло его детство, было на уровне земли и туда не светило ни утреннее, ни вечернее солнце. А этот счастливый смех? Ведь мать не смеялась никогда…