Поэзия в Изгнании

Германия, которую раньше вполне справедливо называли страной мыслителей и поэтов, превратилась в страну разбоя и убийств, опустошения и насилий. Раньше, она гордилась обилием своеобразных, многогранных индивидуальностей в своем искусстве и науке; теперь она — страна всеобщей казарменной обезлички, обиталище людей-карикатур. Аморализм и варварство превращены в современной Германии в долг солдата, а в период фашистской «тотальной» войны, «тотальной» мобилизации всего народа все немцы стали солдатами. Достаточно прочесть пресловутый приказ Рейхенау и проследить за его ужасающе добросовестным выполнением германской армией, чтобы видеть, какова практика этого аморализма и варварства. Разве может в подобной стране возникать и процветать поэзия? Ясно, что поэзия должна была быть изгнана за пределы такой Германии, — и нетрудно понять, почему. Подавление всякой свободы мнений —существенная часть фашистской политики. Ведь с «унификации» идеологии началось фашистское господство в Германии.

Однако эти важные и очевидные факты не полностью объясняют все духовное унижение современной Германии. История знает много форм угнетения народов. Но много раз среди самого ужасного угнетения прорывались оппозиционные высказывания, — конечно, «подпольные», скрытые. Действительно непримиримая, мужественная оппозиция всегда умела между строк донести до читателя нужное содержание.

Конечно, и в современной Германии есть люди, недовольные фашистской властью. Читая отдельные литературные произведения, вдумываясь в декларации фашистских заправил о задачах литературы и упущениях писателей,— можно довольно ясно увидеть следы этого недовольства. Геббельс неоднократно упрекал немецких писателей за отход от современной тематики. В прошлом году, например, в Германии усиленно обсуждались вопросы исторического романа, причем высказывались опасения — не является ли историческая тематика бегством от современности.

И действительно, когда читаешь немецкие романы, действие которых происходит и настоящее время, бросается в глаза упорство, с которым писатели, живущие в Германии, замалчивают политико-социальное положение в стране. Они сознательно ни прямо, ни косвенно не затрагивают проблем и ситуаций, связанных с фашизмом. Это игнорирование заходит подчас так далеко, что возникает своего рода «вневременная» литература; в книгах, явно говорящих о современности, не видны место и время, где происходит действие, не видно политико-социальное окружение, в котором разыгрываются те или иные события частной жизни.

Но это игнорирование чисто негативно. Оно обычно не носит характера умышленно-полемического умолчания, — хотя в частном появлении такого рода книг нельзя видеть простой случайности или чисто индивидуальных особенностей отдельных писателей. Такие литературные произведения в лучшем случае – робкие выстрелы в воздух. В литературе современной Германии – даже и «подпольной» форме – нет настоящего протеста против фашистского режима. Это нельзя объяснить только страхом перед репрессиями, цензурой и т. д. Тут может быть только одно объяснение: широкие круги немцев заражены фашист­ской идеологией.

Конечно, в большинстве случаев речь идет не об официальной фашистской идеологии, провозглашаемой Гитлером, Розенбергом, Геббельсом и К°. Ее все мало-мальски самостоятельно мыслящие люди молча отвергают, часто даже презирают. Но фашистская идеология возникла не из пустоты. У нее есть в Германии длинная предыстория, ей предшествовал долгий подготовительный период, во время которого было написано много произведений, оказавших глубокое влияние на духовную жизнь Германии. Они создавали атмосферу, в которой притуплялись рассудок и нравственное чувство. Этот медленно распространявшийся яд стал не только непосредственным духовным источником официальной фашистской идеологии (ведь Розенберг и Геббельс — лишь эклектические собиратели, плагиаторы, пропагандисты и демагогические упростители предыдущих реакционных идеологий); он глубоко проник в мысли и чувства немецкой интеллигенции и сделал ее морально и духовно беззащитной перед фашистской пропагандой. Отсюда вытекает идейная сла­бость даже недовольных фашизмом писателей в Германии. Поэтому даже их далекое от жизни, само по себе ни в какой мере не запретное по тематике творчество не поды­мается на высоту истинных произведений искусства, настоящей поэзии. На современной литературе Германии лежит отпечаток общего, глубоко зашедшего духовно-морального отравления.

