Появление Ашинова и вся его блестящая и быстрая карьера в России с трескучим финалом в Обоке есть дело вчерашнего дня, но, тем не менее, всё это, однако, настоящая «скаска».
Несмотря на то, что Баранщиков появился сто лет после Мошкина, а Ашинов сто лет после Баранщикова, они все трое, по духу и доблестям, люди одного и того же сорта, но в похождениях каждого из них дух времени отражается по-своему и заставляет их избирать иные приёмы к тому, как добывать «пессадоры» и «штиверы» в чужих краях, а потом у себя дома просить "милостивое жалованье за службишку". Мошкин, Баранщиков и Ашинов все не любят "положений закона гражданского" и идут к своим целям обходами, причём, однако, следят за практикуемыми в данное время приёмами, и сами способны выбирать, что подходит по времени. Мошкин в 1643 году едва голос поднимал и канючил: "пожалуй меня холопа с товарищи" и дьяк Гавренев распоряжался над ним "рукою властною". Пока дело дошло до того, чем этого "холопа помилуют", Гавренев уже «пометил» наказать его за то, что принял от папы сакрамент. Баранщиков, появившийся в конце восемнадцатого столетия, в литературный век Екатерины II, уже начинает прямо с генерал-губернаторов и доходит до митрополита, а своё "гражданское общество" и местное приходское духовенство он отстраняет и постыждает, и обо всём этом подаёт уже не писаную «скаску», которой "вся дорога от печи и до порога", а он выпускает печатную книгу и в ней шантажирует своих общественных нижегородских людей, которые, надокучив за него платить, сказали ему: "много вас таких бродяг!" Этот уже не боится, что его дьяк «пометит» к ответу за «сакрамент». Несмотря на то, что Баранщиков сделал гораздо большую вину, чем принятие католического сакрамента, ибо он не только раз, но несколько раз принимал из-за выгод магометанскую веру, собирал себе за это по дворам «ризки» и потом женился на турчанке Ахмедуде и хотел взять ещё другую жену, но всё это не помешало Баранщикову поставить себя во мнении властных особ в Петербурге так, что "нижегородские попы и граждане ничего ему не смели сделать". Но этого ещё мало: Баранщиков не только отверг обязанность платить свои долги и подати, он направил в укор нижегородцев такой шантажный рожон: "Как!.. Это то самое общество, которое, по призыву Минина-Сухорукова, готово было заложить жён и детей и охотно вверило Минину все имения, чтобы он очистил с Пожарским Москву от поляков" (72 стр.). Издав с чьей-то помощью дрянную книжонку в Петербурге, бродяга Баранщиков уже издевается над обществом, озабоченным "исполнением положений закона гражданского", и выводя себя на одну линию с Мининым, набрасывает на общественных людей обвинение в патриотической измене…
Попы и мещане должны были смириться и стерпеть наглости этого выжиги.
Просиявший же в конце XIX века Ашинов уже и знать не хотел о такой среде, как попы или мещане, а он прямо протянул откуда-то свою куцапую, бородавчатую руку Каткову и пошёл фертом.