Но если мы спросим себя, какие же идеи идут в деревню от нас? Чем мы — рабочие и трудовая интеллигенция — заражаем деревню, как наши идеи, когда они дойдут туда, отразятся на быте деревни?
Мы должны сказать, что здесь есть известное основание для тревоги.
Если мы учтем отдельно — а мы, вероятно, сможем это сделать путем всесоюзной переписи — демографическую линию в нашем пролетариате и в нашей трудовой интеллигенции, то я боюсь, что мы должны будем констатировать понижающуюся линию рождений; мы должны будем констатировать здесь болезненное стремление родителей оградить себя от рождаемости детей, которое обеспечило бы действительно пропорциональное продолжение жизни наших народов. К этому нужно отнестись с величайшим вниманием.
Мы видим, что неизбежно происходящая после революции ломка старого уклада вызвала у нас новый взгляд на семью. Он считается часто якобы правоверным — марксистским, — но мы должны признать его опасным, и партия должна выразить свой протест против него.
Эта точка зрения, которая без обиняков обвиняет длительную парную семью, гласит следующее: муж, жена, дети, — муж, жена, которые рождают и воспитывают детей, это — буржуазная штучка. Уважающий себя коммунист, советский человек, передовой интеллигент, подлинный пролетарий должен от этой буржуазной штучки предостеречь себя. — «Социализм, — говорят такие „марксисты“, — несет за собою новые формы общения мужчины и женщины — именно свободную любовь. Сходятся между собой мужчина и женщина, живут пока друг другу нравятся, разонравившись — расходятся; сходятся на сравнительно короткий срок, не создавая прочного хозяйственного уклада; и мужчины и женщины свободны в этом отношении.
Это есть переход к той широкой общественности, которая сменяет маленькие обывательские уголки, эту обывательскую квартиренку, этот домашний очаг, вот эту заскорузлую семейную единицу, выделяющую себя из общества». — «Подлинный коммунист, советский человек, — говорят они, — должен остерегаться парного брака и стремиться удовлетворить свои потребности путем „changez vos dames“, как говорят в старой кадрили, известной переменой, свободой взаимоотношений мужей, жен, отцов, детей, так что не разберешь, кто к кому и как точно относится. Это есть общественное строительство». Разберемся, подойдем поближе к этому.
Что мы сохраняем из буржуазного парного брака и что считаем специфически буржуазным в этом парном браке?
Буржуазным, отрицательным, абсолютно для нас неприемлемым в этом парном браке является неравенство мужчины и женщины. Вот основа буржуазной семьи, по которой мы бьем непосредственно. У буржуазии есть свое законодательство, свой политический строй и т. д., и будь то семья банкира, профессора, мелкого чиновника или пролетария, семейный уклад базируется на буржуазном законодательстве, а это буржуазное законодательство в европейских странах еще хуже, чем старое царское законодательство в России.
Вот что гласило царское законодательство о том, что я называю политической стороной семьи: жена обязана повиноваться мужу, как главе семейства, пребывать к нему в неограниченном послушании, оказывать ему всяческое угождение, обязана преимущественным повиновением его воле. При переезде куда-нибудь мужа, жена должна следовать за ним. Она не может наниматься ни на какую работу без специального позволения мужа. Как видите, в буквальном смысле слова — рабство.
Когда мы подходим к более близкому анализу того, что муж может делать с женой по царскому законодательству, то мы видим, что он, считая ее своей собственностью, мог применять к ней в случае, когда считал ее виновной, всякие меры репрессии: бить жену, держать ее впроголодь, запирать и т. д. Жена не имела права ни в коем случае на это жаловаться. Если бы он сломал ей руку или проломил череп, жена имела бы право жаловаться, — это уже касалось прокурора. Пока этого не случилось, до тех пор ничего нельзя сделать. Если следствие констатировало, что побои мужа приняли характер истязаний, суд имел право вмешаться. Если же это не истязание, а муж просто «поучил» жену плеткой, то это, так сказать, в порядке нравов и вполне допустимо.
Если жена хочет уехать от мужа, поселиться в другом месте, она не может — муж приказывает, жена не может выбрать себе местожительство там, где она хочет. Жена хочет работать, учиться, — муж может ей запретить. Западно-европейское законодательство — скажем, французской буржуазной республики, идет еще дальше, оно прибавляет еще один параграф: если муж внутренне убежден, что жена ему изменяет, он может ее убить. Многие юристы спрашивали: ну, а если жена внутренне убеждена, что муж ее изменяет ей, может она его убить? Нет. Жену за это посылают на каторгу и т. д., а мужа оправдывают, он защищал свои имущественные права. Его жена осмелилась пойти против его имущественного права; он может ее убить, это — его власть в доме.
