Кубов ужасно хлопотал. Он целые дни проводил на берегу Лачи, там, где кончались пароходные пристани. Там, около вымосток, причалена была старая полубаржа, приводившаяся в новый вид. Палуба была превращена в широкий помост, по котором устанавливалась приобретенная по случаю паровая машина с какими-то мудреными приводами. От них прямо в реку шел отлогий деревянный спуск. Снаружи вся эта городьба вызывала только недоумение проезжавших по берегу и по реке. Никто не мог догадаться, в чем дело.
— Землечерпательная машина, — говорили специалисты, видавшие работы на волжских перекатах.
— Нет, это что-то такое вообще… — замечали скептики. — А впрочем, чорт его знает что.
Особенно интересовались мещане, перебивавшиеся разной работишкой на берегу. Они по целым дням высиживали на берегу и обсуждали мудреную посудину на все лады.
— Паром налаживают. Вон и взвоз…
— Не паром, а паровую лебедку. Причалит к большой барже и начнет выкидывать оттуда кули… Хлеб только у крючников отобьет.
— Не похоже что-то… Коноводку старинную так же вымащивали, только там паровой машины не было.
— А может, баня, братцы. Как напустит в баржу пару — всего обварит. Будет ездить около бережка да собирать народ… Сама к тебе баня приедет.
Часть этих замечаний, серьезных и шутливых, доходила до Кубова, но он ни на что не обращал внимания, поглощенный своей затеей. За лето он загорел и сильно похудел. Трудно приходилось… Главное, нехватало денег и приходилось занимать там и сям разными правдами и неправдами. Мудрено занимать деньги вообще, а тут в особенности. Дело совершенно новое, и денежные люди смотрели на Кубова, как на тронувшегося человека. Большие скептики эти денежные люди, особенно, когда дело хоть чуть-чуть касается их мошны. Кубов объяснял свое предприятие во всех подробностях, приводил цифры, разъяснял план — и это не помогало. Особенно трудно ему достались последние триста рублей. С другой стороны, шли большие неприятности с набалованными городскими рабочими. Судовые рабочие пользовались бойким навигационным временем, запрашивали дикие цены и работали «через пень колоду». Городские слесаря были не лучше. Прогульные дни особенно возмущали Кубова, потому что каждый час был дорог. Он рассчитывал закончить всё в начале июля, а кончил только в августе. Одним словом, неприятностей было достаточно.
Наконец всё сооружение было закончено. Любопытная публика, следившая за работой, увидела, что всё это значит — это была самая обыкновенная лесопилка, с тою разницей, что она сама могла подплывать к плотам с бревнами, сама вытаскивала бревна из воды, распиливала в доски, и рабочим оставалось только эти доски складывать в штабели. На пробе лесопилка действовала отлично, хотя и вызывала большое сомнение в рабочих, как всякое новое, непривычное дело.
— Что, хорошо? — спрашивал Кубов, любуясь своей затеей.
— Хорошо-то оно хорошо, Владимир Гаврилыч, только того…
— Чего?
— Сумлительно… Прежде плоты с бревнами к лесопильням плавали, а теперь лесопильня к плотам поплывет. Оно даже обидно, другим-то лесопилам обидно…
— Ну, в этом я уже не виноват.
— Оно, конечно, а всё-таки того…
Окончив работу, Кубов пригласил своих друзей отпраздновать открытие работы. Из званых явились Огнев, дьякон Келькешоз и Петр Афонасьевич. Сережа обещал, но не приехал к назначенному часу.
— Ему нельзя… — таинственно объяснил Петр Афонасьевич, улыбаясь. — Делишко одно у него есть. Да…
— Очень жаль… Ну, всё равно, потом увидит.
Дьякон Келькешоз и Огнев держали себя с большой солидностью, как и следует званым почетным гостям. У дьякона проявлялись очевидные признаки неисправимого скептицизма. Когда он еще подъезжал на извозчике с Огневым к лесопилке, то не мог удержаться от смеха. Очень уж забавная городьба… Входя на лесопилку, он зажимал рот рукой, чтобы не расхохотаться. Дьяконский скептицизм дошел до того, что он с какимто недоверием относился к каждой доске и к каждому винту. Одну деревянную стойку он чуть не выворотил.
— И это называется работа… — заметил он, ухмыляясь. — Курам на смех. А сколько затравил денег-то, Володька?
— Все, какие были свои, да чужих прихватил…
— Ну, всего-то сколько?
— Побольше трех тысяч, дядя.
Дьякон только посмотрел на Огнева и развел руками: легко это выговорить — три тысячи! Дом бы себе лучше купил в городе или мелочную лавочку открыл. Огнев осматривал постройку с таким видом, как булочник, попавший куда-нибудь на патронный завод. Его всё интересовало, и в то же время он решительно ничего не понимал.
— И всё это нужно? — спросил он Кубова в заключение.
— Да… Ничего лишнего. А вот сами увидите.
