Новый владелец отказался пить кофе в уютной комнате, где „Луизочка“ продолжала бренчать на фортепиано.
Несмотря на уверения госпожи Грибель, что наверху пыльно, много мышей и паутины, он настоял на том, чтобы тотчас расположиться там, и быстро взбежал по лестнице. Он распорядился, чтобы до его приезда не снимали печатей с жилища умершей, и теперь сам сорвал печать с главных дверей, и Петр Грибель отпер их.
Внутреннее убранство комнат в верхнем этаже производило такое же приятное впечатление, как и наружный вид усадьбы. Госпожа Грибель осторожно подняла занавеси и торжествующе указала на стекла, покрытые пылью. А на маленьком столике лежал такой слой ее, что толстушка иронически начертила несколько букв.
В комнате приятно пахло донником и другими травами, и Маркус сказал:
– Здесь надо только вымыть стекла и открыть окна, вот и все!
– А о мышах и замочных скважинах, затянутых паутиной, нет и помина, душечка! – лукаво усмехнулся Грибель, глядя на жену. – Ты всю зиму ворчала по этому поводу, а ведь старая госпожа была очень чистоплотна и не потерпела бы никаких насекомых, откуда же им было взяться потом?
– Загляни прежде в библиотеку, Петр, а потом и умничай! – наставительно отозвалась его жена. – Посмотри, что делается на верхних полках, за книгами! Вы знаете, господин Маркус, книг такое множество, что диву даешься, как все они помещались в голове старой госпожи! – наивно заметила она. – Впрочем, она была и доктором, и аптекарем, да таким, что гораздо искуснее готовила лекарства, чем этот несчастный цирюльник, которого лишь в насмешку можно называть доктором!
– Да, жена главного лесничего была очень деятельная женщина, – заметил Петр Грибель. – Она знала сельское хозяйство не хуже мужчины: последние два года я был у нее управляющим, и за это время научился гораздо большему, чем у прежнего хозяина за десять лет! Посмотрите, – указал он рукой на роскошные нивы, видневшиеся в окно, – все это дело ее рук, ведь сам господин лесничий ничего в этом не понимал! Вон та пара десятин, что за сосновой рощей, не в таком образцовом порядке, но она принадлежит мызе, где хозяйничают довольно плохо! Господин стряпчий, вероятно, писал вам об этом?
– Да, судья Франц уже четыре года арендует мызу, а в счетных книгах покойной, которые велись образцово, получение арендной платы не отмечено ни разу!
– Жена этого судьи ее приятельница, поэтому добрая госпожа не брала с них арендную плату, ведь у них долгов было больше, чем песку на дне моря, и кредиторы отобрали у них все, что было можно! Вот тогда наша госпожа сжалилась над ними и отдала им мызу. Но она была расчетлива и знала цену деньгам, и назначила мизерную арендную плату. Несмотря на это, старый мот ни разу не заплатил ей ни гроша! – выпалила все г-жа Грибель.
Замолчав, она сунула руку в карман и вытащила из него печеную картофелину.
– Посмотри, Петр, я взяла это у тирольских ребятишек, что собирают землянику в графской роще! – сказала она, обращаясь к мужу. – Они с полмеры картофеля испекли там в золе!
– Ну, и что из этого?
– Как это, что из этого? – вскипела толстушка. – Откуда негодникам взять картофель в июне месяце?… Когда я спросила их об этом, они дерзко ответили: „Конечно, мы получили картофель не от госпожи Грибель, а от служанки судьи!“
– Гретхен, ну какое тебе дело… – начал Петр Грибель, но жена порывисто прервала его.
Повернувшись к новому владельцу, она проговорила:
– Господин Маркус, я не хочу становиться поперек дороги этим людям, – по мне, они могут сидеть на мызе и не платить арендной платы, – но я должна вам сказать, что им принадлежит лучший участок огородной земли!
– Гретхен, будь добросовестна! – увещевал ее муж. – У нас все отлично, и нам нет причин жаловаться! И я не желаю, чтобы кто-нибудь из нашей семьи дал повод господину Маркусу без дальнейших рассуждений покончить с этими людьми! Подумай, судья стар, его жена больше года не встает с постели, а служанка их не умеет вести хозяйство.
– Да, уж служанка лучше всех! – презрительно бросила госпожа Грибель. – Да вы видели ее, господин Маркус, ту девчонку в городском платье! Теперь она хоть привыкла к сельским работам, а что было в начале – сохрани Бог!
– Она не здешняя? – с любопытством спросил Маркус.
