Убегая от Голубого берега, наши караванщики не потеряли ни одного животного. Но это возвращение походило на скачку с препятствиями. Все население кишлака выбежало смотреть.
— Дувана! — кричали они. — Сумасшедшие! Вас аллах наказал! Покайтесь!
— Сами вы Дувана! — огрызался Асан, сверкая глазами из-под нависших бровей. — Не даром и название кишлака такое. Вы и есть большие сумасшедшие.
Перепуганный Шамши молчал.
Больше всех кричали и лезли в драку с Азимом и Асаном наши пьяные караванщики, благословляя аллаха, что он наказал неверного Карабека, Сабиру и начальника.
Караванщики хотели сейчас же увести своих лошадей, но Асан взвел курки и клялся, что застрелит первого, кто тронет лошадь с зерном.
— Доедем до чайханы, сгрузим зерно, — говорил он, — и берите лошадей.
Зная Асана, толпа грозила ножами, но каравана не трогала.
Проезжая мимо председателя сельсовета, Азим потребован, чтобы ему помогли. Но председателя самого окружила толпа. Барон и Туюгуи требовали, чтобы Саид был арестован. Они теперь обнаглели, полагая, что я и Карабек погибли.
— Начальник делал преступления! — кричали они. — Саид ему помогал.
Чайханщик демонстративно не захотел пускать к себе Азима и Асана с караваном. Асан вынужден был искать другое помещение, но все отказывали. Зерно сгрузили прямо у дома председателя.
Караванщики, подав заявление о выходе из ТОЗа, забрали своих лошадей. Вскоре вновь пришли требовать уплаты за перевозку груза посевным зерном. Барон и Туюгун их поддерживали.
— Первого, кто возьмет хоть кило, — закричал Асан разозлившись, — застрелю, как собаку!
— Чего ты, дурак! — кричал из-за глиняного забора Барон. — Все равно начальник и Карабек подохли; что тебе: зерна жалко? Скажем, что камни унесли.
— Это — колхозное зерно! — закричал Асан. — Ты должен понимать, иди сюда, я поговорю с тобой как следует. Ты продался домулле.
— Домулла — святой, он сегодня снятое дело сделает! — закричал Барон. — А я мусульманин, я честный мусульманин, и ты получишь зерно, если ты сделаешь так, как я тебе говорю.
— Будь проклята твоя борода! — ответил Асан. — Ты торгуешь племянницей. Ты хотел отравить моего доса — Садыка. Я доберусь до тебя.
— Я мусульманин! — закричал Барон. — Я честный мусульманин, а Садык — кашгар, он браминам верит, я мусульманин. Я правоверный.
Домулла был доволен. Все шло так, как он распорядился. Часть зерна была перемолота, и из муки испекли лепешки, причем дервиши внимательно следили, чтобы никто не съел ни кусочка, а то еще откроется до освящения, что зерно не ядовитое.
Лепешки, завязанные в платки, лежали кучами здесь же, в мечети. Все было приготовлено для чуда.
Официально также все было готово. Были составлены в сельсовете акты о гибели первого каравана ишаков, о гибели начальника и Карабека. Председатель отказывался их подписывать. Барон заставлял его. И тут Шамши вдруг выступил очевидцем нашей гибели. С чувством он рассказывал, как я упал, как мне оторвало голову и даже как он хотел меня спасти. Под конец он заплакал…
Все это было настолько удачно, что домулла решил вывести чудо из рамок, предназначенных только для посвященных, и широко оповестить верующих мусульман.
Из чуда домулла думал извлечь несколько выгод: во-первых, он поднимет религиозное настроение в кишлаках, значительно упавшее в последнее время, во-вторых, докажет, что надо много жертвовать аллаху, переходя Голубой берег, и нельзя быть в пожертвованиях скупым: вот, неверные не хотели дать полмешка зерна и погибли. В том, что мы не вернемся, он, очевидно, тоже не сомневался. Торжествуя победу, он вызвал председателя сельсовета как неверующего убедиться в чуде. Настроение было такое, что Асана и Саида почти силой тоже привели к мечети.
Время шло уже к вечеру. Косые тени тополей уползали, все дальше извиваясь по земле, прокладывая темные дорожки.
Повеяло прохладой. Высоко на минарете кричал муэдзин.
Тысячная толпа стояла на коленях; как по команде, люди склоняли головы, касались лбами земли.
