1. Роль Гегеля в разрыве между Шеллингом и Фихте
В письме Шеллингу, в котором он сообщает ему о своем намерении переехать в Иену, Гегель говорит о беспокойстве по поводу "литературной шумихи" в Иене. Это беспокойство, связанное с тем, что Иена тогда была центром романтического движения, было не совсем обосновано ко времени написания письма. Единство иенского круга романтиков, с которым был тесно связан тогда Шеллинг, уже начало постепенно расшатываться, а затем и перестало существовать. Перестал выходить журнал романтической школы, шлегелевский "Athenaum". Отношения между главным теоретиком романтической школы Фридрихом Шлегелем и Шеллингом становились все более натянутыми. Расторжение брака между Аугустом Вильгельмом Шлегелем и Каролиной и новый брак Каролины с Шеллингом привели к еще большему напряжению, возникшему между ними на теоретической основе. Ко времени прибытия Гегеля в Иену она уже не была центром романтического движения. Иена лишилась еще и другой значительной в философии личности - Фихте. В 1798-1799 гг. вокруг Фихте разгорелась так называемая дискуссия об атеизме, в результате которой он был вынужден отказаться от профессуры в Иене и перебраться в Берлин. Эта борьба в последний раз объединила романтиков с Фихте и Шеллингом против их общих противников. Устранение Фихте из Иены, невозможность улаживать возникающие расхождения во мнениях в устной дружеской беседе, несомненно, усилили грядущие философские столкновения, хотя их причины, разумеется, лежали столь глубоко, что они на почве личных отношений могли быть лишь отодвинуты, но не устранены.
И все же Гегель прибыл в Иену в драматический для развития немецкой классической философии момент: ко времени разрыва Шеллинга с фихтеанской философией, когда начинается сознательное обоснование объективного идеализма. Гегель в этой связи впервые выступает публично (ибо анонимные перевод и комментирование брошюр вряд ли можно считать публичными: выступлениями) и сразу становится очень известным. Молодой Энгельс ясно осознал и выразил эту роль Гегеля: "Достоверно только одно, что именно Гегель довел до сознания Шеллинга, и какой мере он, сам того не зная, вышел за пределы Фихте"[272]. Это достаточно четко высказывает и сам Гегель в предисловии к своему сочинению "Различие между системами философии Фихте и Шеллинга". "Это различие не отразили,- писал Гегель,- ни непосредственно внешняя форма обеих систем, в какой они предстали перед публикой, ни также, наряду со всем прочим, ответы Шеллинга на идеалистические упреки Эшенмайера против натурфилософии"[273].
Процесс дифференциации немецкого идеализма развертывался в это время чрезвычайно быстро. Не более чем за два года до итого (7 августа 1799 г.) Кант опубликовал свое известное заявление против "Наукоучения" Фихте. До этого Фихте еще мог думать, что он не делает ничего иного, кроме последовательной интерпретации философии Канта, и, по всей вероятности, он так и думал. Фихте, по его собственному выражению, защищал "дух" учения Канта против его "буквы", против вульгаризаторских воззрений различных кантианцев. Заявление Канта положило конец неясной ситуации.
Подробное изложение этих различий выходит за рамки нашей работы. Мы хотели бы лишь кратко указать на два момента.Во-первых, на то, что старый Кант горячо возражал против разрыва духа и буквы. Как бы нечетко, запутанно ни было изложено это заявление Канта, он все же верно узрел, что у Фихте речь идет о совершенно новой философии, но не об интерпретации его собственной. Поэтому можно утверждать, что этот мотив появления новой философии не лишен значения, потому что он - mutatis mutandis - повторяется при расхождении Шеллинга с Фихте.
Гегель занимает особое место в немецкой классической философии и чрезвычайно характерно, что при его расхождении с Шеллингом он просто и ясно противопоставляет устаревшей философии новую, и здесь проблема изложения новой точки зрения как реинтерпретации старой вообще не возникает.
Во-вторых, для лучшего понимания более поздних дифференциаций в немецком идеализме необходимо подчеркнуть, что Кант в своем упомянутом заявлении возражает против того, что в фихтеанской форме "трансцендентальной философии" содержательные проблемы вводятся и в наукоучение.
Кант в полном согласии со своими общими воззрениями и, разумеется, в противоречии с неосознанными диалектическими тенденциями своей собственной "трансцендентальной философии" отстаивает ту точку зрения, что чистая логика должна абстрагироваться от всякого содержания. В дальнейшем мы увидим, что именно включение содержательных проблем в логику стало одним из существенных элементов гегелевской диалектической логики. Именно благодаря этому он был первым, кто смог преодолеть, причем сознательно, прежнюю формальную логику. У Канта, Фихте и Шеллинга, как мы вскоре увидим, старая формальная логика остается нетронутой и без всякой критики существует рядом со вновь возникающим диалектическим методом. Это порождает различные противоречия во все большей и большей мере одновременно с растущим значением бессознательно включаемых содержательных элементов, с интенсивным построением диалектики и ее применением ко все новым и новым областям.
Относительно заявления Канта Фихте и Шеллинг совершенно солидарны. Оба они рассматривают открытый разрыв с Кантом как нечто неотвратимое и вместе с тем полезное для дальнейшего развития философии. При этом немаловажно также заметить, что как Фихте, так и Шеллинг никоим образом не рассматривают новую философию как нечто полностью завершенное. Более того, оба они знают, что все еще находится в движении, что философский переворот далеко не завершен. Для иллюстрации таких настроений весьма характерно письмо Фихте Шеллингу, написанное в 1799 г. после заявления Канта. В нем Фихте пишет о том, сколь мало Кант оказался в состоянии хотя бы в общих чертах понять новейшее развитие в философии. И интересно, что это свое суждение он сопровождает замечанием, которое, можно сказать, пророчески указывает на молодого Гегеля: "Кто знает, где сейчас работает молодая и пламенная голова, которая попытается перешагнуть за пределы принципов наукоучения и выявить его неверные стороны и несовершенства. И не откажет нам небо в своей милости, чтобы мы не остановились на мысли, будто это бесплодная изощренность ума, и, что мы не согласны с этим (здесь Фихте обыгрывает некоторые места из заявления Канта, - Д. Л.), нам не следовало бы поддаваться такому настроению... и пусть среди нас появится человек, который или докажет ничтожность этих новых открытий, или, если он этого доказать не сможет, благодарно примет эти открытия от нашего имени"[274].
