Полковые офицерские собрания в гвардии были заведены сравнительно недавно, во вторую половину царствования Александра II. До этого времени офицеры, по-видимому, могли собираться лишь на частных квартирах. В мое время все полки уже давным давно имели свои собрания и некоторые из них, особенно построенные в последнее царствование, отличались большой красотой и даже роскошью. В смысле обстановки и комфорта они могли соперничать с самыми лучшими клубами и в России и заграницей.
В Царском Селе были прекрасные собрания у Кирасир, у Лейб-Гусар, и маленькое, но прелестное у Императорских стрелков. В Петергофе очень красивые собрания были у Конно-Гренадер и Улан.
Разумеется, все эти великолепные клубы были построены не Военным Министерством, которое с трудом отпускало гроши на штукатурку и покраску казарм. Деньги на это давали главным образом шефы полков, т. е. царь или лица царской фамилии. Так Лейб-Гусарам, Кирасирам и Стрелкам построил собранья царь Николай II; Уланам — царица Александра Федоровна; Конно-Гренадерам помогли Вел. Князья Михаил Николаевич, шеф, и Дмитрий Константинович, бывший командир и т. д.
В нашей 1-ой дивизии, хорошее Собрание было только у Преображенцев, на Кирочной, на которое главным образом дал средства тоже царь, в качестве и шефа и бывшего офицера-преображенца. Считалось оно как бы Собранием офицеров всей дивизии, но на моей памяти офицеры других полков собрались там всего один раз, на какую-то лекцию или сообщение.
У Измайловцев, у Егерей и у нас, Собрания были сравнительно очень скромные и были приспособлены для этой цели из казарм, так что с улицы ничем, кроме хороших стекол, от других полковых зданий не отличались.
Начиная от Управления Юго-Зап. железной дороги, рядом с Царскосельским вокзалом и до Звенигородской улицы, вдоль по Загородному проспекту тянулось пять довольно непрезентабельного вида двухэтажных домов, окрашенных в коричневато-розоватую краску. Это были казармы Семеновского полка. Одна казарма, трехэтажная, выходила на Звенигородскую улицу, там помещался 1-й батальон, а 4-й был расположен совсем на отлете, за Введенским каналом, между, каналом и Рузовской. Там же помещалась и 12-ая рота, принадлежавшая к 3-му батальону, музыкантская команда, баня и проч.
Первая из казарм по Загородному, считая от Автомобильного переулка, была отведена: 1-й этаж под Офицерское Собрание, 2-й этаж под полковую канцелярию, а подвальный под помещение для арестованных и собранскую кухню. В смысле внешней красоты Собрания, это было, конечно, не очень импозантно, но зато чрезвычайно удобно. В этом доме сосредотачивался весь центр полковой жизни. Из Собрания в канцелярию и обратно можно было слетать в одно мгновение.
Вход в Собранье был с Автомобильного переулка и когда я поступил в Полк, подъезд изображала собою простая деревянная пристройка, в виде будки, прилепившаяся к боковой каменной стене. Около входа всегда стоял дневальный при тесаке. В те времена (1905–1906) не говоря уж о внешнем виде, даже и внутри наше Собрание производило впечатление не только бедности, но даже некоторой запущенности. Причины этому были: отсутствие всяких посторонних средств, кроме и так уже тощего офицерского кармана, и недостаток людей, которые пожелали бы серьезно этим делом заняться. В 1907 году такой человек, наконец, нашелся. Это был избранный председателем Распорядительного комитета кап. Николай Михайлович Лялин. Он был мужчина положительный и основательный во всем, начиная с внешности; был холостяк, любил хорошо покушать и выпить, одним словом был, что называется человек «клубный»… На таких людях держатся клубы всего мира. Вскоре во всей хозяйственной жизни Собрания Н. М. Лялин стал диктатором. Диктаторство его в общем сносили довольно безропотно, зная, что никто другой столько своего времени и работы отдавать этому делу не будет. Меньше чем в год внутренность Собрания он привел в полный порядок. Был произведен капитальный ремонт. В столовой был поднят потолок, был отделан вход, вместо старой деревянной лестницы появилась мраморная, с красивыми чугунными перилами, в некоторые комнаты была куплена новая мебель, в некоторых заново перебита, была заведена парикмахерская и приведены в надлежащий вид умывальная и уборная. Все это было сделано, конечно, на наши офицерские деньги, но долгосрочный кредит достал Н. М. Лялин. Одним словом, из грязноватого и запущенного, Собрание стало чистеньким и вполне презентабельным.
