Засада
За домом Файвела Рашалла был не двор — город. Сараи, склады, навесы, льносушильня, амбар, конюшня, клеть — чего тут только не было! Настоящий город: и улицы, и площади, и переулки, и тупики. Прямо от ворот к амбару шла широкая дорога. От дороги к навесам, к сараям, к конюшне убегали боковые тропинки.
Под навесами громоздились тюки льна, сараи были набиты сеном, в конюшне, наслаждаясь покоем и прохладой, проводил свои дни высокий серый жеребец «Буран».
К улице дом Файвела был выкрашен в белый цвет, но со двора он был некрашеный — и тут-то видно было, какая это основательная махина: каждое бревно — в аршин. Во двор — тоже крыльцо, тоже с навесом, с перилами, а у крыльца растет дерево, береза одинокая и чужая на этом застроенном торговом дворе.
Ребята открыли калитку и смело прошли во двор. Они знали — Семен сейчас на Мерее, жеребца купает, а кроме него в это время никого на дворе не увидишь. Бремя мертвое, нерабочее — лето.
Ирмэ осмотрелся. Ну и ну! Настроил человек! Никогда не видал он, чтоб столько построек зараз. Какой это двор? Город! Да. Тут-то бояться нечего. Есть где засесть. Пока весь двор обыщешь — шесть пятниц пройдет.
Ребята пошли по главной дороге к амбару. Однако на полпути Симон приостановился и сказал:
— Не туда топаем, — сказал он и повернул. — Надо, чтоб поближе к дому. Ясно?
Всего ближе к дому были склады, и Симон, поразмыслив, туда ребят и повел. Склады были двухэтажные, на балках., Внизу лежал лен. Наверху — туда вела широкая лестница без перил — были длинные низкие коридоры с круглыми окнами. Склады пустовали — время мертвое, лето. Только кой-где лежали рогожи да веревки.
— Ну, орлы, сидай, — сказал Симон. — Не очень тут у нас, уж не взыщите — не ждали.
— Чем плохо? — сказал Хаче. — Ничего!
— А Файвел славный какой дядя, — сказал Ирмэ. — Не думал я.
— А ч-что? — сказал Алтср.
— А рогож-го сколько навалил, — сказал Ирмэ. — Старался. Это чтоб нам на голом-то не сидеть. Поди ж ты!
— Тихо, орлы! — сказал Симон.
Ребята разлеглись на рогожах и заговорили шопотом. На складах стоял полумрак. Только в углу — длинный пыльный луч солнца. И на этом месте Ирмэ заметил тяжелый крюк, ввинченный в пол.
— Это зачем? — сказал он.
— А чтоб п-повеситься, — сказал Алтер.
— Это как же? Головой вниз?
— Богатые — они так я вешаются, — сказал Хаче, — вниз головой.
— А то головой вверх — оно того, щекотно, — сказал Симон. — Ясно?
Ирмэ спорить не стал.
— Всяко бывает, — сказал он. — Вот Неах говорит — в Америке и ходят так-то, головой вниз.
— Врешь! — сказал Неах. — Я говорил — земля круглая. Вот что я говорил.
— Как мячик вроде, — пояснил Ирмэ.
— Ну уж! — Хаче покачал головой. — Неах скажет — так скажет. Не пойму я, ей-богу, — продолжал он, — дурак ты, Неах, или отроду так. Иной-то раз ничего. А другой раз такое загнешь, что хоть святых вон.
— А правда, — сказал Симон. — Земля — она круглая. Ясно?
— Ты-то сам-то откуда такой умный? — сказал Хаче.
— Не лаяться, не лаяться, бабка, — сказал Симон — Я-то сам-то в книжке читал.
— Может, и так, — сказал Ирмэ. — А только не верится.
— Погоди, — сказал Хаче, — и что вниз головой ходят — тоже правда?
— И ходят, когда надо, — сказал Симон. — Ясно?
— Да как же это они не падают, ну?
— Так уж, — сказал Симон. — Земля тянет. Ясно.
— Что тянет? Кого тянет? — удивился Хаче.. — Что-то ты, брат, лепишь.
