«…Ночью землю сковала ледяная корка. Дул сильный ветер. Он выметал из оврагов сухой снег и с шуршанием гнал его по мерзлому полю. В полнейшей тьме ничего не было видно даже в трех шагах.
Я полз медленно, осторожно обшаривая каждый бугорок замерзшей земли, пока мои пальцы, нывшие от холода, не натыкались на проволочку. Перерезав ее ножницами, я дотягивался до мины и выкручивал взрыватель. Так обезвреживал мину за миной. К счастью, они были установлены совсем не густо, в правильном шахматном порядке. Это облегчало поиски.
За мной бесшумно крался командир взвода Байо с несколькими бойцами.
Через два часа напряженной работы был сделан проход в минном поле по левой обочине шоссе в ширину до пяти метров.
Покончив с минами, мы залегли в кювете, у шлагбаума. Послышались звуки губной гармошки. Это шел патрульный. Дойдя до места, где мы лежали, он повернул назад. Байо вонзил ему в спину нож. Немец упал с хриплым стоном.
Подползли к бункеру. Солдат в нем беспокойно завозился, и это было последним его движением…
Путь в город с северо-восточной стороны был открыт.
Я вернулся к Вучетину и доложил ему об этом.
— Друже! — только и сказал он, крепко обняв меня.
В седой, редеющей мгле, тщательно придерживаясь левой обочины шоссе Врлик — Синь, двигалась рота за ротой. Шли молча, не открывая огня.
Гарнизон Синя, понадеявшийся на свое минное поле, на заставы, выдвинутые в опасных направлениях, и заграждения, устроенные перед оврагами, был застигнут врасплох. Сигналы тревоги — вой сирены, резкие свистки и громкие крики часовых — запоздали. Ворвавшись в город, партизаны сразу устремились к большим зданиям, окружили их. Начался штурм. В окна полетели гранаты, а вслед за ними в дома вламывались бойцы и бились с врагом по излюбленной своей манере — прса у прса — врукопашную. У каждого взвода был свой, определенный, заранее намеченный объект. Гарнизон оказался разобщенным на части и никакого организованного сопротивления уже не мог оказать.
Рота Янкова, стремглав прорвавшись к центральной площади города, атаковала трехэтажный дом с башней, где размещался штаб. Но даже и этот дом немцы не успели превратить в опорный пункт. Мы с хода заняли первый этаж, загнав наверх уцелевшую охрану. В окнах вспыхивал свет, мелькали фигуры полуодетых офицеров, только что шумно отпраздновавших встречу Нового года.
На верхний этаж нам не сразу удалось попасть. На лестничной площадке засел пулеметчик и, как ошалелый, строчил вдоль марша лестницы. Не выпуская знамени, Джуро Филиппович отнес вниз троих раненых; два бойца были убиты.
Ко мне, пригибаясь, держа наготове раздобытую уже где-то винтовку, подкрался Васко Христич:
— Я с тобой буду, можно? Разрешаешь? С тобой не страшно.
— Что же делать? — вслух раздумывал наш взводный Байо, прижавшись к перилам и посматривая наверх.
Новая пулеметная очередь заглушила его голос. Клубы едкой известковой пыли наполнили лестничную клетку. С шумом сыпалась штукатурка. Пулеметчик все строчил.
— Как же его взять?! — недоумевали бойцы.
— Со двора через окно! — подсказал кто-то.
Это была верная мысль.
— А влезть как?
— По дереву! — сообразил Байо. — Там, на дворе, деревья у самой стены.
Один из бойцов сбежал вниз. Сучья старых кленов достигали крыши. Взобравшись на дерево, росшее почти напротив окон лестничной клетки, боец выждал, когда вспышки стреляющего пулемета осветили гитлеровца, лежавшего на площадке, и выстрелил два раза. Пулемет замолчал.
Бойцы с ножами в руках кинулись с лестницы в коридор. Немцы шарахнулись обратно в комнаты, из которых их выгнали взрывы гранат, летевших с улицы. Завязались последние рукопашные схватки.
— Хенде хох! — послышался торжествующий голос Кичи Янкова.
Джуро Филиппович, громыхая сапогами, помчался по винтовой лестнице в башню, мы с Васко за ним.
Флаг с черной свастикой и золотым дубовым листом Джуро разодрал, растоптал ногами и водрузил на его место наше скромное знамя, ярко заалевшее в свете зари.
— Победа! Победа! — загремел над площадью голос Филипповича.
Бойцы, еще стрелявшие внизу, поднимали головы и кричали «ура».
На какой-то миг мне представилось, будто бы я снова в своем взводе, среди товарищей, что я вместе с ними уже пришел сюда, почти к самому Адриатическому морю, к последнему, быть может, рубежу на пути к миру.
Непередаваемое ощущение победы!
Васко, радостно махавший шапкой, вдруг дернул меня за рукав и вскрикнул испуганно:
— Гляди!
Из-за ограды костела выезжал бронетранспортер, желтый, видимо, бывший роммелевский, из Африки. За ним вплотную шли немецкие солдаты, стреляя по сторонам из автоматов.
Площадь начала пустеть. Партизаны пятились, ища укрытия во дворах и переулках.
И только братья Станковы остались в конце улицы с минометом. Вучетин, выглянув из подъезда дома, скомандовал им:
— Пуцай!
Радислав опустил в ствол мину и пригнулся. Раздался звонкий выхлоп. Мина с шипением вырвалась и понеслась, за ней другая. Бледно-желтые взметы огней прыснули далеко позади группы немцев. Томислав быстро сделал поправку на прицеле, круче подняв ствол.
А Коце Петковский, примостившись за тумбой, стрелял из своего ПТР по машине.
И Васко, ободрившись, прильнул к винтовке; зажмурив глаза, нажал на спуск. Отдачей его слегка откинуло. Он растерялся, умоляюще взглянул на меня. Это был его первый выстрел. Я крикнул ему:
— Молодец! Убил фашиста. Видишь, вон лежит! Стреляй еще скорей, а то убегут!
Он снова припал к винтовке.
Ряды вражеских автоматчиков редели. По ним били из окон, из-за углов и подъездов домов.
Вдруг бронетранспортер вздрогнул и, резко крутнувшись, пошел вкось, уткнулся в каменный забор. Я увидел, как дверь кабинки распахнулась, из нее вывалился мертвый водитель, затем выскочил какой-то коротышка-солдат в смятой шинели и больших, грузных сапогах, с толстым портфелем подмышкой, и стал карабкаться через забор. Я выстрелил в него, но промахнулся. Немец скрылся в саду.
Автоматчики, лишившись броневого движущегося прикрытия, кое-как отстреливаясь, гурьбой бросились в ближайшую улицу, где партизан не было. Улица выходила к глубокому оврагу, поросшему кустарником…
— А догонять не будем? — спросил Васко, высовываясь в амбразуру башни почти по пояс. — Смотри, куда бегут. В овраг!
— Далеко не убегут!
Я знал, что по обеим сторонам оврага сидела в засаде рота под командованием Радовича».