Уже ближайшие после этого письма годы показали, что Фихте ни в каком отношении не был в состоянии выполнить эту свою программу.
Расхождения между Фихте и Шеллингом уже в это время, хотя и неявные, все же возникали. Сначала они проявлялись в личных и технических разногласиях относительно тех или иных совместных проектов по изданию журнала, относительно внутренних перегруппировок романтической школы. Однако после появления первого систематического и обобщенного труда Шеллинга "Система трансцендентального идеализма" (1800) противоречия в философских воззрениях выявились достаточно явно.
Следует, конечно, признать, что это произведение Шеллинга задумано лишь как построение и завершение фихтеанского наукоучения, но не как его критика и преодоление. По сути дела, однако, независимо от сознательных намерений самого Шеллинга его произведение является уже попыткой систематизирования объективного идеализма. Вполне понятно, что Фихте не мог солидаризироваться с этим трудом, хотя он еще полностью верит в намерения Шеллинга и еще длительное время пребудет в убеждении, что Шеллинг и он в своих мнениях об основных принципах философии совершенно едины. Между ними начинается длительная и обстоятельная философская переписка с целью устранить все "недоразумения" и восстановить прежнюю гармонию.
Кантову философию Фихте очистил от ее "материалистических колебаний". Он создал чистый субъективный идеализм. Философский субъективизм Фихте имеет, однако, совершенно особый характер. Последовательность его позиции объективно ведет к полному агностицизму, но философская цель Фихте вовсе не сводите я к этому. Наоборот, как мы видим, Фихте явно стремится преодолеть именно кантонский агностицизм, непознаваемость вещей в себе. И он это осуществляет и радикально субъективистской форме, оспаривая не познаваемость вещей в себе, а их существование. Он рассматривает весь мир как "полагаемый" посредством Я (которое у него не идентично эмпирическому сознанию отдельного человека) и поэтому полностью познаваемый для этого воображаемого, мистифицированного субъекта философии. Согласно Фихте, Я создало весь мир и потому способно познать весь мир, потому что вне этого, полагаемого посредством Я мира не существует и не может существовать ничего более.
Посредством блистательной и в то же время полной противоречий концепции Я, которое у Фихте занимает место кантовского "сознания вообще" и которому здесь не противостоит чуждый ему, независимый от него и непознаваемый мир вещей в себе, как у Канта, он подготавливает переход к объективному идеализму, хотя сама его философия представляет собой не что иное, как радикальнейшее, какое только можно мыслить, построение субъективного идеализма.
Задача заключается в том, чтобы объяснить и конкретизировать эту концепцию Я, разумеется, в еще более радикально идеалистическом, мистифицирующем направлении, превратить то, что у Фихте еще выступает как теоретико-познавательное "творение" миpa (его полагание), в действительное творение, и перед нами - объективный идеализм. Это и происходит в "Системе трансцендентального идеализма" Шеллинга, а позднее - у Гегеля.
В философии Фихте проделана для Шеллинга и Гегеля важная предварительная работа и в другом отношении, а именно в отношении систематического выведения категорий. В философии Канта категории носят такой же субъективно-идеалистический характер, как и у Фихте. Однако у Канта они скорее эмпирически соединены, чем выведены. Кант, собственно, принял таблицу категории прежней школьной логики. При этом он, конечно, дал целый ряд новых интерпретаций их связи друг с другом, однако он не ставит проблему их выведения друг из друга. Типичная постановка вопроса в кантовской "Критике": "существуют синтетические суждения a priori - как они возможны?" - показывает, в какой мере Кант понимает категории и их связи как нечто данное (причем и здесь видно колебание Канта между материализмом и идеализмом). У Фихте же, наоборот, категории берут свое начало в полагающей деятельности Я: из полагания и противополагания Я и не-Я. Именно так возникает у Фихте диалектическая триада тезиса, антитезиса и синтеза.
В соответствии с этим у Фихте усиливается "деятельная сторона" немецкой классической философии, о которой говорит Маркс в своем первом тезисе о Фейербахе,- разумеется, на основе перехода к чистому идеализму.
У Канта моральная деятельность человека - единственная сфера, в которой он как бы прорывается сквозь мир явлений и становится участником действительно существующего мира, мира сущности. Поэтому мы можем сказать, что построение кантовой этики приводит к методологическим выводам, влияющим на теорию познания Фихте. Так, полагание мира через Я именуется у Фихте "полагающим действием" (Tathandlung).
Неизбежность конфликта между Кантом и Фихте можно ясно увидеть из этих немногих штрихов, изображенных нами в самых общих чертах. Правда, Фихте вначале убежден, что он более последовательно, чем Кант, развивает его философию до конца (дух против буквы). В действительности же возникает совершенно другая философия, которую Кант никак не мог бы признать за свою.
Отметим, что отношение Фихте и Шеллинга друг к другу имеет некоторое сходство с отношением Фихте и Канта. Это сходство, однако, весьма относительное. С самого начала исходный пункт философии Шеллинга был совершенно другим, чем у Фихте. Философия Фихте - это революционный активизм эпохи, перенесенный в немецкий идеализм. И совсем не случайно, что первые сочинения Фихте были написаны в защиту французской революции, в защиту права на революцию. Фихте относительно долго оставался верен этим своим воззрениям.
Мы коснемся детальнее некоторых его воззрений при разборе более поздней полемики Гегеля с Фихте по вопросам морали и философии права. В 1800 г. Фихте публикует свое сочинение "Замкнутое торговое государство", в котором Бенжамен Констан видит запоздалый отголосок экономической политики Робеспьера. Можно, следовательно, сказать, что субъективизм Фихте выражает в немецкой, идеалистически завуалированной форме революционную веру во все обновляющую, все революционно изменяющую силу человека. Для Фихте внe человека, который, разумеется, у него идентичен с моральным человеком, с кантовским фантомом homo noumenon, не существует вообще никакой действительности. Мир, в особенности природа, является лишь чисто пассивным полем деятельности человека.
Философия же Шеллинга, наоборот, вырастает из тогдашнего кризиса роста в познании природы. Шеллинг принадлежит к числу тех "энтузиастов природы", о которых, имея в виду Фейербаха, пишет молодой Маркс в своем письме к Руге[275].