Этот политический порядок семьи, то, что в семье есть глава, что семья, — не соглашение, не трудовой союз, — это мы считаем буржуазной чертой семьи.
Как была организована буржуазная семья в хозяйственном отношении?
Муж имел общественную работу — будь то политическая деятельность, будь то служба, работа на фабрике, а жена занималась домашним хозяйством, т.-е. она была водворена в страшно узкий, идиотически-узкий круг интересов: она была завалена грязным бельем, приготовлением пищи в переполненной копотью кухне, заботами о маленьких детях и т. д. Она была загружена всем этим так, что думать о своем развитии, думать об общественной деятельности, ей совсем не приходилось. Замечательно, что даже дворянство, которое опиралось на крепостной труд и где женщина, имея достаточное количество крепостных слуг, так же, как и мужчина, могла быть освобождена от узкого круга домашнего хозяйства, и оно приходило к такому, можно сказать, «мужицкому» выводу, что — «пока девушка — есть свет в глазах, а стала бабой — кончено, раба!» Даже Толстой, изобразивший дивный образ свободной дворянской девушки, Наташи Ростовой, говорит, что когда она вышла замуж, то пеленки завесили свет, грязные ребячьи пеленки — и нечего с нее больше спрашивать.
Против этого уклада, в котором на долю мужчины падает культурный, прогрессивный труд, а на долю женщины — расщепленный, неэкономный, притупляющий, мы протестуем, как против буржуазного.
Но протестуем ли мы против парной семьи, когда муж и жена говорят: мы любим друг друга, уважаем, заключаем длительный союз на много, много лет, пока его не разрушит что-нибудь особенное, хотим жить вместе, делить все радости и горести, помогать друг другу, рожать детей, растить их, — вот это буржуазно или не буржуазно? Я считаю, что как теперь, так и в социалистическом строе может быть такой семейный уклад, могут быть такие пары, связанные на много лет.
Но могут быть и другие условия — люди могут сходиться и расходиться; это зависит от случая и от темперамента. Один нашел подругу, друга на всю жизнь, а другой не нашел; у одного такой темперамент, такой уклад характера, что он особенно большое счастье получает от серьезного жизненного строительства в глубоком в специально-выращенном союзе с другим человеком, а другой предпочитает блестящий, мимолетный переход от одного к другому.
В социалистическом обществе возможно и то, и другое, а в нашем обществе переходного периода? — Нет. В нашем обществе единственно правильной формой семьи является длительная парная семья.
Мы должны сказать, что лишенная своих буржуазных черт — командования мужчины и погребения женщины под бременем домашнего хозяйства, — лишенная этих черт парная семья, длительный союз во имя общего строительства жизни, рождения и воспитания детей есть единственная форма, которая нам нужна. И тот, кто хочет до конца выполнить свой долг — и политический, и рабочий, и человеческий, — должен основать именно такую семью.
Почему? При социалистическом строе мы можем сказать: обществу безразлично, как вы любите друг-друга, — любите, как вам хочется, а дети, которые от этого родятся, будут обеспечены самим обществом. Вот в чем особенность социалистического строя, вот что он сможет сказать нам. Не важно, как ведут себя отцы и матери. Родился ребенок, — общество его берет, те, у кого родительских чувств нет, могут о нем и не заботиться. Но мы сейчас не можем так сказать. Мы не можем сказать: граждане и гражданки, сходитесь, размножайтесь, мы о ваших детях позаботимся. Не можем. Мы в этом году 46 миллионов, — значительную часть нашего бюджета по РСФСР, чрезвычайно отягощающую и отражающуюся на всем деле народного образования, — тратим на содержание государственных сирот. Наши детские дома и сейчас экономически и педагогически неудовлетворительны, — a y нас сотни тысяч детей, столько же, сколько мы приютили, бегают еще по улицам в качестве беспризорных полуживотных, и мы не можем, мы не имеем средств их поймать, приручить и сделать их нормальными государственными детьми.
Можем ли мы при этих условиях говорить: плодитесь и множьтесь, мы позаботимся о детях? — Не можем.
Какое значение, какую цель может иметь революция, если она поранит деторождение, если уменьшит его, если будет оскудевать человеческий поток, если детей будет рождаться все меньше, если детей не будут кормить, если будет все больше и больше распространяться аборт, если беспризорность будет как парша разъедать наших детей? Зачем вся революция? На ком будет лежать, главным образом, в ближайшие годы тяжесть по воспитанию детей? — На родителях.