— Не лаяться, не лаяться, бабка, — сказал Симон.
Но что земля тянет, кого она тянет — он и сам-то толком не знал.
— Так уж, — сказал он. — Тянет. Ясно?
— Ничего не ясно. — сказал Хаче. — Мелешь ты.
— Читал я, ребята, книжку одну! — быстрым топотом заговорил вдруг Неах. — И книжка же! — Он всплеснул руками. — Как один человек, по имени путешественник Броун, попал на озеро Чад…
— Как? — сказал Хаче.
— Чад, — сказал Неах. — Озеро такое.
— Чепуха, — сказал Хаче. — Нет такого озера.
— Как нет?
— Так, — сказал Хаче. — Нет — и край! «Чад!» Ты бы еще сказал — угар.
— Так это ж не по-нашему, ну! — сказал Неах.
— А хоть бы по-турецки, — сказал Хаче.
— Эх, ты! — Неах сердито засопел. — Дубье!
— Тихо, орлы! — сказал Симон. — Расквакались! Услышат же! Ясно?
— Чем басни сказывать, лучше бы, ребята, за домом смотреть, — сказал Хаче. — А то как бы не прозевать нам все царство небесное.
— Ясно, — сказал Симон. — Ставим часовых. Ирмэ, давай!
Ирмэ встал, подтянулся и четким шагом — ать-два! — подошел к окну.
Он стоял и долго смотрел. Тихо на дворе. Ни души. Мертвое царство. Только две сороки медленно прохаживаются по главной дороге. В доме же спят — ставни закрыты и двери на запорах. Рашаллы почивают.
— Дрыхнут, — сказал Ирмэ, повернувшись к ребятам.
Никто ему не ответил. Ребята сидели сонные, вялые.
Зной, тишина, пыльный луч солнца на полу — все нагнало на ребят дремоту. Глаза слипались. Лень было двигаться, говорить. Поспать бы!
— Ох, ребята, — сказал Ирмэ, — уснете.
Симон поднял голову.
— Не твоя старость, — сказал он. — Ты — гляди. Ясно?
Ирмэ опять посмотрел в окно. Пусто. Тихо. Ни души. И вдруг услыхал шорох. Он прямо прилил к стеклу. Да, шевелится кто-то, царапает кто-то рогожи на тюках.
— Ребята! — сказал он громким шопотом.
И тут из-под навеса выбежала кошка. «Тьфу ты! Засмеют ведь, лешие!» подумал Ирмэ и осторожно оглянулся. Ребята, как один, спали. Симон, главарь, командир, даже похрапывал.
«Вояки!» — подумал Ирмэ.
Подошел к ближайшему, к Алтеру, и как саданет его в бок.
— Ты! Вставай!
Алтер открыл глаза, посмотрел на Ирмэ, зевнул.
— Я не с-спал, — сказал он. — Я т-так…
И не договорил — заснул опять. Заснул вмиг, сразу.
«Только бы мне не сдать», подумал Ирмэ.
Он прошелся по складу, вернулся к окну, сел, закурил.
«Только бы мне не скиснуть», думал он, пуская кольцами дым.
Подул ветер — в раме окошка была щель. Посветлело.
И вдруг Ирмэ стало казаться, будто он на плоту плывет по Мерее. Река тихая. И солнце сверкает, отражаясь в реке. Где-то далеко ухают пловцы. А на берегу шумит трава. Веет ветер. Низко над водой, почти касаясь крыльями, летают птицы. Они большие, а легкие. «Кру-кру!» кричат они. «Квиль-квиль-квиль»— отвечает им кто-то с берега тоненьким голоском. «Не шуметь, — шепчет вода, — не шуметь. Ти-ше. Тиш-ше. Тиш-ш-ше…»
Ирмэ уснул.
Не во-время уснул он, Ирмэ. Только он уснул, как распахнулись ворота и во двор верхом на Буране въехал Семен. Потом на двор вышли Моня и оба его друга, гимназисты. Они недолго поиграли в лапту. И вдруг, забросив игру, подошли к складам и стали чего-то слушать, прислушиваться. Они тянулись на цыпочки, переглядывались, перемигивались. Если бы Ирмэ не спал, он бы понял, в чем дело: слишком громко Симон храпит. Глотку бы ему заткнуть, дьяволу!
