Старый Крючок, дремавший на мшистом камне над обрывом, то вспоминал о прошлом, то предавался злобе. Было бы ре худо, если бы застигнутый грозою Косоглазый не возвратился вовсе…
Воображению старика грезился гнев небесного охотника, мечущего громовые стрелы, труп Косоглазого, обожженная молнией добыча нечестивца. Ему стало казаться, что все это уже произошло на самом деле. Крючок чувствовал себя причастным гневу громов, совершивших справедливую казнь.
Как терпеть среди племени человека, который живет сам по себе, ни в ком не нуждаясь? Он весел и беззаботен, точно ребенок, бродит по окрестностям, но игры эти приносят ему удачи, каких нет у самых мудрых и сильных мужей племени. Нет, тут что-то не ладно. Такой человек — язва на теле племени.
Старик зажмурился от приятного сознания собственной силы. Он собрался было проковылять к другим старцам, но неожиданно почувствовал, что без ежедневной борьбы с Косоглазым его старая жизнь станет пустою. К тому же его мучило любопытство. Где он сейчас? Куда завела его нечестивая спутница — удача? Старик нетерпеливо передвигался на камне, вглядываясь в даль.
А Косоглазый возвращался к становищу, нагруженный добычею и рассказами о виденном. Наскоро снятая шкура цапли лежала у него на плече, и по походке видно было, что он гордится этим украшением. Он нес с собой выдру, убитых уток, большие кремни и рыбу. Хотелось петь обо всем, но поводов для песни было так много, что у Косоглазого путались мысли, и только левый глаз сердито косил на привлеченных запахом рыбы шакалов, кравшихся среди зарослей.
Был полдень, когда приплясывающая фигура Косоглазого показалась в виду становища Старый Крючок оценил по достоинству вызов — цапля накинута была на плечо Косоглазого — и впервые за много лет расправил полукруглую свою спину.
— Разве я не запретил тебе ловить рыбу в день, когда гневается Носящий Тучи? — закричал он пронзительным голосом. — А ты что сделал? Наловил рыбы, украсил себя, как победитель, пестрыми перьями. Тебя убить надо за это.
Косоглазый ускорил шаги. Он думал, что не худо бы перебить старику ноги, но не смел нарушить правил почитания старших. Крючок бежал за ним, ловя воздух сведенными пальцами. Морщины на его темном лице прорезались глубже. Глядевший в сторону глаз круглился от ярости, встречаясь с веселым взглядом молодого охотника.
Войдя в черту поселения, Крючок круто повернул к жилищам старейшин, а Косоглазый, скинув ношу на пол своей хижины, стал разжигать огонь в очаге, постукивая кремнем о кремень. Ему приятно было и то, что он снова дома, и то, что удалось избавиться от старика, и то, что его ждет отдых, и то, что к его жилищу уже тянутся молодые и старые охотники в ожидании занимательного рассказа.
Лица подростков лоснились от жары, бега и любопытства. Зрелые люди скрывали нетерпение. Все тщательно ощупывали добычу, произносили краткие слова и растягивались на траве у жилища. Солнце стояло высоко, тени ложились у самых ног. Огонь был бледен среди солнечного полудня. Прикрывшие вход шкуры издавали приятный запах.
К вечеру почти все молодые мужчины становища собрались вокруг очага Косоглазого. Темные волосатые руки рвали на куски слегка опаленное мясо и передавали его сидящим дальше. Пахнущий дымом сок стекал по подбородкам. Глаза сверкали под резко очерченными надбровными дугами. Трудно сказать, что пьянило больше — мясо или рассказы. Косоглазый нашел нужные ему слова и повторял подходящим в одиночку и группами все одни и те же найденные им слова:
— Там река уходит в землю. Мамонтовы бивни — желтые, как мед, твердые, как самый твердый камень. Один мамонт? Может быть, под землею их два? Или тьмы? В заводях — стаи рыб. Они не уходят от тени человека, а стоят и ждут удара гарпуна. Два выхода у пещеры, и много ходов внутри. Безветренная долина. Непуганная дичь. А рядом пересохшее старое русло, где кремней больше, чем песка. Вот выдра из той страны. Вот пестрая цапля. И женщинам нашим раздолье. Много плодов зреет в лесу, и ячмень стоит в полном цвету среди трав.
— Почему ты заговорил о женщинах, Косоглазый? Ты уйдешь из становища и возьмешь своих женщин?
Косоглазый покачал головою. Подвижное лицо его стало очень серьезным.
— Женщины не уйдут из становища так легко.
— Женщине одной — без племени — не жить, — подтвердили ближайшие.
— Когда я уснул, — глухим голосом продолжал Косоглазый, и его волнение передалось окружающим, — из стены вышло племя живших в пещере мамонтов. Они — серые, на спинах и на ушах у них ил времен, и, хотя ярко светило солнце, я видел, что тени не было у них…
(примечание к рис. )
Косоглазый примолк.
— Говори, что было дальше.
— Я боюсь говорить… Узнают старики…
— Разве мы не друзья тебе?
Косоглазый знал, что все обещания такого рода — ложь, как лживы бывали и его обещания. Сейчас пообещали молчать, а завтра неудержимо захочется сказать. У каждого дня — свое желание, своя особая воля.
— И они, без тени, проходя, останавливались передо мною. И когда останавливались, бивни их падали на землю как раз в тех местах, где я увидел эти бивни, когда не спал. Потом они ушли один за другим уже без бивней, тихие, как лани.
— А потом?