Буду теперь описывать собрание в его реформированном виде, в том виде, в каком оно было, когда полк вышел на войну.
Прямо из передней, двери вели в небольшой белый зал, окна которого выходили на двор, официально называвшийся «двор полковой канцелярии». Посередине в простенке между окнами, на круглой колонке красного дерева стояла бронзовая модель памятника, поставленного на Кульмском поле в память сражения под Кульмом в 1813 году. В этом сражении, предшествовавшем Лейпцигской «битве народов», главным образом потрудилась русская гвардия, и в частности Семеновский полк. Модель эта (пирамида на постаменте, около полуаршина высотою), на которой выгравированы имена павших в этом сражении офицеров, была поднесена офицерами командиру полка генералу Потемкину, командовавшему полком в этом бою и очень любимому и солдатами и офицерами. Интересная подробность — Потемкину было тогда всего 25 лет. Впрочем, один из военных министров Александра I кн. Ливен был еще моложе. Ему было 23 года. Семьею ген. Потемкина модель эта впоследствии была возвращена полку.
В противоположной стене от входа, ближе к окнам, висела средней величины картина, изображавшая известную сцену, как солдат Семеновского полка, 17-летний Суворов отказывается принять рубль от императрицы Елизаветы Петровны на том основании, что военный регламент запрещает солдату принимать деньги, когда он стоит на часах. Картина эта была подарена полку командиром полка генералом Мином, еще в бытность его полковником.
На стене слева от входа были прибиты мраморные доски со словами государя Николая II, обращенными к полку. Мебель в этом зале были легкие диванчики и стулья красного дерева, обитые зеленым сафьяном.
Этот маленький зал, (маленький и единственный) служил для официальных представлений, или для встречи всеми офицерами in corpore очень высоких особ, не ниже «большого» Вел. Князя. Остальных особ, ниже рангом, кому по уставу полагалось рапортовать, в этом же зале встречал один дежурный по полку.
Из этого зала вели две двери, от входа прямо и налево. Дверь прямо вела в маленькую гостиную, где стояла мягкая мебель и где иногда, на моей памяти довольно редко, играли в карты, в винт или в бридж. Как общее правило, никакие азартные игры в Собрании не допускались. Два окна этой гостиной выходили также на двор.
Из этой гостиной вела одна дверь прямо в дежурную комнату, где стояло несколько стульев, письменный стол, боком к окнам, телефонная будка, стол посередине, а по стенам до потолка библиотечные шкафы. В полку была очень приличная библиотека, частью приобретенная, частью подаренная офицерами, и настоящими и ушедшими, доходившая до 3.000 томов. В ней хорошо были представлены отделы: литературный, военный и иностранный. Номинально заведывал библиотекой один из офицеров, но выдавал и принимал книги «библиотекарь», назначавшийся обыкновенно из старших воспитанников Школы солдатских детей. От Собрания он получал какое-то небольшое жалованье и стол, а в то время, когда не занимался библиотекой, состоял в постоянных ординарцах у дежурного по полку. Исполнял он и другие поручения по письменной и счетной части. Помню, последним библиотекарем был Ваня Медов, 18-летний юноша, удивительно способный и толковый.
Кроме этой библиотеки полк располагал еще другой в 4.000 томов, подаренной бывшим офицером полка ген. — адъютантом Семекой. За неимением места, шкафы с книгами этой библиотеки стояли наверху в корридоре полковой канцелярии.
