Отецъ мой, сказалъ я тебѣ, женился не совсѣмъ такъ, какъ женятся почти всѣ загорцы наши. Къ нему не приходили старушки сватать сосѣднюю дѣвушку, не торговались о приданомъ съ его отцомъ или матерью. Отецъ мой былъ сиротою съ раннихъ лѣтъ и женился поздно.
Когда дѣдъ мой и бабушка еще были живы, имъ случилось прогостить нѣсколько дней проѣздомъ у знакомыхъ въ Чепеловѣ, самомъ большомъ изъ нашихъ селъ. Отцу моему тогда было семь лѣтъ, и онъ былъ съ родителями своими. У хозяина дома въ Чепеловѣ только что родилась дочка. Зашла въ это время въ домъ цыганка, гадала и предсказала, что паликаръ этотъ, то-есть отецъ мой, женится на новорожденной дѣвушкѣ. Родные и хозяева стали шутить и смѣяться надъ отцомъ, стали кликать его «женихъ». Мальчикъ стыдился, плакалъ сначала, а потомъ разсердился такъ, что схватилъ дѣвочку изъ колыбели и выкинулъ ее изъ окна. Къ счастію, она зацѣпилась пеленками за кустъ, который росъ подъ окномъ на землѣ, внизъ не упала.
Ее достали изъ куста; но она висѣла головой внизъ и успѣла такъ отечь кровью, что ее долго растирали и очень долго боялись за ея здоровье.
Эта-та новорожденная и была моя мать.
Отца моего тогда наказали больно за это, и онъ разсказывалъ, что долго ненавидѣлъ дѣвочку и думалъ часто про себя убить даже ее, когда вырастетъ большой.
Выросъ онъ далеко, въ своемъ селѣ, уѣхалъ на чужбину; воротился двадцати шести лѣтъ; вспомнилъ объ Эленицѣ этой. Спросилъ: «что́ жъ, поправилась эта Эленица послѣ моего комплимента?» «Такъ поправилась Эленица, сказали ему люди, что вышла, какъ древняя Елена, за которую считали старцы троянскіе приличнымъ кровь проливать. Стала она истинно, по словамъ пѣсенъ нашихъ, белокурая и черноокая; очи оливки, а брови снурочки; рѣсницы, какъ стрѣлы франкскія, а волосы — сорокъ пять аршинъ! Она вышла замужъ за хорошаго молодого человѣка, семьи не важной, и самъ онъ ребенкомъ овецъ пасъ; но его мать хорошая хозяйка, и онъ обучился въ школѣ и теперь учителемъ школьнымъ во Ѳракію уѣхалъ».
— Вотъ и солгала цыганка! — сказалъ отецъ и смѣялся.
Однако цыганка не солгала. Еще прошло три года; опять отцу захотѣлось побывать на родинѣ, и родные ему все писали, чтобъ онъ непремѣнно возвратился жениться.
Пріѣхалъ онъ по новой дорогѣ, черезъ горы, которыя онъ мало зналъ. Ѣхалъ онъ только съ двумя товарищами; запоздали и сбились съ дороги. Стало темнѣть, погода была зимняя, дурная, сталъ падать снѣгъ. Стали и лошади падать.
И рѣшились они заѣхать ночевать въ село, которое въ сторонѣ совсѣмъ и не на пути ихъ стояло. Спутники отца моего были люди попроще его и попривычнѣе ко всему; одинъ былъ кузнецъ изъ нашихъ загорскихъ крещеныхъ цыганъ, а другой былъ ханджи2. Кузнецъ имѣлъ въ этомъ селѣ другого кузнеца знакомаго и взялъ съ собой къ нему въ хижину ханджи, а отца моего пожалѣлъ, потому что ему дорогой сильно нездоровилось, и отыскалъ ему ночлегъ въ домѣ одной старушки, которая жила въ своемъ хорошенькомъ домикѣ втроемъ, съ невѣсткою молодой и слугою.
Отецъ обрадовался и обѣщалъ хорошо заплатить за ночлегъ.
Встрѣтили его съ огнемъ на лѣстницѣ и съ почетомъ, и старушка, и слуга, и невѣстка вышла сама съ лампадой. Хоть и поздній былъ часъ, а на ней сверху была новая аба3 безъ рукавовъ, вся сплошь расшитая краснымъ шелковымъ шнуркомъ, и платочекъ, голубой ли, красный ли, желтый ли, не помню я, только онъ былъ ей къ лицу. И отецъ мой былъ рослый мужчина и молодецъ. Посмотрѣлъ онъ на невѣстку, и она хотѣла къ рукѣ его подойти; а онъ ей сказалъ: «Кирія моя добрая, не присуждайте меня съ тридцати лѣтъ моихъ прямо въ сѣдые и почтенные архонты. Не дамъ я вамъ моей руки цѣловать и не стою я этого!»
Хозяйку дома звали кира Евге́нко Сти́лова; она была старушка превеселая, предобрая… и сейчасъ же въ простотѣ своей все разсказала отцу.
