Солдаты небольшими группами бесцельно слонялись по городу, лихо отдавая честь встречавшимся одетым с иголочки офицерам и насмешливо поглядывая на рабочих, нет-нет да собиравшихся в кучки.
Дело шло к вечеру, и, по совести говоря, многим солдатам порядком надоело расхаживать среди людей, относившихся к ним с глубокой и нескрываемой враждебностью.
К тому же город окутал обычный в это время года густой туман, и на расстоянии двух метров нельзя было различить человека. Прогулка в таких условиях теряла всю свою прелесть, и солдаты с сожалением вспоминали недавно оставленную родину, где разговаривают по-французски.
Но если туман портил настроение гулявшим солдатам, то кое-кому он помогал в работе.
В тумане шныряли расплывчатыми тенями подростки с ведрышками клейстера в руке и свертком подмышкой. Они останавливались на несколько мгновений. Несколько мазков кистью — и большая прокламация перекочевывала из свертка на стену или забор, а человек пропадал в тумане.
Скучающий взор проходившего солдата задержался на свежем листе, наклеенном на заборе.
— Чорт меня побери,— воскликнул он и обратился к своему спутнику, загорелому солдату,— ведь эта штука написана по-французски.
Оба солдата остановились, и первый громко прочитал своему товарищу напечатанную на французском и немецком языках комсомольскую прокламацию.
Французские солдаты, ваше место в рядах немецких рабочих.
Ваша борьба должна быть направлена совместно с немецким пролетариатом против нашего общего врага — буржуазии.
Братайтесь с немецким пролетариатом.
Эту прокламацию потом, когда туман рассеялся, долго соскабливал с забора постовой шуцман (полицейский).
А оба солдата, встретившись в казарме со своими товарищами по полку, узнали, что почти все они читали эти трехцветные комсомольские воззвания и что как-раз об этом и идет сейчас горячий спор, в котором они приглашаются принять участие.