Мы рассматриваем этого теоретика в конце, несмотря на то, что он формулировал свою концепцию на русском языке уже в 1894 году, до Струве и до Булгакова; мы делаем это отчасти потому, что он лишь позже в зрелой форме развил свою теорию на немецком языке в «Studien zur Theorie und Geschichte der Handelskrisen in England» (1901) и в «Theoretische Grundlagen des Marxismus» (1905), отчасти потому, что он из общих предпосылок названных марксистских критиков сделал наиболее крайние выводы.
Туган точно так же, как и Булгаков, исходит из марксова анализа общественного воспроизводства. И он тоже только в этом анализе нашел ключ для того, чтобы разобраться в совершенно запутанном и сложном комплексе проблем. Но в то время как Булгаков в качестве ярого приверженца учения Маркса занимается только тем, что правильно излагает это последнее и приписывает свои выводы своему учителю, Туган-Барановский, наоборот, поучает Маркса, который не сумел-де использовать своего собственного блестящего исследования процесса воспроизводства. Важнейший общий вывод, к которому Туган пришел на основании положений Маркса и который он сделал краеугольным камнем всей своей теории, заключается в том, что капиталистическое накопление — в противоположность взгляду скептиков — не только возможно при капиталистических формах дохода и потребления, но что оно вообще не зависит от дохода и потребления. Не потребление, а само производство является для него лучшим местом сбыта. Производство идентично сбыту потому, что при безграничном расширении производства, взятого само по себе, и сбыт, способность поглощения продуктов производства, тоже не имеет границ. «Приведенные схемы, — говорит он, — должны были с очевидностью доказать мысль, которая сама по себе очень проста, но легко вызывает возражения при недостаточном понимании процесса воспроизводства общественного капитала, а именно, что капиталистическое производство само для себя создает рынок. Если только можно расширить общественное производство, если хватает для этого производительных сил, то при пропорциональном распределении общественного производства можно соответственно расширить и спрос, ибо при этом условии каждый вновь произведенный товар есть вновь появившаяся покупательная сила для приобретения других товаров. Из сравнения простого воспроизводства общественного капитала с его воспроизводством в расширяющихся размерах можно сделать тот в высшей степени важный вывод, что в капиталистическом хозяйстве спрос на товары в известном смысле независим от размеров общественного потребления: размеры общественного потребления могут сокращаться, а общественный спрос на товары может в то же самое время расти, как бы это ни казалось абсурдным с точки зрения „здравого смысла“»[236]. И то же самое дальше: «В результате нашего абстрактного анализа процесса воспроизводства общественного капитала вытекает тот вывод, что при пропорциональном распределении общественного производства не может быть никакого избыточного общественного продукта»[237]. Исходя из этого, Туган подвергает ревизии марксову теорию кризисов, которая покоится якобы на «недопотреблении» Сисмонди: «Распространенное мнение, которое в известной степени разделялось и Марксом, — что нищета рабочих, образующих подавляющее большинство населения, делает невозможным, вследствие недостаточного спроса, реализацию продуктов все расширяющегося капиталистического производства, — должно быть признано неправильным. Мы видели, что капиталистическое производство само для себя создает рынок, потребление является лишь одним из моментов капиталистического производства. Если бы общественное производство было организовано планомерно, если бы руководители производства имели полные сведения о спросе и власть для того, чтобы переводить труд и капитал из одной отрасли производства в другую, предложение товаров никогда не могло бы превзойти спроса на них как бы ни было низко общественное потребление»[238]. Единственная причина, которая периодически вызывает переполнение рынка, по мнению Тугана, состоит в недостатке пропорциональности при расширении производства. Ход капиталистического накопления при этом предположении характеризуется Туганом следующим образом: «Что производили бы рабочие при пропорциональном распределении производства? Очевидно, свои собственные средства существования и средства производства. Но для чего они будут служить? Для расширения производства во втором году. Для производства каких продуктов? Опять-таки средств производства и средств существования для рабочих — и так ad infinitum»[239]. Эта игра в вопросы и ответы приведена, надо заметить, не в шутку, а совершенно серьезно. Таким образом для капиталистического накопления возникают бесконечные перспективы: «Если… расширение производства практически безгранично, то мы должны считать безграничным расширение рынка, ибо при пропорциональном распределении общественного производства для расширения рынка нет никаких других границ, кроме производительных сил, которые находятся в распоряжении общества »[240].
