Съемка с якоря была назначена на 29 июня. Я сказал здесь «съемка c якоря» по старой морской привычке. Следовало бы сказать: «съемка с бочки», так как якоря у «Товарища» были уже подняты и закреплены по-походному, и корабль стоял, пришвартовавшись толстыми стальными тросами к одной из причальных портовых бочек.

С раннего утра на судно приехали портовые и таможенные власти.

Проверка корабельных документов и документов членов экипажа, осмотр судовых помещений, санитарного состояния команды и прочие формальности затянулись до двух часов дня. Наконец, все было кончено. К борту «Товарища» подошел ледокол «Номер шесть», который должен был выбуксировать нас за Нордкап, и портовый пароход «Феликс Дзержинский» — для того, чтобы помочь ему развернуть нас в гавани.

Тяжелый буксир из стальной проволоки подан был с носа «Товарища» на корму ледокола, второй, более легкий, с кормы корабля на корму «Дзержинского».

Медленно работая машиной, ледокол вышел вперед и вытянул буксир. Проволочные швартовы, на которых стоял «Товарищ», ослабли и без труда были выдернуты из рыма (кольца) бочки;. «Дзержинский» потянул корму корабля влево, и «Товарищ» начал разворачиваться.

Понадобилось больше четверти часа, чтобы развернуть и направить носом к выходу из порта тяжело груженный океанский парусник. Но вот «Товарищ» лег, наконец, на свой курс, кормовой буксир был отдан, и «Дзержинский» направился к берегу. Ледокол прибавил ходу, и «Товарищ» поплыл мимо Мурманска, направляясь к выходу в океан.

— Ученики и команда, к вантам на правую! — скомандовал я.— Пошел по вантам!

По старой морской традиции экипаж корабля, облепив ванты, трижды, прокричал «ура» жителям приютившего его порта, и большой флаг «Товарища» медленно приспустился и снова поднялся, отдавая честь и посылая привет городу.

Долго шли узкой и длинной Кольской губой.

На «Товарище» была маленькая радиостанция. Отойдя миль сорок от Мурманска, мы ее испробовали и послали официальное извещение о нашем отплытии и привет родным и друзьям.

Если бы в это время года на севере не царил вечный день, то я бы сказал: «К ночи вышли в океан». Но ночи не было. Холодное, но неустанно сияющее солнце не заходило за горизонт.

Океан встретил нас неприветливо. Свежий северо-западный ветер гнал высокую встречную волну, и ледокол «Шестой», то взлетая вверх в облаке пены, то зарываясь носом в холодную воду, сильно качался. «Товарищ» всплывал на волну свободно, не принимая на себя воды и чуть переваливаясь с боку на бок.

С каждым часом ветер свежел, и, несмотря на то, что реи «Товарища» были побрасоплены, то есть повернуты несколько возможно круто для уменьшения сопротивления ветру, ход все уменьшался и уменьшался. На третьи сутки наш ход уменьшился до двух узлов, и явилось опасение, что если ледокол поработает еще двое суток, то ему может нехватить угля для возвращения в Мурманск. Поэтому я решил огибать Нордкап под парусами. Я обменялся сигналами с ледоколом, и попросил его вместо того, чтобы итти вдоль берега, оттащить нас подальше в открытый океан.

Утром 2 июля раздалась долгожданная команда:

— Пошел все наверх, буксир отдавать, паруса ставить!

Ледокол поставил нас в полветра, и мы начали натягивать нижние паруса.

Судно забрало ход.

Отдан буксир, и освобожденный ледокол, сделав большой круг, подошел под корму «Товарища», чтобы принять от него последние письма.

С кормы «Товарища» был перекинут на него тонкий линь, а по нему передана обернутая в просмоленную парусину и уложенная в парусинное ведро корреспонденция.

Три коротких гудка ледокола, троекратное «ура» команд, приспущенные и вновь медленно поднявшиеся флаги, быстрый обмен сигналами с пожеланиями счастливого пути — и «Товарищ» остался один на просторе грозного Ледовитого океана…

Я осмотрел поставленные паруса. Кроме нескольких новых, привязанных в Мурманске, старые паруса «Товарища» до того износились, что вдоль швов просвечивали насквозь, несмотря на громадную толщину парусины.

Кое-где оказались проеденные крысами дыры. Немедленно началась починка парусов, которая затянулась потом вплоть до Англии.