В начале своего философствования Шеллинг так же не совершает сознательного разрыва с философией Фихте, как и Фихте - е философией Канта. Шеллинг уверен в том, что он отстаивает истинный "дух наукоучения", и даже осознает различие в меньшей море, чем в свое время Фихте. Оба они длительное время не отмежевываются от кантовской философии.
В дальнейшем мы увидим, что во многих решающих пунктах Шеллинг никогда не выходил за границы кантовских постановок вопросов. Однако этот общий исходный пункт кантовской философии-в соответствии с внутренней направленностью развития обоих мыслителей - весьма различен. В то время как для Фихте "Критика практического разума" представляет собой методологический образец для всей его системы философии, для Шеллинга на первый план выступает объективно идеалистическое переосмысление "Критики способности суждении". Во всяком случае, направлении и которых Фихте и Шеллинг "освобождают" Канта от его непоследовательностей, весьма сходны, однако содержание того, что развивается дальше, принципиально различно. Сходство заключается в том, что оба они в значительной мере заимствуют у Канта философское построение (конструкцию) и постановку вопроса. Однако то, что было у Канта агностическим субъективизмом, Шеллинг развивает в нечто объективно-идеалистическое. Новые кантовские постановки вопросов относительно телеологии, с которыми мы еще будем иметь дело ниже и более обстоятельно, новое и своеобразное применение этих постановок к органической жизни, к целокупности природы и к искусству образуют методологический исходный пункт специфически шеллингианской философии.
Направление, в котором Шеллинг взялся осуществить преобразование философии Канта, неизбежно привело к тому, что разработка и выведение диалектических категорий у него гораздо более ясны и решительны, чем у Фихте. У Канта противоречие развертывается лишь до формулировки необходимых антиномий; оно означало лишь диалектическое саморазрушение в мире явлений. Вне этого для Канта не существовало никакого единства противоречий, никакого познания на основе противоречивости мира. Единственная точка, где человек, согласно воззрениям Канта, приходит в соприкосновение с действительной сущностью, мир этики, лежит по ту сторону всякой противоречивости. В противоположность этому мы уже имели возможность увидеть, что у Фихте противоречие стало методологически движущей силой, с помощью которой, по мнению Фихте, и следует строить систему категорий. Шеллинг же превращает фихтеанскую диалектическую триаду в объективный элемент построения мира.
Тем самым возникает проблема: как, посредством какого органа может быть осуществлено такое знание? Для Канта и Фихте переживания в сфере чистой морали (совесть и т. п.) и составляют основу. Перенеся на другой уровень и переосмыслив этот принцип, Фихте приходит к формулировке понятия "активной деятельности" (Tathandlung) - основополагающему принципу своей теории познания.
Исходя из моральных оснований этой целостной концепции, Фихте отрицает любой объект, существующий независимо от человека, от сознания. Следовательно, возможность познания самосотворенного (полагаемого посредством Я) является для Фихте чем-то само собой разумеющимся: это самопознание созидающего (setzenden) Я.
Шеллинг, наоборот, ставит проблему познания объективного внешнего мира, и прежде всего природы. При этом он практически заимствует все те агностические аргументы, которые приводит Кант в своей "Критике чистого разума" в связи с познанием того, что он называет "миром явлений". Задача, сформулированная Шеллингом, заключается в том, чтобы на основании этой теории познания, приводящей к антиномии познания мира явлений, создать более совершенный способ познания, который бы и обосновывал, и гарантировал адекватное познание объективной действительности, сущности объективного мира. В знаменитом 76-м параграфе "Критики способности суждения" Кант - в терминах его философии, разумеется лишь гипотетически, приходит к требованию такого познания и утверждает, что с точки зрения обыденного человеческого познания, неизменно подводящего особенное под всеобщее, особенное всегда остается чем-то случайным. Поэтому средствами такого рода познания нельзя адекватна понять ни природу как целое, ни органическую жизнь. Он выдвигает гипотетический постулат другой интеллигенции (intel-lectus archetypus), для которой не существует противоположности между всеобщим и особенным.
Это противопоставление имело революционизирующее воздействие на всю немецкую философию. Помимо Шеллинга, оно имело решающее влияние на Гете, разумеется, в совершенно ином аспекте. Дальнейшее развитие Шеллингом кантовской философии в этом вопросе очень простое, декларативное. То, что у Канта было гипотетическим требованием, у. Шеллинга становится существующей действительностью, интеллектуальной интуицией, являющейся органом человеческого познания, адекватным постижением объективной действительности, выявлением того, что объективная действительность (Природа) и человеческое познание являют собой два потока одной и той же реки, которые приходятся к осознанию их адекватности в интеллектуальной интуиции.
В "Системе трансцендентального идеализма" Шеллинг определяет интеллектуальную интуицию следующим образом: "Это знание должно быть а) абсолютно свободным, и именно потому, что всякое другое знание не свободно; стало быть, оно является таким знанием, к которому не могут вести никакие доказательства, умозаключения и вообще что-либо, опосредствованное понятиями, следовательно, оно является вообще интуицией; б) это - знание, объект которого независим от него, следовательно, является знанием, одновременно продуцирующим свой объект, то есть свободно продуцирующей интуицией, в которой продуцирующий и продуцируемый суть одно и то же. Такая интуиция в противоположность чувственному созерцанию, которое является производителем своего объекта и в котором, следовательно, само созерцание отличается от созерцаемого, называется интеллектуальной интуицией"[276]. Здесь уже налицо тождество субъекта и объекта - основа объективного идеализма в своем вполне развитом виде.
Внутренних противоречий этой позиции Шеллинга мы коснемся, когда приступим к разбору противоположностей между ним и Гегелем. Здесь лишь, отметим, что таким образом для Шеллинга объективность природы является производной и гарантированной. Диалектические противоположности для Шеллинга не противоречия в человеческом познании, не только противоречия между человеческими познавательными способностями и внешней действительностью, как у Канта, но противоречия самой объективной действительности. Стало быть, Шеллинг, как и Фихте, намечает снятие противоречий в человеческом познании, признает это снятие и тем самым приходит к полной противоположности но отношению к философии Канта. Отметим, однако, что поскольку эти противоречия носят у Шеллинга объективный характер, то он - в своем снятии противоречия - выходит за рамки фихтеанской концепции. Таким образом, впервые в центр философии ставится противоречие и его диалектическое снятие.