Так как само производство создает для себя сбыт, то и внешней торговле капиталистических государств отводится своеобразная механическая роль, с которой мы познакомились уже у Булгакова. Например для Англии внешний рынок безусловно необходим. «Не доказывает ли это, что капиталистическое производство создает избыточный продукт, для которого на внутреннем рынке нет места? Зачем вообще нужен Англии внешний рынок? Ответ никакой трудности не представляет потому, что значительная часть покупательной силы Англии затрачивается на приобретение заграничных товаров. Ввоз иностранных товаров для внутреннего рынка Англии делает абсолютно необходимым вывоз английских товаров на внешние рынки. Так как Англия без заграничного импорта обойтись не может, то и экспорт для этой страны является условием существования, иначе у нее не было бы чем уплатить за ее импорт»[241]. «Итак, сельскохозяйственный ввоз характеризуется и здесь как стимулирующий и решающий фактор: мы находим здесь также две категории стран — сельскохозяйственного и индустриального типа», которым природой предписан взаимный обмен совсем по схеме немецких профессоров.
Каков же у Туган-Барановского ход доказательства его смелого решения проблемы накопления — решения, на основании которого он освещает проблему кризисов и еще целый ряд других проблем. Трудно поверить, но тем важнее установить, что ход доказательства Тугана состоит единственно только в марксовой схеме расширенного воспроизводства. Ni plus, ni moins. Правда, Туган во многих местах говорит несколько хвастливо о своем «абстрактном анализе процесса воспроизводства общественного капитала», о «железной логике» своего анализа, но весь его анализ сводится однако к копированию марксовых схем расширенного воспроизводства только с иначе выбранными цифрами. Во всем исследовании Тугана мы не найдем и следа другого доказательства. Действительно, по схеме Маркса накопление, производство, реализация, обмен и воспроизводство совершаются гладко, как по писанному. Это «накопление» действительно можно продолжать «ad infinitum», по крайней мере пока хватает бумаги и чернил. И эти свои невинные упражнения с арифметическими уравнениями на бумаге Туган-Барановский со всей серьезностью выдает за доказательство того, что в действительности происходит то же самое: «Приведенные схемы должны были с очевидностью доказать»… В другом месте он оспаривает Гобсона, который убежден в невозможности накопления, следующим образом: «…Схема № 2 воспроизводства общественного капитала в расширенных размерах соответствует рассмотренному Гобсоном случаю накопления капитала. Но видим ли мы, чтобы в этой схеме возникал избыточный продукт? Ни в коем случае»[242]. Итак, раз в схеме не возникает избыточного продукта, то Гобсон побежден, и делу конец.
Нет сомнения, Туган-Барановский прекрасно знает, что в суровой действительности дело протекает не так гладко. Существуют постоянные колебания при обмене и периодические кризисы. Но кризисы только потому и появляются, что при расширении производства не обращается внимания на пропорциональность, т. е. потому, что оно не удерживается наперед в пропорциях «схемы № 2». Если бы поступали согласно схеме, то мы не имели бы никаких кризисов, и в капиталистическом производстве все шло бы как на бумаге. Но Тугану придется согласиться, что там, где мы рассматриваем процесс воспроизводства в целом как процесс непрерывный, кризисы можно прекрасно оставить без внимания. «Пропорциональность» может нарушаться каждый миг, и тем не менее она как средний вывод из конъюнктур постоянно вновь восстанавливается непрерывными уклонениями в сторону, ежедневными колебаниями цен и периодическими кризисами. Что она в действительности так или иначе соблюдается, доказывает то обстоятельство, что капиталистическое хозяйство продолжает существовать и развиваться, — иначе мы пережили бы безмерный хаос и вообще разрушение. В среднем, в конечном итоге, пропорциональность Тугана таким образом соблюдается, а отсюда нужно заключить, что действительность сообразуется со «схемой № 2». А так как эту схему можно продолжать ad infinitum, то накопление капитала может прогрессировать бесконечно.