Ветер свежел и дул с запада. Барометр падал. Надо было уходить подальше от Нордкапа.

Громадные волны неслись на корабль

3, 4 и 5 июля мы штормовали. Удовлетворительные на вид, но сопревшие и трухлявые снасти бегучего такелажа лопались. Их приходилось заменять запасными, которые были лишь немногим лучше.

Ночью 6 июля ветер начал стихать и отходить к северу. Прибавили парусов и начали медленно спускаться к югу, идя вдоль норвежских берегов, однако на почтительном от них расстоянии.

Норвежские берега при западных ветрах для большого парусного корабля очень опасны. Они скалисты, обрывисты, усыпаны камнями и глубоко, изрезаны узкими извилистыми фиордами. Гольфштрем {Сейчас принято написание - Гольфстрим}, направляясь вдоль этих берегов к северу, перебивается приливными и отливными течениями и образует водовороты, самым известным из которых считается Мальстрем у Ляфонтенских {Лафонтенских} островов.

С 11 июля барометр вновь начал падать. Падение предвещало сильный шторм. Мы боролись с ним два дня.

Сила ветра доходила до 10 баллов. Громадные волны, цвета индиго, с широкой бахромой шипящих гребней, с гулом неслись на корабль и время от времени обрушивались на верхнюю палубу. Штурманская рубка била залита водой. Корабль клало до 40° под ветер и 25° на ветер. Размахи были ужасны. Невозможно было стоять на ногах, не вцепившись в поручни.

Впрочем, произведенная в Мурманске отгрузка части камня на вторую палубу сильно помогла. Размахи корабля были сравнительно плавны, и удары волн в борта, хотя и жестокие, ничего не ломали и не сносили; Но обнаружилась другая беда: рулевой аппарат так был расшатан, что я боялся, как бы он не разлетелся вдребезги. Заведенные в помощь рулевому аппарату тали из нового троса в три с половиной дюйма не выдерживали и лопались. Их заменяли другими.

От 69-й параллели нас отбросило на целый градус к северу, и 16 июля мы оказались на той же параллели, на которой были 10-го, но зато нам удалось продвинуться на полтора градуса к западу.

И команде и ученикам приходилось работать не покладая рук. На высоте 20-30 метров над палубой, упершись в подвешенные под реями специальные проволочные снасти — перты, прижавшись изо всех сил животом и грудью к реям и просунув руки в веревочные кольца, люди крепили, отдавали, привязывали, отвязывали и меняли паруса. Намокшая, надутая ветром, неподатливая, как лубок, парусина требовала громадных усилий. Кровь сочилась из-под ногтей. Кожа трескалась на ладонях и сгибах пальцев. Клеенчатые куртки и надетые под ними ватники и пиджаки не спасали от дождя. На реях приходилось работать полулежа; ветер задирал полы одежды на шею, и холодный дождь хлестал по спинам и проникал даже в рыбачьи непромокаемые сапоги.

Люди отвязывали и меняли паруса

Но никто не роптал, никто не жаловался.

Я радовался, что первые штормы «Товарищу» пришлось испытать при незаходящем полярном солнце в мутном, но не прерывающемся свете.

Мы шли лавировкой, и помимо постоянной работы по уборке и перемене парусов приходилось время от времени вызывать всех наверх для поворота.

Сгрудившись на палубе у брасов, под скрип блоков, с песнями и прибаутками тянули ребята снасти, и когда вкатившаяся волна накрывала их с головой, они только фыркали и весело ругали старый океан.

Радиорубка была тоже наполовину залита водой. Радиотелеграфист, Виктор Петрович Семенов, все время возился с поставленным в Мурманске полуигрушечным радиоаппаратом. Но результаты его работы оставались тайной и для меня и для всего состава корабля.

Однажды за обедом в кают-компании я высказал удивление, что мы не получаем метеорологических бюллетней с норвежских станций.

— А кто вам сказал, что мы их не получаем?— ответил оскорбленным тоном радист.— Я их аккуратно два раза в день получаю, они у меня все в журнале записаны!

— Так что же вы мне их не сообщаете? — возмутился я.

— А вы меня о них спрашивали? — ответил он.

На другой день я узнал другую новость: мы можем принимать радио, но нас не могут принимать ни береговые станции, ни другие суда. Радиоволна нашей станции оказалась длиной в 300 метров, в то время как нормальная длина волны для морских установок — 600 метров.