Для более полного понимания философской ситуации того времени отметим мимоходом, что у Шеллинга в качестве "доказательства" реальности и возможности интеллектуальной интуиции выступает эстетическая интуиция или созерцание. Уже в "Критике способности суждения" отмеченный здесь поворот в философии, новая формулировка проблемы телеологии тесно связаны с эстетикой. У Шиллера, который был движим этой мыслью, мы замечаем возникновение такого поворота в сторону объективного идеализма в области эстетики. Шеллинг идет дальше и в этот период своего творчества ставит эстетику в центр своей системы философии (об этих вопросах я детально говорю в моих очерках по эстетике Шеллинга).
Усилия Шеллинга в области диалектики направлены на то, чтобы философски осмыслить тогдашние великие преобразования в области естественных наук, систематизировать их и создать, таким образом, завершенную систему натурфилософии. Более детальное рассмотрение этих проблем выходит за рамки настоящей работы[277]. Энгельс уже охарактеризовал этот великий революционный период, указав на значение революции в химии, произведенной открытиями Лавуазье, на новые знания в области электричества (Вольта, Гальвани и другие), на начала научной биологии и учения о развитии и т. п. Этот переворот отражен уже в некоторых постановках вопросов в "Критике способности суждения". Очень важное место в революционном перевороте занимают научные труды Гете, по-своему повлиявшие и на философию Шеллинга. В этом перевороте в естествознании очень резко проявляются ограниченность и недостатки метафизического мышления и старого материализма.
Немецкая натурфилософия этого времени предпринимает усилия в проявившихся таким образом противоречиях усмотреть противоречия самой объективной действительности, рассматривая и разрабатывая их в качестве основы философии природы. Выше мы применили в отношении молодого Шеллинга выражение Маркса о Фейербахе как об "энтузиасте природы". На это дает нам основание одно письмо Маркса, адресованное Фейербаху, в котором Маркс просит его написать в "Немецко-французский ежегодник" статью о Шеллинге. Маркс называет в этом письме Фейербаха "перевернутым Шеллингом" и, характеризуя Шеллинга, пишет следующее: "Искренняя юношеская мысль Шеллинга - мы должны признавать все хорошее и в нашем противнике,- для осуществления которой у него не было, однако, никаких способностей, кроме воображения, никакой энергии, кроме тщеславия, никакого возбуждающего средства, кроме опиума, никакого органа, кроме легко возбудимой женственной восприимчивости, эта искренняя юношеская мысль Шеллинга, которая у него осталась фантастической юношеской мечтой, для Вас стала истиной, действительностью, серьезным мужественным делом. Шеллинг есть поэтому Ваша предвосхищенная карикатура..."[278]. В то время, о котором у нас идет речь, "искренняя мысль" у молодого Шеллинга стояла на первом плане. Разумеется само собой, что зародыши его более поздних реакционных воззрений уже были здесь налицо, однако они были значительно затемнены - пусть даже на короткое время - энтузиазмом создания и основания новой философии природы, создания единого и диалектического понимания всех явлений природы. При такой настроенности у Шеллинга часто обнаруживаются почти материалистические прозрения, он страстно отвергает вычурный спиритуализм, который в общем-то был ему близок. Так как у нас здесь нет возможности более детального рассмотрения, мы сошлемся лишь на один пример. В 1799 г. в своем противоборстве со спиритуализмом Новалиса Шеллинг, по выражению Фридриха Шлегеля, пережил новый приступ старого энтузиазма иррелигиозности и в этой связи написал сочинение "Epikuraisches Glaubensbekenntnis von Heinz Widerporst" (Эпикурейское кредо Хайнца Видерпорста). Из этого стихотворения мы приводим лишь некоторые, наиболее характерные строки:
С тех самых нор как только прозрел я,
Понял, что единственно истинное - материя,
Всех нас опора, наш наставник,
Всех вещей истинный источник давний,
Всякого мышления первоначало,
Всякого знания конец и начало,
Не верь ничему, что не наглядно,
Я верю лишь в то, что мне явно,
Что могу нюхать, щупать, отведать,
О чем я могу лишь чувством своим ведать.
Поверь мне, мир существует извечно,
И управляем он лишь силой своей вечной [279].
Признание себя сторонником материализма здесь выражено решительно и страстно, но ни в коей мере не ясно и не продумано до конца, потому что помимо атеистических высказываний Хайнца Видерпорста Шеллинг одновременно говорит о том, что он конечно, не признает религии, но если бы ему пришлось выбирать какую-нибудь религию, то он бы, конечно, выбрал католическую. К тому же в стихотворение явно проглядывают некоторые мистические мотивы, восходящие к натурфилософии Бёме.
Из приведенных нами немногих замечаний читателю должно стать ясно, что между философией Фихте и Шеллинга с самого начала существовали глубокие различия. Правда, эти различия были для них обоих неосознанны, скрыты, и прежде всего их совместной борьбой против кантианцев, стремившихся закрепит в философии ту позицию которую достиг сам Кант.
В своем сочинении "Различие..." Гегель издевается над такого рода кантианцами. Так, например, он посредством очень характерного сравнения говорит о Рейнгольде: "Как во Франции уже многократно провозглашали: La revolution est finie,- также и Рейнгольд уже многократно провозглашал о "конце" философской революции. Теперь он осмысливает последнее окончани е-окончания"[280]. Если мы сопоставим это высказывание Гегеля с процитированным выше письмом Фихте относительно заявления Канта, то перед нами - картина тенденций в философской борьбе, в которой легко можно не заметить и оставить в стороне наличествующие различия на фоне общей критической позиции.
Неясность в осознании Шеллингом его собственных тенденций в философствовании, его колебания между материалистическими мотивами и мистическими эксцессами в его мышлении, связанными с теорией познания Фихте,- все это в значительной мере способствовало тому, что различия относительно длительное время оставались незамеченными. Эта неясность у Шеллинга выражена также в самом способе изложения. Позднее Гегель правильно и очень рельефно охарактеризовал шеллингианский способ изложения. В "Истории философии" Гегель пишет: "Шеллинг проделал свое философское развитие на глазах у читающей публики: ряд его философских произведений есть вместе с тем история его философского развития и изображает, как он постепенно поднимался выше фихтевского принципа и кантовского содержания, с которых он начал. Этот ряд произведений не представляет собой не следующие друг за другом разработанные части философии, а лишь последовательность ступеней его развития"[281].