Поразителен при всем этом не результат, к которому приходит Туган-Барановский, не допущение, что схема соответствует действительному ходу вещей, — мы видели, что и Булгаков разделял этот взгляд, — а то обстоятельство, что Туган даже не считает нужным поставить вопрос о том, правильна ли схема; вместо того, чтобы доказать эту схему, он поступает наоборот, рассматривая самую схему, т. е. арифметическое упражнение на бумаге как доказательство, что действительное положение вещей обстоит так, как это представлено в схеме. Булгаков упорно и честно пытался проектировать марксову схему на действительные, конкретные отношения капиталистического хозяйства и капиталистического обмена и старался преодолеть те трудности, которые при этом возникали, но он этого конечно не сделал и застрял в конце концов на анализе Маркса, который сам с полной ясностью сознавал, что его анализ не закончен. Тугану не нужно никаких доказательств, и он не ломает себе головы так как арифметические пропорции, к его удовольствию, поддаются решению и могут быть по желанию продолжены, то это для него как раз доказательство того, что и капиталистическое накопление — под условием знаменитой «пропорциональности», которая однако входит через переднюю или заднюю дверь, чего не станет отрицать и сам Туган, — может продолжать свой беспрепятственный и бесконечный рост.
У Тугана есть, правда, одно косвенное доказательство, что схема с ее странными результатами соответствует действительности и представляет ее верное отражение. Это — тот факт, что в капиталистическом обществе человеческое потребление в полном согласии со схемой ставится позади производства, что первое является средством, а второе — самоцелью и что человеческий труд приравнивается к «труду» машины: «Технический прогресс находит свое выражение в том, что значение средств труда — машин — все более возрастает по сравнению с живым трудом, с самим рабочим. Средства производства играют возрастающую роль в процессе производства и на товарном рынке. Рабочий отступает на задний план по сравнению с машиной и одновременно с этим отступает на задний план спрос, возникающий из потребления рабочих, по сравнению со спросом, возникающим из производительного потребления средств производства. Весь строй капиталистического хозяйства принимает характер механизма, существующего как будто бы для самого себя, — механизма, в котором потребление человека выступает в виде простого момента процесса воспроизводства и обращения капитала»[243]. Это открытие Туган рассматривает как основной закон капиталистического способа хозяйства; оно подтверждается совершенно очевидным фактом: с прогрессом капиталистического развития подразделение средств производства растет все быстрее по сравнению с производством средств потребления и притом за счет этого последнего. Этот закон, как известно, был установлен именно Марксом. На этом законе покоится его схематическое представление воспроизводства, хотя он ради простоты в дальнейшем развитии своей схемы и не выразил численно тех изменений, которые вызываются этим законом. Стало быть здесь, в автоматическом росте подразделения средств производства, Туган нашел для своей теории единственное объективное и точное доказательство того, что в капиталистическом обществе человеческое потребление становится все менее важным, а производство все больше превращается в самоцель. Из этой мысли он делает краеугольный камень всего своего теоретического здания[244]. «Во всех промышленных странах, — говорит он, — перед нами выступает то. же самое явление, всюду развитие народного хозяйства следует тому же самому основному закону. Горная промышленность, создающая средства производства для современной индустрии, выдвигается все более на передний план. Следовательно в относительном уменьшении экспорта тех британских фабрикатов, которые входят в непосредственное потребление, находит свое выражение основной закон капиталистического развития: чем больше прогрессирует техника, тем больше отступают средства потребления по сравнению со средствами производства. Человеческое потребление играет все меньшую роль по сравнению с производительным потреблением средств производства»[245]. Хотя Туган и этот «основной закон» — как и все прочие свои «фундаментальные» мысли, поскольку они представляют нечто осязаемое и точное, — в заключенном и готовом виде заимствовал у Маркса, но он опять не доволен этим и спешит поучать Маркса мудрости, которой он, Туган, у него же научился. Маркс, подобно слепой курице, нашел жемчужину, но не знает, что с нею делать. Лишь Туган-Барановский сумел использовать это «фундаментальное» открытие для науки; в его руке найденный закон сразу освещает весь ход капиталистического хозяйства: в этом законе роста подразделения средств производства за счет подразделения средств потребления находит свое ясное, точное количественное выражение то обстоятельство, что Маркс ошибался, когда он полагал, будто только человек, а не машина создает прибавочную стоимость, будто человеческое потребление представляет собою границу для капиталистического производства, откуда сегодня должны возникать периодические кризисы, а завтра разыграться крушение и полный ужасов конец капиталистического хозяйства. Словом в «основном» законе роста средств производства за счет средств потребления отражается капиталистическое общество как целое, с его специфическим характером; это осталось непонятным Марксу и было удачно расшифровано лишь Туган-Барановским.
