Война продолжается
Ирмэ понуро брел по кривым переулкам «низа». Он не видел, куда идет. Он шел и думал о войне, о Неахе, о Рядах. Он устал, очень устал. «Ну-ну! — говорил он себе. — Ничего!» Но глаза невольно смыкались. А ноги были будто не свои, будто деревянные.
Навстречу скорым шагом шли два человека. Они о чем-то громко говорили. Ирмэ услыхал знакомый голос. Он поднял голову, посмотрел — Лейбе. Навстречу шел Лейбе Гухман в длинной кавалерийской шинели, в кожаном картузе, с сумкой через плечо. Он был теперь без бороды. Бритый. Ирмэ сразу его узнал.
— Лейбе! — крикнул он.
Лейбе приостановился, оглянулся.
— Это я, Ирмэ.
— О! — обрадовался Лейбе. — Рыжий?
— Он самый!
— И вырос же! — сказал Лейбе. — Ты как здесь?
— С отрядом, — сказал Ирмэ. — А вы-то?
Лейбе неопределенно махнул рукой в сторону вокзала.
— Во!
Ирмэ не понял.
— На бронепоезде, ну, — сказал Лейбе.
Он повернулся к своему спутнику — белобрысому Райтису, председателю чека.
— Видал, Ян, смена? — Лейбе хлопнул Ирмэ по спине. — Не парень — железо. Земляки мы с ним, понимаешь?
Райтис добродушно кивнул.
— Остальные ребята где же? — спросил Лейбе. — Тут?
— Тут, — сказал Ирмэ. И тихо: — Неаха-то убили!
— Убили? Неаха? Так. — Лейбе помолчал. — А хороший был парень. — Опять помолчал. — Хороший парень! — повторил он. — Ну, рыжий, прощай. Бегу. Загляни ко мне на вокзал. Потолкуем. Мы тут еще до утра постоим. Есть?
— Есть, — сказал Ирмэ. — А в Ряды-то когда придете? Скоро?
Лейбе улыбнулся.
— Скоро, — сказал он. — Социализм вот построим — и приду. Понял? Ну, прощай. Ребятам привет.
Бой кончился. Ирмэ только сейчас заметил, как изменились со вчерашнего улицы «низа». Вчера глухие, темные, тихие, сегодня они оживились. Будто помолодели. Несмотря на то, что совсем недавно тут происходил бой, что со всех сторон еще доносились грохот и пальба, — полно было народу. Все повылезли на улицу — и мужики, и женщины, и старики, и дети. На углу — Ирмэ узнал место: здесь их вчера остановил человек в шапке с наушниками — шел митинг. Говорил маленький сухонький старичок, хитрюга, видать, и умница. Насколько Ирмэ мог понять, старик-оратор доказывал толпе, почему «им»-то воевать труднее, чем нам.
— Они, братцы вы мои, стреляют с оглядкой, с опаской стреляют, — говорил старик. — Скажем, к примеру, у него в городе-то дом, трехэтажный дом, — вот он и должен стрелять с оглядкой. А то — стрельнул, ан в собственный-то дом в попал. Ан дом-то и снесло. А снесло дом — ему, братцы вы мои, и воевать тогда незачем. А нам-то терять нечего. — Старик раздвинул руки, как бы желая показать, что у него и в самом-то деле ничего нет. — Нам что? Домишко сгорит! Зато и клопы сгорят. А клоп, он, братцы вы мои, вроде буржуя — кровопийца.
Толпа гоготала: «Ловко!»
Отпихнув Ирмэ, в толпу втесался мальчишка лет десяти, остроносый и лохматый, в длинном не по росту отцовском пиджаке.
— Э, купец, — сказал Ирмэ, — узнаешь?
Мальчишка снизу вверх посмотрел на Ирмэ, шмыгнул носом и не ответил. Не узнал, видимо.
— Нож мы у тебя торговали, — сказал Ирмэ. — Помнишь?
— А-а, — сказал мальчишка. — Сухарь ты нам давал, да? Или это не ты давал? — Он подумал. — Товарищ твой давал.
— Рад, брат, что красные пришли? — сказал Ирмэ.
— А то нет? — Мальчишка поправил картуз. — У нас батька машинистом на паровозе, — сказал он. — Мы за красных.
— Эх, ты, смена! — Ирмэ хлопнул его по спине.
Мальчишка поморщился.
— Ты, товарищ, это самое, не стукайся, — сказал он. — А то — как стукну!