Генрик Ибсен однажды сформулировал проблемы соб­ственной деятельности в следующем четверостишии:

Жизнь — это сердца и ума

Борьба упорная с тьмою,

А творчество — строгий акт суда,

Свершаемый над собою.

В этой красивей и глубокой формулировке для поэзии важны обе части: как борьба с темными силами, так и суд над личностью поэта.

В идейной борьбе бесцелен даже самый умный компромисс: Ибсен показал это в образе Пер Гюнта. Попытка уклониться от четких решений и выводов превращает его героя из целеустремленного и социально полноценного человека в получеловека, в тролля, в бесхребетное существо, которое, как показано в одной прекрасной сцене драмы, подобно луковице, состоит из легко отделяющихся оболочек, но не имеет твердого ядра.

Подобной бесхребетностью была еще до Гитлера охвачена значительная часть немецкой интеллигенции всле­дствие ее пер-гюнтовского соглашательства с реакцион­ными силами, со все шире распространявшейся реакцион­ной идеологией. Потому даже субъективно честные, отчаявшиеся и искавшие путей люди оказались во власти демагогии, обмана, надевшего личину мифа. У них не хватает идеологической стойкости именно потому, что они слишком рано отказались от борьбы с темными силами или уклонились от нее. Потому они не могут ни как люди, ни как писатели творить в своих произведениях суд над самими собой.

Эту мысль о суде нужно понимать очень широко, глубоко, чтобы придти к источникам истинной поэзии, Более ста лет назад Гете и Гегель в поэтической и фи­лософской форме в «Фаусте» и в «Феноменологии духа» показали, как тесно связаны у человека личность и род. Гете и Гегель, осознав вековую практику поэзии, пока­зали, что в микрокосме индивидуальной судьбы, если его правильно понимать, в символически-краткой форме заключается макрокосм исторической судьбы народа. Это неотделимое единство жизни индивидуума и рода, судьбы индивидуальной и судьбы народной — истопник истинной поэзии.

И потому любовь к правде, в высоком смысле слова, к правдивому раскрытию важнейших жизненных связей, выражающихся во взаимоотношениях личности и общества, личности и нации — является необходимой субъективной предпосылкой, основой истинной поэзии.

«Пишите правду» — таков был смысл уроков, препо­данных Горьким советским писателям. И именно на этом принципе основана советская литература.

«Пишите ложь» — приказывают немецким, писателям Геббельс, Гитлер и Розенберг. Если книга Гитлера «Мейн кампф» в какой-либо форме сохранится как документ нашей эпохи, то лишь как бесстыднейший призыв к си­стематической лжи и обману, какой только знала литература. До тех пор, пока этот «дух» господствует в немецкой жизни, в Германии не может быть ни поэзии, ни литературы, ни пауки. Правда, мы видели, что не все писатели, живущие в Германии, являются сторонниками Гитлера, но фашистский террор сломил их хребет: в их идеологию, в их чувства, и их рассудок проник яд реак­ционной пропаганды. Поэтому поэзия изгнана из Германии.

Возьмем очень показательный пример. До захвата власти Гитлером одним из многообещающих писателей молодого поколения был Ганс Фаллада. В наиболее удачных частях его романа «Маленький человек, что же дальше?» была действительная поэзия правды. В гитлеровские времена он написал несколько совершенно плохих вещей. В тех же книгах, где он, очевидно, собрал все свои силы (например, «Волк среди волков», «Маленький человек, большой человек — все наоборот»), — в некоторых деталях видна еще старая поэтическая сила понимания действительности. Но вследствие стремления автора сгладить противоречия, заключающиеся в теме, эти книги испорчены неприятным, подчас слащавым, подчас фиглярски-шуточным ребяческим обыгрыванием серьезных конфликтов, елейностью лживой идиллии.