Шеллинг никогда не разрабатывал достаточно основательно философию в целом: он всегда стремился к новым открытиям, оставляя в стороне большие и важные области философии. Фихтеанское Я незаметно превращалось у него в тождество субъекта и объекта объективного идеализма. Прежде всего он излагает свою философию природы как дополнение к "Наукоучению", и поскольку сам Фихте именно в это время был занят разработкой вопроса о применении этого учения к областям морали, права, государства и т. д., то у обоих возникала иллюзия полного совпадения в основных принципах, иллюзия разделения труда в целях разработки различных сфер философии.
Иллюзии начинают рассеиваться с выходом в свет первого систематического труда Шеллинга. После опубликования его "Системы трансцендентального идеализма" начинается длительная дискуссия в переписке, которая завершается полным разрывом. Правда, в своем последующем труде, "Изложение моей системы философии" (1801), Шеллинг еще говорит о "натурфилософии" и "трансцендентальной философии" как о двух сторонах своей системы и рассматривает в письме от 19 ноября 1800 г. наукоучение как нечто законченное, а натурфилософию - лишь как приложение к нему, стоящее "возле". Он пишет: "Я полностью выделяю прежде всего наукоучение. Оно существует совершенно самостоятельно, в нем ничего не следует изменять, с ним ничего не следует предпринимать, оно завершено. Оно следует своей собственной природе. Однако наукоучение... еще не является самой философией. Оно развертывается только логически, оно не имеет никакого отношения к реальности"[282]. Шеллинг еще далек от того, чтобы думать о разрыве. Он рассматривает "Наукоучение" как непоколебимую основу также и своей собственной философии.
И Фихте ведет дискуссию вначале очень осторожно. И он также не желает порывать со споим наиболее важным и одаренным союзником. Однако с самого начала он протестует против любой самостоятельности, которую приобретает природа в системе Шеллинга. В одном письме, написанном 15 ноября 1800 г., ответ на которое мы привели выше, Фихте характеризует "самопостроение природы" у Шеллинга (объективно-идеалистическое понимание объективности категорий природы) как "самообман". Он пишет: "Совсем иное дело - реальность природы. Она появляется в трансцендентальной философии как нечто полностью преднайденное, а именно в готовом виде и завершенное. А это [преднайденное] не по собственным законам, а по имманентным законам интеллигенции... Наука, которая с помощью утонченной абстракции делает предметом своего познания одну лишь природу, должна (именно потому что она абстрагируется от интеллигенции) полагать природу как абсолютное, чтобы сконструировать се посредством некоторой фикции"[283].
Позднее, когда разрыв стал уже неизбежен, Фихте выражает эту мысль намного более энергично и явно. В своем письме от 31 мая 1801 г. он пишет, что все познаваемое содержится лишь и сознании и что только "здесь, в этой незначительной сфере сознания обнаруживаем некий чувственный мир - природу"[284].
Здесь уже ясно высказано суждение о явном разделении субъективного и объективного идеализма. Фихте отрицает всякое право на существование шеллингианской натурфилософии, в том числе и права быть дополнительной частью "Наукоучения", а также и право на ее самостоятельное существование. Он твердо придерживается того положения, что внешняя действительность является только моментом суверенного творчества (Setzens) Я, что означает, что "Наукоучение" само по себе охватывает всю совокупность знания.
Мы видим, что Шеллинг ведет дискуссию значительно менее решительно, чем Фихте. Эти колебания выявились бы значительно более рельефно, если бы мы имели возможность проанализировать детально всю переписку. Однако здесь нас интересует один пункт - роль Гегеля.
Мы напоминаем читателю, что Гегель в письме от 2-го ноября 1800 г. сообщает Шеллингу о своем прибытии в Иену, однако с оговоркой, что он длительное время задержится в Бамберге; 15-го ноября Фихте уже написал процитированную статью с резкой критикой "Системы трансцендентального идеализма". И хотя ответ Шеллинга на письмо Гегеля утерян, все же мы рассматриваем как вполне вероятное предположение Гайма, что именно из-за этого письма Гегель прибыл в Иену в январе 1801 г., т. е. значительно раньше, чем планировал. Это обстоятельство может быть связано лишь с его деятельным участием в происходящей дискуссии. Уже в июле 1801 г. он завершает "Различия". В августе того же года он защищает диссертацию, а осенью уже в качестве приват-доцента читает лекции в Иенском университете. И эта спешка могла быть вызвана только оживленной дискуссией. Последующие события полностью подтверждают такое предположение. В этом же году Гегель и Шеллинг основали боевой орган объективного идеализма- "Kritischer Journal der Philosophie". В журнале Гегель также открыто и энергично провозглашает расхождение путей в философии и возникновение нового этапа в развитии философии.
Хотя объективный идеализм явно просматривается уже в произведениях Шеллинга, особенно в его систематических сочинениях, он впервые прокламируется в качестве новой философии. И именно Гегелем. Как его сочинение "Различия", так и объемистые статьи в совместно издаваемом журнале ("Вера и знание" и "О способах научного рассмотрения естественного права") содержат всестороннее и систематическое размежевание со всем субъективным идеализмом. Следовательно, не только с самим Фихте, но и с Кантом, с кантианцами и с тогдашним главным представителем субъективистской "философии жизни" - с Ф. X. Якоби. В больших и маленьких рецензиях в совместно издаваемом журнале, а также в журнале "Erlanger Literaturzeitung" Гегель сводит счеты с большой группой малозначительных представителей тогдашней философии - с Шульце, Кругом, Бутерверком и др.
Гегель всюду выступает как принципиальный защитник нового, более высокого этапа развития философии. Однако до сих пор эта философия выступала перед публикой только как шеллингианская. Поэтому вполне понятно, что Гегель в этих своих полемических сочинениях выдвигает на первый план различие между объективным идеализмом (Шеллинг) и субъективным идеализмом (Кант, Якоби, Фихте), резко противопоставляет друг другу творческие способности и возможности этих двух направлений, чтобы наглядно продемонстрировать несостоятельность субъективного идеализма на его собственных неразрешимых противоречиях и одновременно показать, что объективный идеализм вполне способен дать удовлетворительное научное решение всех сформулированных в субъективном идеализме вопросов. При этом Гегель не подвергает критике философию Шеллинга, более того, такая критика даже не намечается. Современный нам читатель, которому уже известны различия между Гегелем и Шеллингом, может в лучшем случае увидеть то, что Гегель стремился придать философии Шеллинга некий смысл, некую тенденцию, которые скорее соответствуют продолжению и развитию его собственной философии, чем философии Шеллинга.
