Широким шагом Пауль ступал за повозкой, нагруженной инструментом: лопатами, кирками и топорами.
За собой он слышал шумное дыхание многих людей, их тяжелую поступь и громкие разговоры. Порой Паулю бил в нос едкий удушливый дымок самосада; такой крепости табак мог курить в Коорди только Йоханнес Вао. Тут он и шагал где-то в передних рядах в своем брезентовом плаще и резиновых сапогах. По временам Пауль слышал басовитый смех Тааксалу и тонкий тенорок Прийду Муруметса.
Люди из Коорди шли за Паулем тесной группой — все те же, что когда-то спасали его хутор от пожара, и много новых, примкнувших к ним. Только Семидора и сельского кузнеца Петера не было с ними, — они чинили дамбу на старой мельнице, готовя ее к пуску.
Капризное осеннее небо то осыпало идущих мелким скоро проходящим дождем, то сквозь голубые прогалины проливало косые солнечные полосы, скользящие по окрестным полям и рощам.
Пошли унылые болотные кочки, покрытые редко торчащим седым быльем и изумрудно-зеленым мохом; кое-где меж них росли низкорослые березки и сосенки — странные кривые сосенки, негодные ни на топливо, ни в работу. Высохшие нижние сучья этих дряхлых уже в своей юности деревьев густо покрывал лишайник.
Колеса телеги вошли в мягкую, вязкую колею; дорога явно портилась.
Выйдя на маленький луг с громадным валуном посредине, дорога вдруг кончилась, словно споткнулась в растерянности, и дальше, вглубь болота, протянула от себя лишь несколько разветвляющихся тропинок.
Антс Лаури остановил лошадь и принялся распрягать ее. Все разобрали кирки и лопаты.
В десятке саженей от валуна виднелась свежеразрытая земля; там начиналась широкая и глубокая канава длиной с полкилометра. Она напоминала Паулю окоп. Пока — слепой окоп без входа и выхода — тупичок, пустяшный рубец на теле болота; его быстро затянет, если не соединить с другим, магистральным каналом.
Вышли к тупичку канавы, молча остановились и сгрудились. Хотя их было и немало, — восемнадцать человек насчитал Пауль, — но среди огромного однообразного и унылого серого пространства, где сама мягкая податливая почва плохо держала людей, их, казалось, было меньше, они словно бы терялись здесь.
Петер Татрик, измерив глазами проделанную работу, заглянул вперед на ровный ряд вешек. Был прорыт еще только кусок канала, а ряд вешек уходил далеко, сливался где-то с серыми кочками, с кустарником, словно бы конца ему не было…
Татрик поскреб щетинистый подбородок. И многие вслед за Татриком невольно глянули на линию вешек. Далеко как будто…
— Медленно роем… — сказал Пауль. — Полкилометра за пять дней. Сегодня надо больше.
Татрик пожал плечами.
— Да ведь, чорт его знает, кажется жмем, — пар идет от спины…
— Нет, послушай, Петер, мне сдается, мы неправильно рыли в первые дни. Ты вот брал себе кусок в три сажени, скажем, и рыл его с начала до конца, и каждый — так… И получается, что хотя нас тут два десятка здоровых мужиков, а все равно — роем в одиночку… Дело новое, и работать надо по-новому.
— Ну, а как же, ты думаешь? — с обидой спросил Прийду, ставя ногу на выступ лопаты. — Ты бригадир…
Пауль внимательно обвел взглядом людей, столпившихся вокруг него, и секунду помолчал. Во всех глазах он видел озабоченное внимание и в то же время некий скептический холодок: особых откровений они, кажется, не ожидали от него.
Паулю было нелегко сейчас. Пожалуй, не ему было учить этих людей, умудренных вековым опытом, как держать в руках лопату и вонзать ее в землю. Они знали это и без него. И в нерадивости их не приходилось упрекать… На лице Йоханнеса Вао, флегматично разглядывающего лезвие своей лопаты, Пауль прочел эти мысли.
— Ну, посмотрим, что-то ты мне скажешь, — говорило лицо Йоханнеса.
Пауль вобрал голову в плечи, сбычился, словно собираясь поднять очень большую тяжесть.