Это объясняется, конечно, не только цензурой: дей­ствие первого из этих романов происходит в период инфляции, и гитлеровские власти не возражали бы против более резкой критики веймарских времен. Но если бы Фаллада теперь проявил хотя бы лишь тот же стихийный, но субъективно искренний антикапитализм, благодаря которому его первые книги оказались проникнуты правдивостью, — его роман стал бы неприемлемым для фашистской Германии. Фашизм демагогически использовал противоречия между богатством и бедностью, отчаяние бедняков, вызванное безнадежностью их положения. Но фашистское правительство требует такой литературы, которая все-таки убеждала бы бедняков, что они — братья богачей, что противоречия между ними будут уничтожены национал-социализмом, что бедняк, как таковой, зани­мает соответствующее ему место, а если он честен и скромен, то ему лучше, чем богачу. Внутренне уступая этой лживой пропаганде, Фаллада изгоняет из своих произведений истинную поэзию и при всем своем даро­вании, при наличии хороших деталей в целом принижа­ется до уровня развлекательной беллетристики. Он изме­нил социальному и национальному призванию поэзии.

Фашистское искажение истины — и о настоящем, и о прошлом — неуклонно ведет к разрушению поэзии. Ибо подлинно-поэтическое и подлинно-историческое понимание жизни соответствуют, в конечном счете, совпадают друг с другом. Истинная поэзия всегда индивидуальна как по замыслу, так и по форме, — но она всегда одновременно отражает какой-либо момент, этап национальной судьбы. Такая задача может быть выполнена лишь при настоящей, неподкупной любви к правде, при настоящем уважении к разуму, при глубокой ненависти к угрожающим человечеству темным силам. Если всего этого нет — литератор способен создать либо лишь нечто мелко индивидуальное, либо абстракцию, ничего не говоря­щее общее место. Нет необходимости пространно доказывать, что фашистский миф является самым пустым, ничего не говорящим, самым лживым общим местом какое было когда-либо в истории человечества. Литература, которая ставит себе целью замазывание действительных жизненных конфликтов, которая в лучшем случае робко и трусливо проходит мимо этих конфликтов, мимо проблем народной судьбы — не может содержать в себе поэзии, поэтической правды.

Истинная поэзия — орудие самоизучения, самокритики народа; она поднимает народ до основанного на истине самосознания. Фашизм уничтожает эти духовные и душевные, моральные и исторические основы поэзии (как он, параллельно этому, уничтожает и науку). Поэзия была изгнана из Германии вместе с любовью к свету и правде, совестью и честью.

Это изгнание было и физическим изгнанием писателей, не капитулировавших перед фашистским варварством. У такого великого народа, как немецкий, и в наши дни есть поэты, следующие большим традициям славного прошлого, оберегающие совесть и самосознание народа и стремящихся их развивать. Но именно потому, что они боролись с темными силами, когда эти силы только на­чинали одурманивать мораль и мышление немцев и еще не превратились в господствующие политические факторы, потому что они не преклонили перед фашизмом колен, когда он пришел к власти, но углубили и обострили борьбу с ним (углубили, так как многие тенденции немецкого исторического развития полностью раскрылись лишь после захвата власти Гитлером потому что они с ужасом увидели и рассказали миру, каким путем пошел их народ, потому все эти поэты и вслед за ними поэ­зия и били изгнаны из современной Германии.

И немецкий народ, одурманенный демагогией, гонимый бичами террора, с варварски извращенными инстинктами побрел навстречу гибели.

Задолго до прихода Гитлера к власти то и дело раздавались предостерегающее голоса. Приведем лишь немногие значительные примеры.

