Густав Сигизмунду.
В Сирад.
Вот я уже несколько дней в Ленцицах и провожу здесь весну.
Вчера графы Собеский, Кодна и Брессен задумали отправиться всей семьей провести день на острове Тарнов. Я условился присоединиться к ним в домике, построенном последними на берегу озера, на месте, где общество должно было высадиться.
Когда я приехал, мужчины говорили в сал они о политике. Дамы вышли в цветник. Я заметил, что молодые женщины стояли вокруг водоема и любовались своими отражениями в ясной воде: у каждой был в руке пастуший посох.
Я был поражен кокетливостью их наряда. С какой заботливостью они принарядились! Как с помощью искусства возвысилась их красота! Сколько придали блеску газ, шелк, кружева их полуприкрытым прелестям! Как художественно подбирали ленты и шнуры их юбки, чтобы показать изящную обувь или, скорее, маленькие, миленькие ножки.
Из среды этих милых, возбуждавших желание пастушек кто бы не выделил по изяществу стана, благородному виду, величественной осанки Люцилу?
Она была одета в белое платье, блестящая материя которого крупными складками струилась по ее телу; ее завитые руками природы волосы грациозно падали на алебастровую шею и скатывались на ее прекрасную грудь; легкое покрывало скрывало от глаз прелести, которыми берутся сердца.
Простая шляпка, окруженная гирляндою цветов, была надвинута на ее прекрасные глаза.
Я без устали любовался ею в этом наряде; я полагал, что вижу грацию пристойности среди резвых и легкомысленных нимф.
Подали прохладительные яства, и мы сели в лодку.
Уже гребцы вздымают веслами пену, берег бежит далеко от нас, и мы открываем плодоносные холмы острова.
У подошвы этих холмов несколько селений выступают амфитеатром на берег озера, и их образ повторен в кристалле воды. Другие селения располагаются в долинах; блестящие стрелы их колоколен подымаются в воздух, господствуют то там, то здесь в пространстве над окрестными живописными видами и венчают ликующую картину.
Видны были многочисленные стада, блуждающие по лугам, и слышны были издалека песни пастушек и пастухов, пляшущих в тени рощ под звуки вольшок.
Мы причалили в заливе, где громады вод спят с начала веков в глубоких темницах.
Три открытых экипажа ожидали нас на берегу.
Подъезжаем; застава открывается, и очаровательное местопребывание посла предлагается нашим взорам. Направо простираются обширные луга, перерезанные рукавами пробегающей по ним хорошенькой речки; кругом парк, где скачут стада серн. Налево возвышается пышный холм, покрытый виноградниками, и на нем две скалы, устремленные к небу и омрачающие своими вершинами окрестную равнину.
На каждом шагу, думается, видишь разнообразную игру природы: то вода, как скатерть, где случай, кажется, набросил мост; то грот, куда спешат потеряться тысячи ручейков; то букеты живописно рассаженных деревьев.
В глубине выдвигается великолепный дворец.
По мере приближения возобновляется и вытягивается пред созерцающим и любующимся глазом очаровательная перспектива. Какая громада! Какое расположение! Повсюду мудрость и разборчивость отпечатлели свой характер. Повсюду природа и искусство — в изумительном сочетании. Разум громко сказывается во всех точках произведения, ничто не блещет понапрасну, но своим блеском заставляет ценить остальное: нет расточенных напрасно красот.
Но именно вокруг замка собрали изящные искусства любовь и веселье.
Туда не ведут длинные аллеи, проведенные по шнуру и усыпанные песком. Он не окружен также симметрично расположенными, скучными цветниками, где увидишь только кой-какие цветы, выровненные, как солдаты в строю, да изувеченные кусты и жалкие украшения. Расположенный на холмике, откуда одним взором глаз обнимает все протяжение поместья, он сзади открывается в красивую рощу.
Эта роща тоже не распланированный, как много других, лес. Здесь не видно выровненных и подстриженных, отвечающих друг другу деревьев, но они расположены в счастливом беспорядке и прорезаны тропинками, которые своими разнообразными извилинами подготовляют постоянно глазу новые неожиданности. То там, то сям — бассейны, где плавают лебеди и купаются с тритонами нимфы, укромные местечки, где Фавн или Сатир задерживают робкую пастушку.