— Потом я проснулся и стал кричать им вслед, прося, чтобы они не возвращались больше. Я не даром кричал. Издалека ответили они мне все, один за другим. Они отдали мне пещеру и бивни. Они отдали пещеру и бивни племени.
Слушатели сразу успокоились и повеселели. Все кончилось хорошо. Бывает так, бывает и иначе. Иногда за радостным сном — болезни, поражение, смерть. Иногда, запутав людей в сеть ночных страхов, вдруг удовлетворяются духи дарами человеческой почтительности и уходят обратно в свои гнезда — в горные расщелины и в дупла вековых дубов.
Одни наивно завидовали Косоглазому, другие слушали его без всякого внутреннего движения, третьи, закрыв глаза, переживали так, как будто рассказанное случилось с ними. Светловолосые сидели в хижине бок о бок с ним, гордились его удачами, точно это были их удачи. Высокий охотник зрелых лет, закутанный в рысьи шкуры, сочувственно глядел на Косоглазого. Хотя разница в летах между ним и Косоглазым была велика, охотник в рысьих мехах был жаден к вещам, любил перемены, часто не соглашался со старейшинами на совете племени и вопреки обычаю взял жену из поселения на бобровом озере, с которым его связывали какие-то таинственные охотничьи дела, возбуждавшие любопытство молодых и осуждение сверстников. Тот — другой, что жил с Косоглазым — с жадным хрустом ел брошенную ему рыбу. Он был скуп и думал о том, как бы сохранить остаток запасов. Он отрывался от еды только затем, чтобы окинуть голодным взглядом пол хижины, где неряшливой грудой лежала добыча.
(примечание к рис. )
— Старики из племени бобров говорят, — сказал Рысьи Меха, — что в те времена, когда здесь жили предки наши, с полудня пришло бродячее племя. Люди этого племени были темнее нас, и волосы у них были совсем черные.
Они принесли с собой много разноцветных раковин и легкое оружие из неломкого дерева. Дротики из этого дерева летят вдвое дальше наших.
Все старались угадать, к чему клонит Рысьи Меха, Рассказ о неломком дереве был хорошо известен, но дротиков никто из младших не видал, так как один лишь Рысьи Меха поддерживал близкую связь с племенем бобрового озера. Люди любили повторение интересных рассказов. Могли слушать одно и то же десятки раз. Косоглазый из вежливости спросил:
— Кто видел разноцветные раковины и неломкое дерево?
— Рысьи Меха видел.
— Все племя бобрового озера видело.
— Пришельцы брали меха, бобровый жир и медвежьи зубы и отдавали раковины к дротики. Мена за мену. Потом между людьми бобрового озера, и пришельцами произошла ссора. Черноволосые когда-нибудь возвратятся и снова принесут раковины…
— Раковины из края, что у теплых вод, — сказал один из светловолосых словами из поколения в поколение повторяемого рассказа. Никто из соплеменников не бывал у теплых вод, но все знали о них и о благодатных их берегах.
— Да, из края, что у теплых вод, каких у нас нет, и от солнца, тоже не нашего.
— Солнце одно!
— Там, за холмами, другое солнце…
— Расскажи еще раз, — попросил младший из светловолосых, слушая всем существом своим.
— Я не все сказал, — спокойно ответил Рысьи Меха.
— А какие наконечники на дротике, как у нас: из кремня и твердой кости? — спросил Косоглазый, пытаясь установить какую-нибудь связь между рассказом Рысьих Мехов о пришельцах и о дротиках из неломкого дерева и найденными им мамонтовыми бивнями.
Рысьи Меха не торопился. Медлительность его не возбуждала ни нетерпенья, ни недовольства. Торопить его было бы неучтиво. В медлительности рассказа была своя прелесть. Ближайшие друзья рассказчика слушали равнодушнее других. Они наизусть знали историю раковин и неломкого дерева и знали еще много такого, чего Рысьи Меха не решился бы рассказать вслух менее близким из людей своего племени.
— Наконечники у них были из кремня, такие же, как у нас, только острее.
— И длиннее? — переспросил Косоглазый. — Когда снова придут черноволосые, опять будет ссора? Как сделать, чтобы они отдали нам свое и не отбирали нашего? — с волнением в голосе продолжал он. — Они придут к бобровому озеру, а не к нам? Это, должно быть, сильные и хитрые люди.
— Ты сказал правильно, — ответил Рысьи Меха. — Надо сделать так, чтобы не было ссоры. Но было, говорят старики, еще вот что: они брали много мехов за один дротик, а за кусок необделанного Мамонтова бивня давали много дротиков и раковин.
— А за кусок обделанного? — спросил Косоглазый. Обычно беседы со стариками и опытными охотниками были интересны тем, что в них говорилось о прошедшем: что из чего вышло и что к чему привело. А теперь никто не думал о прошедшем: мысли и взгляды были обращены к будущему. Как огромный чудовищный лес, стояло будущее перед ними, и они чувствовали, что лес этот действительно стоит, живет, будет жить и что от него не уйти. Не только не уйти от него — он сам, как бывает в страшных снах, растет черным туманом и ползет на них, заключая в кольцо неизвестностей. Их сердца и сердца их предков дрожали от ночной тьмы, от опасностей, от холода, от чувства затерянности среди бесконечных пространств земли. Но впервые человеческое сердце мучительно сжалось от сознания неизбежно наползающего, не похожего на прошлое грядущего дня. Нужно было предвидеть, нужно было приготовиться. Казалось, что племя черноволосых людей прислало в дар людям медвежьей пещеры вестников — стаю невидимых дротиков, от которых не было защиты. И сокровища открытой Косоглазым пещеры приобретали особое значение.
(примечание к рис. )