Роман Генриха Манна «Верноподданный» пророчески показывает те черты немецкого мелкого буржуа, которые впоследствии привели его к фашизму. Он рисует разложение всех моральных инстинктов, которое внутри страны проявлялось в недостатке свободы, отсутствии демократии, исчезновении гражданского чувства, а во вне выражались в форме хвастливой, шовинистической безжалостной алчности. Пресмыкающийся перед власть имущими, грубый и бессовестный тиран по отношению к нижестоящим, отвратительная смесь ограниченности, бескультурья, мелкой хитрости, а тогда, когда это безопасно, и беззастенчивой жестокости — таков освещенный неумолимой сатирой «герой» Генриха Манна. В предвидении грядущего развития в его образе были обобщены те элементы политической и моральной деградации Германии, которые позже, развиваясь, поставляли фашизму человеческий материал.

Роман Томаса Манна «Волшебная гора» - крупная современная эпически-философская поэма о борьбе между светом и мраком, здоровьем и болезнью, жизнью и смертью. Так как писатель хочет изобразить эту борьбу в ее идеологически чистой, наиболее отвлеченной форме, он выбирает до известной степени абстрактную среду, в которой проявляются во всей своей сущности все явления капиталистического мира, не затушеванные мелкими событиями буржуазных будней. Этой средой является «Волшебная гора» — фешенебельный туберкулезный санаторий в Швейцарии. Здесь встречаются люди из всех слоев буржуазного общества; все они — в состоянии вынужденного бездействия, искусственной изоляции от буд­ничных забот. Таким образом их общественное положение по существу не меняется, по обстоятельства дают возможность отдельным, лучшим из них призадуматься над смыслом и направлением их жизни. В эту среду Томас Манн вводит своего героя — порядочного, честного немецкого юношу из богатой семьи. Здесь, соприкасаясь с другими больными, он знакомится с духовными веяниями своего времени. Путь его внутреннего развития и составляет содержание романа. Томас Майн показывает, какое почти магическое притягательное действие оказы­вают в условиях Германии того времени на морально тонко чувствующего буржуа болезнь, мрак, смерть. Неудовлетворенность собственной, чисто личной жизнью, существованием, направленным лишь на достижение материальных целей, моральное отвращение к грубым, варварским сторонам этой жизни и в тоже время непо­нимание, что они порождены отсутствием в Германии общественной свободы, — сделали этих людей беззащит­ными против темных сил.

Эти люди готовы воспринять фашистский «социализм», который является не чем иным, как демагогической маскировкой всеобщего порабощения.

Томас Манн еще раньше, понял эту беззащитность немецких бюргеров перед темными силами реакции и с трагической иронией показал ее в своих новеллах.

За несколько лет до захвата Гитлером власти Томас Манн снова возвращается к этой теме и великолепно воплощает ее в рассказе «Марио и волшебник». Укажем здесь на один особенно характерный момент. В рассказе — действие которого происходит в современной Италии — выводится шарлатан-гипнотизер. Во время сеанса он заставляет зрителей танцевать помимо их ноли. Один «господни из Рима» сопротивляется ему. Автор пол­ностью симпатизирует этой мужественной и человечной попытке противостоять массовому гипнозу. Но одновременно он пророчески видит, что это сопротивление заранее обречено на неудачу, так как оно чисто негативно, бессодержательно и нецелеустремленно. «Господин из Рима» противопоставляет гипнозу лишь абстрактное и пустое: «я не хочу», а — такая пустота ни в коем случае не может мобилизовать его сил. И он в конце концов подчиняется гипнозу.

Внешне рассказ Томаса Манна совершенно аполитичен. Но в нем отражены важнейшие психологические причины, в силу которых широкие слои вообще куль­турной и субъективно честной интеллигенции без сопротивления поддалась демагогии, стоящей ниже их духовного и морального уровня.