Все это достаточно ясно, если исходить из необходимости самой полемики. Ответим, однако, на вопрос, как относится Гегель к философии Шеллинга в первые годы своего пребывания и Иене, если отвлечься от неизбежных в ходе полемики преувеличений.
Материал, которым мы располагаем, не дает нам основания дать на этот вопрос документированный ответ. Нам не известны никакие отрицательные или хотя бы просто критические высказывания Гегеля о Шеллинге в период, предшествующий отъезду Шеллинга в 1803 г. (в этом году он уезжал в Вюрцбург). Только между 1803 и 1806 г. у Гегеля начинается резкая критика, направленная прежде всего против учеников и сторонников Шеллинга, а также против самого Шеллинга. В "Феноменологии духа" эта критика приобретает принципиальную и систематическую формулировку: первое публичное выступление Гегеля против философии Шеллинга становится одновременно решающим и окончательным.
Означает ли это, что Гегель в первые проведенные в Иене годы был полным сторонником Шеллинга? Означает ли это, что его совместная работа с Шеллингом в этот период была только "дипломатией" или "тактикой"? Первое из приведенных мнений широко распространено в историко-философской литературе. Второе мнение представлено, например, Стирлингом, который пытается найти у Гегеля в этот период его жизни определенную "хитрость", определенный "расчет" в его сближений с Шеллингом[285]. Что первое мнение неверно, читатель должен знать из нашего изложения жизни Гегеля во франкфуртский период. Там мы могли увидеть, что Гегель еще до своего прибытия в Иену уже пришел к формулировке объективного идеализма, который и центральном вопросе - в учении о противоречиях - стоит на более высокой ступени, чем объективный идеализм Шеллинга.
Мы также могли увидеть, что фрагментарные замечания Гегеля но тем или иным вопросам философии, по целому ряду важнейших проблем диалектики указывают на направление, выходящее далеко за рамки диалектики Шеллинга. Важнейшая же тенденция гегелевской философии - создание новой, диалектической логики - находилась совершенно вне рамок воззрений Шеллинга, Поэтому, когда Гегель в "Kritischer Journal der Philosophie" протестовал против утверждения, будто он является сторонником Шеллинга, он имел на то полное право[286].
Это, однако, вовсе не означает, что Стирлинг и подобные ему исследователи правильно истолковывают отношение Гегеля к Шеллингу в первый Иенский период. Здесь Стирлинг ведет себя по отношению к Гегелю подобно Шмидту, когда он объяснял отношение молодого Лессинга к Вольтеру. Ф. Меринг иронически критиковал эту интерпретацию и писал, что такого рода "исследователи", как Шмидт, приписывают великим поэтам и мыслителям прошлого ту холуйскую психологию усердных доцентов по отношению ко всемогущему ординарному профессору, с помощью которой они сами устраивали свою университетскую карьеру. Однако такие люди, как Лессинг или Гегель, отличаются от таких профессоров, как Шмидт или Стирлинг, не только интеллектуально, но и по своим чисто человеческим качествам.
Франкфуртский фрагмент системы показывает, что Гегель в некоторых фундаментальных вопросах диалектики уже выработал ясное представление о своем собственном методе. Однако только в некоторых фундаментальных вопросах. И это вовсе не означает, что ко времени своего прибытия в Иену Гегель уже полностью продумал и выработал спою собственную форму диалектики или, более того, что он развил ее систематически и конкретно.
Выше мы привели его слова о том, что развитие Шеллинга как философа шло "на глазах у всех". Возможно, что такая манера философствования могла импонировать в течение определенного времени молодому, работавшему тяжело и как-то неповоротливо, ведущему тяжелую, трудную борьбу за систематическое построение своих воззрений Гегелю. Но его глубинные философские убеждения противились методу работы Шеллинга.
Первый иенский период для Гегеля - это период экспериментирования, конечно, на более высоком уровне, чем во франкфуртский период. Этот более высокий уровень бросается в глаза, как только мы сравниваем наброски иенские и франкфуртские. Во франкфуртский период происходит выяснение позиций (Auseinandersetzungen) по отношению ко многим проблемам, имевшим для молодого Гегеля принципиальное значение, и в этом выяснении просматривается систематическая связь его воззрений. Систематика же осознанно еще не выступает на передний план.
В противоположность этому иенские наброски - это наброски, ведущие к формированию системы. Можно, следовательно, отметить большое продвижение вперед несмотря на то, что методологические основания систематизации еще не выработаны.
В набросках во второй половине иенского периода Гегель представляет нам возможность заглянуть в тогдашнюю "мастерскую" его мыслей. Эти личные заметки были опубликованы Розенкранцем под названием "Hegels Werkbuch". Для новейших исследований гегелевской философии характерно, что в них эта публикация Розенкранца и установленная им точная дата написания Гегелем этих заметок (1803-1806) полностью игнорируются. Дильтей, например, анализирует эти заметки Гегеля как общие для иенского периода и ни единым словом не упоминает о том, что они опубликованы Розенкранцем. Херинг идет еще дальше: он считает "великим подвигом" Дильтея публикацию этих заметок Гегеля и приписывает их целиком к начальному времени иенского периода[287].
Тот, кто прочитает эти фрагменты внимательно, обладая хотя бы небольшим знанием и пониманием действительного философского развития Гегеля, легко увидит, что признания Гегеля о методе работы имеют ретроспективный характер. Гегель, который к тому времени уже выяснил для себя вопрос о методологии, осуществляет здесь, собственно, ретроспективную критику метода своей работы и философствования. Стало быть, если мы будем придерживаться верно установленной даты в работе Розенкранца, мы можем выявить из гегелевской ретроспективной критики интересную характеристику специфики умственной деятельности и метода работы Гегеля в начале иенского периода. Мы приводим здесь некоторые наиболее характерные места: "Самое опасное - это стремление оберегать себя от ошибок. Боязнь того, чтобы, активно действуя, не совершать ошибок, есть лишь видимость удобства, сопровождаемого абсолютно пассивной ошибкой. Так, камень не совершает активной ошибки, кроме, скажем, случая с известняком, если его заливать азотной кислотой. Тогда этот камень начинает разлагаться. Он как бы сбивается с верного пути, оказывается в другом мире. Все кругом становится непостижимым, он гибнет. Не таков, однако, человек. Он - субстанция, он в состоянии выстоять. Эта каменность, каменистость, окаменелость и есть то, от чего следует отказаться. Пластичность, способность принять новую форму есть истинность. Стать над вещью можно лишь тогда, когда ее понимаешь, понимание же приходит после ее изучения".