Я приказал, чтобы все, что принимает наша радиостанция, немедленно сообщалось мне. Мы стали получать и метеорологические бюллетени, и газетные новости.

Однажды бергенская станция сообщила, что на «Товарищ» есть телеграмма. Наша станция беспрерывно отвечала: «Слушаем, просим передать текст», но Берген нас не слышал. В конце концов мы получили ату радиограмму через одну любительскую радиостанцию со следующим предисловием: «Уловив случайно ваши бесплодные попытки связаться с нашими станциями, я настроил свай приемник на вашу волну в 300 метров; можете ежедневно от 16 до 18 часов передавать свои радио через меня».

Мы долго пользовались услугами нашего норвежского доброжелателя. Я успел передать через него служебное донесение о положении и местонахождении судна и коротенькое радио своей семье.

На рассвете 26-го на широте Бергена подул, наконец, попутный северный ветер. Мы сравнительно быстро прошли Немецкое море. Подводная часть корабля за время продолжительной стоянки в Мурманске так обросла ракушками и водорослями, что при попутном ветре в 4-5 баллов и при всех парусах, когда хорошее судно должно развивать 10-11 узлов, «Товарищ» не мог итти при всем моем старании больше восьми с половиной. Вечером 29 июля с тихим попутным ветром «Товарищ» под всеми парусами подошел к Английскому каналу (Па-де-Кале).

Большим парусным кораблям плавать в Английском канале трудно. Приливные и отливные течения, отражаясь у извилистых берегов Англии и Франции, расходятся в разные стороны и достигают большой силы. Здесь бывают частые туманы. Канал кишит судами, пересекающими его в разных направлениях. Западные и северо-западные штормы вызывают волнение, бросающее корабль во все стороны.

В старые годы, когда было много парусных кораблей, существовал особый промысел — провод их через Английский канал. Лоцманские боты и буксирные пароходы встречали корабли за 50 и даже за 100 миль от берега и за сравнительно недорогую плату проводили их через каналы, вводили и выводили из портов. Теперь, с падением парусного флота, промысел этот давно прекратился, и никто не встретит пришедший издалека парусник, пока он не подойдет близко к порту; тогда его сигналы будут приняты с береговой станции, которая и вышлет ему буксир по установленной правительственной таксе.

Итак, без всякой надежды получить лоцмана или буксирный пароход, пришлось, пользуясь попутным ветром, итти каналом без посторонней помощи, руководствуясь картами, лоциями и собственным опытом.

Мне было все равно, в какой из портов южного берега Англии заходить на ремонт, и я решил итти на запад до тех пор, пока нас будет нести попутный ветер.

Утром 1 августа мы подошли к юго-восточной оконечности острова Уайт, и здесь ветер совершенно стих.

Пользуясь приливным течением, мы подошли как можно ближе к берегу и стали на якорь.

Ближайшим к нам портом был Саутгемптон.

Мы подняли сигнал: «Прошу выслать буксир», лоцманский флаг и свои позывные. Позывными называются комбинации из четырех буквенных флагов, условно обозначающих имя корабля. Позывные «Товарища» были флаги, обозначавшие буквы Л, Б, Г, Е. Мы запоминали их так: Лихие Большевики Грозят Европе. Кроме флажных позывных, судам, имеющим радиоустановки, присваиваются еще и трехбуквенные радиопозывные.

Но так как ветер совсем стих и флаги безжизненно висели, не развеваясь, никакая береговая станция наших сигналов прочесть не могла, а наша радностанция упорно, но бесплодно посылала никого не достигавшие вызовы.

Наконец, с острова заметили, что большой четырех-мачтовый парусник заштилел, стоит на якоре в шести милях от берега и держит какие-то сигналы. Дали знать об этом в Саутгемптон и в Портсмут, и в полдень мы увидели дымок направляющегося к нам парохода. Это оказался лоцман. Узнав, что мы хотим войти в Саутгемптон, он по своему радио вызвал буксирный пароход.

Наши паруса оставались до сих пор неубранными. Я ждал послеполуденного бриза, с которым рассчитывал продвинуться ближе к английскому берегу, чтобы дешевле заплатить за буксировку. Но бриз все не задувал. Он задул только в четыре часа, а в третьем часу мы уже увидели идущий за нами буксир.

