Даже зоркий глаз крылатого хищника не охватил бы разом всего, что совершалось на равнине. По-иному перелетают весною и осенью птицы, по-иному расходятся и сходятся звери, и совсем по-иному брели теперь по равнине люди: одни целым племенем, другие в одиночку, третьи небольшими толпами, опасаясь разорвать связь с привычным жильем.
Потребность в лучшем оружии и в украшениях гнала людей, шедших с полудня. Резная на кости голова коня была для них знаком, что в недалеких и доступных местах есть запасы упругой кости и живые обрабатывающие ее мастера.
Бобрам точно вспомнилось далекое прошлое, когда они не оторвались еще от пещерного племени, и наиболее подвижные из них легко променяли береговые свои пески на лесное раздолье с приснившейся им в зимние ночи мамонтовой пещерой.
Люди больших рек шли медленно, без особой опаски, с веселым волнением ожидая близких схваток.
И бобры, ушедшие за Рысьими Мехами, смелели с каждым утром. Время от времени они отвлекались от поисков пещеры косоглазого удачника и гнались за отяжелевшими перед отелом косулями и оленьими самками. Внове было бобрам гнать к засадам стада, просыпалось в них заглушенное веками охотничье веселье, улыбки чаще раздвигали губы, после теплой крови и дымного мяса не так, как прежде, тянули к себе обогретые вековым сиденьем землянки.
(примечание к рис. )
А беглецы пещерного племени путали следы, как зайцы, и не предвидели того, что им принесет завтрашний день. Их было немного, сильнейшие из зрелых мужчин по-прежнему соблюдали силу племени, убыли не было видно, но потеряно было и изжито в древней пещере то чувство нарастающей силы, с которым шли темноволосые и которое просыпалось в бобрах.
* * *
Когда на горизонте появились волнистым изломом холмы родимого становища, Светловолосый, шедший вместе с передовыми охотниками, потребовал переправы на противоположный берег. Чужое племя впервые за время пути не поверило ему.
— Там? — спросил один из стариков, указывая на слившиеся с далью кручи.
Светловолосый помотал головою.
— Дальше, за холмами? Или ты хочешь срезать крутую излучину? Или, может быть, страх овладел тобою?
— Нет, — отвечал Светловолосый. Но это были не те ясные «нет» и «да», которые привыкло от него слышать чужое племя.
Медленно надвинулось основное ядро племени. Женщины расселись группами, и уже беззаботными стали лица. Привал — почти дом, а в доме, хотя бы он был всего только луговой впадиной, не место тревоге и напряжению.
Светловолосый, старики и зрелые охотники не расходились. Как дротики, острились взгляды и наступающего племени и светловолосого пленника. Молчаливая шла борьба, взгляд против взгляда, без лишнего жеста, без крика и без уступок. Каждый знал, что решается судьба пещерного становища, племени и его собственная. И как ее было решать, не зная, ни куда итти, ни с кем. Слушали старики воздух, следили за полетом птиц, охотники помоложе напрягали зрение, чтобы разглядеть хоть что-нибудь впереди.
Светловолосый снова почувствовал на себе тяжесть неверящих взглядов. Вспомнились времена первых дней плена, когда каждый из них угрожал ему смертью. И он сказал увереннее, чем раньше:
— За рекою, где лес, есть река. Не эта… Становище — там. Не на этой.
Темнели злобою лица чужих, навсегда чужих, людей. — Ты приплыл до этой реке.
— Ты говорил, что путь по ней.
— Когда мы спрашивали о становище, взгляды твои обращались к воде и не блуждали, как блуждают сейчас.
Погас вечер. Веселее поутру заплескалась река. Племя снялось с привала. Светловолосый все еще не знал, куда повернет передовой отряд. Племя двинулось вверх по реке намеченным прежде путем. Светловолосого оттерли назад, не к ядру племени, где были женщины и дети — в суматохе беспорядочной лавины ему легко было бы отстать и скрыться — его отодвинули поближе к последним охотникам передового отряда. Кручи уже не синели. Зубцы их раздвинулись, чернели ущелья. Засверкали над лесом известковые прослойки склонов. Невидимые признаки близости человеческого жилья, говоря о близости боя, все сильнее возбуждали охотников. Передовой отряд рассыпался полукругом, за ним шла колонна молодых, женщины и дети замедляли свое движение.
(примечание к рис. )
— Дым, дым, дым, — передавались от человека к человеку непроизнесенные вслух слова. И вправду — бледноватые струйки дыма прозрачно кудрявились над лесом.
— Дым, дым, дым, — бились сердца учащенно: загадка огня, рожденного человеческой рукой, волновала сотни поколений и не перестала волновать и доселе.
Кто-то сзади подошел к Светловолосому и с силою сжал ему локти. Светловолосый не обернулся. Тень ремня, висевшего на руке подошедшего, упала на песок. Он подождал, пока ему стянут руки, и равнодушно поплелся за отрядом…
* * *
Рысьи Меха радостно встречал беглецов из отчей пещеры. Каждый беглец был ему дороже толпы бобров, и он не скрывал этого. Легче Стрелы ходил за ним, как теленок за оленихой, и странно было юноше, что опытный охотник так долго не мог овладеть мамонтовой пещерой. Хотя Легче Стрелы пришел один, бобры стали от его прихода еще увереннее. Были тут рядом с ними, как свои, и Рысьи Меха, и Лесной Кот, и Легче Стрелы, и бежавшие от Коренастого; могли притти и другие. Число бобров тоже постепенно увеличивалось. Тропа от озера стала явной даже для ребенка. По-двое, по-трое пробирались бобры к новым местам. Дом и племя были за спиною, пищи вдоволь, на курганах трещали костры, где-то рядом, в чащах лесных, скрывалась желанная добыча.