Асан, сидя на корточках в передних рядах, ощущал робость. Что-то похожее на страх закрадывалось в его сердце. Кто знал этих людей? Не разорвут ли его, если он выступит? Брови Асана подымались и опускались — так ставнями закрывают светящиеся окна, — может быть, сомнения закрались в его голову?..
— Аллах, аллах! — закричали дервиши. — Домулла, дай чудо! Дай чудо! — И когда этот гул и грохот разрослись до громоподобного рева, из мечети, что у мазара, вышел домулла.
— Аллах, — оказал он, — посылает вам, правоверные, свое благословение. Аллах подал знамение и сделает чудо. И сыны Магомета задохнутся от радости, и семь небес счастья раскроются над вами… Аллах очистит хлеб от яда, ядовитый хлеб. Вы своими глазами увидите, правоверные, что хлеб сейчас ядовит…
Из передних рядов толпы подвели собаку. Худая и тощая, с шерстью, торчащей клочьями, собака была перепугана, хвост поджала и согнулась дугой.
Вынесли связки платков с лепешками.
— Смотрите, правоверные, смотрите! —: кричали дервиши.
Один из них, помощник домуллы, крикнул: «Ба, ба, ба!» — собака жадно подняла морду и посмотрела нa него.
Домулла приказал подать платок с лепешками.
Двое дервишей бросились к нему с платками.
— Черный, черный, — шепнул Барон сзади, как услышал Саид.
Домулла взял первую, лежавшую сверху лепешку не из красного платка, а из черного и бросил собаке. Та на лету поймала лепешку и, давясь кусками, моментально проглотила. Все внимательно смотрели на нее: она вновь подняла уши, ожидая второго. Но ей не давали.
— Сейчас подохнет, — сказал домулла.
Собака склонила голову направо, налево и вильнула хвостом, тявкнула, прося еще. Этот лай разнесся кругом, резко нарушая мертвую тишину, домулла оглянулся.
Собака, до сих пор напряженно смотревшая на домуллу, вдруг обернула голову и ткнула носом в бок, как бы отгоняя муху, причинившую боль, и не успела выпрямить голову, чтобы просительно тявкнуть, как снова ткнула носом в живот, взвизгнула и закружилась, падая и снова вскакивая.
Лица толпы как бы окаменели, все застыли, следя за судорогами подыхавшей собаки, и сразу вздох облегчения вырвался у всех. Толпа тяжело дышала, после того как простояла минуты полторы, затаив дыхание, сама того не замечая.
И вновь тишина. Жуткая тишина, и в этой тишине слышится только хрипловатый бас домуллы, призывающего благословение божие…
— Совершается, совершается, — шептали дервиши.
Толпа завыла.
Домулла поднял руку и в наступившей вновь тишине сказал:
— Сейчас мы будем раздавать освященный хлеб. Кто хочет?
Толпа ринулась вперед. Ее сдерживали дервиши.
— Лепешка стоит одного маленького барана или трех пудов зерна.
— Тихо, тихо! — кричали дервиши.
— Дай, дай! — вопила толпа.
Саид колебался только секунду, но эта секунда показалась ему вечностью. Он вбежал по ступенькам и стал рядом с домуллой.
— Дехкане! — закричал он, хватая лепешку. — Хлеб ядовитый, не ешьте!
Толпа взвыла и с руганью бросилась на него сквозь цепь дервишей.
— Вот, — закричал Саид, — клянусь! — Саид схватил лепешку, начал ломать ее, говоря — Пусть не есть мне хлеба всю жизнь, пусть умру от голода…
Толпа замерла: это была страшная клятва. Толпа на секунду заколебалась.
— Не верьте! — закричал домулла. — Было ядовитое, сейчас — не ядовитое. Совсем не ядовитое.
Толпа взвыла.
— Лепешки ядовитые, лепешки ядовитые! — твердил Саид.
Толпа гудела.
— Зерно ядовитое? — спросил домулла Асана.
— Мы везли протравленное… — ответил тот.
— Поклянешься на коране?
— Поклянусь, — ответил Асан.
Домулла прекрасно знал, что лепешки испекли из зерна, которое вез Джолдывай, за чистоту которого тот ручался, клялся в этом на коране дома, у домуллы. Поэтому домулла был спокоен. Он хотел получше использовать провал Асана и Саида и злорадствовал.
— А ты, Асан, поклянешься, что хлеб сейчас, после освящения, ядовитый? — спросил домулла ехидно.