Я скомандовал:

— Повахтенно к своим мачтам, паруса убирать! Люди в одну минуту разбежались по местам, и через три минуты льняные крылья «Товарища» поднялись вверх и красивыми складками неподвижно повисли под реями.

— Марсовые, к вантам! Пошел все наверх паруса крепить!

Ученики и матросы ринулись вверх по вантам.

Через минуту люди расползлись по реям, и началась работа по уборке парусов. Каждая мачта хотела закрепить паруса раньше другой. Старший помощник только покрикивал снизу:

— Не торопись, ребята! Укатывай аккуратно и туго, чтобы не стыдно показать было.

— Не беспокойтесь, Эрнест Иванович, как носовые платки, укатаем,— ответил с марса второй грот-мачты молодой четвертый помощник.

И действительно, через шесть минут все паруса были закреплены и в самом деле укатаны, как носовые платки.

Англичане с буксирного парохода и разгуливавший по нашему юту лоцман пришли в восторг и, по старой английской манере, отмеченной еще Гончаровым, старались оторвать руки у меня и моих помощников.

От лоцмана я узнал, что сегодня второй день знаменитых международных яхтенных гонок, которые происходят при участии английского короля, лично председательствующего в президиуме гоночной комиссии.

Хотя обычный курс состязаний больших яхт лежит вокруг острова Уайт, но из-за штиля старт, очевидно, был отсрочен: ни одна из яхт не показывалась из-за острова.

По словам лоцмана, все они стояли на якоре против города Коус на северном берегу.

Было чрезвычайно интересно поближе посмотреть на тысячи парусных и моторных суденышек, изящных, как игрушки, собравшихся сюда со всех концов Европы.

Обычно они великолепно управляются, и показать ученикам парусные гонки было бы не только интересно, но и поучительно.

Лоцман говорил, что часа в четыре ветер задует непременно и гонки обязательно начнутся.

Я предложил ему и капитану буксирного парохода по лишнему фунту стерлингов, с тем чтобы они провели «Товарища» поближе к старту.

Обогнув северо-восточную оконечность острова и пройдя городок Райд, буксир взял курс прямо на большую паровую королевскую яхту «Виктория и Альберт». Гонки только что начались.

Знаменитые яхты «Шемрок 4-й» и «Британия», в сопровождении еще трех таких же больших яхт, только что снялись со старта. На них были мачты, не уступавшие, пожалуй, по высоте мачтам «Товарища». Их молочно-белые паруса были громадны и плоски, как доска. Дальше, за королевской яхтой, виднелась громадная яхта богатейшего пивовара Басс, а за ной высились стройные мачты шхуны «Атлантик», побившей рекорд на гонках через Атлантический океан.

Со всех сторон навстречу «Товарищу» мчались большие и маленькие моторные катера и яхты.

Поровнявшись, мы едва успевали разглядеть веселых мужчин и женщин, которые махали нам шляпами и платками.

Лондон. Мост через Темзу.

Мы подходили к королевской яхте. Буксир повел нас между ней и охранявшим ее броненосным крейсером «Рамилис» под флагом полного адмирала. Правее стояла цепь охраны из минных крейсеров.

Международный обычай требует, чтобы всякое коммерческое судно при встрече с военным приветствовало его, приспуская кормовой флаг. Поровнявшись с яхтой «Виктория и Альберт», мы исполнили этот обычай. Нам немедленно ответили. Так же быстро ответил нам и английский адмирал, когда мы поровнялись с его кораблем.

Саутгемптовская гавань тесна. Стоять в ней без определенного дела не разрешается, и за стоянку приходится платить довольно крупную сумму портовых сборов. Поэтому, до выяснения вопроса о предстоящем ремонте «Товарища», лоцман поставил нас на якорь против местечка Нетли, в нескольких милях от города.

Не прошло и десяти минут, как к нам приехали портовые и таможенные власти. Узнав, что наше судно — корабль хотя и не военный, но правительственный, преследует исключительно учебные цели и зашло в Саутгемптон только для ремонта перед предстоящим дальним плаванием, они быстро кончили все формальности и разрешили нам свободное сообщение с берегом.

В тот же вечер я уехал по железной дороге в Лондон и остановился там в громадном железнодорожном отеле «Гред Истерн».

Карта плавания от Мурманска до Саутгемптона.