Но Ирмэ не видел ни Семена, ни Мони. Ирмэ стоял на борту и командовал кораблем. Дым валил из труб, и в дыму вспыхивали искры. «Пол-ный!» кричал Ирмэ в рупор. «Есть полный!» отвечал голос откуда-то снизу, с кормы. «Держи праве-ей!» кричал Ирмэ. «Есть держать праве-ей!» отвечал голос. «Хороший я капитан, — думал Ирмэ, видя, как стройно и плавно корабль идет по воде, — хороший я капитан!»
Хороший ты капитан, рыжий. Однако часовой ты — никакой. Разве можно спать на посту?
Да, не во-время уснул он, Ирмэ. Вот Монька тихо, неслышно ползет-крадется вверх, на склад, а Ирмэ не слышит. Вот Монька заглянул, — высматривает, вынюхивает, — а Ирмэ не видит. Вот Монька кубарем с лестницы и прямо к Семену в будку, — а Ирмэ? А Ирмэ спит!
— Ой! — крикнул Ирмэ и проснулся. Кто-то со всего маху огрел его плетью по лицу. Ирмэ вскочил, посмотрел — Семен! Стоит Семен, ноги раздвинув. Крепко стоит, как вкопанный, и в одной руке у него плеть, в другой — кол. А рядом — Мотька и оба городских, гимназисты.
— Ой! — крикнул Ирмэ и вскочил.
Вскочили и другие. Очумевшие со сна, — не видя, кто тут, что тут, — они кинулись к двери. Но у двери стояли Семен, Моня и оба гимназиста.
— Куды? — кричал Семен, замахиваясь колом.
Ребята подались назад: вот оно что! Ловушка!
Вдруг — разом — Хаче и Неах ринулись вперед.
Хаче приподнял плечи, вобрал голову и стал похож на квадратную чугунную тумбу. Он молча подбежал к Семену и так же молча, с разбегу — как двинет его головой в живот, — Семен закачался, охнул, сел. А Неах подскочил к Моне и обеими руками — мертвой хваткой — цап за горло. Моня был выше его, сильней. Но от неожиданности он растерялся, потерялся. Он посинел, захрипел. Тогда Неах поднял его, раскачал и, поддав ногой, спустил с лестницы. Моня покатился, как куль, со ступеньки на ступеньку: — тах-тах.
— Бегом! — скомандовал Симон.
Ребята побежали влево, к амбару.
— Куда? — крикнул Симон. — Назад!
Ребята повернули к воротам. Добежали до ворот — и что же? На запоре ворота!
— Дуй прямо! По парадной! — крикнул Симон. — Плевать!
Файвел Рашалл в это время сидел в столовой — чай пил. У него был гость, заезжий агент, молодой еще человек, этакий фат и хлыщ: крахмальная манишка, золотые запонки, золотое пенсне.
— Москва, — протяжно и картаво говорив агент, — Москва очень п’иятный го’од. Вы там так и не были, пане ’ашалл? Поезжайте. Очень советую. Очень п'иятный го'од…
Вдруг на кухне послышались шопот, шум. Файвел оглянулся — что такое? И прямо обомлел. Дверь с треском распахнулась, и в дверях появилась ватага целая ребят, орава, орда.
Лица красные, потные, глаза выпучены и дышат так, что за версту слышно. Разбойники! Ну чисто разбойники! Душегубы!
Увидав Файвела, ребята приостановились, попятились. Но передний, худощавый паренек в полосатых штанах, крикнул: «Арш!» и, пригнув голову, кинулся в прихожую. Другие — за ним. А из прихожей — на парадную, с парадной на крыльцо, протопали по ступенькам и пропали.
Тут только Файвел пришел в себя.
— Стой! Держи! — крикнул он, высунувшись в окно. — Держи! Стой!
Но «разбойников» уж и след простыл. Только пыль еще клубилась по улице.