— Я думаю, мы возьмемся по-другому, — сказал он. — Я и Тааксалу встаем впереди — прокладываем трассу, снимаем верхний пласт, рубим корни, выворачиваем камни. За нами идут Прийду Муруметс, Йоханнес Вао и еще два человека покрепче, — они снимают второй пласт. Все остальные углубляют канал до дна. В прошлые дни каждый из нас сам ходил точить инструменты. Сегодня за точило встает один человек, скажем — Антс Лаури… Возьмемся по-новому, и будет нас не восемнадцать человек, а дважды восемнадцать…
— И инструмент менять на ходу, чтоб не стоять людям, — вмешался Прийду.
— Правильно, на ходу, — подтвердил Пауль. — И разделим труд: одни возьмут лопаты, другие кирки и ломы.
Заговорили. Точильный станок поставить поближе… Надо бы двух топорников — корни рубить — чтоб не копаться самому…
Пауль облегченно вздохнул и посмотрел на Йоханнеса Вао. Хотя тот ничего не сказал, но по деловитости, с которой он скинул свой дождевик, Пауль понял, что возражений не будет.
И лопаты впились в вязкую землю, заходила кирка в руках Тааксалу, с кряканием прорубая гибкое плетенье болотных корней… Сдирая черную торфяную корку, выдирая валуны, Пауль Рунге и Кристьян Тааксалу двинулись вперед. Лопаты Вао, Муруметса, Майстерсона и Татрика вошли в синеватый суглинок. Они врывались по колено в землю. А все идущие за ними углубляли их работу; только склоненные спины виднелись над рвом, да взлетали лопаты, выбрасывая землю.
Когда же на краю канавы возникла насыпь — скрылись и спины. И только головные, Рунге и Тааксалу, продвигались во весь рост, с заметной для глаза скоростью. А уж за замыкающими на дно канавы из почвы, пропитанной влагой, просачивалась коричневая, пахнущая торфом вода и послушно и покорно следовала за людьми…
В разгаре работы на болоте появился Каарел Маасалу. Он, не задерживаясь, подошел к головным. Некое радостное нетерпение — еле сдерживаемая улыбка торжества почудилась Паулю при вопросительном взгляде на лицо председателя.
Маасалу взглянул на часы, посмотрел вперед на линию вешек, пересекающих болото, и сказал:
— Сегодня ходко идет. Как думаешь, до «Трех сосен» дороем сегодня?
Пауль посмотрел вперед, прищурился и усмехнулся.
Каарел шутит. До трех сосен, заметно возвышающихся над мелкой порослью, — не менее километра… Там уж и до конца недалеко…
— Через недельку, если постараемся, — лаконично ответил он.
— Ты уверен? — спросил Каарел, и ничем не сдерживаемая торжествующая улыбка раздвинула его белозубый рот..
Пауль с недоумением уставился на друга. Тот скинул пиджак и нетерпеливо попросил:
— Дай-ка я…
Поработав с четверть часа, вернул лопату, снова взглянул на часы и, словно между прочим, сказал:
— Муули звонил.
— Ну? — Пауль заинтересовался. — Что же, он хочет приехать?
— Хочет, — кивнул головой Каарел. — Да не один. Из города, с предприятий народ едет к нам на воскресник… Йоханнес Уусталу сообщил утром. Человек двести, кажется…
— Шутишь? — изумился Пауль, вытаращив глаза. — Хотя что ж, от старого Йоханнеса можно ожидать…
Он радостно захохотал.
— О-хой! — заорал трубный голос Кристьяна Тааксалу. — Старый Уусталу едет! Помощь идет, — жми да жми… О-хой!
Колхозники с любопытством поднимали головы. Что там болтает Тааксалу? Какие вести принес Маасалу? Откуда бы это ждать помощи, кто едет?
Каарел поднес ладони ко рту рупором, но в это время издали донесся протяжный гудок машины.
— Едут! — заорал кто-то.
И, побросав кирки и лопаты, люди вставали на насыпь, чтоб лучше видеть.