Из дежурной комнаты вели две двери, налево в буфет и прямо в маленькую комнату с одним окном и с двумя диванами по стенам, где дежурный по полку и его помощник могли ночью «отдыхать» не раздеваясь. Эта комната сообщалась с парикмахерской и с умывальной.
По фасу «двора полковой канцелярии» мы дошли до конца. Теперь пойдем назад.
Из маленького белого зала дверь налево вела в длинную, но довольно узкую комнату, проходом разделенную пополам. Ближе к окнам, выходившим в Автомобильный переулок, была читальня, а в правой, темной половине стоял бильярд, а по стенам, над высокими бильярдными диванами, висели в несколько рядов в резных деревянных рамах портреты всех командиров полка, начиная с основания, счетом 65.
В каждом доме, сколько бы в нем удобных комнат ни было, всегда имеется одна любимая, где члены семьи преимущественно и сидят. В Собраньи публика сидела больше всего в читальной, куда могли подаваться и чай и кофе, а иногда и вино. Комната эта была, действительно, уютно устроена и весьма располагала к тому, чтобы в ней посидеть. По обеим сторонам у стен стояли широкие и длинные, сажени в две, диваны, крытые ковром, на которых улечься или усесться с ногами было одно удовольствие. У окон стояли ковровые же широкие и низкие кресла, также весьма и весьма уютные. Между ними у окон стоял шахматный столик. За ним иногда играли в шахматы, но чаще в трик-трак и кости. Между диванами вдоль всей комнаты стоял длинный, крытый коричневым сукном дубовый стол. В читальне все было коричневого цвета. На столе были разложены русские газеты и журналы: «Новое Время», «Русский Инвалид», «Разведчик», «Нива», «Огонек». «Синий Журнал» и «Сатирикон». Из толстых журналов были там: «Вестник Иностранной Литературы», «Исторический Вестник» и «Русская Старина». С этим последним журналом полк был близко связан, т. к. одним из его владельцев был ген. Зыков, а одним из его главных редакторов его сын, А. С. Зыков, наш офицер, кончивший в свое время две академии, Военную и Юридическую, и при моем поступлении командовавший 12-ой ротой, а на войне 3-м батальоном.
Кроме русских имелись и иностранные журналы: французский «L Illustration», немецкий «Die. Woche» и английские «The Tattler» и «The Graphic».
Из офицеров почти все свободно читали по-французски, очень многие хорошо знали немецкий язык и человек 5–6 знали английский.
По стенам над диванами в читальной висели под стеклом акварельные рисунки полковых форм солдат и офицеров, начиная со времен Петра и до последнего царствования. Если не ошибаюсь, это был подарок императрицы Марии Федоровны. В читальню офицеры обыкновенно заглядывали перед тем, чтобы идти завтракать или обедать. Туда же собирались и после завтрака, перед тем как идти на послеобеденные занятия в роты. Там была «главная квартира» дежурного по полку и помощника, особенно но вечерам. В читальне за большим столом устраивались офицерские занятия и «военная игра». Там же, убрав стол, и поставив между диванами стулья, а у окон конторку лектора, устраивались домашнего характера «сообщения», на военные и другие темы. «Домашнего характера», т. е. такие, присутствие на которых было необязательно. Пишущий эти строки делал два раза сообщения именно в читальной. Сообщения более официального характера, уже в присутствии командира полка и выше, делались в столовой. В противоположность клубам, где в читальнях полагается соблюдать тишину, в нашей никакой тишины не соблюдалось, разговаривали, а иногда спорили весьма оживленно.