Темой романа Иоганнеса Бехера „Прощание" служит внутренняя борьба с темными силами. Основываясь на горьком опыте господства Гитлера, Бехер исследует пре­делы способности немецкой интеллигенции к сопротивлению. Хотя действие этого романа, так же как и действие «Волшебной горы», разыгрывается до первой мировой империалистической воины, он вдохновлен современной антифашистской борьбой. Здесь описывается молодое поколение буржуазной интеллигенции накануне первой мировой войны, — то, кто к началу войны стали юношами. Бехер показывает жизнь сына мюнхенского прокурора с дет­ства до юношества, воспитание, и семью в предвоенной Германии. Он рисует все ужасы угнетения инстинктов и извращения морали и в буржуазной семье и в школе, где методами «кнута и пряника» подавлялись лучшие стремления юношей, где их сбивали с толку, портили, при­учали к лжи, лицемерию и грубости и где их жизнь складывалась так, что они и не догадывались о возможности чего-либо лучшего. Опасность полнейшей варва­ризации угрожает этим юношам на каждом шагу. Но одновременно – и в этом то новое, что появилось в боевой антифашистской литературе после захвата власти Гитлером, — перед ними встают и те освободительные со­циальные идеи, которые могут указать человеку путь из глубочайшей грязи морального падения к подлинно человеческой жизни.

Цикл романов Арнольда Цвейга «Большая война белых людей» рисует трудности, пережитые целым поколением при попытке разобраться в событиях первой мировой империалистической воины. И этим Цвейг дает историческое продолжение рассмотренных нами, романов. Перед нами проходит целая вереница молодых людей, воспи­танных вильгельмовской Германией, подхваченных волной военного энтузиазма, на фронте или в тылу на собственной судьбе испытавших, что война как говорит Клаузевиц, — продолжение политики иными средствами. Они находят в армии все отрицательные стороны вильгельмовской Германии: отсутствие свободы, безответственность, подобострастие с высшими и грубость с низшими, продажность, бесстыдные злоупотребления привилегиями дворянства и крупной буржуазии и т. д., и все это — в концентрированной, особенно отвратительной, отталкивающей форме. Таким образом у каждого из них по-своему остывает былой энтузиазм, растет разочарование. Именно в этом разочаровании особенно ясно видны те идеологические тормоза развития человека, которые создает буржуазное общество. Разочарование появляется быстро, но положитель­ный выход найти трудно. Многие гибнут разными способами — от самоубийства до моральною разложения — и лишь немногие после долгих блужданий находят путь к свободе, к борьбе за раскрепощение немецкого народа.

И здесь мы уже наблюдаем то новое, что появилось в антифашистской литературе со времени прихода Гит­лера к власти. Нужно лишь сравнить «Спор об унтере Грише» (1928) с «Воспитанием под Верденом» (1935). Политические перемены подействовали на Цвейга в смысле укрепления и радикализации его демократических убеж­дений. В художественном плане это выразилось в гораз­до более острой критике и самокритике по отношению к типу человека, родственному ему самому. Рисуя лучших представителей немецкой интеллигенции XX столетия, он раскрывает их потрясающую политическую и социальную неосведомленность и наивность (при всей их высокой общей культуре), их склонность, не гладя, одобрять «факты» политической и социальной жизни (т. е, действия и злодеяния правителей), даже оправдывать их псевдоглубокомысленными, морально-метафизическими теориями. Эта теоретическая наивность молотых немецких интеллигентов во всех общественных вопросах практические выражается в полной беспомощности по отношению к проблемам государственной жизни.

Рассматривая книги Бехера и Цвейга е точки зрения политико-идеологического развития антифашистской борьбы, исторического изображения предыстории глубочайшего унижения Германии, можно у обоих увидеть широ­кие, конкретные вариации остроумного мотива «господина из Рима» из рассказа Томаса Манна. Оба писателя конкретно рассказали о том, как бессилен чисто негативный протест, при котором злу не противопоставляется действенный, осуществимый положительный идеал. Сопротивление реакционному милитаризму у героев Бехера и Цвейга богато оттенками, насыщено ценным духовным и моральным содержанием. По вследствие того, что оно не носит четкого политико-социального демократического и социалистического отпечатка, оно, как голословное «я на хочу» у «господина из Рима» чаще всего превращается у них в пустое, бессильное отрицание.