Асан заколебался. Какие у него были доказательства— слова какого-то неверного? Правда, он верил начальнику, но клясться на коране — это было слишком серьезно. Вся толпа ждала. Нарастал гул.
— Поклянусь! — вдруг закричал Саид, и снова наступила мертвая тишина в фиолетовых сумерках.
— Поклянусь! — заявил и Асан.
Толпа разбилась на два лагеря. Большая часть кричала, что домулла прав, меньшая— что Асан и Саид поклялись.
Домулла потребовал, чтобы снова принесли платок с лепешками. Он взял сверху одну. Толпа замерла.
— Я съем, — сказал он, — и если я не умру, вы поверите?
— Поверим! — заревела толпа и снова замолкла.
И казалось, что все верили, что чудо совершится. Домулла поднял руку, и настала вновь тишина.
Так во время мертвой зыби море плещет у берега маленькими веселыми волнами, и вдруг из моря вырывается внезапно откуда-то из середины черный вал и с шумом выбрасывается далеко на берег, гремя камешками, и снова прячется в море. На берегу остаются сорванные водоросли с корнями, трепещущими рыбками, медузы, еще прохладные и дрожащие, крабы, которые испуганно карабкаются в море…
И в наступившем тихом рокоте домулла сказал:
— Аллах внял мольбам. Оминь облога ак~ бар. Аллах устранил яд. Хлеб можно есть, — и, вынув из того же платка лепешку, начал есть.
Вся толпа жадно смотрела в рот домуллы. Но пристальнее всех смотрел Саид.
«Подохнет», — думал он.
Кушая лепешку, домулла говорил о том, что забыли аллаха, что надо верить, что надо подавать…
Вся толпа машинально, сама того не замечая, повторяла за ним жевательные движения. Только Саид стиснул челюсти, и желваки мускулов перекатывались у него по щекам.
Но прошло вдвое больше времени, чем надо было, чтобы собака подохла, а домулла и не думал умирать. Саид удивился, но не знал главнейшего, что домулла, страдая желудком, ел только белые лепешки из чистой муки-сеянки, которую ему на золото покупали в Таджикзолоте, в Гарте. И что он сейчас не ел лепешки из муки перемолотого и отравленного зерна.
— Вы видите, — сказал домулла, — я жив.
Пораженные, Асан и Саид молчали. Они ясно видели, что съеденная лепешка не действует на домуллу. Ведь домулла жив и ругает их паршивыми собаками.
Среди бури криков дервиши быстро раздавали лепешки, записывая фамилии. В первую очередь самые большие лепешки получили наиболее верующие богачи, лепешки поменьше получили простые люди, и маленькие кусочки стоимостью в двадцать фунтов зерна получили бедняки.
Вдруг Саид, прыгнув вперед, поднял кусочки белой лепешки с пола, которая упала из рук домуллы во время еды, и старался перекричать шум и рев толпы..
Саид, показывая домулле кусочек лепешки, сказал:
— А ведь она белая, другие лепешки серые.
— Не веришь? — закричал домулла.
— Нет… — нерешительно ответил Саид.
Мулла схватил новую лепешку, начал ее есть, запивая чаем, который разносили дервиши. Ведь он-то наверное знал, что освящен неотравленный хлеб.
В углу крыльца, сидя на корточках кружком, весело перебивая друг друга, ели лепешки Джолдывай, Барон и Туюгун.
— Оминь облога акбар. Оминь облога акбар… — неслось отовсюду.
Тем временем мы слышали издалека крики, рев, секунды тишины, вновь крики, почти бегом подбежали к кишлаку и здесь только перевели дух.
Первым, кого мы увидели, тихонько пробираясь в кустах, был Барон. Он сидел на корточках и, схватившись за живот, тихо стонал.
Карабек даже засмеялся от радости, но я понял весь трагизм положения и бросился к мечети с заднего хода. За мной бежали Карабек и Джалиль.
Многие уже начали чувствовать отравление. Тем более, что все с утра постились и целый день ничего не ели. Так распорядился домулла, желая придать зрелищу больше торжественности.
К тому моменту, когда я вбежал на крыльцо мечети через задний ход, уже многие почувствовали боли, но находили силы скрывать их от присутствующих.
— Не ешьте! — закричал я, вбегая на крыльцо.
— Не ешьте! — кричали Саид по-таджикски, а Карабек по-киргизски.
