Глава первая. Плавание корабля «Нева» от острова Кадьяка до залива Ситки
Корабль «Нева» отправляется из гавани Св. Павла. — Прибытие его в залив Ситку. — Неприятельские действия. — Взятие крепости ситкинцев.
Август 15 числа 1804 г. В самый полдень корабль «Нева» был выбуксирован из гавани Св. Павла, а в 3 часа пополудни вступил под паруса. При снятии с якоря ветер дул свежий, с запада. Войдя в пролив между берегами островов Кадьяка и Лесного, мы было заштилили; однако, вскоре потом опять получили легкий северо-западный ветер, при котором вышли в открытое море. Место, которым мы прошли, называется Северным проливом и имеет великое преимущество перед Южным: по нему можно проходить при ветрах с северо-запада до юго-востока, и почти одним курсом, а особенно имея в готовности гребные суда.
Во время плавания нашего до залива Ситки ничего достопримечательного не случилось; ветры большей частью дули с запада, и корабль шёл довольно скоро, чему способствовало также и юго-западное течение, которое действовало непрерывно.
19 августа. В 6 часов утра увидели мы землю на северо-северо-востоке. Но так как горизонт был еще покрыт мраком, то рассмотреть показавшуюся нам землю было невозможно. По наблюдениям, в полдень находились мы под 57° 08 с. ш. и 136° 46 з. д. В это время мыс Эчком отстоял от нас на 25 миль [46 км] к северо-востоку и виден был весьма явственно. Поэтому надлежало заключить, что либо хронометры мои показывали на 15 миль [28 км] более к западу, или упомянутый мыс должен лежать под 136° з. д. Во весь этот день ветер был столь слаб, что корабль «Нева» не мог поравняться с горой Эчком раньше 10 часов вечера. Обстоятельство это тем более для меня было неприятно, что мы не могли подойти к судну, которое видели в южной стороне и считали за корабль "Океин".
20 августа. В продолжение всей следующей ночи стояла тихая погода, а в 9 часов утра подул свежий западный ветер. Пользуясь им и приливом, мы пришли к Крестовской гавани и остановились на 55 саженях [100 м] глубины, грунт — ил. Со вступления нашего в залив Ситку до того времени, как мы стали на якорь, не видно было нигде не только ни одного человека, но даже ни малейшего знака, чтобы в этих местах было какое-либо жилище. Взорам нашим повсюду являлись леса, которыми покрыты все берега. Сколько мне ни случалось встречать необитаемых мест, но они никоим образом не могут сравниться с этими своей дикостью и пустотой. Что же касается до самого залива, то, кроме косы, лежащей к юго-востоку от первого приметного мыса по восточную сторону горы Эчком и средних островков, почти везде можно лавировать и даже нетрудно сыскать яркое место. Судно, виденное нами вчера, остановилось близ берега за вторым мысом от Эчкома. Лишь только бросили мы якорь, пришла к нам небольшая лодка с четырьмя человеками. Сперва приближались они с великою осторожностью, но после, увидев, что я знаками приглашаю их к себе, тотчас пристали к борту. Мне хотелось хотя одного человека заманить на корабль, однакож никто сделать этого не осмелился. Я дал им несколько медных пуговиц в намерении завести с ними знакомство, но они, увидя две большие лодки, вышедшие из-за островов, тотчас нас оставили и удалились к берегу. Обе эти лодки были компанейские байдары; приехавший на них штурман Петров привёз донесение, что принадлежащие Российско-Американской компании суда «Александр» и «Екатерина» стоят здесь уже 10 дней. Они пришли из Якутата и дожидаются Баранова с партией, отправившейся для промысла под прикрытием двух парусных судов «Ермака» и «Ростислава». К моему сожалению, я слышал, что ситкинские жители собрались в одно место и решились всеми силами препятствовать русским возобновить свои поселения. Однакож я надеялся, что это дело обойдётся без всякого кровопролития. Около захода солнца прежняя лодка опять появилась, но только с другими людьми, которые приглашали нас к себе; но я сказал им, чтобы они приезжали в Крестовскую гавань. Гости эти были вооружены огнестрельным оружием и просили меня променять им несколько ружей, давая за каждое по два морских бобра. Лица у них испещрены были красной и чёрной краской; у одного от самого лба до рта сделан чёрный круг наподобие полумаски, борода же и прочие части вымазаны светлой чернетью. Желая быть в совершенной готовности к отражению всякого внезапного нападения, я к ночи приказал половину наших пушек зарядить ядрами, а другую картечью.