Мы привели здесь лишь несколько особенно типичных произведений. В наши задачи не входит ни пере­числение наиболее ценных произведений антифашистской литературы, ни эстетическая оценка книг, упомянутых здесь. Дело в историко-социальной оценке важных литературных явлений, в характеристике линий идеологиче­ского развития протеста против гитлеровского варварства со стороны лучших немцев, в которых еще жива со­весть немецкого народа.

В литературных произведениях, написанных после захвата власти Гитлером, даже, если тематически они относятся к предшествующему периоду, проявляются две важные новые черты. Во-первых, и на это мы уже указывали, сопротивление злу и мраку характеризуется в них не только с человеческой, но и с политической и социальной точки зрения. И вследствие того, что сопротивление это, казавшееся содержательным в плане абстрактных идей, на практике обнаружило свою несостоятельность, — в литературе возникает серьезная и глу­бокая критика дофашистской борьбы с реакцией, суровая самокритика лучшей части антифашистской интеллиген­ции, историческая критика развития Германии.

Во-вторых, начинают конкретизироваться и поиски выхода. «Волшебная гора» Томаса Манна еще могла быть написана в плане чистой идеологии; борьба между све­том и мраком, между прогрессом и реакцией могла там разыгрываться в эмпиреях отвлеченных идей. При таком методе Томасу Манну удалось добиться исключительной силы своего произведения, глубоко продуманной справедливости при изображении и оценке борющихся идеологических тенденций, олицетворенных в образах Нафта и Сеттембрини.

Томас Манн показывает, с одной стороны, тот духовно-моральный соблазн, который кроется в демагогически-реакционном, выродившемся, романтическом анти­капитализме, кое в чем правильно критикующем современную общественную жизнь. Это объясняет, как и почему могли заразиться этой идеологией даже умственно и нравственно высоко стоящие люди.

С другой стороны, это описание дополняется таким же тонким и справедливым раскрытием современной буржуазно-демократической идеологии, объясняющим, поче­му у нее нет сил так увлечь лучших людей эпохи, как в свое время удалось революционной демократии.

В романах послегитлеровского периода мы видим другие стороны демократического и социального сопротивления, «видим честные, но тщетные поиски, нащупывание правильного выхода в условиях, мало благопри­ятных для развития истинно демократической идеологии. Поэтому то позитивное, что здесь изображают Бехер и Цвейг, имеет большую поэтическую и историческую ценность. В особенности потому, что они, опять-таки исторически и поэтически правильно, показывают, как медленно и противоречиво, продвигаясь вперед и снова отступая, проникало стремление к свободе в лучшую часть немецкой интеллигенции.

Эта воинствующая справедливость является поэзией исторической правды. Выдающиеся произведения совре­менной немецкой прогрессивной литературы дают широкую и правильную критику предысторию современной не­мецкой трагедии, они показывают, почему некогда культурный народ ныне с искаженным лицом, с вытаращенными в безумии глазами стремительно летит в пропасть.

Лишь поэзия исторической правды (и в этом отличие истинной поэзии от узко-злободневной литературы, отличие настоящей, глубокой идеологической борьбы против реакции от вульгарного антифашизма) показывает, что фашизм не случайность, не случайная беда, каким-то образом постигшая немецкий народ,— но, конечно, и не фатальная неизбежность, от которой не было спасения. Фашизм — это результат десятилетней борьбы исторических, политических, духовных и моральных тенденций; он является вспышкой болезни в результате долго и медленно подготовлявшегося идеологического отравле­ния немецкого народа, которому он долго, но слишком медленно и слабо сопротивлялся. Рисуя этот процесс вырождения, немецкие писатели совершают акт суда не только над самими собой, но и над своим народом. Поэтому настоящий антифашизм в широком и глубоком смысле слона — это борьба с темными силами; поэтому его поэзия — это история национальной судьбы, судьбы народа.