И вдруг наступила тишина. Я не знаю, с чем сравнить потрясающее впечатление от нашего появления: в таких случаях обычно сравнивают с впечатлением от внезапно разорвавшейся бомбы или с появлением привидения. Было так тихо, что слышался звон в ушах. Нас считали мертвыми, и вдруг мы воскресли. Домулла зажмурился и махал руками, как бы отгоняя мух. И в наступившей тишине раздался его тихий, но отчетливый стон сквозь зубы. Он напомнил мне горниста, играющего вечернюю зорю.
Фиолетовые тени потемнели и полезли по горам, но верхушка пика Ленина еще сверкала багряными зарницами.
— Дехкане, заседание продолжается! — сказал Карабек в наступившей тишине. — Лепешки ядовиты, и вас просто отравили!
— Это джины, это джины, злые духи, не слушайте их! — кричали дервиши, снуя в толпе и окружая нас плотным кольцом.
Ho в руках у нас было оружие, и они боялись сразу нападать. Как и всегда, они хотели натравить толпу, а сами остаться позади.
Однако настроение толпы менялось. Люди слушали не столько нас, сколько то, что происходило сейчас у них в желудках. Начались стоны.
— Бей их, бей дервишей и муллу! — вдруг неожиданно закричал Карабек, и толпа бросилась на дервишей.
Они этого не ожидали. Толпа, которая еще десять минут назад была послушной, взбунтовалась.
— Что ты сказал, ты с ума сошел! — закричал я. — Ведь мы не уговаривались, чтобы ты так агитировал!
Тем временем дервиши поняли смертельную опасность. Толпа сейчас бросится на них: так дрессированный медведь вдруг бросается на своего хозяина. Дервиши обратились в бегство. Некоторых дехкане успели поймать и избивали камнями. Тут выскочил вперед председатель сельсовета. Он приказал арестовать муллу и дервишей, но не избивать их.
— Мы их судить будем! — говорил он.
Его приказания беспрекословно исполнялись. Перелом произошел коренной.
Вдруг несколько старцев, пробившись к нам, бросилось на колени.
— Пусть советская власть спасет нас от яда, мы не хотим умирать! — они протягивали руки.
Об этом надо было сейчас же думать.
— Что делать? — опросил Карабек. — Много бедняков лепешки ели, их спасать надо!
— Очень просто, — сказал я, — пусть сейчас же сюда принесут свежее молоко, я туда налью лекарство, и они выпьют!
Яд, которым протравливалось зерно, не настолько силен, чтобы сразу отравить человека, но смертные случаи, конечно, будут, если не принять мер.
Барон, катаясь но траве, был за мечетью. С винтовкой в руках Саид разыскивал Джолдывая.
— Молоко несите, молоко несите! — кричали кругом.
Всадники поскакали по кишлаку. Весь кишлак поднялся на ноги. Кричали жены, и визжали дети. Несли в деревянных чашках молоко и сливали его в деревянную бочку. Все толпились кругом. Тут я вдруг заметил отсутствие Джалиля Гоша. Он исчез.
Зажгли несколько больших костров, и они осветили всю площадь перед мечетью. Стоны неслись со всех сторон. Это напоминало мне поле битвы.
Стало очень тесно. Все боялись отойти в сторону от бочки с молоком, рвали друг другу халаты. Глядя на это трагическое и смешное зрелище, дехкане, не принимавшие участие в «трапезе», смеялись и издевались над теми, кто засовывал два пальца в рот.
— Захотели милости аллаха? Зачем же вы выбрасываете ее вон?
Председателю принесли список дехкан, получивших лепешки в обмен на овец и зерно. Это был большой список. По нему мы решили выдавать и молоко.
Я зачерпнул первую пиалу молока.
— Мне, мне! — закричал домулла.
— Нет, — сказал Саид, — пусть аллах тебя спасет!
— Правильно! — закричали все.
— Кто верит, что аллах спасет, тому не дадим молока. Пусть аллах спасает! — сказал Карабек.
— Не верим! — закричали дехкане. — Не верим! Дай молока! Пусть советская власть спасет нас! — кричали лучшие правоверные, лучшие из лучших, те, кому так доверял домулла.
— Мы первые записаны! — заворчали богачи.
— Мы иначе сделаем, — вдруг предложил Карабек. — Мы начнем давать по списку с конца. Сначала получат бедняки.
— Но ведь я умру до тех пор! — завопил домулла.
— И подыхай, шайтан! — отвечали из толпы. Председатель установил очередь. Ее пытались смять протискавшиеся вперед дервиши, но их оттеснили назад.