Из маленького зала через бильярдно-читальную проходили прямо в зеленую гостиную, откуда, налево был музей, а направо маленькая проходная комната, где иногда играл оркестр, и дальше большая столовая. Все окна по этому фасу, т. е. музея, зеленой гостиной, проходной и столовой — выходили на Загородный проспект. В зеленой гостиной стояла зеленая мебель, рояль, а на стенах висели большие масляной краской портреты Екатерины II, копия с известного портрета Лампи, — и императоров Александра I, Николая I и Александра III. В этой комнате происходили обыкновенно «общие собрания» офицеров, высший орган по управлению офицерской жизнью, вне строя и службы.
В этой же зеленой гостиной иногда после сиденья в столовой собирались около рояля пианисты и певцы и устраивались импровизированные концерты, с номерами сольными и хоровыми.
О нашем полковом музее можно или сказать несколько слов, или написать о нем книгу. Он был сравнительно очень богат и имелись в нем такие бесценные исторические реликвии, как остатки полковых знамен времен Петра, собственноручные его указы, мундир офицера полка Талызина, в который оделась Екатерина II, когда во главе гвардии выступила, из Петербурга в Ораниенбаум свергать своего мужа Петра III, и многое другое. Собирался музей тщательно и с большой любовью целым рядом заведующих и был он доступен не только для офицеров. Все ученики «Учебной команды», будущие полковые унтер-офицеры, попутно с прохождением в команде курса русской истории и в частности полковой истории, со своими офицерами ходили в музей, где все им показывалось и объяснялось. Водили их туда обыкновенно маленькими группами, человек в 10–15, причем попутно им показывалось и Собрание, т. е. все то, что имело в нем историческую ценность. Водить в музей всех солдат полка не имело смысла. Для посещения музея с пользой, нужна все-таки некоторая подготовка и некоторый культурный уровень, которым в массе своей наши солдаты, увы, не обладали.
Как Собрание своим относительным благоустройством было обязано Н. М. Лялину, так и музей своей полнотою и порядком был всецело обязан Н. К. Эссену, который заведывал им с 1906 года и до конца и посвящал своему любимому детищу буквально все свое свободное время.
С Николаем Эссеном мы в 1905 году вместе вышли в Полк из Павловского Военного Училища, он из 2-ой роты, я — из роты Е. В. Зная, что мы выходим в один полк, мы уже на старшем курсе познакомились и он в ближайший праздник позвал меня к себе. Он жил тогда с отцом, также бывшим Семеновцем, в казенном доме Комендантского Управления (Садовая 3). Когда я пришел к нему, он увел меня в свою комнату и там первым делом подвел меня к деревянной витрине, где за стеклом в блестящем порядке были у него разложены гравюры, медали и миниатюры, все эпохи от начала 18-го и до начала 19-го века и все имевшие близкое отношение к нашему Полку. Полковые истории Писарева и Дирина он уже тогда знал на зубок, а было ему в это время около 18 лет… С какого возраста он почувствовал влечение к истории, трудно сказать, вероятно, с тех пор, как научился читать. По выходе в Полк Н. Эссен сразу же был назначен помощником заведующего музеем, а через год музей поступил в его единоличное владение. Постепенно специализировавшись на эпохе от Петра до Николая I, работая и в нашем и в других музеях, кроме того постоянно читая и покупая исторические книги, Н. Эссен достиг, наконец, того, что ему можно было показать портрет или миниатюру любого сколько-нибудь известного деятеля этой эпохи, и он безошибочно определял, кто это, и тут же сообщал его точнейшую биографию. В Петербургском обществе этих времен, он чувствовал себя, как в своей семье. Дошло до того, что известный историк Вел. Кн. Николай Михайлович неоднократно вызывал его 23-летнего поручика на консультации и очень считался с его мнением. Избери Эссен другую дорогу в жизни, из него, конечно, вышел бы историк-исследователь крупного всероссийского имени.