– Боже избави! – ответила толстушка. – Судя по выговору, она дальняя, и появилась здесь в то время, как жена судьи заболела, а их служанка ушла из-за того, что они не платили ей жалованья… Им очень трудно было и я готова была идти, чтобы присмотреть за порядком, как вдруг приехала племянница судьи! Она была гувернанткой в каком-то большом городе, об этом я слышала от нашей старой госпожи, и привезла с собой горничную. И теперь на этой горничной лежит все хозяйство, потому что гувернантка сама не дотрагивается ни до чего…
– Брр!… – произнес Маркус, вздрагивая.
– Что с вами? – удивленно вытаращила глаза госпожа Грибель.
– Видите ли, любезная госпожа Грибель, я очень нервный человек и питаю непобедимое отвращение к гувернанткам! – произнес Маркус, и на его красивом лице промелькнула ироническая улыбка.
– Вот уж не ожидала этого, господин Маркус! – воскликнула толстушка. – Вы терпеть не можете гувернанток, а моя Луиза хочет сделаться именно гувернанткой! Конечно, я не допущу, чтобы она была похожа на ту, что на мызе! – энергично заявила она. – Во время каникул и то моя дочь не сидит без работы. Она прекрасно готовит кушанья, и в молочном хозяйстве понимает не хуже меня, при том у Луизы розовые щечки, как у штеттинского яблока, и она свежа и здорова, как крепкий орех! Я не пущу дочери в большой город: там всегда бледнеют и приобретают странные манеры, как и барышня Франц с мызы! Я видела ее однажды в Тильродской церкви и с меня довольно: она такая же длинная, как ее служанка, ужасно важничает и, насколько я могла рассмотреть со своего места, худа и бледна…
Она вдруг прервала свою речь и сделала движение к двери.
– Ах, я заболталась с вами, а у меня пропасть работы! Петерхен, принеси мне молодых голубей и поищи свежих яиц, а я налью кофе и после вымету здесь наверху.
Толстушка вышла, за нею последовал ее муж, а новый владелец усадьбы отошел от окна и внимательно осмотрел комнату.
Через два больших окна проникало много света, который смягчался зелеными ситцевыми занавесками. Посредине комнаты находился балкон, против которого на стене висели два портрета.
Лоб молодого человека гневно наморщился, щеки порозовели от волнения, когда он посмотрел на портрет красивого мужчины в зеленой куртке, окруженный высохшей гирляндой из дубовых листьев.
Таким он и представлял себе гордого „господина главного лесничего“, отрекшегося от своей единственной сестры за то, что она полюбила простого мастерового и вышла за него замуж, несмотря на запрещение брата. В течение своей жизни этот надутый и чванный человек отказывался от родства со слесарем, не взирая на то, что скромная мастерская его вскоре превратилась в исполинскую фабрику, владелец которой пользовался большим почетом.
Господин главный лесничий стал еще надменнее с тех пор, как взял себе жену из старинной дворянской фамилии: она была бедна, но последняя в роде…
Лицо гордого лесничего на портрете дышало страстью, темные глаза блестели мрачным огнем, а молоденькая невеста с миртовым венком на груди, была ангельски прекрасна! Выражение ее очаровательного лица было так прелестно, что решительно не хотелось верить, что время и на эти черты успело наложить свою руку и они уже гнили в земле.
Сестра гордого лесничего была матерью молодого Маркуса, но в доме его родителей никогда не произносились имена лесничего и его жены. Будучи мальчиком, Маркус не знал даже, что в Тюрингии у него есть дядя и тетка, и был очень удивлен, когда его мать получила от жены главного лесничего письмо, извещавшее ее о смерти брата, последовавшей от нечаянного выстрела во время княжеской охоты. Это извещение обсуждалось его родителями, а потом отец отправил „даме“ короткое официальное послание с соболезнованием о случившемся и формальное отречение матери от всяких притязаний на имущество брата, умершего бездетным. Если некогда высокомерный чиновник отрекся от сестры и зятя, то и рабочий был настолько горд, чтобы игнорировать такого родственника до конца своей жизни.
Интересно, что думала прекрасная женщина о таких ненормальных отношениях близких родственников?!… В лице ее не было и следа высокомерия, наоборот, оно полно было нежности и любви ко всем людям. Любя мужа, она слепо подчинялась ему, но после его смерти хотела примириться с отвергнутой им сестрой. Она завязала с нею письменные сношения, однако, ее сурово оттолкнули, и она не делала больше попытки к сближению. Но, может быть, покойная потому и не делала завещания, чтобы наследство ее мужа перешло к его родственникам, имевшим на него право…
Как бы там ни было, но единственный сын отвергнутой сестры сделался наследником „Оленьей рощи“.