Дервиши начали стонать и кататься по земле больше и сильнее всех: эти мошенники желали показать, как они страдают. Они прекрасные актеры, но я их слишком хорошо знал, чтобы верить в их мучения.
В очередь за молоком подошел старик Шамши. Он съежился, старался, чтобы я не узнал его. Я строго спросил его:
— Ты тоже ел лепешки, Шамши?
— Нет, нет, — заговорил он. — Я только кусочек попробовал — интересно…
Наконец, очередь дошла до домуллы. Он протянул свои дрожащие руки к кружке…
— Стой! — вдруг закричал чей-то голос, и у бочки появился Джалиль Гош. Он выбил кружку из рук домуллы.
— Сабира! — закричал тут Саид.
Действительно, за Джалилем в свете костра появилась Сабира.
— Ты святой, домулла… — сказал Джалиль. — Ты прятал в своем доме девушку… Ты… — голос его дрожал от гнева. Он поднял камчу и начал наносить ею удары до-мулле, один за другим.
Если бы не оттащили полумертвого от страха старика, он бы погиб.
Мы бросились к Сабире. Она плакала и смеялась. Рассказывая друг другу виденное, мы все отправились в дом председателя.
— Я не верил, я не верил… — шептал по дороге Шамши. Но тут нас ждала новая неожиданность. У крыльца стояли оседланные лошади. К нам навстречу вышел какой-то хмурый человек с портфелем, сопровождаемый милиционером.
«Уполномоченный, который должен был прибыть в Гарм», — догадался я.
— Я должен вас задержать, — сказал уполномоченный, — директива…
Все остановились.
— Что он говорит? — спросил Джалиль, указывая на уполномоченного, не понимая по-русски, но чувствуя, что мне грозит какая-то неприятность.
— Должен задержать, — объяснили ему.
Джалиль Гош вдруг схватил ружье.
— Хочешь, я его убью? — подскочил он ко мне и готов был привести это намерение уже в исполнение.
— Это еще что за номера? — сухо опросил прибывший. — Это тот самый бандит, с которым вы связались? Это…
— Это не бандит, — резко перебил я его. — Это человек, благодаря которому открылось тут целое гнездо мошенников. Кстати, ваших милиционеров пошлите охранять всю эту компанию. А мы зайдем в дом, и я расскажу вам поучительную историю, которая может помочь разобраться в местных делах…
…Что я рассказал ему? То же самое, что рассказал здесь вам, — всю эту историю, может быть, сбивчиво и неполно, отрывочно: о нашей деловой поездке от Кашка-су до Дуваны, о снегах и горах, о сложных и запутанных тропинках этой страны и разных ее людях: хитрых, доверчивых, скрытных и прямодушных… Герои этой истории окружали нас; они сидели на полу домика председателя в далеком горном кишлаке Большая Дувана. Киргизские смуглые их лица были освещены светом из окна. То всходила луна. Она висела над высокими снежными пиками. Из окошка были видны глубокие тени, падающие в трещины и долинки, извивы и складки скал… Мне вспомнились старинные баллады местных сказочников-старцев о неустрашимом киргизском витязе Ир-Манасе, ничего не боявшемся и скакавшем бесстрашно по горам. Может быть, пройдут времена и здесь будут передавать былину о другом бесстрашном витязе, Джалиле, освободившем Голубой берег от колдовского запрета…
К утру уполномоченным был составлен подробный протокол всех дел с опросом Джалиля Гоша.
Весь караван наш был в сборе и караванщики на местах. Все сели на коней. Голубой берег перед нами был теперь свободен.
Саид и Сабира отправлялись на запад. Они поехали учиться. Мы трогательно распрощались с ними. Старик Шамши при этом случае опять прослезился.
— Если я на Голубом берегу… — говорил он, обнимая Сабиру, — подберу самовар… Возвращайся в Кашка-су…
— Агрономом! — закричала Сабира.
Мы ехали на восток. Джалиль Гош попрощался с нами.
— Теперь ты не против советской власти? — опросил его Карабек.
— Нет, — засмеялся тот.
— Ну, тогда другое дело, — важно сказал Карабек, и они крепко и дружески обнялись.
Я уговаривал Джалиля ехать вместе с нами, но он наотрез отказался, сказав, что его ждут горы и дело охотника. Проводив нас глазами, он вскинул ружье на плечо, повернулся и зашагал из кишлака по тропинке, ведущей в горы.