По дороге, которой они утром пришли сюда, вдали, мелькая меж сосенками, ехала машина, другая, третья… Машины — полные народом… Ярко, непобедимо, притягивая к себе взоры и словно отрицая все ржавые и серые цвета огромного Змеиного болота, на машинах алели флаги. Ветер издали донес слова песни.
Парторг Муули поискал глазами, куда бы встать, чтоб охватить одним взглядом людей вокруг, и, не найдя ничего высокого на болотной почве, вскарабкался на станок точильного круга.
Колхозники из Коорди одобрительно усмехнулись находчивости Муули.
Теперь Муули видел множество незнакомых ему лиц, молодых и старых, мужчин и женщин; они сомкнулись с так хорошо знакомой ему группой людей из Коорди. Он отыскал глазами в толпе Муруметса и Вао, Лаури, Татрика и Тааксалу, по плечи возвышающегося над шляпами мужчин, — все они стояли сейчас немного смущенные и как бы оробевшие. — и дружески улыбнулся им.
— Смотри-ка, как много стало сегодня людей на Змеином болоте, — одобрительно и громко сказал Муули. — Тут никогда не было столько людей… Знать, советская власть привела кожевников, железнодорожников, пекарей и всяких других профессий рабочих из соседнего нашего города помочь колхозникам построить новую жизнь в Коорди, помочь осушить Змеиное болото, создать на нем хлебородные поля — хлеб посеять на болоте…
— Я вижу, они привезли флаги с собой и большие портреты Ленина и Сталина, — задумчиво сказал Муули. — На Змеином никогда не реяли флаги. Советские люди принесли эти флаги в тайгу и пустыни, на север и юг… И всюду, куда несут они, по зову великого Сталина, новую жизнь, где открывают электростанции и шахты, заводы и новые поля, ставят они красные флаги. Так вот и сегодня, приступая к общей работе на Змеином болоте, мы распускаем флаги над ним… К работе, товарищи, за дело!
Он соскочил на землю в громе аплодисментов. Неся впереди флаги, позванивая лопатами и кирками, люди двинулись вперед. Длинной вереницей вдоль линии вешек растянулись они…
Йоханнес Уусталу, посовещавшись с Паулем, повел передовую бригаду из железнодорожников — опытных рабочих. Уусталу, как всегда во время работы, был в своей неизменной полинявшей синей робе; двигался средь множества людей как в собственной семье, — все его знали, и никого не удивляло его присутствие здесь. Такое уж дело у Йоханнеса — строить и строить новое!
Йоханнес Вао потянул задумавшегося Пауля за рукав:
— Не будем терять времени, — подмигнул он. — Знаешь, гости всегда по хозяевам равняются…
И снова кирки впились в землю, полетели комья с лопат.
Шумно стало на Змеином болоте от криков, от стука топоров и кирок, от непрестанного визга точила. Где-то впереди люди, расчищающие болото, разожгли костер. Огонь сначала принимался плохо, болотные цепкие травы шипели и гасли, пропитанная сыростью почва губила огонь, и корни, и сучья, сваливаемые в огонь, были сырые, но усилия и умение людей сделали свое, — костер разгорелся. Тогда в него стали бросать выкорчеванные пни, охапки кустарника и целые сосенки. Пламя загудело и, раздуваемое ветром, взмыло высоко, и дым столбом поднялся к самому небу. Было в этом хлопотливом жарком горении пламени, испепеляющем болотную поросль, мешающую вспахать поле, что-то родственное кипучей работе людей на болоте.
Костер увидели издалека Семидор и кузнец Петер, ремонтировавшие дамбу на старой мельнице.
— Горит, — с удовольствием сказал Семидор и сморщил красное, словно печеное лицо, в веселой улыбке. — Выжигают Змеиное под поле…
— Да… — согласился Петер, откладывая на минутку молоток и клещи, чтобы полюбоваться на столб дыма, встающий на горизонте. — Конец Змеиному болоту.
Когда солнце перевалило за полдень, люди из Коорди на короткое время приостановили работу и, усевшись тут же на краю канавы, развязали мешочки со снедью, прихваченной из дому, чтоб подкрепить силы.
Муули, проходя мимо, услышал веселый хохот в группе, окружающей Йоханнеса Вао, — тот, обсасывая баранью кость, что-то рассказывал.