22 августа. Ветер не позволял кораблю войти в гавань под парусами, а потому и надлежало нам тянуться к ней на завозах; но так как глубина везде была большая, то мы в этот день могли только достигнуть якорного места, где и бросили якори с носу и с кормы.
25 августа. К нам пришло судно, которое 20-го числа стояло у второго мыса от Эчкома. Это был корабль «Океин». Причина прибытия его в эту страну была та, что его капитан предполагал, будто бы ситкинцы производят с нами большой торг бобрами, которых мы здесь совсем не видали.
26 августа. На другой день пришла к «Океину» лодка, на которой находился молодой человек и два взрослых мальчика.
Я было приглашал их к себе, но напрасно. Один кадьякский житель, недавно бежавший из ситкинского плена, приехал к нам с корабля «Александр» и уведомил меня, что молодой человек, находившийся на упомянутой лодке, должен быть, как ему кажется, сын ситкинского начальника, нашего главного неприятеля. Но так как он и сам не совершенно был в том уверен, то я послал его хорошенько высмотреть, а между тем приготовил вооружённый ял. Лишь только лодка оставила «Океин», немедленно за нею погнались, но тщетно. Трое упомянутых молодых людей гребли с таким проворством, что наш ял никак не мог их догнать: они не только не оробели от погони, но ещё с великою неустрашимостью ответствовали на ружейную стрельбу, производимую по ним с нашего яла.
В самый день моего приезда был я на обоих компанейских судах и нашёл на них большой недостаток. На каждом из них находилось по две шестифунтовых пушки и по два четырёхфунтовых картауна[126], не было, однакож, ни пороха, ни такелажа столько, чтобы они могли исполнить своё предприятие с желаемым успехом. Я удивился, как можно было отправить эти два перевозочных бота (так как судами назвать их нельзя) в столь худом состоянии против народа, который, сделав преступление, употребил все зависящие от него меры для своей защиты и снабдил себя достаточным количеством огнестрельного оружия. И потому, войдя в хозяйственное распоряжение этими судами, я приказал их начальникам требовать от меня всего нужного, а между тем прибавил на каждое из них по две пушки с достаточным количеством снарядов.
31 августа. По 31-е число мы не видели ни одного из жителей, кроме тех, которые находились на упомянутой выше лодке, но сегодня около полудня явилась большая лодка с 12 человеками, из которых каждый был раскрашен и имел голову, убранную пухом. Объехав мыс гавани, они пробирались украдкой около берега. Поутру мы отправили за рыбой две байдары. Боясь, чтобы ситкинцы не овладели ими, я начал стрелять по лодке из пушек, однакож, нельзя было нанести им никакого вреда, потому что они миновали пролив, находящийся против нас, с великой поспешностью. В это время капитан корабля «Океин» ездил на своём баркасе за лесом и на обратном пути был атакован у берега. Я тотчас послал свой баркас в погоню за ситкинцами, но отыскать их было невозможно, так как они успели перетащить лодку через отмель в другую небольшую губу, чего наш баркас был не в состоянии сделать. После этого я отправил то же самое судно вместе с катером для подания помощи рыболовам, если бы ситкинцы вздумали на них напасть. Уже в самые сумерки все наши гребные суда благополучно возвратились. Хотя поутру рыболовы и видели неприятельскую лодку, но та, которая проезжала мимо нас, с ними нигде не встретилась.
Поэтому мы и заключили, что она, испугавшись нашей пушечной стрельбы, решила скорее убраться домой. Впрочем я не знаю, что должно думать о сегодняшней дерзости ситкинцев. Если бы они не имели в виду никаких неприятельских намерений, то могли бы прямо подъехать к нашему кораблю: вместо того, поравнявшись с нами, они сделали несколько ружейных выстрелов и пробили насквозь катер, который мы тогда спускали на воду, равным образом нанесли они небольшой вред и баркасу корабля «Океина», но из людей, на нём находившихся, ни один не убит, не ранен.