Мы видели уже раньше, какую решающую роль играл упомянутый «основной закон» капитализма в споре между русскими марксистами и скептиками. Мнение Булгакова мы знаем. В том же духе высказывается в своей полемике с народниками другой марксист, упомянутый уже В. Ильин:
«Известно, что закон развития капитала состоит в том, что постоянный капитал возрастает быстрее переменного, т. е. все большая и большая часть вновь образуемых капиталов обращается к тому отделу общественного хозяйства, который изготовляет средства производства. Следовательно, этот отдел необходимо растет быстрее того отдела, который изготовляет предметы потребления, т. е. происходит именно то, что объявлял „невозможным“, „опасным“ и т. д. Сисмонди. Следовательно продукты личного потребления в общей массе капиталистического производства занимают все меньшее и меньшее место. И это вполне соответствует исторической „миссии“ капитализма и его специфической социальной структуре: первая состоит именно в развитии производительных сил общества (производство для производства); вторая исключает утилизацию их массой населения »[246].
Туган-Барановский и здесь, конечно, идет дальше других. В своей любви к парадоксам он даже позволяет себе шутить, давая математическое доказательство того, что накопление капитала и расширение производства возможны даже при абсолютном сокращении потребления. К. Каутский накрывает его здесь на одном с научной точки зрения не совсем благовидном маневре, именно на том, что он выражает свою смелую дедукцию исключительно только для специфического момента — для перехода от простого к расширенному воспроизводству, т. е. для момента, который мыслим теоретически лишь в виде исключения, но на практике вообще не встречается[247].
Что касается тугановского «основного закона», то Каутский объявляет его простой иллюзией, которая получается оттого, что он рассматривает лишь форму производства в старых странах капиталистической крупной промышленности. «Верно, — говорит Каутский, — что число промышленных заведений, в которых приготовляются продукты непосредственного личного потребления, вместе с подвигающимся все вперед разделением труда падает по сравнению с теми промышленными заведениями, которые доставляют тот или иной инструмент, машины, сырой материал, средства перевозки и т. д. В то время как в первобытном крестьянском хозяйстве добытый лен обрабатывается собственными орудиями и приготовляется в окончательной форме, годной для человеческого употребления, теперь — в приготовлении рубахи принимают участие быть может сотни предприятий; одни приготовляют хлопок-сырец, бумагу, другие заняты производством рельсов, локомотивов, вагонов, которые привозят его в гавань, и т. д. При международном разделении труда происходит то, что отдельные страны — преимущественно старые промышленные страны — могут лишь медленно расширять производство продуктов личного потребления, тогда как производство средств производства у них делает еще быстрые успехи и имеет для пульсации их экономической жизни куда большее значение, чем производство средств потребления. Тот, кто рассматривает предмет с точки зрения такой нации, легко придет к тому убеждению, что производство средств производства может продолжительное время расти быстрее, чем производство средств потребления, что оно не связано со вторым».