Это место очень хорошо объясняется другой мыслью Гегеля. "При изучении той или иной науки не следует дать себя отвлекать принципами. Они общи и означают немногое. Как мне кажется, их значение понимает только тот, кто владеет особенным. Часто эти принципы оказываются и дурными. Они представляют собой сознание вещей, а вещи часто лучше сознания. Следует продвигаться дальше в исследовании. Сознание сначала туманно.
Не желая понимать и доказывать шаг за шагом, бросают книгу в сторону, читают как бы между сном и бодрствованием, отрекаются от собственного сознания, то есть от собственной единичности, что чревато неприятностями"[288].
Если прочитать эти замечания внимательно, то становится ясным, что Гегель здесь характеризует свой собственный метод работы в переходный период. У него уже сформировалось хотя не полностью еще выясненное, но все же в своих существенных чертах уже ясное представление о центральной проблеме, и он теперь без страха перед возможными ошибками проверяет правильность этих воззрений па целостной системе особенностей в действительности. Гегель твердо придерживается принципа принимать за прочные и правильные только такие общие основания, которые подтверждаются в этом взаимодействии с познанием особенного. "Вещь часто лучше сознания", в этом высказывании - ключ всего способа философствования молодого Гегеля. Он и действительно принимает всерьез мысль Шеллинга о мире как о едином процессе, охватывающем природу и историю. Он воспринимает эту мысль более серьезно, чем сам Шеллипг, который формулирует ее каждый год и какую-нибудь новую систему, и какую-нибудь иную абстрактную форму. Гегель же стремится понять этот процесс с охватом всех ого особенностей, берет каждым общий принцип только с оговоркой, условно, пока в его распоряжении еще нет метода, гарантирующего всеохватывающее знание этих особенностей, т. е. он проверяет принцип на фактах, на особенностях и отбрасывает его тотчас же, как только оказываются, что он абстрактен и не в состоянии объяснять эти особенности.
"Эмпиризм" Гегеля, доставляющий столь много хлопот и беспокойства его буржуазным интерпретаторам, является главной чертой специфической формы его диалектики. Где проходит граница для Гегеля, мы рассмотрим более детально позднее. Здесь было необходимо указать на главную черту его философствования не только для того, чтобы показать различие между ним и Шеллингом во всей его полноте и резкости, но и для того, чтобы выяснить, почему Гегель - при наличии простирающихся столь далеко различий в некоторых фундаментальных вопросах объективного идеализма - не занял по отношению к Шеллингу незамедлительно негативную, отвергающую позицию, но проверял ее, в известной мере экспериментируя при этом, чтобы практически убедиться в ее правильности или несостоятельности.
В другом месте заметок еще более ясно отмечено отношение Гегеля к Шеллингу, хотя его имя здесь не упоминается. Гегель пишет: "Я очень хорошо помню, как я длительное время был занят поисками в науке, честно полагая, что то, что в ней общеизвестно, это далеко не все. Из разных способов исследования вещей я пришел к заключению, что сущность таится где-то в глубине (im Hintergrunde) и все знают значительно больше, чем они говорят, а именно дух и причины, к которым следует постепенно продвигаться. После того как я тщетно искал, где можно найти то, о чем постоянно говорят и в поисках чего трудятся, как если бы оно являлось чем-то общеизвестным, стало быть и верным, а поиск его - обычным занятием, подтверждение которого я не был в состоянии найти, то я пришел к заключению, что в действительности в нем нет ничего сверх того, что я, кажется, понял, и что остальное - лишь сама уверенность, произвол и заносчивость"[289]. Это замечание стоит в самом конце иенских тетрадей Гегеля. Здесь он пишет в тоне, ясно показывающем, что он полностью выяснил абстрактность, формализм и внутреннюю слабость философии Шеллинга. Гегель в форме как бы внутренней самокритики обрисовывает ясную картину того, как он подпал под влияние конструктивной законченности самоуверенного и импозантного выступления Шеллинга. Когда мы в дальнейшем приступим к анализу фактического различия между Шеллингом и Гегелем, то читатель, познакомившись .с конкретными вопросами, которые возникают уже здесь, лучше поймет это поведение Гегеля, чем теперь, когда мы лишь противопоставили друг другу "интеллектуальное лицо" обоих философов.
Однако если мы преувеличим эту противоположность, то можем прийти к ложным выводам. Если мы ставим перед собой цель правильно понять период 1801-1803 гг., то не можем позволить себе исходить из того, что мы сегодня знаем о последующем развитии Шеллинга. Конечно, уже тогда существовали в зародыше реакционные тенденции более позднего мышления Шеллинга, однако только лишь в зародыше. И никто не мог предвидеть в 1801 г., что инициатор философской революции в Германии закончит свой путь в качестве философа теологической реакции. Даже пустота формалистических построений Шеллинга выглядела тогда иначе, чем впоследствии, из ретроспективы избранного им позднее пути.
Тогда все стояли в начале философского переворота: вспомним, как Гегель едко высмеивал тех, кто хотел завершить философскую революцию, и поэтому абстрактность шеллингианских построений неизбежно должна была казаться чем-то таким, что обычно сопутствует началу той или иной философии в новую эпоху мировой истории (при рассмотрении "Феноменологии духа" мы увидим, что Гегель даже тогда выдвигает эту точку зрения на передний план).
Маркс, как историк-диалектик, при всей остроте своей критики, адресованной личности Шеллинга, все же подчеркнул "искреннюю юношескую мысль Шеллинга" и провел параллель между ним и таким философом, как Фейербах. Совершенно ясно поэтому, что молодого Гегеля, боровшегося за принципы объективной диалектики, должна была интересовать прежде всего "искренняя юношеская мысль Шеллинга". Тем более Гегель, при всей остроте и правильности его более поздней критики Шеллинга, не мог проникнуть в суть его философии так, как это оказалось возможным для материалиста-диалектика Маркса. Ведь хорошо известно, что метод объективного идеализма всегда оставался общей основой философии и Шеллинга, и Гегеля. Поэтому философия Шеллинга имеет определенные рамки, и диалектическое мышление Гегеля не смогло выйти за эти пределы, тогда как Маркс подверг их уничтожающей критике.