Хотя это и не имеет прямого отношения к моей теме, описанию нашего Собрания, не могу удержаться, чтобы не написать о Н. К. Эссене еще несколько строчек. На войну он вышел в чине штабс-капитана, командиром 3-ей роты, затем принял Е. В. роту и к концу войны был произведен в полковники, получив в командование 1 батальон. Умиляя всех, и солдат и офицеров, своим олимпийским спокойствием, хладнокровием и невозмутимостью, он дрался абсолютно во всех боях, в которых принимал участие наш полк, почти не ездил в отпуск, и упорно не желал уходить из строя. Он был один из тех 4 или 5 офицеров, которым посчастливилось или не посчастливилось, ни разу за всю войну не быть раненым… Не пострадал он и в революцию. А несколько лет спустя, спокойно живя в Ревеле, случилось так, что он попал в трамвайную катастрофу и ему отрезало ногу.
Какая судьба постигла наш полковой музей, мне точно неизвестно. Есть, однако, полная надежда, что он не погиб и что все его ценности переданы в Государственные музеи.
Из зеленой гостиной, в противоположную сторону от музея, двери вели в маленькую проходную комнату, где на стенах висели группы и фотографии из полковой жизни, и дальше в столовую. Эта столовая, самая большая комната в Собраньи, была настолько велика, что могла вместить и вмещала до 130–150 обедавших. На противоположной от входа стене, прямо посередине, висел большой поясной портрет державного основателя полка Императора, Петра Великого, в темной дубовой четырехугольной раме. На нем император был изображен в зеленом кафтане, с синим Семеновским воротником. По бокам его висели небольшие в овальных золотых рамах портреты императора Николая II в нашем мундире и императрицы Александры Федоровны.
С левой стороны от входа, в простенках между окнами, в золотых рамах, между прочими, висели масляные портреты В. Кн. Николая Николаевича старшего, при жизни числившегося в Полку, и двух бывших командиров: Кн. Святополк-Мирского и Гр. П. А. Шувалова.
На стене справа от входа, в глубине, лицом к окнам, висела очень большая картина, изображавшая бой под Лесной. История этой картины такова. Приблизительно за год до 200-летнего юбилея этого боя (28 сентября 1708 г.), в котором главным образом Семеновским полком был разбит шведский отряд Левенгаупта, боя, который Петр назвал «матерью Полтавской победы», старые Семеновцы, по инициативе П. П. Дирина, решили подарить полку картину с изображением этого сражения. Картина была заказана известному тогда художнику баталисту Мазуровскому за 3.000 рублей. Для исторической верности все формы, как русские, так и шведские, были списаны с образцов, хранившихся в музеях. А чтобы не выдумывать лица, все фигуры на переднем плане были списаны с офицеров и солдат полка, которые пачками ездили в мастерскую художника, облачались там в старые формы и позировали в группах и поодиночке. Так на картине оказались изображенными поручики Леонтьев, Шарнгорст, Эссен, Бржозовский и полковой штаб-горнист Хижий. Пишущий эти строки опоздал к первым сеансам и все стоячие фигуры, когда он явился, были уже написаны. Поэтому его положили на пол и изобразили в качестве убитого шведа под копытами серого коня.
Под картиной была прибита, бронзовая дощечка с именами всех старых Семеновцев, принимавших участие в подарке.
Большой обеденный стол стоял покоем, так, что середина узкой части буквы П приходилась под портретом Петра, а два длинных конца шли один параллельно к окнам, а другой вдоль стены, где висела картина «Бой под Лесной». В другом конце столовой, ближе к проходной комнате, посередине, стоял узкий и очень высокий закусочный, стол. Высоким он был сделан нарочно, чтобы никому не пришло в голову поставить около него стул. Пить водку и закусывать полагалось стоя. Вправо от закусочного стола, был ход в буфет, а около него стояла конторка буфетчика.