— Вдова она у меня, вдова! — закричала она. — Сына имѣла я, да на чужбинѣ умеръ, а мы съ ней его молитвами хорошо живемъ, и я все мое имѣніе ей отдамъ и найду ей мужа хорошаго, чтобы со мной вмѣстѣ жила, чтобы кормила меня и чтобы смотрѣла за мной…
Постлала красивая вдова отцу моему мягкую постель на широкомъ диванѣ у большого очага; положила ему красную шелковую подушечку съ тюлевой наволочкой; два одѣяла шелковыя, восточныя, одно на другое, и углы имъ въ головахъ у подушки загнула, чтобы только былъ ему одинъ трудъ — лечь и заснуть. На очагъ повѣсила на гвоздикѣ лампадку; воды сама на ночь принесла. Кофе сама сидя предъ нимъ у очага сварила и сапоги съ него почти насильно сняла, чтобъ ему покойнѣе было сѣсть съ ногами на диванъ.
«Говорю я со старухой, разсказывалъ послѣ отецъ, а самъ все однимъ глазомъ на вдову взоръ косвенный бросаю. И что́ эта женщина ни сдѣлаетъ, все мнѣ нравится! Кофе подастъ и станетъ ждать, головку на́ бокъ, съ подносомъ; кофе вкусенъ. Сапоги стала снимать, сердце мое отъ радости и стыда загорѣлось; и въ очагѣ же дрова такія сухія большія поставила, и сухими сучьями такъ хорошо и скоро ихъ распалила, что и я вовсе распалился! Слово скажетъ… и какое жъ слово? Великое какое-нибудь? — ничтожное слово: «на здоровье кушайте», напримѣръ, аманъ! аманъ! Пропалъ человѣкъ! и это слово человѣку медомъ кажется!»
Ночью отецъ совсѣмъ заболѣлъ; у него такая сильная лихорадка сдѣлалась, что онъ въ этомъ домѣ двѣ недѣли прожилъ и пролежалъ.
Старушка и невѣстка ея доктора ему привели и смотрѣли за нимъ какъ мать и сестра. Онъ и стыдиться предъ ними вовсе пересталъ. И все ему въ этомъ домѣ еще больше прежняго начало нравиться, особенно когда послѣ болѣзни ему весело стало.
Попросилъ отецъ какихъ-нибудь книгъ почитать. Старушка сходила къ священнику и къ учителю, къ богатымъ сосѣдямъ и принесла ему много книгъ.
Читалъ мой отецъ, лежалъ, гулялъ по дому, и все ему было пріятно. Вдова сама попрежнему служила ему. Она даже сама ему вымыла два раза ноги и вытерла ихъ расшитымъ полотенцемъ.
«Судьба была!» говорилъ отецъ. Онъ уже не могъ оторваться отъ услужливой и красивой вдовы.
Разъ поутру помолился онъ Богу и, увидавъ на столѣ Библію, съ глубокимъ вздохомъ раскрылъ ее, желая подкрѣпить свое рѣшеніе какимъ-либо священнымъ стихомъ.
Онъ до конца своей жизни считалъ это гаданіе свое истиннымъ откровеніемъ. Три раза раскрывалъ онъ, крестясь, св. Писаніе, и вотъ что́ ему выходило изъ Евангелія, апостоловъ и притчей Соломона.
Первый разъ: «Представляю вамъ Ѳиву, сестру нашу, діакониссу церкви Кенхрейской. Примите ее для Господа… ибо и она была помощницей многимъ и мнѣ самому».
Потомъ: «Сія есть заповѣдь Моя, да любите другъ друга, какъ Я возлюбилъ васъ».
А въ третій разъ, раскрывъ на удачу Ветхій Завѣтъ, отецъ встрѣтилъ въ притчахъ Соломона нѣчто еще болѣе ясное: «Человѣкъ, который нашелъ достойную жену, нашелъ благо, и онъ имѣлъ милость Всевышняго».
Чего же лучше! Послѣ этого отецъ уже не колебался и женился на молодой вдовѣ.
Однажды, чрезъ мѣсяцъ послѣ свадьбы, сидѣли они вмѣстѣ у очага. Мать пряла шерсть, а отецъ курилъ наргиле и разсказывалъ ей о томъ, какъ и гдѣ настрадался онъ на чужбинѣ, и привелъ между прочимъ ей одно мусульманское слово насчетъ благоразумія и терпѣнія человѣческаго.
«Не будь никогда разгнѣванъ переворотомъ счастья, ибо терпѣніе горько, но плоды его сочны и сладки. Не тревожься о трудномъ дѣлѣ и не сокрушай о немъ сердца, ибо источникъ жизни струится изъ мрака».
А мать моя на это и сказала ему:
— Да! ты на чужбинѣ страдалъ много, а теперь вотъ со мной веселишься, а я еще безсмысленнымъ ребенкомъ была, когда меня убить хотѣли, и однако спасъ меня Богъ.
И сказавъ это, передала отцу моему, какъ выкинулъ ее изъ окна одинъ мальчикъ и какъ она пеленками зацѣпилась за кустъ.