8 сентября поутру судно «Океин» ушло в море. Пользуясь ясной погодой, я сделал астрономические наблюдения и нашёл, что долгота этого места была западная 135°18 15", широта же северная 57°08 24". С самого нашего приезда мы здесь ничем более не занимались в ожидании Баранова, как только рыбной ловлей и другими мелкими работами. При минувшем новолунии я заметил прилив и отлив, по которым прикладной час[127] вышел 1 час и 10 минут пополудни. Мы, конечно, могли бы заняться подробным описанием проливов, разделяющих соседний наш архипелаг, но так как, по причине неприятельских действий со стороны ситкинских жителей, разъезжать на гребных судах было бы опасно, то мы и принуждены были проводить своё время в скучной праздности.
19 сентября дул юго-восточный ветер с частыми шквалами и дождём; эта ненастная погода продолжалась с 8-го числа, да и вообще можно сказать, что погода с самого нашего прихода, исключая несколько дней, стояла ветреная и дождливая, а иногда и туманная. В 5 часов пополудни прибыл к нам Баранов на судне «Ермак». Нет нужды описывать, с какой радостью увидели мы его прибытие; довольно сказать только то, что уже более месяца, как мы дожидались его в этом несносном климате и оставались без всякого дела. Признаюсь, я было начал сомневаться, жив ли он. По уведомлению Баранова, ненастная погода стояла почти во всё время его плавания. Он прошёл проливом Креста во все соседние проливы и был в Хуцнове с партией, которая отстала от него третьего дня по причине крепкого ветра, и, следовательно, скоро должна притти к нам. Он прошёл вышеозначенным путём для того, чтобы наказать тех, которые разбили нашу партию во время разорения крепости Архангельской, а также и для промысла бобров, которых, не взирая на многие препятствия, удалось ему набить 1 600. В первом намерении он не имел большого успеха, потому что колюши (Колюшами, или колошами[128], называются все народы вообще, живущие от пролива Креста до Шарлотских островов.), узнав о его прибытии, тотчас разбежались.
20 сентября. На другой день Баранос приехал ко мне и привёз разные колюшские вещи и маски, довольно искусно вырезанные из дерева и раскрашенные разными красками. Личины эти надеваются во время празднеств и представляют головы животных, птиц или каких-либо чудовищ. Все они так толсты, что на большом расстоянии невозможно пробить их пулей. Из привезённых вещей самой важной и особенное внимание заслуживающей была доска (род щита), выкованная или вытянутая из самородной меди, найденной на так называемой Медной реке. Длиной доска эта в 3 фута [91 см], шириной внизу 1 фут 10 дюймов [56 см], а вверху 11 дюймов [28 см]. На внешней поверхности её нарисованы некоторые изображения. Таких досок, по редкости и дороговизне своей, никто, кроме людей богатых, иметь не в состоянии, так как каждая из них стоит от 20 до 30 бобров. Говорят, что при праздничных обрядах носят их перед хозяевами, а иногда бьют по ним, извлекая звуки, вместо музыки. Впрочем вся важность таких досок состоит в самородной меди, потому, что за такую доску, сделанную из нашего металла, не дают более одного бобра..
23 сентября. Не имея никакого известия, где находится разлучившаяся с Барановым партия, мы отправили судно «Ермак» для отыскания её, а между тем занялись приготовлением на берегу удобного для неё места. В 8 часов вечера, к великому нашему удовольствию, показалась передовая часть партии. Она состояла из 60 байдарок и более 20 русских, под начальством Кускова, который, подойдя к «Неве» сделал ружейный залп, а мы пустили две ракеты. Хотя время было светлое, однако, я приказал повесить по одному фонарю на каждую мачту, полагая, что байдарки будут проходить всю ночь.
24 сентября. Поутру на другой день собралось не более половины партии, но берег, длиной сажен в 150 [метров 270], занят был людьми. К восходу солнца небо прочистилось. Но так как множество кадьякцев находилось ещё в отсутствии, то я отправил вооружённый четырьмя фальконетами баркас, приказав ему находиться в заливе и, в случае нужды, защищать их от нападения ситкинцев. Сам же в 9 часов сошёл на берег.