В простенке (из проходной комнаты) налево от входа, между дверью и окнами, был вделан большой резной дубовый шкаф, где за стеклом хранились серебряные и хрустальные жбаны, братины, блюда и кубки, в свое время подаренные полку. Были подарки великих князей, бывших командиров, других полков и даже одна огромная поволоченная овальная чаша, подаренная Бухарским эмиром. В мое время установился обычай, что каждый офицер, уходящий из полка с жетоном, т. е. остававшийся членом Собранья и после ухода, — дарил, на память о себе в Собранье какую-нибудь хрустальную или серебряную вещь. Таким образом дубовый шкаф быстро наполнялся. Кроме этого серебра в Собранья имелось богатейшее, чуть ли не на полтораста человек, столовое серебро, ножи, вилки, ложки и стаканы. Большая часть этого серебра была именная. Образовалось оно таким образом. Еще за много лет до моего выхода, Общим Собранием было постановлено с каждого выходящего в Полк офицера удерживать по 60 рублей и на эти деньги приобретать столовые и дессертные нож, вилку и ложку, и кроме того стакан в виде кубка, всего 7 предметов. На всех этих предметах гравировалось имя офицера и год его выхода в Полк. Если офицер уходил из Полка не по хорошему, то-есть не оставаясь членом Собранья, фамилия его с серебра стиралась. Когда на больших обедах вынималось это именное серебро, то разложить его так, чтобы каждый получил свое, было, конечно, немыслимо. Раскладывали, как попало. И вот любимой игрой офицеров было рассылать ложки, ножи и вилки по адресу. В последние годы этого именного серебра накопилось столько, что полного комплекта из 7 вещей уже не заказывали, а делали или столовый прибор, или дессертный, или стакан. На остальные деньги держался в порядке собранский инвентарь: столовый хрусталь, который был очень хорош, и который «собранские» безжалостно кокали, и столовое белье, скатерти и салфетки, которое было также отличного качества, с вытканным полковым вензелем, но которое безжалостно прожигалось папиросами и изнашивалось от частой стирки. Также не малую часть крупных собранских расходов составляло поддерживание в порядке собранской посуды. Вся она заказывалась на фарфоровом заводе Кузнецова и на всех предметах, начиная от кофейных чашек и до самых больших тарелок, была синяя каемка полкового цвета и синий полковой вензель, два перекрещенных латинских «Р», т. е. Petrus Primus.
Миски, супники, блюда и подносы, были или серебряные или посеребренные. На всем этом также был выгравирован полковой Петровский вензель. Буфет был довольно большая комната, где, помню, было несколько белых столов, шкафы для посуды и плита для согревания чая и кофе. Из буфета вниз в кухню была проведена разговорная труба, через которую во время завтрака собранские то и дело кричали:
— Ало, ало, два бифштекса, ало, три антрекота и два омлета…
И т. д. Я долго думал, что ало — есть ни что иное, как обыкновенный телефонный вызов «алло», но затем мне разъяснили, что «Алло» есть фамилия повара. Через четверть века, проживая в эмиграции в Буэнос-Айресе, я узнал, что в одном из местных ресторанов дают отличную русскую еду, и что поваром там состоит г-н Алло, бывший повар «Великого князя». Нужно заметить, что те русские повара заграницей, которые имели скромность не претендовать, что до революции они работали у самого царя, ниже «великого князя» обыкновенно все же не опускались. Как-то отправились мы с женой в этот ресторан и я получил огромное удовольствие, съев обыкновенный собранский 90-копеечный обед из борща, куска гуся с капустой и шариков из легкого теста в шоколадном соусе, которые у нас на меню носили громкое название «профитроль». Хотя я никогда в полку Алло не встречал, я все-таки пошел после обеда в кухню и мы долго жали друг другу руки. В качестве эстонца, он и раньше-то по-русски был, наверное, не горазд, а теперь и совершенно разучился. И зачем он вообще эмигрировал из России — уму непостижимо.
С описанием буфета, описание нашего полкового Собрания, собственно, заканчивается. Остаются парикмахерская, умывальная и уборная, но эти учреждения, когда они содержатся чисто, всюду одинаковы. Остается еще кухня в подвальном этаже. Но нужно признаться, что за 9 лет службы в Полку, постоянно бывая на солдатских кухнях, попасть на офицерскую я ни разу не удосужился.