Упалъ у отца тогда наргиле изъ рукъ отъ изумленія, и сказалъ онъ только: «Предназначеніе Божіе!»
И въ самомъ дѣлѣ благословилъ Господь Богъ и старушку добрую, которая невѣсткѣ все имѣніе свое отдала, и отца съ матерью, которые старушку покоили. Заботъ у нихъ и горя было много въ жизни, но раздора между ними не было никогда. А это, ты знаешь, самое главное. При домашнемъ согласіи и несчастія всѣ легче сносить.
Два года не могъ отецъ мой разстаться съ любимою женой, которая такъ умѣла ему угождать. Хотѣлъ было остаться торговать въ Янинѣ, но на Дунаѣ тогда было слишкомъ выгодно, и такъ какъ и я уже родился къ тому времени, отецъ мой рѣшился уѣхать, чтобы пріобрѣсти побольше для дѣтей.
Разлука была очень тяжела; но и старушку было бы грѣшно оставить одну послѣ столькихъ ея благодѣяній.
Отецъ уѣхалъ въ Тульчу; но пріѣзжалъ каждые два года на три или четыре мѣсяца въ Загоры.
Незадолго до восточной войны, однако, пользуясь тѣмъ, что родной братъ киры Стиловой возвратился съ большими деньгами изъ Македоніи и остался жить уже до конца жизни въ родномъ селѣ, отецъ мой рѣшился взять съ собой на Дунай и мать мою и меня.
Братъ киры Стиловой былъ докторъ практикъ, имѣлъ хорошія деньги и двухъ большихъ сыновей, которыхъ онъ вскорѣ и женилъ на загорскихъ дѣвицахъ, такъ что старая сестра его не оставалась никогда безъ общества и безъ помощи по хозяйству.
Когда между Россіей и Турціей возгорѣлась война и русскіе вступили въ дунайскія княжества, отецъ мой испугался и хотѣлъ насъ съ матерью отправить на родину въ Эпиръ; но скоро раздумалъ. По всѣмъ слухамъ и по секретнымъ письмамъ друзей онъ ожидалъ, что въ Эпирѣ вспыхнетъ возстаніе. И тамъ и здѣсь грозили опасности и безпорядки. Но отецъ разсудилъ, что на Дунаѣ будетъ безопасно.
На Дунаѣ слѣдовало ожидать настоящей правильной войны между войсками двухъ государей; въ Эпирѣ чего можно было ожидать?.. Грабежей, пожаровъ, измѣнъ, предательствъ, безурядицы. Волонтеровъ эллинскихъ отецъ мой боялся столько же, сколько и албанскихъ баши-бузуковъ, и ты согласишься, что онъ былъ правъ.
Шайка Тодораки Гриваса оправдала его опасенія; увы! ты это знаешь, паликары наши уважали собственность и жизнь людей никакъ не больше, чѣмъ мусульманскіе беи.
Еще надѣялся отецъ и на то, что русскіе однимъ ударомъ сломятъ всѣ преграды на нижнемъ Дунаѣ; онъ думалъ, что борьба съ турками для нихъ будетъ почти игрою, и первые слухи, первые разсказы, казалось, оправдывали его. Извѣстія изъ Азіи были побѣдоносныя; имена князей Андроникова и Бебутова переходили у насъ изъ устъ въ уста. Турки казались очень испуганными, старые христіане вспоминали о Дибичѣ и о внезапномъ вторженіи его войска далеко за Балканы.
Эти надежды, воспоминанія и слухи приводили въ восторгъ моего отца, который до конца жизни боготворилъ Россію, и мы остались, ежедневно ожидая и прислушиваясь, не гремитъ ли уже барабанъ россійскій по нашимъ тихимъ улицамъ. Но въ этомъ отецъ ошибся.
Тульчу взяли русскіе, но гораздо позднѣе и съ большими потерями. Множество воиновъ русскаго дессанта погибло въ водахъ Дуная, переправляясь на лодкахъ противъ самыхъ выстрѣловъ турецкой батареи…
Потомъ мой бѣдный отецъ долженъ былъ сознаться, что турки на Дунаѣ защищались какъ слѣдуетъ, и до конца жизни дивился и не могъ понять, отчего русскіе распоряжались такъ медленно и такъ неудачно подъ Ольшаницей, Читате и Силистріей… Онъ приписывалъ всѣ неудачи ихъ валашскому шпіонству и предательству польскихъ офицеровъ, которыхъ было, по его мнѣнію, слишкомъ много въ русскихъ войскахъ.
Онъ никогда не могъ допустить и согласиться, что и нынѣшніе турки отличные воины, и всегда дивился, когда сами русскіе консулы или офицеры старались ему это доказать. «Что́ за капризный народъ эти русскіе! — говорилъ онъ нерѣдко. — У многихъ изъ нихъ я замѣчалъ охоту, напримѣръ, турокъ защищать и хвалить. Отъ гордости большой что ли, или такъ просты на это?» спрашивалъ себя мой отецъ и всегда дивился этому.