Требуется великий дар красноречия, чтобы надлежащим образом описать картину, представившуюся мне при выходе из шлюпки. Некоторые семейства успели уже построить шалаши, иные же еще начали делать их, и байдарки ежеминутно приставали к берегу во множестве. Казалось, все окружавшие нас места были в сильном движении. Иные люди развешивали свои вещи для сушки, другие варили пищу, третьи разводили огонь, а остальные, утомясь от трудов, старались подкрепить силы своим сном. При выходе моём из шлюпки собралось навстречу нам около пятисот русских американцев[129], между которыми были и тайоны (старшины или начальники). Спустя несколько часов, я собрался возвратиться на корабль, но вдруг с пришедших с моря байдарок дали нам знать, что ситкинцы напали на русских американцев. Вооружённые промышленники тотчас бросились на помощь, а я, с своей стороны, послал десятивесельный катер и ялик под командой лейтенанта Арбузова, так что в полчаса устье гавани покрылось гребными судами. В 5 часов пополудни войско наше воротилось назад, и Арбузов донёс, что он подходил к нашей разорённой Архангельской крепости, но никого из ситкинцев не видел, а слышал только от кадьякских жителей, что неприятели, выехав на одной лодке, схватили нашу байдарку и убили двух гребцов.
25 сентября. Наконец, 25-го числа вся партия, кроме 33 байдарок, собралась в одно место. Если они не присоединились к судну «Ермак», то, верно, попали к неприятелю. Удивительно, что ситкинцы не захватили, по крайней мере, четвёртой части партии, так как она вчерашнего числа была так рассеяна, что более трёх байдарок вместе нигде не было видно. Наши американцы были столь смелы, что ночью по одиночке подъезжали к неприятельским жилищам. Поутру я был опять на берегу; войско наше уже расположилось в губе и каждое семейства выстроило для себя шалаш. Шалаши эти составляются самым простым образом. Сперва кладётся байдарка на ребро, перед которой, отступя на 4–5 футов [1,2–1,5 м], вколачиваются два шеста с поперечной жердью, с которой на байдарку кладутся вёсла, прикрепляемые с обоих концов. Последние обыкновенно прикрываются тюленьими кожами, а пол устилается травой и потом рогожами. Перед каждым таким жилищем разводится огонь, на котором, особенно поутру, непрестанно что-нибудь варят или жарят.
Партия Баранова была составлена из жителей кадьякских, аляскинских, кенайских и чугатских[130]. При отправлении из Якутата в ней было 400 байдарок и около 900 человек, но ныне первых считается не более 350, а последних 800. Такие потери в людях приписывают простудным болезням, от которых несколько человек умерло, а другие для излечения отправлены назад в Якутат. При партии находится 38 тайонов, или старшин, которые управляют своими подчинёнными и во всём сносятся с русскими, промышленниками. Обыкновенное вооружение партии составляют длинные копья, стрелы и другие орудия, приготовляемые для промысла морских зверей, а иногда употребляемые и для защиты. Но на этот раз выдано было ей множество ружей. Однако же и это наших неприятелей ситкинцев, повидимому, весьма мало устрашает.
27 сентября. Сегодня, как и вчера, корабль наполнен нашими американцами. Я нарочно приказал пускать всех, чем они крайне были довольны. Им никогда не случалось видеть такого корабля, и потому дивились ему чрезвычайно. Наши пушки, ядра и прочие снаряды приводили их в изумление. Тайонов потчевал я водкой в каюте. Они, конечно, уехали с теми мыслями, что на корабле моём собраны самые лучшие сокровища, так как стулья, столы и моя койка превышали их воображение. После обеда чугачи забавляли нас на берегу своей пляской. Они были наряжены в самые лучшие уборы, какие только у них находятся: иные были в фуфайке без нижнего платья, а другие в плащах и в парках (род сарафана с рукавами). У всех же вообще головы были убраны перьями и пухом. Они пели песни, приближаясь к нам, и каждый из них держал весло, кроме самого тайона, который, имея на себе красный суконный плащ и круглую шляпу, выступал важно, несколько в стороне от своего войска. Вся партия, подойдя к нам, стала в кружок. Сперва запели они протяжно, а потом песня становилась мало-помалу веселее. Пение своё сопровождали они телодвижениями, которые под конец превращались в иступленные. Танцовщики были в то же время и музыкантами, а музыка состояла из их голосов и старого жестяного изломанного котла, который служил им вместо литавров. По окончании этого увеселения, я роздал каждому по нескольку листов табаку и возвратился на корабль. К вечеру явилось судно «Ермак», и вместе с ним пришли те самые байдарки, которые почитали мы погибшими. Таким образом, собрались все суда, кроме одного «Ростислава», отставшего от Баранова при самом выходе из Хуцновского пролива. Не теряя времени, мы положили учинить нападение на неприятеля и принудить его к удовлетворению наших требований, состоявших в том, чтобы не препятствовали восстановлению нашего поселения в их стране для производства охоты.