Советское правительство обязано сказать буквально всем: обязанность воспитывать детей, подрастающее поколение, на девяносто девять сотых лежит на родителях. Что следует из этого? Вспомним то, что Владимир Ильич называл пресловутой теорией «стакана воды». Некоторые передовые товарищи (среди них были и коммунисты) говорили: у нас все не по буржуазному. У буржуазии любовь — ухаживание, всякая романтика, вся эта домашняя пошлость семьи, верность друг другу, дети. Мы становимся на новую точку зрения. Мы отрицаем романтическую ценность любви, мы отрицаем эти тяжелые оковы. Любовь, это — вещь простая, вещь физиологическая, продиктованная природой, и нам также легко удовлетворить свои любовные вожделения, как выпить стакан воды. Вот что значит теория «стакана воды», теория глубоко эксплоататорская, теория мужской подлости.
Само собой понятно, никакой подлости, в том числе и мужской подлости, революция потерпеть не может. Мужчина не страдает от полового акта, для него это то же, что «выпить стакан воды». Женщина, выпив стакан воды, ничего от этого не потерпит, а от полового акта у нее бывают дети. Вот дети и есть центральное место всего вопроса.
С точки зрения мужской, грубой эксплоататорской, пошлой мужской точки зрения, мужчина «выпил стакан воды» и ждет, когда ему опять пить захочется, а женщина должна воспитывать всех детей Республики. Можем мы стать на ту точку зрения, что все дети, которых не может воспитывать государство, должны воспитываться матерями? Всякому бросается в глаза, что это нелепость. Женщина физически слабее, ей труднее найти заработок; беременность, кормление урезывают ее в этом отношении, ушибают. И, стало быть, если бы мы повесили женщине на шею все будущее нашей революции и наших народов, то, конечно, мы были бы мерзавцами и глупцами. Мы поставили бы под вопрос все наши завоевания, так как государство не может обеспечить детей.
На ком должна лежать забота о детях? На матери и на отце. Чтобы воспитать детей, поставить их на ноги, надо минимум 15 лет. Значит, брак должен быть длительным парным браком. В московской «Вечерней газете» было написано, что по радио передавался мой доклад, где я говорил об этом же, и какой-то рабкор не понял — какой такой парный брак? Конечно, брак должен быть вдвоем: как будто одному это нельзя и втроем тоже делать нечего. Я удивляюсь, что журналист не поспешил разъяснить такое нелепое недоразумение. Конечно, бывает брак втроем, многоженство и многомужество, беспорядочные половые сношения и т. д. Мы знаем, что такое длительный парный брак, когда мужчина и женщина дают друг другу руки и говорят: мы обязуемся во имя того, что мы друг друга любим, заключить длительный союз, чтобы вырастить наших детей. На ближайшее будущее это единственная форма брака, которая гарантирует расцвет наших народов. От этого никуда не уйдешь.
Но если мы должны сказать, что плохим коммунистом, плохим советским гражданином, плохим строителем является тот, кто «порхает с цветка на цветок», не заботится о будущем поколении, то не очень далеко от него ушел и тот, кто, пользуясь таким правилом, о котором я сейчас от имени партии говорю, поворачивает к буржуазному браку.
Встречаешь иногда такого советского человека и коммуниста, который говорит: я на эту удочку не попался; у меня жена, дети, я могу сказать, что долг в этом отношении исполняю. — А присмотришься к его хозяйственному и домашнему укладу, и оказывается, что он-то ведет общественную жизнь, а жена погибает в домашнем хозяйстве. Это никоим образом не есть правильная форма семьи.
Мужчина должен уважать свою жену, заботиться о том, чтобы воспитать в ней общественного человека. Поэтому наша семья должна быть организована так, чтобы обязанности общественные и семейные были распределены более или менее поровну. Мне в таких случаях подавали записки: что же, люльку качать? Конечно. Если я пришел в квартиру к товарищу и увидел, что мужчина с бородой по пояс качает люльку потому, что жена его пошла на собрание или учиться, что бы я мог сказать? Только пожать ему руку, как честному ленинцу. Такие браки, в которых не делается разницы между мужчиной и женщиной, в которых поровну распределяются обязанности, мы должны признать соответствующими нашему идеалу. К этому мне придется еще вернуться, когда я буду говорить специально о бытовом положении женщины, и тогда я цитатами из Ленина еще раз подчеркну, что это единственно ленинское, истинно-коммунистическое разрешение семейного вопроса. Сейчас я должен перейти к некоторым другим проблемам, связанным с семьей.