К последнему вопросу подошел видимо ближе Л. Будин, который в своей блестящей критике того же самого Туган-Барановского дает следующую формулировку:
«Прибавочный продукт, производимый в капиталистических странах, за некоторыми исключениями, которые будут упомянуты ниже, тормозит ход производства не потому, что производство удачнее распределено в различных сферах или что производство хлопчатобумажных товаров превратилось в производство машин, а потому, что капиталистические страны — благодаря тому факту, что некоторые страны развились в капиталистическом отношении раньше других и что даже теперь остались не развившиеся капиталистически страны — действительно располагают целым миром, находящимся за их пределами — миром, куда они могут выбросить продукты, которые не могут быть потреблены у них самих, независимо от того, являются ли эти продукты хлопчатобумажными или железными товарами. Этим отнюдь не сказано, что переход от хлопчатобумажных товаров к железным как к руководящему продукту главных капиталистических стран является фактом, не имеющим значения. Напротив того, он имеет огромнейшее значение, но оно состоит не в том, в чем видит его Туган-Барановский. Этот факт показывает начало конца капитализма. Пока капиталистические страны вывозили товары для потребления, до тех пор в этих странах были еще надежды для капитализма. Тогда не было еще речи о том, как велика в некапиталистическом мире способность поглощать капиталистически производимые товары и насколько времени этой поглотительной способности хватит. Рост производства машин для экспорта главных капиталистических стран — рост, происходящий за счет потребительных благ, показывает, что области, стоявшие ранее в стороне от капитализма и потому служившие местом сбыта его прибавочного продукта, вовлекаются теперь в поток капитализма: он показывает, что они сами производят свои потребительные блага, потому что в них развивается свой собственный капитализм. Теперь, пока они находятся еще на первоначальной стадии своего капиталистического развития, они еще нуждаются в капиталистически произведённых машинах, но очень скоро они не будут в них нуждаться. Они будут производить собственные железные изделия точно так же, как они теперь производят хлопчатобумажные и другие товары, предназначенные для потребления. Тогда они не только перестанут быть местом сбыта прибавочного продукта подлинно капиталистических стран, напротив того: они сами будут производить прибавочный продукт, который они лишь с трудом будут в состоянии сбывать». («Die Neue Zeit», XXV. Jahrg. I. Mathematische Formeln gegen Karl Marx, стр. 604). Будин открывает здесь очень важные виды на огромные осложнения в развитии международного капитализма. В дальнейшем он в той же связи приходит логически к вопросу об империализме. Но, подводя все милитаристическое производство и систему международного экспорта капиталов в некапиталистические страны под понятие «расточительности», он в конце концов направляет острие своего анализа в неправильную сторону. Впрочем нужно установить, что Будин точно так же, как и Каутский, считает закон, по которому рост подразделения средств производства идет быстрее роста подразделения средств существования, заблуждением Туган-Барановского.
Последнее, т. е. взгляд, что производство средств потребления не зависит от потребления, является конечно вульгарно-экономическим миражем Туган-Барановского. Но так обстоит дело с тем фактом, при помощи которого он обосновывает этот ложный вывод, т. е. с тем, что рост подразделения средств производства идет быстрее, чем рост подразделения средств потребления. Этот факт совершенно бесспорен и притом не только по отношению к старым промышленным странам, но и по отношению ко всем странам, где технический прогресс овладевает производством. На этом факте покоится основной закон Маркса о тенденции нормы прибыли к понижению. Но, несмотря на это или как раз поэтому, Булгаков, Ильин и Туган-Барановский сильно ошибаются, когда они воображают, что они в этом законе раскрыли специфический характер капиталистического хозяйства, для которого производство является самоцелью, а человеческое потребление лишь побочным обстоятельством.