28 сентября на самом рассвете наши суда начали собираться в поход к ситкинскому селению. Вся партия двинулась из Крестовской гавани в одиннадцать часов до полудня. При самом выходе было безветрие, и потому парусные суда надлежало буксировать. В 10 часов ночи прибыли к месту своего назначения. Всю ночь слышны были голоса ситкинских жителей. По их частому уханию мы заключили, что происходит у них шаманство (род колдовства), вероятно, по случаю нашего прибытия.
29 сентября. На другой день погода была прекрасная. В 10 часов утра подошли мы к старому селению ситкинцев, которое они оставили. Один ситкинский тайон, явясь к нам на мыс, объявил, что жители желают мира и возникшее несогласие хотят прекратить без пролития крови. Мы ничего более не желали, как только миролюбивого окончания распри и приглашали тайона к себе на корабль для дальнейших переговоров. Но он не согласился, из чего и надлежало заключить, что ситкинцы не имеют ни малой наклонности к миру, а желают только выиграть время. Баранов, сойдя на берег с некоторым числом вооружённых людей, поднял флаг на довольно высокой горе посреди оставленного селения: в то же самое время партовщики (так называют русских людей, составляющих партии), покрыли весь скат горы своими байдарками, а сами расположились в домах ситкинцев. В крепость поставили мы шесть пушек, из которых четыре были медными, а две чугунные. Крепость и по самому своему местоположению могла почитаться непреодолимой. Баранов, еще при первом своём поселении, намерен был занять это место. Но так как ситкинцы обошлись с ним тогда весьма дружелюбно, то он, не желая показать им, что покушается притеснить их, довольствовался только тем местом, на которое за два года перед этим ситкинцы напали и до 30 поселенцев предали смерти.
До высадки на берег мы сделали с судов залп по кустарнику, чтобы узнать, не засел ли в нём неприятель, а между тем лейтенант Арбузов, разъезжая на баркасе, обозревал берега. В полдень я прибыл в крепость, которая и названа была Новоархангельской, при нескольких выстрелах из всех орудий.
Вскоре после этого показалась вдали большая лодка, которую я приказал баркасу атаковать. Он встретился с ней у последнего острова. После довольно продолжительной перепалки из ружей и фальконетов, которыми баркас был вооружён, одно ядро попало в находившийся на неприятельской лодке порох, за которым ездила она в Хуцнов. На ней был также главный ситкинский тайон Котлеан, но, приметив наши суда, заблаговременно сошёл на берег и лесом пробрался в крепость. Если бы он попался в наши руки, то эта война кончилась бы скорым миром и без всякого кровопролития. Баркас привёз шесть пленных, из которых четверо были опасно ранены. Удивительно, каким образом могли они столь долго обороняться и в то же самое время заниматься греблей. У некоторых пленных было по пяти ран в ляжках от ружейных пуль. К вечеру явился к нам от ситкинцев посланник. С ним были ещё три человека, которые, однако, заблагорассудили воротиться назад. Он объявил, что соотечественники его желают заключить мир с русскими и ожидают нашего на то согласия. Ему приказано было сказать через переводчика, что поскольку ситкинцы разорили нашу крепость и перебили многих невинных людей без всякой причины, то мы пришли наказать их. Если же они раскаиваются в своём преступлении и желают искренно мира, то прислали бы немедленно в крепость своих тайонов, которым объявлены будут условия, подтвердив им, что мы, при всём справедливом нашем гневе, готовы снизойти на их просьбу, и дело кончить без пролития крови. С этим ответом посланник отправился в своё селение.
30 сентября. На следующий день тот же самый человек, по требованию нашему, приехал к нам на лодке, однако же, без тайонов, но только с одним аманатом[131]. Приближаясь к крепости, они что-то пели весьма протяжно, а как только лодка подошла к берегу, то аманат бросился в воду плашмя спиною. Мы тотчас послали людей для приёма, которые подняв аманата, привели его в крепость. Баранов подарил ему тарбоганью парку, ситкинцы же послали нам в подарок бобра. В это время как на нашей, так и на неприятельской крепости развевался белый флаг. Невзирая на это, посланник должен был воротиться назад без всякого успеха, так как мы без тайонов не хотели входить ни в какие мирные переговоры. Около полудня показалось до тридцати вооружённых человек, которые, подойдя к крепости на ружейный выстрел, стали в строй и начали переговоры. Баранов велел сказать им, что он совершённое ими злодеяние предаст забвению, если они согласятся дать ему двух надёжных аманатов и возвратят всех кадьякских жителей, находящихся у них в плену. Присланные не приняли нашего предложения, а давали другого аманата на место того, который был уже в нашей крепости. Таким образом, продолжавшиеся около часа переговоры кончились без желаемого успеха. Видя, что неприятели стараются продлить время, мы решительно дали им знать, что при первом случае не замедлим с вооружёнными судами явиться у их укрепления. Оно лежало в одной губе, верстах в полутора от нашей крепости. Получив этот ответ, весь строй пришёл в движение, прокричал три раза ууу! (крик этот означает, по сообщению переводчиков, конец делу) и тотчас воротились домой.