— Ну-ну, — сказал Ирмэ. — Я же тебя так, легонько.
Мальчишка был доволен, но виду не показывал.
— Так, так, — проворчал он. — Так и душу вышибить можно.
На Рыночной площади было шумно, людно. Тарахтели тележки. Скакали верховые. У моста стоял патруль. Но сегодня Ирмэ шел, не таясь, не боясь никого. Свои же! Вдруг кто-то его окликнул:
— Коваль, а коваль!
Ирмэ оглянулся. На площади за барьером стояла кучка пленных, человек сорок, офицеры и студенты. Их караулили три армейца и — четвертый — Семен, Файвела конюх.
— Подь-ка сюда, — сказал Семен.
Ирмэ подошел.
— Чего?
— Глянь-ка. — Семен показывал глазами на кого-то из студентов. — Ну?
— Да погляди.
Студент, на которого показывал Семен, полусидел на барьере, спиной к Ирмэ. Ирмэ потянул его за рукав.
— Ну-ка, повернись!
Студент сердито вырвал рукав и не двинулся. Ирмэ обозлился.
— Тебе говорят! — крикнул он и занес руку.
Один из караульных, невысокого роста армеец, загородил барьер штыком.
— Погоди, товарищ, — сказал он. — Так нельзя.
— Мне бы на него поглядеть, — сказал Ирмэ. — Знакомый будто. Земляк.
— Так бы ты и сказал. — Красноармеец повернулся к пленному: — Встать!
— Тот поднялся.
— Сюда смотри!
Студент нехотя повернул лицо.
— А-а! — сказал Ирмэ. — Индюк!
Моня, увидев Ирмэ, побледнел и попятился.
— Не бойся, — сказал Ирмэ. — Не трону.
Заложив руки в карманы штанов, Ирмэ стоял и смотрел на Моню. Не изменился: такой же, как был. Как тогда на складе. Ну, вырос немного, вытянулся. А то такой же: румяные щеки, длинный нос. Индюк!
— Раньше бы убил, — сказал Ирмэ. — А теперь не трону. Теперь есть чека и трибунал. Там разберутся. Понял?
Моля стоял, потупив голову, и не отвечал.
— Важничает, Семен, твой барчук, — сказал Ирмэ. — Говорить с нами, с такими, не хочет. Скажи ты!
Семен подмигнул:
— Поговорит!
Ирмэ, не вынимая из карманов рук, подошел к барьеру вплотную.
— А помнишь тогда, на складе? — сказал он. — Говорил. Даже пальцем тыкал: «Вот». Помнишь, небось?
— Ну, помню. — Моня поднял голову.
— А теперь, конечно, — сказал Ирмэ, — ты теперь — благородие, где тебе с такими?
— Ну, ваша взяла! — тонким голосом вдруг крикнул Моня. — Ну, и плевать я хочу.
— Плеваться-то нечего, — спокойно сказал Ирмэ. — Плюнешь, а плевок к тебе назад. Глаза себе заплюешь. А что наша взяла — это верно. А почему взяла? Ты подумай. Студент ведь. Ученый.
Моня молчал.
— Так-то, — сказал Ирмэ. — А, впрочем, что с тобой толковать? Только время губить. — Он помолчал. И вдруг сказал тихо и свирепо: — А за Неаха, гады, поплатитесь! Помни!
Проходя мимо Семена, Ирмэ строго сказал:
— Гляди, Семен, в оба, — сказал он. — Уйдет — ответишь.
Семен хлопнул ладонью по ложу винтовки.
— А это видал? — сказал он. — Не уйдет!
На мосту Ирмэ опять встретился Игнатка. Он был прямо сам не свой — не то рехнулся, не то пьян. Он не шел — бежал, видимо, не понимая куда и зачем.
— Куда? — сказал Ирмэ.
Игнат не расслышал. Ковыляя хромой ногой, дыша тяжело, с хрипом, он мчал по мосту, не замечая Ирмэ, ничего вокруг не замечая.
Ирмэ поймал его за полу шинели.
— Куда?
Игнат вылупил глаза, узнал Ирмэ, захихикал и вдруг понес что-то несусветное. Ирмэ ничего понять не мог.
— Ты — толком, — сказал он. — Что случилось? В чем дело?
— Тут он! — выпалил Игнат.
— Кто он?
— Да Каркасов!
— Какой Каркасов?
— Да ротный!
Ирмэ вспомнил: «A-а, ротный».
— Ну, и что?
