Глава первая
1
Абасин был уверен, что в этот день увидится с племянницей, и действительно, уже затемно Валентина постучалась в его дом.
— Входи, входи! — пробормотал Максим Максимилианович; помогая ей снять мокрый макинтош, испугался: — Да ты совсем промокла!
Он заставил Валентину сесть в кресло, взглянул ей в глаза и совсем расстроился — такая мука читалась в них.
— Где Павел? — спросила она нетерпеливо.
— Самотесов говорит — в Горнозаводск уехал на машине.
— В Горнозаводск?! Зачем в Горнозаводск?
— Меня интересует не то, зачем он уехал, а как он уехал. Ведь совсем больной человек… Ты только что приехала?
Она коротко рассказала о своих мытарствах. Днем от одного знакомого в Кудельном узнала, что вызов Павла в Горнозаводск был ложным и что Павел будто снят с работы за халатность. Валентина бросилась в Новокаменск, с попутной машиной добралась до Клятой шахты, не застала там ни Павла, ни Самотесова и отправилась к Абасину.
Усталая, разбитая, она долго сидела, закрыв лицо руками, забыв о дяде, который не находил себе места.
— Пришла беда, а я ничего не понимаю, как в лесу потерялась! — вдруг воскликнула она. — Сядь и расскажи, что случилось. Слышишь, все расскажи!
— Сам-то я что знаю! — беспомощно развел руками Максим Максимилианович. — Такое на парня навалилось!..
— Но ведь надо же понять, разобраться. Павел задумал свою судьбу так честно, работал так много, и вдруг его сняли с работы, все рухнуло. Почему? В чем его обвиняют?
— Тяжело об этом говорить…
— Думаешь, незнание легче! Что же ты молчишь? Помнишь, ты здесь, в этой комнате, сказал мне, что на Клятой шахте есть какие-то строительные неполадки… Постой! В Конской Голове мы беседовали с Павлом. Он сказал, что раздался голос, который его лично обвинил в авариях, что после этого Павел стал рассматривать каждую новую аварию как подпорочку этой гнусности… Что это за голос? Как получилось, что аварии подтверждали обвинение? Ничего, ничего не понимаю!
— Я не намного больше знаю, родная… Самотесов сказал мне, что Павел какое-то анонимное письмо получил, что порочащие материалы пришли в партбюро, в прокуратуру. Вот, наверно, Павел Петрович этот голос и имел в виду.
— Да, вероятно… Постой, на чем держатся обвинения? Я спросила Павла, он не успел мне ответить…
— Да на чем же подлость может держаться! Ни на чем, почти ни на чем, а получается в целом крепко. Ну, хотя бы характер аварий: они все тонко задуманы, они резали по живому месту. Возьми последний случай: нужно принимать новую партию работников, а на шахте горят общежития, каркасы сборных домов. И еще одно: почти все аварии получались в отсутствие Павла Петровича…
— Да, правда, — подтвердила Валентина, сдвинув брови.
— Вот видишь… Это тоже козырь обвинителям: мол, Расковалов вредил, оставаясь вне подозрений…
— Но кто же может поверить, что человек так грубо, так неумело себя выгораживает!
— А в последнее время охрана стала сообщать, что Павла видели в тех местах, где потом аварии эти получались. Потом об отце Павла вспомнили, о том, что Петр Павлович в Новокаменске работал.
— Да, это я уже знаю. Знаю даже, что он Клятой шахтой управлял и будто взорвал ее.
— Это еще что! Утверждают, что Расковалов был владельцем Клятой шахты…
— Боже мой!.. Но Павел не знал об этом, не знал?
— Ты это так спрашиваешь, будто веришь, что Петр Расковалов был владельцем, а ведь это главная дичь и есть. Как он мог стать владельцем шахты, откуда он средства мог взять! Зарабатывал он мало. А как это доказать за давностью времени, как выдумки эти опровергнуть? Вот и выходит: сын за отцово наследство цепляется.
Вдруг Валентина всплеснула руками, будто только сейчас поняла, осознала все, что слышала, и ужаснулась.
— О Павле, о Павлуше такое говорят! — вскричала она. — Кто смеет так оскорблять, так унижать! Ты понимаешь, как это оскорбительно, как все это…
— Думаешь, одна ты так возмущаешься! Павла полюбили в тресте и на шахте, Павлу верят, но в этой истории все залпом грохнуло: анонимные письма в партбюро, авария на Короткой гати, последняя поездка Павла в Горнозаводск и пожар. И неизвестно, кто и зачем вызвал его в Горнозаводск. — Максим Максимилианович потоптался возле витрины с камнями, с трудом заставил себя обернуться к Валентине: — Скажи, может быть у Павла есть в Горнозаводске такие знакомые, которые хотели бы его увидеть?.. Во что бы то ни стало увидеть…
Валентина смотрела на него не понимая.
— Ну, ты ведь не маленькая, не девочка… Управляющий думает, что тут замешана какая-нибудь девушка, что она его вызвала, — отрезал Абасин.
— Павел! — воскликнула Валентина. — Ты это о Павле говоришь! Как тебе не стыдно, дядя! Еще и в этом Павла обвиняешь!
— Не обвиняю, а надежды ищу, оправдания Павлу, пойми!
— Ты не понимаешь, что говоришь! — Она схватила дядю за руку, сказала, глядя горящими глазами в его глаза: — Скорее небо рухнет, чем Павел низость сделает, особенно в отношении меня. Ты слышишь? Не было у него таких знакомых и не может быть.
Она выбежала в переднюю, стала натягивать мокрый макинтош. Лицо ее пылало.
— Ну, прости, прости старика. Куда ты, бедняга?
— В Горнозаводск! — ответила она, надевая берет. — Мы здесь болтаем глупости о Павлуше, а он в Горнозаводске больной, одинокий, — говорила она, как в лихорадке. — Сегодня же поеду! Отпрошусь у начальства и поеду. Меня отпустят. Не могут не отпустить! Я должна быть возле него, я не смею оставлять его в такую минуту. Я к Ниночке Колывановой пойду. Она поможет мне, если понадобится…
Ее порыв, ее сострадание к Павлу тронули добросердечного Максима Максимилиановича: он обнял племянницу, поцеловал ее в лоб.
— Поезжай, поезжай, дорогая!.. Ты меня прости… Выйдем из дому вместе. Провожу тебя до нашего конного двора.
Вскоре на улице послышалось дребезжанье больничного фаэтончика, знакомое всем обитателям Новокаменска. В фаэтончике сидела Валентина, неподвижная, измученная своими мыслями.