Здесь видна Флора, окруженная маленькими гениями, подносящими ей цветы. Там Помона в кругу других гениев, которые приносят ей плоды. Дальше вакханки приглашаюсь бога вина наполнить свой радостный кубок. Еще далее пастухи приносят жертву Пану.
Внешность дворца отвечает великолепию окружающего, а внутренность кажется храмом сладостной неги. Все, что искусство когда-либо изобрело для услады жизни, здесь выставлено со вкусом; все внушает любовь и дышит наслаждением. Я без устали любовался: в своем восхищении я полагал, что нахожусь в одном из тех дворцов, которые озаботился украсить блестящий вымысел.
Посол, ты знаешь, — один из тех сибаритов, которых открытый и довольный вид указывает на свободное и радостное сердце, — один из тех любезных безумцев, которые хотят лишь забавляться. Он радушно нас принял и, показав нам богатую золоченую мебель и другие редкости этого очаровательного жилища, свел нас в цветущую беседку, где мы нашли изящно накрытые столы.
Он принимал нас у себя с очаровательною грациею. Чтобы поддержать веселье, он собрал вокруг нас все наслаждения; можно было подумать, что они знают его голос и сбегаются по зову к нему толпою.
Нам подавали красивые пастушки, одетые в белое и увенчанные цветами; было чудное вино и музыка, которую могли бы слушать за столом боги.
После обеда общество разделилось — разошлись в разные стороны. Я присоединился к Люциле, и мы отправились в рощу.
Едва мы прошли шагов триста, как очутились против грота, откуда вытекал ручей, который, разделившись на несколько струй, извивался по зелени; мы уселись на траву, усеянную фиалками и подснежниками.
Люцила принялась смотреть на воду, которая убегала, шепча что-то. Вскоре легкие зефиры стали играть с ее белокурыми локонами и своим ласкающим, похотным дыханием возбуждать чувства, между тем как влюбленные птички на окрестных кустах рассказывали друг другу свои муки.
Я был у ее ног, занятый ее созерцанием; никогда она не казалась мне такой прекрасной. Видя юную свежесть, цвет лилий и роз, призывающие поцелуй румяные губки, улыбку грации, глаза, полные нежности и огня, я забыл, что люблю смертную.
Я чувствовал себя возбужденным.
Влияние чарующего времени года, когда природа приглашает к любви все свои создания, нежные взгляды, которые время от времени бросала мне Люцила, мелодичные ласкавшие слух звуки окончательно опьянили мое сердце, уже согретое музыкою, вином и возбуждающими страсти картинами.
Я схватил Люцилу около пояса, взял ее руку и стал ласкать милую теми робкими ласками, которые любовь, кажется, крадет у стыдливости. Люцила сделала легкое усилие, чтобы освободиться, я противопоставить нужное сопротивление.
Мои с нежностью остановившееся на ней глаза встретились с ее глазами, и наши взоры слились в тихом томлении, которое я принял за нежное признание.
Мое сердце упивалось сладостной истомой; когда внезапное возбуждение овладело моими чувствами, глаза мои загорелись и пожирали ее прелести.
Затем, уступая вдруг любовному восторгу, я покрыл ее лицо поцелуями, я приложил губы к ее прекрасной груди, я дерзнул вопреки ее воле приблизить ищущую руку...
Рассерженная Люцила поставила предел моей смелости и покинула меня с негодующим видом. Мгновенно, как под влиянием чар, опомнившись от моего безумия, я бросился за ней, прося прощения; она не удостоила меня выслушать.
Охваченный глубокою горестью, я шагал в молчании рядом с нею, опустив голову и не осмеливаясь поднять глаз.
Пред тем, как присоединиться к обществу, я старался принять прежний веселый вид, чтобы не дать пищи подозрениям; но не мог: смех мой был деланным, в сердце была смерть, и я постоянно обращал взоры к Люциле, которая украдкой бросила мне несколько взглядов.
