Софья кузине.
В Белу.
Вчера я отправилась с Люцилой и ее милым рано утром смотреть охоту сетями в полях Даско. Сказать по правде, я не имела никакой охоты; я хотела только, чтобы Густав пришел меня будить.
Хотя мне не приходится жаловаться на мою наружность и хотя одной привлекательности моих прелестей было бы вполне достаточно, все же я хотела быть красивой, как только могла. Я вскочила с постели на рассвете, привела себя в порядок, не забыв конечно приятных ароматов; потом снова улеглась в ожидании милого мальчика, озаботившись все же открыть занавеси, чтобы пропустить свет.
Я мечтала с открытыми глазами, когда слуга пришел мне доложить, что время вставать. Немного спустя я услышала стук в дверь дома: Густав!
Уже Люцила кончала одеваться и думала, что я тоже уже готова; чтобы не ждать, она послала Потовского меня поторопить. Слышу, как он поднимается — и тотчас сдвигаю одеяло к ногам, выставляю ногу; одна рука венчала голову, грудь была открыта, и небрежно наброшенная простыня прикрывала остальное.
Так почти изображают художники прекрасную Ариадну, когда ее нашел Вакх.
Дверь моей комнаты отворяется. Он подходит тихо, раздвигает занавеси кровати.
Я притворилась, что сплю, ожидая, что он меня покроет поцелуями. Кто другой, застав меня в таком положений, мог бы подавить свои любовные восторги? Но этот холодный смертный, поверишь ли, не тронул меня даже пальцем. Никогда не видела такого полного отсутствие предприимчивости, сметки и страстности.
— Так-то, прекрасная ленивица, — сказал он громко, — вы пользуетесь свежим утром?
Я сделала вид, что проснулась внезапно.
— «Небо, — вскричала я, открывая глаза, что вы тут делаете, — уходите, Густав!»
И я покрылась, как будто мне было действительно стыдно, что он застал меня в таком виде.
— Я всегда сомневался, — продолжал он смеясь, — что вы можете встать очень рано.
— «Уходите!» — закричала я, подавленная его холодностью, второй раз резким тоном, истинной причины которого он и не подозревала
— «Не бойтесь, ухожу! — но поскорее! Знаете, вас ждут уже целый час.
Он удалился, я поднялась, задетая за живо его глупою холодностью.
Как же он, однако, ослеплен этой девушкой!
Я такого же роста и так же хорошо сложена, как она; я ей не уступаю в привлекательности, я ее жизнерадостнее. Он находит в ней все прелести, но красота ее вялая, бездушна; у меня, по крайней мере, больше живости. Он очарован ее ласковым нравом, но в ее ласках нет ничего, чтобы задевало, влекло. Почти нельзя утверждать, чтобы у нее была чувствительная душа, такой у нее невинный и томный вид. Она так глупа, что я удивляюсь, как она ему уже не надоела.
Но едва я высказалась так необдуманно, как вдруг оказалась во власти угрызений совести.
Какую низкую роль я только что сыграла? — чтобы пленить его, я старалась развратить его сердце. Ах! При несчастии удачи как дорого обойдутся мне старания его соблазнить. Безумная! Как же он будет верен мне, когда я сделала пред его глазами из верности забаву, из добродетели — пугало? И затем, какая же тогда привлекательность быть соединенной с ним? Я ведь увлечена столько же чистотою, столько и красотою его: какую же цену имело бы в моих глазах сердце, униженное пороками, о которых я ему буду постоянно напоминать. Меня чарует его прекрасная душа, а я всеми силами стараюсь сделать его недостойным меня. Какая нелепость освободить его в настоящее время от обязанностей, исполнение которых я буду затем требовать? Изменит ли он нравы, переменив состояние? Разве исчезнуть в моем присутствии изменчивые и низкие вкусы, которые я буду вселять в него, чтобы оторвать его от милой? Нет, чтобы овладеть его сердцем, необходимо казаться более достойною, чем Люцила. Увы! Я чувствую смешную сторону, всю низость моего поведение: я унижена им и, к довершению несчастия, мое слабое сердце не имеет силы отказаться от него. Какой рок заставляет меня следовать решению, которое я осуждаю.
Я была погружена в эти мрачные размышление, когда Люцила заставила меня придти в себя. Меня ждали.
Участвовали графиня и ее супруг. Ловля птичек служит поводом к различным приятным случайностям. Было весело, оживленно, но мое сердце не смело отдаться радости.
Образ Густава постоянно представлялся и волновал меня. Жестокий! Что я тебе сделала, что ты смущаешь мой покой? Что мне делать здесь? Раньше, чем тебя видела, я так была спокойна! Я забавлялась так!
Ах, моя дорогая, как свет глуп! Как его забавы холодны для сердца, охваченного любовью, как мое! И говорю это я, радушно принятая в самых блестящих кругах, я, которую ищут наслаждения — могла ли бы ты поверить этому? Да, я завидую только счастью Люцилы. Я желала бы нравиться ее милому; услышать от него, что он меня любит, было бы все мое честолюбие, а забота составить его счастье — мое единственное занятие.
Варшава, 1 сентября 1769 г.