От того же к тому же.
В Сирад.
Я не ухаживал, по примеру стольких вздыхателей, за матерью, чтобы получить дочь. Я не знаю даже, избрала ли меня в глубине сердца графиня в супруги Люцилы. Но она видела, как зарождалась и развивалась перед ее глазами наша взаимная склонность. Никогда она не ставила препятствий и всегда обнаруживала по отношению ко мне много доброты.
Вначале я питал к ней род дружбы, которую питают обыкновенно дети к тем, кто их ласкает. Когда я вошел в разум, эта детская дружба обратилась в истинную привязанность, которую не изменит ничто.
Эта достойная всякого уважение мать взяла на себя труд вести воспитание дочери и, чтобы лучше направлять ее природные счастливые качества, сделалась ее подругой и спутницей. Когда сердце Люцилы начало раскрываться для нежных чувств, она стала ее доверенным лицом. Люцила не имела никакой тайны от матери, и я также не скрывал от нее ничего.
Я видел в ней только друга, и притом столь близкого, что если бы мое сердце и ее добродетели не напоминали бы мне постоянно о почтении, которым я ей обязан, ее простота обращение заставляли бы меня об этом забыть. Не то, чтобы она меня по временам не бранила, но делала всегда это под видом шутки, которою она прикрывает свои поучение.
Несмотря на то, что я никогда не имел случая раскаиваться в своем доверии, я однако не так уже откровенен и за это сержусь на себя. По мере того, как я мужаю, мне кажется, что ее присутствие меня стесняет.
При ней мое сердце не смеет более изливаться перед Люцилой. Это не удивительно, любовь, говорят, любит закутываться в покровы тайны.
Почему ты сидишь в своем поместье, дорогой Панин? Что не приедешь нас навестить? Сомневаешься ли, что для нас не будет большим удовольствием тебя повидать.
Варшава, 1 июня 1769.