Мы уже говорили, что "искренняя юношеская мысль Шеллинга" заключалась в его попытке рассмотреть природу и историю как единый диалектический процесс. В этом вопросе он един с самыми глубокими устремлениями молодого Гегеля. И если концепции молодого Гегеля, особенно в области философии истории, диалектической логики намного глубже, чем у молодого Шеллинга, все же мышление Гегеля до этого времени еще не созрело настолько, чтобы создать единую и всеобъемлющую систему совокупного человеческого знания. Шеллинг же сделал это именно в рассматриваемый период, причем в чрезвычайно яркой и блестящей форме. Из приведенных выше замечаний Гегеля становится ясным, что он счел необходимым сначала проверить - на основе собственной работы - правильность шеллингианских концепции, прежде чем приступить к их критике. Из признаний самого Гегеля мы выяснили, что он сделал это в известной мере как эксперимент. Только при таком рассмотрении отношении Гегеля к Шеллингу в первые годы в Иене мы окажемся в состоянии правильно оценить его подход к шеллингианской терминологии, употребляемой им в некоторых своих сочинениях, особенно терминологию в "Системе нравственности". Это значит, что мы должны признать влияние Шеллинга на Гегеля, не считая, однако, последнего ни сторонником Шеллинга, ни тем более лицемером или карьеристом, который из "тактических соображений" умалчивает о различиях во взглядах, уже ясно осознаваемых им.
К этому следует еще прибавить, что сама система Шеллинга, несмотря на блестящую форму изложения, находилась еще в процессе становления, точно так же как и гегелевская, и с каждой публикацией принимала все новые очертания.
Нам, естественно, ничего не известно о личных отношениях между Шеллингом и Гегелем. Они жили в одном городе, преподавали в одном и том же университете, издавали совместно журнал. Разумеется, что они часто вели обстоятельные беседы о принципах философии. И действительно, можно проследить не только влияние Шеллинга на Гегеля в его первых иенских сочинениях, но и обнаружить некоторые гегелевские мотивы, причем довольно четко, в публикациях Шеллинга этого периода. Так, например, вводная статья в указанном философском журнале "Отношение натурфилософии к философии вообще" долгое время вызывала споры: никто не мог определить, кому же она принадлежала, Шеллингу или Гегелю. Только из одной автобиографии Гегеля, написанной им в 1804 г., стало ясно, что статью написал Шеллинг.
При таких обстоятельствах нетрудно понять возможность того, что Гегель в своих устных беседах с Шеллингом относительно некоторых спорных вопросов диалектики, в личной дискуссии с ним вполне мог попытаться убедить Шеллинга в его неправоте прежде, чем он выступил против него публично. Мы также не должны забывать, что, если Гегель в этот период представлял во многих вопросах более глубокую и прогрессивную точку зрения, чем Шеллинг, в вопросах философии природы, по крайней мере в первое время, он был начинающим. Во всяком случае нам хорошо известно, что во франкфуртский период Гегель только изучает проблемы естествознания, в то время как в этой области Шеллинг, его ученики и независимо от него Гете, с которым Гегель уже в этот период был знаком, достигли больших успехов, и Гегель должен был сначала ознакомиться с этими успехами, критически отмежеваться от них, прежде чем он мог приступить к совершенно самостоятельной разработке своей системы.
Предпринятый нами анализ отношений между Гегелем и Шеллингом показывает, следовательно, правильность нашего вывода о том, что сотрудничество Гегеля и Шеллинга в Иене есть точка пересечения путей двух видных мыслителей.
Гегель все ясней и отчетливей работает в Иене над задуманной им формой диалектики. Из документов, которыми мы располагаем, видно, что только рукописи его лекций за 1805-1806 гг. полностью свободны от шеллингианской терминологии. И это вопрос, касающийся не только терминологии.
Если бы мы стали анализировать различные наброски Гегеля по вопросам философии истории, то увидели бы, сколь тесно связано ясное и конкретное формирование его социальных и философско-исторических воззрений с освобождением от шеллингианской терминологии.
В 1803 г. Шеллинг переезжает из Иены в Вюрцбург. В результате этого переезда прекращаются контакты между ним и Гегелем. Прекратил свое существование и совместно издаваемый ими журнал. Он выполнил свою историческую миссию: расхождение путей между субъективным и объективным идеализмом уже произошло решительно и явственно. Теперь мог начаться процесс дифференциации внутри объективного идеализма.
Однако было бы большим заблуждением рассматривать этот процесс как выявление и выяснение воззрений Гегеля. Мы повторяем: в этот период философия Шеллинга также находилась в процессе становления. При этом все более резкое проявление реакционных элементов философии Шеллинга происходит в непрерывном взаимодействии и связи с формированием более ясных очертаний гегелевских воззрений, с усиливающимся освобождением от тех шеллингианских категорий, с которыми он одно время "экспериментировал". В Вюрцбурге Шеллинг в сочинении "Философия и религия" выступает уже с ясно выраженных реакционных позиций (1804). Его отход от "искренности мысли" приобретает ясные философские очертания: мир здесь рассматривается уже как "побочный продукт" (Abfall) абсолюта (бога).
Основополагающая тенденция более поздней, явно реакционной "позитивной философии" Шеллинга впервые относительно ясно обнаруживается именно в этом произведении (в более поздний период Шеллинг рассматривает свою собственную натурфилософию как дополнительную, подготовительную "негативную философию").
Было (ил смешно недооценивать воздействие этого превращения Шиллинга на изменение позиции и отношения Гегеля к Шеллингу. Более поздние взгляды Гегеля на этот счет достаточно ясно выражены в "Истории философии": только первый иенский период философского развития Шеллинга он рассматривает как фазу, которая обеспечила Шеллингу место в истории философской мысли; поздние же его сочинения он вообще не рассматривает, считая их недостойными обсуждения (здесь напрашивается аналогия с отношением Гегеля к философии Фихте). С другой стороны, мы не должны также забывать, что Гегель отлично осведомлен о манере работы Шеллинга, и эту фазу философствования Шеллинга не считает завершающей. Еще длительное время Гегель надеялся, что, критикуя воззрения Шеллинга, он сумеет направить его на верный путь диалектической философии. Переписка между ними, даже в период "Феноменологии духа", показывает, что Гегель и тогда рассчитывал на возможность философского взаимопонимания. Только после выхода в свет "Феноменологии духа" Шеллинг полностью порывает с Гегелем.