Уже отмечалось, что в немецкой антифашистской литературе чрезвычайно большое место занимает описание исторических событий. Из сказанного вытекает, что это — не случайность или слабость, не уклонение от проблем современности или даже сегодняшнего дня, а, наоборот, ведение борьбы с реакционными силами на широком фронте, их идеологическое преследование даже в самых отдаленных углах.

Поэтому ни в коей мере не случайно, что оба наиболее выдающихся исторических романа антифашистской литературы являются действительно воинствующими кни­гами, в глубоком и настоящем смысле идейным оружием против фашизма.

«Генрих IV» Генриха Манна тематически как будто отдален от немецкого прошлого. В действительности же эта книга изображает события, являющиеся разительным, исторически верным политическим контрастом к развитию Германии. Фридрих Энгельс писал в свое время, что развитие Франции от средневековья до нового времени является точной противоположностью развития Германии. И действительно: там была доведена до конца решитель­ная борьба за создание современного буржуазного обще­ства и его государства, в то время как здесь вследствие отсталости и запоздалости исторического развития, возникло «немецкое убожество»,— по существу до сих пор не преодоленное. Исторически освещая важный пе­риод в возникновении французской нации, Генрих Манн тем самым политически освещает будущий путь своей родины, тот путь, которым она должна пойти, чтобы вернуться в среду свободных культурных народов. Этот, тактично невысказанный в романе, политически-социаль­ный контраст служит базой для создания положительного героя: друга Монтэня, первого политического вождя нового времени, борца с средневековый мраком и вар­варством.

«Лотта в Веймаре» Томаса Манна — актуальная немецкая книга в более непосредственном смысле. Политически и социально «немецкое убожество» быть может достигало апогея в дни, когда в Германии расцвели классическая поэзия и философия. Но идеологически отражая подготовку и последствия великой французской револю­ции и в первую очередь саму революцию, — в Германии возник духовный подъем, который преодолел это убожество — конечно, лишь частично, лишь в сфере идеологии, а не в практической жизни — и на полстолетия превра­тил Германию в духовный центр европейского гуманизма.

Поэтому образ Гете — необходимый и естественный контраст к современному духовному и моральному унижению Германии. Это — образ гениального человека, который с железной энергией и одновременно тонким тактом преодолевал темные силы. Конечно, он не мог просто изгнать их. Но он умел находить и заставлять сиять ярким светом все элементы духовной жизни человека, в которых было хоть что-либо ценное. Гетевское «примирение с действительностью» — это глубочайший реализм, понимание, что исторический процесс многостороннее и шире, чем желания самого мудрого человека, и одновременно — это ненависть ко всему мелочному и низкому, к угрожающей опасности мрака, ежедневно и ежечасно могущего подняться из «немецкого убожества» и приостановить прогресс.

Гете у Томаса Манна также иногда поддается влиянию «немецкого убожества». Томас Манн не сочиняет легенд, но извлекает из фактов действительности поэзию исторической правды. Простое описание жизни и мышления Гете — суровый и справедливый суд над современной Германией. Это весы, на которых история и современ­ность Германии взвешены, найдены неполновесными и потому отброшены.

Неудивительно, что вся эта литература изгнана из современной Германии. От фашистского сожжения книг в 1933 году до зверского разрушения Ясной Поляны — прямой и неизбежный путь.

В красивой библейской легенде Авраам просит Иегову простить грешные Содом и Гоморру, если там найдутся хоть два праведника, даже если найдется хотя бы один. Однако действительная история—не религиозная легенда она, как говорит Шиллер, мировое судилище и к тому же строгое и неумолимое, не знающее снисхождения.

Лишь полное уничтожение гитлеризма откроет Германии путь в будущее. Пока еще немецкий народ нуждается в кровавых уроках, чтобы очнуться от политического и социального безумия, которым он охвачен, от социального, духовного и морального помрачения.

Когда мрачные годы гитлеровщины отойдут в прошлое, когда у немецкого народа начнется процесс пробуждения, оздоровления, овладения собой, — то он найдет для него исходную точку в поэзии, изгнанной из Германии в тяжелые времена.