1 октября поутру мы начали тянуться на завозах к неприятельскому укреплению, куда и пришли около полудня. Тотчас по прибытии нашем ситкинцы подняли белый флаг; мы отвечали им тем же и ожидали переговоров с час. Не видя, однако, ни малейшего к тому знака, мы решились попугать неприятеля небольшой стрельбой. А между тем я послал баркас с несколькими матросами к берегу и ял с четырёхфунтовым медным картауном, под начальством лейтенанта Арбузова с тем, чтобы он старался истребить неприятельские лодки и сжечь амбар, стоявший недалеко от них, если будет удобный к тому случай. Арбузов, высадив свои войска на берег и взяв с собою одну пушку, начал приближаться к неприятельской крепости. Вслед за ним отправился и Баранов с двумя пушками, к которым вскоре потом подвезены были ещё две пушки, так что около пятого часа пополудни мы уже имели на берегу довольно хорошую артиллерию и до 150 ружей. Войско наше, несмотря на непрестанный огонь с неприятельской крепости, смело к ней приближалось. G наступлением ночи положено было сделать приступ. Арбузову надлежало действовать своими пушками против одних ворот, а Повалишину против других. Артиллерия перетащена была через речку. Осаждавшие, не теряя ни мало времени и закричав ура, бросились на крепость. Но неприятель, уже давно приготовившийся к сильной обороне, открыл ужасный огонь. Пушки наши действовали также весьма успешно, и крепость была бы непременно взята, если бы кадьякцы и некоторые русские промышленники, употреблённые для перевозки артиллерийских орудий, не разбежались. Неприятель, пользуясь этим случаем, усилил свою стрельбу по нашим матросам и в короткое время переранил всех и одного из них убил. Арбузов и Повалишин, видя, что нападение было неудачно, решились отступить. В это время убит был другой матрос, которого ситкинцы подняли на копья. Приметив, что неприятель делает вылазку в намерении преследовать отступавших, я приказал стрелять с судов, чтобы удержать стремление ситкинцев и прикрыть отступление. Арбузов, посадив всех своих людей на гребные суда и взяв с собою артиллерию, возвратился к нам вечером. По его словам, если бы все поступали с такою же храбростью, какую показали матросы, то крепость не могла бы долго держаться: пушки были уже у самых ворот, и несколько выстрелов решили бы победу в нашу пользу. Но трусость кадьякцев всё испортила. Баранов, Повалишин и все матросы, находившиеся в этом деле, были ранены. Один матрос на другой день умер.
2 октября. Поутру неприятель, ободрённый успехом, производил пушечную стрельбу по нашим судам, но не причинил ни малейшего вреда. Баранов, уведомив меня, что за болезнью на корабле быть не может, просил принять меры, какие только сочту я нужными, к окончанию начатого дела. Я приказал с судов, при всяком удобном случае, тревожить неприятеля пушечной стрельбой, не делая никакой высадки на берег. Такое распоряжение имело желаемый успех. Неприятель принуждён был просить мира. Я принял его предложение с тем, однако, чтобы к нам были присланы аманаты и возвращены все кадьякские пленные. Присланный сперва старался отделаться от моих требований своим красноречием, но потом, услышав, что мы без того не отойдём от крепости, прислал к нам своего внука в аманаты, дав честное слово, что всё прочее на другой день будет исполнено. Подозревая, нет ли какого умысла в столь неожиданной перемене, я через переводчика приказал, чтобы ни один человек не выходил из крепости, и ни одна лодка не выезжала бы до тех пор, пока мир не будет заключён совершенно. Между тем, зная по многим опытам вероломство ситкинцев, мы приготовились к новому нападению. Я обласкал находядящегося у нас аманата, от которого узнал, много ли у них тайонов, пороха, ружей и пушек, какое количество провианта и где живут женщины.