— Вот ежели бы жив был Григорий Иваныч, так тот бы уж разобрал, — говорил Петр Афонасьевич дьякону. — Он все знал…
Когда осмотр кончился, Кубов велел зацепить приготовленное для пробной резки бревно. Застучали шестерни, завертелись колеса, и зацепленное бревно покорно поползло из воды на помост, а отсюда на станок, где работали пилы. Что-то точно взвизгнуло, когда конец бревна попал в станок и стальные пилы врезались в дерево. Баржа вздрагивала от работы паровой машины, и казалось, что вздрагивает распиливаемое бревно. Именно такое чувство эта проба подняла в душе эстетика Огнева.
— Отлично! — первым похвалил Петр Афонасьевич, как самый практичный из гостей. — Не вредно задумано…
Дьякон всё время молчал, наблюдая, как станок с пилами точно проглатывал бревно; с другой стороны из него веером выходили совсем готовые доски.
— Ну, что, дядя, какова работа? — спрашивал Кубов.
Вместо ответа, дьякон обнял «новомодного арестанта», облобызал и крикнул «ура». Стоявшая на берегу кучка любопытных, следивших с напряженным вниманием за пробой, подхватила этот крик. Общее одобрение заставило Кубова даже покраснеть.
— Как это тебе в башку-то пришло? — удивлялся Келькешоз. — Умственная штука…
— Нужно удивляться, что никто раньше меня не додумался до такой простой штуки, — скромно объяснял Кубов. — Моего тут ничего нет… И баржи всем известны, и лесопилки, только стоило поставить лесопилку на баржу.
— Ну, а как же ты зимой?
— В затон поставлю куда-нибудь, а бревна буду подвозить обыкновенным способом, как это делается у других лесопилок. У меня зато в выигрыше целое лето, когда идет главная работа. Весь расчет во времени…
— А сколько в год думаете заработать? — полюбопытствовал Огнев.
— Тысячи полторы на первый раз, а там и больше, когда дело разовьется. Нужно воспользоваться первыми пятью-шестью годами, а там явятся конкуренты. Это уж всегда так бывает… Сначала смеются, а потом сами за то же примутся.
Пошабашив работу и выдав рабочим могарыч, Кубов отправился вместе с другими в город, чтоб вспрыснуть новинку. Решено было отпраздновать по-домашнему, в квартире дьякона. В первоначальном проекте предполагалось учинить празднество в ресторане, но Келькешозу это было неудобно: не дозволял дьяконский сан. Уже темнялось, когда компания подходила к городу. Всё равно торопиться было некуда.
— Сие благопотребно!.. — повторял Келькешоз.
— Вот что, господа, не возьмем ли мы некоторого извозца? — предлагал Огнев, уставший раньше других.
— Вот что, вы поезжайте с Кубовым вперед, — заявил Петр Афонасьевич, делая таинственный знак Келькешозу. — А мы с дьяконом догоним уж потом. Дельце маленькое есть…
Компания разделилась. Огнев и Кубов поехали прямо к дьяконской квартире, а Петр Афонасьевич свернул с дьяконом на главную улицу.
— Коньячку купить для вспрыска? — догадывался дьякон.
— Около того…
Около мужской гимназии Петр Афонасьевич остановил извозчика и велел ему дожидаться, а сам повел дьякона в одну из боковых улиц. Дело совсем не коньяком пахнет, как догадался недоумевавший дьякон. Было уже совсем темно. Огни светились только в двух-трех домах.
— Да ты куда меня ведешь-то? — спросил дьякон.
— Тише… — остановил его Петр Афонасьевич. — Ведь вот как гаркнул, точно часовой.
Петр Афонасьевич замедлил шаги, прислушался и молча указал на дом напротив, у которого второй этаж был ярко освещен.
— Ну, что? — удивлялся дьякон. — Именины кто-нибудь справляет…
— А вот и нет: это мой Сережка свое новоселье празднует. Вчера он от меня совсем переехал…
— Еот так фунт!.. А ты-то как же, т.-е. почему ты не на новоселье? Ведь не чужой человек, слава богу…
— Я-то… гм… Вот то-то и оно-то, дьякон, что мне там не рука. Только буду конфузить напрасно Сережу: ни сесть, ни встать, ни сказать. Я уж как-нибудь в другое время лучше заверну… Сам и квартиру я подыскал и всё устраивал тоже сам, а Сережа на готовое переехал. У него там свои судейские веселятся, куда же я с ними компанию водить…
— Ну, это уж ты напрасно! — возревновал возмущенный дьякон. — Ты отец — и всё тут. Кто же родного отца стыдится?.. Эх, ты, голова!
— Ах, какой ты, дьякон… Ничего ты не понимаешь!..
Петр Афонасьевич был совершенно счастлив и с восторгом прислушивался к веселому говору, доносившемуся в раскрытые окна новой квартиры Сережи. Что же, пусть веселятся… Это была последняя жертва отцовского самоотвержения.
В заключение Петр Афонасьевич провел дьякона по тротуару, под самыми окнами Сережиной квартиры, и торжественно указал на медную, ярко вычищенную доску, прибитую на дверях подъезда. На ней было выгравировано: «Помощник присяжного поверенного Сергей Петрович Клепиков».
— Каково? — шопотом спрашивал Петр Афонасьевич. — Тут почище лесопилки-то дело выйдет…
Дьякон только махнул в пространство своим широким рукавом.