— Да гляжу — ведут его наши, — захлебываясь говорил Игнат. — «Ай, говорю, братцы, да это ж Каркасов!» — и к нему. А конвойный не пускает. «Мы — говорит, — не знаем, кто он такой. Это он в штабе скажет. А только, — говорит, — трогать его не дам. Есть у тебя про него что — беги в штаб, доложи кому надо». Я вот в штаб-то и бегу. Не знаешь, где он, штаб-то?
По ту сторону моста, грозные ночью, стояли крепостные стены, древние, тяжелые, с бойницами, с круглыми воротами. Под мостом, черная, чернее сажи, протекала река Осьма.
Вдали на Осьме догорал пароход — он загорелся при взрыве арсенала. Вокруг хлопотали дубровцы, спасали, что можно. «Крепкие ребята, — подумал Ирмэ. — Что надо ребята!»
Иоганн нетерпеливо вышагивал по паперти. «Ругаться будет», думал Ирмэ, поднимаясь по широким ступеням вверх. Но Иоганн до того ему обрадовался, что и поругать забыл.
— Мне в штаб итти, а эти, — он показал на уснувших бойцов, — а эти спать легли.
— Иди, — сказал Ирмэ. — Я постою.
— На твою ответственность, — сказал Иоганн. — Помни.
— Ладно, — сказал Ирмэ. — Есть.
Иоганн было пошел и вдруг вернулся.
— А ты спать не хочешь? — глядя на Ирмэ поверх очков, тихо сказал он. — Ты устал.
— Поспал бы, — признался Ирмэ. — Да что поделаешь? Крути ни верти, а покараулить же кому надо.
— Ну, ничего, — сказал Иоганн. — Мы порядок в городе сделаем и отдохнем. Сухари есть?
— Есть.
Иоганн ушел.
Ирмэ проверил винтовку, заряжена ли, и, прислонившись плечом к колонне, задумался. Светало. Небо побледнело. Предутренний сумрак стоял над землей. В сумраке видны были река, холмы за рекой, перелески, поля. Там, за городом, лежала огромная страна — луга, леса, деревни и села. Рэсэфэсэрэ. Советская. Социалистическая. И вся страна воевала, дымилась, горела. Рэсэфэсэрэ — это не просто. Это кровью завоевать надо.
Раз как-то в такое-то вот утро Hoax разбудил его стуком в окно. «Батька помирает, — топотом сказал он. — Два дня не ел. Хлеба нет, понимаешь? А теперь вот — как захрипит. Вижу — помирает. Я — за тобой. Пойдем, а?»
Нохем тогда не умер. Его только потом, в тюрьме, доканали.
А вот Неаха убили.
Ирмэ стоял недвижно, положив руки на дуло винтовки. Так. Неах убит. Убит товарищ, друг, с которым вместе росли, голодали, по огородам рыскали. Так. Однако рано ты умер, Неах. Рано. Посмотрел бы на Моню, как его Семен стережет, чтоб не ушел, чтоб «барчук» не ушел, — понравилось бы. Да.
Громко стуча по каменным плитам тяжелыми солдатскими сапогами, Ирмэ медленно прошелся по паперти собора.
«…зимой дров сколько хошь — на, топи. И хлеба сколько хошь — ешь объедайся. Жри, леший. А ведь будет это, рыжий, знаешь».
— Знаю, Неах. Будет.
Ирмэ споткнулся обо что-то, чуть не упал. Он вскинул винтовку и, отступив, крикнул;
— Кто?
В ответ послышался густой храп.
Ирмэ осторожно подошел, взглянул и — тьфу ты! Кого испугался, рыжий?
Прислонившись спиной к двери, полусидя, спал Иолэ Кузнецов, а поперек, положив голову Иолэ на брюхо, спал другой боец, рослый парень с оспенным лицом, тот самый, что пристал к отряду у хуторов за Ипатовкой. Оба храпели во всю мочь. У парня рубаха была изодрана в клочья — это, должно быть, когда лез в гору.
— Окоченеет он так, дьявол, — проворчал Ирмэ. Он немного подумал, вернулся и, сняв с себя куртку, накрыл парня. — Спи!
Начиналось утро. Сумрак рассеялся. Ясно видны были город и вокзал, и река, и холмы за рекой, и леса, и поля. Огромная страна. Рэсэфэсэрэ.
На вокзале загудел паровоз — уходил бронепоезд. Он свое сделал — и возвращался на фронт. Мешкать нечего. Каждый час на счету. Город взят. Город Полянск взят. Но война-то еще не кончилась. Война продолжается.