3 октября. К рассвету ситкинцы выставили на крепости белый флаг и начали присылать аманатов, но с таким промедлением, что до самого вечера я получил их не более девяти. Между тем мы принуждены были неоднократно стрелять по крепости, потому что множество людей выходило из неё на берег, чтобы подбирать наши пушечные ядра. Однако при всём том еще можно было ожидать мира, так как самые ближние родственники тайонов находились уже у нас.
4 октября. Поутру ситкинцы прислали к нам мужчину и двух кадьякскнх женщин, от которых мы узнали, что ещё есть несколько тайонов, которые нам не доброжелательствуют, поэтому мы потребовали аманатов и от них. Баранов, приехав ко мне после полудня, положил твёрдое намерение требовать сдачи крепости, без чего никакого мира заключать было невозможно. Требование это сделано было вечером, чтобы неприятели имели довольно времени одуматься. Между тем, я приказал своим судам подвинуться к берегу. С самого прибытия судов в это место наши партовщики разъезжали по островам. Вчера кадьякцам удалось отыскать юколы (вяленая рыба, которая запасается для зимнего времени) столь великое множество, что ими нагрузили 150 байдарок.
5 октября. Поутру привезен был к нам один аманат с кадьякской девушкой. Она уведомила, что наши неприятели, не надеясь на собственные свои силы, послали к хуцновским жителям, своим родственникам, просить у них помощи. Известие это заставило послать к ситкинцам переводчика с требованием, чтобы они немедленно оставили крепость, если не желают себе совершенной погибели. Весь день проведён был в переговорах; наконец, сам главный тайон просил у нас позволения переночевать в крепости, дав честное слово, что вместе с рассветом все жители оставят её.
6 октября. Поутру, подняв белый флаг на корабле, мы спрашивали, готовы ли ситкинцы выехать из крепости, но получили в ответ, что они ожидают прибылой воды. Около полудня начался прилив, но неприятели не показывали ни малейшего вида к исполнению своего обещания. Переводчику приказано было опять кричать в крепость, но, не получив никакого ответа, я принуждён был стрелять. В этот день взяты нами две лодки. Не видя никакого успеха в переговорах, я советовал Баранову приказать делать плоты, на которых можно было бы при полной воде подвезти пушки под самую стену. Вечером приехал ко мне тот самый, который перевёз к нам всех аманатов. Он просил возвратить ему перехваченную нами лодку, уверяя, что в то самое время, как он собирался ехать, унесло её водой. Отказав в просьбе, я советовал ему уговорить своих земляков выйти из крепости как можно скорее. Дав обещание исполнить это, он сказал, что если соотечественники его согласятся на наше требование, то ночью прокричат трижды ууу! И в самом деле, в 8-м часу вечера услышали мы гул, на который и сами прокричали три раза ура! После этого ситкинцы, пропев песню, дали нам знать, что они только теперь считают себя в совершенной безопасности.
7 октября. На следующий день поутру, не видя никакого движения, я заключил, что ситкинцы занимаются приготовлением к выезду из крепости. Спустя несколько времени, заметив, что повсюду насело великое множество ворон, я послал переводчика на берег. Он скоро возвратился с известием, что в крепости, кроме двух старух и мальчика, не было уже ни одного человека. Опасаясь, чтобы при их выезде на лодках мы не произвели по ним пушечной стрельбы, они решились бросить всё и бежать лесом, оставя нам до двадцати лодок, из которых многие были ещё новые. Таким образом, за совершённое ими злодеяние они самих себя наказали жесточайшим образом.
8-го числа судьба ситкинакого укрепления решилась. Сойдя на берег, я увидел самое варварское зрелище, которое могло бы даже и жесточайшее сердце привести в содрогание. Полагая, что по голосу младенцев и собак мы можем отыскать их в лесу, ситкинцы предали их всех смерти.