Рост постоянного капитала за счет переменного является лишь капиталистическим выражением общих влияний возрастающей производительности труда. Формула с > v, будучи переведена с капиталистического языка на язык общественного процесса труда, означает не более, как следующее: чем выше производительность человеческого труда, тем короче то время, в течение которого данное количество средств производства превращается в готовый продукт[248]. Это — всеобщий закон человеческого труда, он имеет силу и при всех докапиталистических формах производства и будет иметь силу в будущем при социалистическом общественном строе. Выраженный в вещественной потребительной форме совокупного общественного продукта, этот закон должен проявляться во все более возрастающем применении общественного рабочего времени на производство средств производства по сравнению с производством средств потребления. В социалистически организованном и планомерно руководимом общественном хозяйстве этот процесс должен был бы продвигаться вперед еще быстрее, чем в современном капиталистическом обществе. Во-первых, применение рациональной научной техники на широкой основе будет возможно в сельском хозяйстве только тогда, когда будут устранены рамки частной собственности на землю. Следствием этого будет могучий переворот в огромной отрасли производства. В конечном результате он приведет к колоссальному вытеснению живого труда трудом машинным и поставит на очередь технические задания самого крупного калибра — задания, для которых в настоящее время нет надлежащих условий. Во-вторых, применение машин в процессе производства вообще будет поставлено на новый экономический базис. В настоящее время машина конкурирует не с живым трудом, а лишь с оплаченной частью живого труда. Нижний предел применения машины в капиталистическом производстве дан издержками на вытесненную ею рабочую силу. Это значит, что капиталист думает о машине лишь тогда, когда издержки на ее производство — при равной производительной способности — меньше заработной платы вытесненных ею рабочих. С точки зрения общественного процесса труда, — а единственно с ним только и может считаться социалистическое общество, — машина должна конкурировать не с трудом, необходимым для содержания рабочих, а с трудом, затраченным ими. Это значит, что для общества, в котором руководящую роль играет не точка зрения барыша, а сбережение человеческого труда, применение машины считалось бы экономически выгодным уже тогда, если ее производство стоит меньше труда, чем количество сберегаемого ею живого труда. Мы не говорим уже о том, что машина во многих случаях может быть применена там, где этого требует здоровье и тому подобные соображения в интересах рабочих, хотя бы ее применением и не достигалась та минимальная граница экономии, о которой говорилось выше. Во всяком случае дистанция между экономической применимостью машины в капиталистическом и в социалистическом обществе равна по меньшей мере разнице между живым трудом и его оплаченной частью, т. е. она может быть измерена всей капиталистической прибавочной стоимостью. Отсюда следует, что с устранением интересов барыша и с введением общественной организации труда граница для применения машин сразу отодвигается на всю величину капиталистической прибавочной стоимости, ее победоносному шествию открывается огромное, необозримое поле. В этом случае стало бы ясно до очевидности, что капиталистический способ производства, вызывающий якобы крайнее развитие техники, на самом деле создает в виде лежащих в его основе интересов прибыли высокие социальные перегородки для развития техники и что уничтожение этих перегородок продвинет вперед технический прогресс с такой силой, что технические чудеса капитализма покажутся детской игрушкой по сравнению с ним.
Если перевести это на состав общественного продукта, то приходится сказать, что этот технический переворот может лишь означать, что производство средств производства в социалистическом обществе, принимая за единицу измерения рабочее время, будет расти по сравнению с производством средств потребления несравненно быстрее, чем в настоящее время. Таким образом соотношение между обоими подразделениями общественного производства — соотношение, относительно которого русские марксисты воображали, что они открыли в нем специфическое выражение греха капитализма, пренебрежение потребностями человеческого потребления, — оказывается, напротив того, точным выражением прогрессирующего завоевания природы человеческим трудом — выражением, которое ярче всего скажется тогда, когда человеческие потребности будут единственной руководящей точкой зрения в производстве. Этим самым единственное объективное доказательство «основного закона» Туган-Барановского рушится, как «основное» qui pro quo; вся его конструкция, из которой он выводит «новую теорию кризисов» вместе с теорией «диспропорциональности», сводится к своей бумажной основе — к рабски списанной у Маркса схеме расширенного воспроизводства.