— О чем речь? — поинтересовался Муули.
— Э, пустяки, о своем костюме рассказываю, — благодушно сказал Вао, взглядом указывая на рукав своего изрядно поношенного пиджака. — Такое ведь дело, я его у Янеса в Тарту пятнадцать лет назад купил… Так он мне все хорошим и крепким казался. А сегодня утром стал собираться — думаю, чего бы надеть похуже на работу? Лийна и говорит: «Надень свой старый костюм, его все равно выбрасывать скоро…» «Как, старый?» — думаю. Посмотрел как следует, и верно: на локтях просвечивает, воротник лоснится, и рукава вроде с бахромой… И верно, не годится уже… Как другие ткнули, так и сам заметил. Это я к тому говорю, что старая шкура до времени все новой кажется, и цепляешься за нее, а ведь беречь ее не стоит, лучше новую завести… Вот это я им и рассказываю…
И Йоханнес Вао с простодушной лукавинкой посмотрел на Муули из-под нависших своих бровей.
Муули покрутил головой, хотел что-то сказать, но не сказал, и, улыбаясь, тихо отошел.
Работы шли весь день до сумерек. В пятом часу дня по живой цепи донеслась сесть, что Йоханнес Уусталу дошел со своими железнодорожниками до «Трех сосен». Вода в канаве прибывала, хлюпала под ногами, сначала она была но щиколотку, потом поднялась выше. Многие разулись. На коротком летучем совещании Муули с бригадирами было решено непременно сегодня же пробиваться на соединение с магистральной сетью в полукилометре от «Трех сосен», чтоб дать выход воде. Если не удастся сегодня прорыть канал во всю ширину, то провести от «Трех сосен» хотя бы узкую канаву, с тем чтоб потом расширить ее.
Люди из Коорди, закончив свой участок, пошли вперед на помощь Уусталу. Они работали с веселой яростью, грязные, промокшие с ног до головы, но не чувствуя ни промозглого осеннего ветра, ни холода воды. В руках Тааксалу с треском сломалась лопата, он с сожалением оглядел черенки, бросил их и взял лом. Но скоро заметно погнулся и лом. На Вао было страшно смотреть, когда он, поднатужившись и густо наливаясь кровью, раскачивал валун и выдирал его из земли. Муруметс со свирепым лицом втыкал лопату в синюю глину и выбрасывал ее из канавы огромными кусками. Пауль по временам опасливо посматривал на небо — успеют ли, есть ли еще время?
Так в напряженной работе прошло еще несколько часов, показавшихся всем очень короткими.
Наконец впереди послышалось «ура» и по цепи дошло до колхозников из Коорди.
Пауль внимательно посмотрел на воду под ногами.
— Она движется! — закричал он.
И все кругом засмеялись, зашумели, заговорили…
— Вода движется, нашла выход!
В сумерках городские гости, провожаемые крепкими рукопожатиями и пожеланиями доброго пути, уехали на машинах. Стали собираться домой и колхозники, усталые до последней возможности, но радостные и возбужденные таким чудесным днем.
Костры остались гореть на Змеином болоте, озаряя кочкастую низину веселым живым светом и отражаясь в темной болотной воде, просачивающейся из болотных пор в канал, прорытый людьми за день. Чутким ухом можно было расслышать тихое журчание. Вода двигалась…
Долго еще ночью светил костер на Змеином болоте. Он был виден далеко, и крестьяне в соседних деревнях, глядя на сияние, говорили:
— То в Коорди горят костры… Колхозники болото расчищают под поле…
Ожидая Пауля, вышла и Айно на порог, бережно прижимая к груди закутанного в одеяло нового обитателя Журавлиного хутора, маленького Антса.
— Горит костер, гляди — свет… — сказала мать, осторожно снимая покрывало с лица сына. — Отец костер разжег, Антс…
Трехнедельный Антс сморщил лицо, но затем, когда алый свет, пляшущий на краю неба, отразился в его зрачках, он с изумлением раскрыл свои выпуклые чистые глаза, пустил пузырь изо рта, и Айно поняла, что он улыбается.