Остаток дня прошел в играх, но я не принял в них никакого участия; все меня тяготило; я с неудовольствием смотрел, как забавляются другие, и вздыхал только по минуте отъезда.
Она настала наконец, эта желанная минута.
Лодка отчалила и режет волну. Уже берег убегал далеко от нас, и мы начали терять из виду очаровавшую нас утром ликующую картину, когда внезапно поднялся свежий ветер; вскоре поверхность вод покрывается рябью, паруса надуваются, ветры срываются, и наша хрупкая ладья отдана на произвол волн.
Гребцы удвоили старание, чтобы достичь гавани, но тщетно. Ярость ветров усилилась, и мы отнесены в противную сторону, к подводным камням.
Мы видели, как валы разбивались о скалы, покрывая своею бессильною, тщеславною пеною их неподвижный громады.
Мы были уже близки к гибели, когда течение вынесло нас на простор; но мы избегли одной опасности, чтобы, как оказалось, подвергнуться другой: волны подымались на чудовищную высоту и, казалось, хотели сомкнуться над нами.
Однако после упорной борьбы с ветрами и волнами, мы попали в маленькую бухту.
Небо было покрыто темными облаками; молнии зажигались в их недрах и, извиваясь, спускались в соседний лес.
Подавленность и смятенье усиливались между нами. Устрашенные женщины искали, где спрятаться. Люцила, бледная, онемевшая, трепещущая, ищет убежища в моих объятиях и покоится в сладостном забытье на моей груди.
Признаться ли тебе, Панин! — очарованный тем, что чувствовал в своих объятиях мое кроткое сокровище, я не досадовал на эту бурю.
Ночь усилила мрак; молнии прорезали тучи, грозы летали отовсюду, гром гремел в глуби небес; его продолжительные раскаты слали ответ с одной стороны на другую; ветры дули все с большею порывистостью, и пенящиеся валы, устремившись в воздух, казалось, открывали при свете; небесных огней самое дно пучин.
Полумертвая Люцила, держа мою руку, сказала мне, почти потухшим голосом:
«Друг! бег нашей жизни закончен; смерть сейчас устремит нас в эти глубокие бездны; пусть ничто, по крайней мере, не вырвет нас из взаимных объятий, и пусть у нас будет одна могила!»
Хотя мое мужество начинало колебаться, я постарался ее успокоить; затем оба, собравшись в молчании с духом, мы заключили друг друга в тесные объятия и ожидали, когда жестокая судьба распорядится нашими днями.
Наконец, вихри стихают, тучи прорываются, обильный дождь изливается на нас, серебряный шар луны показывается за облаками; ее трепетный блеск горит на поверхности неспокойной волны; облака рассеиваются, небо проясняется, и чарующим зрелищем является лазурь небесного свода, усеянного блестящими звездами.
Скоро у нас перед глазами оказывается зрелище еще более чарующее.
С белизной утренней зари смешалась легкая окраска золотом и пурпуром, которая предшествует колеснице Авроры. Солнце устремляется из-под горизонта, и, кажется, искрящийся огонь выходит из лона вод. При блеске его живительного света мрак исчезает, тени бегут, его диск освобождается, оно подымается, тучи большими волнами расходятся по водной поверхности: горизонт расширяется, и земля представляется нашему взору.
Уже озолотились верхушки гор, — мы узнаем берег; ветры закованы, поверхность воды — только ровное зеркало; гребцы налегли на весла, и мы вошли в гавань.
Прибыв в Варзимов, мы разлучились. Я простился с Люцилой, которая взяла с меня обещание вскоре к ней вернуться.
Продолжение.
Я застал сегодня утром у Люцилы ее отдаленную родственницу, которую я уже давно не видал.
Она — молодая вдова, с черными волосами, большими голубыми глазами, орлиным носом, румяным маленьким ртом — в общем довольно красивой наружности. Она не говорит, что ищет мужа, но это угадывается само собою.
Не красавица, она, однако, очень может нравиться: у ней свободные, непринужденные, пленительные манеры и в известном роде еще более пленительный склад ума. Она — из знаменитой семьи Бажоских и слывет очень богатой.
Не твоя ли тут судьба?
Ленцицы, 15 мая 1769 г.