Солнце грело спины. Проносились мимо косяки лошадей. Бобры шли дальше и гортанным резким криком встречали догонявших сородичей.
Старая Рысь увидала желтые холмы и озеро. Она была утомлена, и озеро не вызвало в ней никаких воспоминаний. Не доходя до него, она своротила в лес. Котяток не было с нею. Рысьи Меха не шел, как бывало, где-то впереди. Старая Рысь отбилась от пещерного становища. Но и озерные родичи стали чужими. Казалось, что начинается какая-то новая, непонятная, нудная, тяжелая жизнь.
Старая Рысь почувствовала слабость, точно перед родами. Влево от тропы был пригорок, под пригорком мшистая яма. Лечь бы и заснуть! Недозрелые ягоды ежевики привлекли ее внимание. Старая Рысь опустилась на мох, срывала кислые ягоды, долго держала их на губах, все думая об одном — куда бы ей забиться и заснуть…
(примечание к рис. )
Человеческий шорох. Четыре бобра гуськом пробирались от опушки. По движениям и по оружию Старая Рысь догадалась, что они уходили надолго и не за добычею для дома. И, усилием воли прогнав утомление, кинулась за ними. Зачем — она не знала. Так надо было. Где-нибудь в тех местах, куда шли эти люди, гонит дичь и он, Рысьи Меха.
* * *
— А когда найдешь его живого, что будет? — спросил Легче Стрелы.
Рысьи Меха указал на бобров.
— Не мы — племя. Бобры — племя. Не мы найдем Косоглазого. Они найдут. Им и знать, что с ним делать.
Легче Стрелы вопросительно повел бровями.
— Убьют?
— Тебя не убили — не убьют и его. Крючок — не бобр. Коренастый — не бобр. Кто его убьет!
Легче Стрелы засмеялся приглушенным смехом. Он хотел откровенно объяснить Рысьим Мехам, что юноши бегут из древнего становища не ради него, хотя все знают, что он лукав и силен, и хотя он, единственный из старших, поверил Косоглазому, и не ради бобров, которым не следует особенно верить, а ради Косоглазого, которого, может быть, даже и нет среди живых! Но он остерегся говорить так дерзко и, приплясывая совсем так, как это делал Косоглазый, отошел в сторону.
— Воротись, — негромко приказал Рысьи Меха, наблюдая за ним скошенным взглядом.
Легче Стрелы послушно возвратился.
— Хочешь, чтобы скорее было? Бобры — не лесные люди. Тебе легче, чем им, рыскать по лесу. Иди.
Легче Стрелы послушно повернулся к лесу.
— Возьми одного из бобров с собою! — крикнул Рысьи Меха.
Но в этом случае Легче Стрелы проявил своеволие. Он притворился, будто не слышит старшего, хмуро, по-заячьи повел ухом и исчез.
Легкий хруст — и лесная тишь. Надолго. Быть может, на века, пока снова раздастся здесь человеческое слово. Рысьи Меха вытянулся, взглянул на небо и размашистыми шагами взошел на курган. Далеко над высоким берегом реки, где было древнее становище, занялся огонь тревоги.
«Не на нас ли поднялось родимое племя?» подумал Рысьи Меха.
* * *
Чужое племя придвигалось полукругом к становищу. Когда до нападавших стали доноситься человеческие голоса, Светловолосый, с тем же равнодушным видом, с каким брел за чужими, пошевелил туго стянутыми руками, точно пытаясь освободить их, и кинулся в воду. Два или три дротика пронеслись вслед за ним. Они воткнулись в спину плывущего и торчали над водою, как стебли тростника. Светловолосый попытайся удержаться на поверхности, работая ногами, но скоро устал и тоскливо забился, то уходя с головою в воду, то всплывая на поверхность. Люди больших вод перестали обращать на него внимание.
(примечание к рис. )
Косоглазому удачнику повезло и на этот раз: Умеющий Гнуть Луки и Беличий Зуб с подростками, опередив бобров, набрели на вход в пещеру. Косоглазый лежал, затаясь, у обрыва. Увесистые камни окружали его. В течение всей зимы он готовился к обороне. Скатывал камни к нависшему над пещерою краю, подкапывал землю под ними, сдвигал в кучу те, что были полегче. Он обезумел от одиночества и страха, голод истончил его тело, мускулы грубо налились от упорной работы, глаза щурились, как щурятся они у потревоженного волка. И вдруг — знакомые голоса, легкая поступь, чей-то веселый восклик. Он сорвался с места, забыл о камнях и маленьким растерянным комком повис на обрыве.
Беличий Зуб весело кривился, короткая губа его дергалась, и добродушно желтели длинные зубы. Это было не страшно и знакомо. Косоглазый забился крупной дрожью, точно раненный в висок конь. За зиму он растерял слова. Дрожь сменилась приступом смеха, он непонятно мычал сквозь смех, а потом, собрав нужные звуки, спросил о том, чего боялся больше всего:
— Ты один? Или еще?
— Женщины… Умеющий Гнуть Луки. Быстрый Челнок…
Надо было рассказать обо всем, что случилось в родной пещере. Но Косоглазый не мог уследить за связной речью, как не мог и сам связно высказаться. Ни крикнуть, ни запеть, ни закружиться в пляске…
— Ешь, — ласково говорили женщины и отдавали ему последние полоски вяленой оленины.
Он ел все, что ему подавали. Смеялся все тише. Во рту, как камушек, было уже какое-то ласковое, вместе с запахом оленины, слово…
(примечание к рис. )
— Где кость? — строго спросил Умеющий Гнуть Луки, Он должен был увидеть ее и потрогать руками…