Ситкинская крепость представляла неправильный треугольник, большая сторона которого простиралась к морю на 35 сажен [65 м]. Она состояла из толстых брёвен наподобие палисада, внизу были положены мачтовые деревья внутри в два, а снаружи в три ряда, между которыми стояли толстые брёвна длиной около 10 футов [3 м], наклонённые на внешнюю сторону. Вверху они связывались другими также толстыми брёвнами, а внизу поддерживались подпорками. К морю выходили одни ворота и две амбразуры, а к лесу — двое ворот. Среди этой обширной ограды найдено четырнадцать барабор (домов), весьма тесно построенных. Палисад был так толст, что немногие из наших пушечных ядер его пробивали; а потому побег ситкинцев надо приписывать имевшемуся у них недостатку в порохе и пулях. В крепости мы нашли около 100 наших пушечных ядер; я приказал отвезти их на корабль. Кроме этого, нам достались две оставленные неприятелем небольшие пушки. В бараборах отыскано некоторое количество вяленой рыбы, солёной икры и другой провизии, также множество пустых сундуков и посуды. Все обстоятельства заставляли нас заключить, что в крепости находилось не менее 800 человек мужского пола.
9 октября. Кончив своё предприятие против ситкинцев, 9-го числа мы возвратились к Новоархантельокой крепости.
15 октября. С 10-го числа погода продолжалась дождливая и была великим препятствием в нашей работе, которая состояла в разных постройках. Что же касается до ситкинцев, то мы уже никакого о них известия не имели, несмотря на то, что каждый день до ста из наших рыбаков разъезжали по разным проливам. Мы здесь с некоторого времени не могли достать никакой речной рыбы, а попадались одни только палтусы[132], которые весом были иногда до 8 пудов [128 кг]. Они ловятся здесь по ноябрь, а с этого времени по март уходят на большую глубину. Поэтому на зиму надо заблаговременно запасаться съестными припасами.
21 октября. На прошедшей неделе наши стрелки убили пять сивучей[133]. Большой сивуч весил до 70 пудов [1 120 кг], прочие же от 40 до 60 пудов [от 640 до 960 кг]. Мясо этих животных походит на говяжье и может служить хорошей пищей, почки же и язык весьма вкусны. В этот день байдарка ездила на реку за рыбой неподалёку от нашей старой крепости; один из находившихся в ней гребцов застрелен из лесу. Это обстоятельство заставило нас думать, что ситкинцы не хотят жить с нами в мире.
23 октября. Сегодня приехал на корабль «Нева» старик, привозивший к нам ситкинских аманатов. Ныне же он ябился в виде посланника от хуцновского народа с уверением, что они желают жить с русскими дружески. В подарок он привёз нам двух бобров. Баранов и я, со своей стороны, отдарили его разными вещами с полным уверением в желании нашем сохранять доброе согласие с своими соседями. После этого посланник требовал от нас позволения, чтобы хуцновские жители взяли ситкинцев в своё владение, утверждая, что последние не заслуживают доверия. На столь странную просьбу Баранов отвечал, что он в домашние их обстоятельства мешаться не намерен, а желает иметь дружбу со всеми. Потом велел переводчику рассказать о случившемся третьего дня убийстве. Старик, выслушав это, усугубил свою просьбу, чтобы соотечественникам его позволено было овладеть ситкинцами. После этого рассказал он следующее о происхождении ситкинцев: "В губе, неподалёку от старой нашей крепости, жили два малолетних брата, но неизвестно, откуда они взялись. Они не имели ни в чём недостатка. Однажды, ходя по морскому берегу, меньший из них по имени Чаш, нашёл растение, похожее на огурец с колючками, и съел его. Старший, увидев это, говорил своему брату, что съеденный им плод для них запрещён, и после такого преступления должно им будет искать себе пропитание трудом, прежнее же во всём довольствие, которым они пользовались, исчезнет. После этого предались они печали; спустя несколько времени появились стахинцы[134] из пролива позади острова Адмиралтейства и хотели взять в плен обоих братьев. Но они, рассказав о своём сиротстве, малолетстве и бедности, упросили пришельцев не только не лишать их свободы, но ещё снабдить жёнами и наставлением как жить в свете. Желание их было исполнено; они имели многих детей, и положили начало ситкинскому народу".
2 ноября. С третьего дня погода начала меняться. Окружавшие нас горы покрылись снегом, и холод по утрам сделался довольно ощутимым. Поутру, по обеим сторонам корабля, прошло несметное множество касаток. Это показалось нам странным, так как они обыкновенно приходят к здешним берегам весной для ловли сельдей. После перехода нашего к крепости Новоархангельской жаловаться на погоду мы не имели причины. Мы заметили, что прикладной час здесь составляет 11 минут пополудни.
В прошедшую неделю по ночам нередко было заметно северное сияние и такой холод, что термометр не поднимался выше нуля.