Маркус не мог отвести лица от юного прелестного лица, улыбавшегося из-под густой волны белокурых локонов. Ему захотелось осмотреть комнаты, где эта отшельница провела долгие годы своего одиночества.
Двери всех комнат были раскрыты настежь, и можно было одним взглядом окинуть все ее жилище.
Какая разница между этим старинным, вышедшим из моды убранством и современной роскошью великолепной виллы, которую его покойный отец выстроил вблизи фабрики!…
Комната с балконом была самой лучшей, на комоде стоял дорогой фарфор, прекрасные картины и большое зеркало украшали стены. Эту комнату занимала сама хозяйка, а рядом находилась комната мужа.
Вдова пережила его на двадцать лет, но его халат до сих пор висел на гвозде, словно хозяин только что снял его, чтобы надеть форменное платье. Трубки стояли вычищенными, а письменный стол сохранялся в том же виде, как и при жизни лесничего, когда он отправился на придворную охоту, с которой ему не суждено было вернуться.
Рядом была спальня!
Подле одной из кроватей стояла детская колыбелька, имевшая такой вид, точно ребенок только что встал, и постель его была оправлена. Из сообщений стряпчего Маркусу было известно, что в „Оленьей роще“ родился наследник, но умер еще ребенком.
Какую тоску должна была испытывать молодая женщина до последнего вздоха, но у нее была сильная воля и недюжинный ум, и поэтому она проводила свои дни не в одних только слезах. Об этом свидетельствовала не только библиотека, полная книг, которая вся, как уверяла госпожа Грибель, помещалась в голове старой госпожи. Рядом находилась комната, по стенам которой висели связки целебных трав, которые жена главного лесничего собирала в лесу и умело перерабатывала в своей лаборатории в лекарства и мази.
Странное чувство охватило молодого человека в этой комнате: ему казалось, что он слышит чьи-то шаги…
Возвращаясь в комнату с балконом, Маркус увидел на комоде аккуратно сложенную шаль и зеленый ридикюль, из которых торчали стебли засохших растений.
Рядом с травами лежал хирургический набор и записная книжка. С какой-то робостью открыл ее Маркус и увидел заметки, написанные на прекрасном латинском языке. Тут были рецепты, различные мысли о домашнем и сельском хозяйстве. Очевидно, книжка была неразлучным спутником жены главного лесничего, и она заносила на ее страницы всякую мысль, приходящую ей.
Эта замечательная записная книжка давала верное и точное отражение ума покойной, и Маркус со вниманием перелистывал ее. На последней страничке, за которой следовали белые нетронутые листки, он прочел следующее:
„После добросовестного обдумывания я решила написать духовное завещание, но только в отношении мызы. Владеть имуществом покойного мужа я никогда не считала себя вправе: я всегда смотрела на себя, как на простую управительницу. Совсем другое дело мыза: это был первый подарок мне от жениха в день моего рождения. Доходы с нее шли на мои личные расходы и на помощь бедным: со временем образовалась небольшая сумма сбережений, она лежит в банке и я могу ею распорядиться… Может быть, я умру раньше моей несчастной приятельницы, живущей на мызе, поэтому она будет в страшной нужде, если я не сделаю завещания в ее пользу. Я не симпатизирую судье, этому неисправимому моту и игроку, но я люблю его несчастную жену и должна отказать ей мызу, чтобы судья не продал ее и не растратил деньги на разные пустые фантазии. Моя приятельница бесхарактерная, не может противиться мужу, и что вы скажете, если я откажу мызу племяннице судьи, Агнессе Франц?… Приходите, пожалуйста, в „Оленью рощу“, захватив с собой двух законных свидетелей“.
Очевидно, это был черновой набросок письма стряпчему покойной: как видно, оно было составлено во время ее последней ботанической экскурсии и какое-то событие заставило ее еще дорогой составить письмо к адвокату, отсылке которого помешала смерть…
Маркус бережно закрыл книжку и спрятал ее в боковой карман: это замечательное открытие возлагало на него новую миссию, и он призадумался. Умершая жена главного лесничего не хотела иметь дела с мотом-судьей, а ее наследник не имел ни малейшего желания вступать в переговоры с „гувернанткой“, племянницей судьи…
И Маркус невольно представил себе белые выхоленные руки, которые рисуют, играют на фортепиано, но никогда не знают черной повседневной работы. Вероятно, она говорит по-французски, кокетливо щулит глазки и страдальчески морщит нежный лоб, если речь заходит о нужде и лишениях…
Много лет спустя после смерти матери отец женился вторым браком, и от этого брака родилась прелестная девочка, которую старший брат боготворил. Его мачеха, ведущая все хозяйство, боялась, что не справится с воспитанием дочки. Четыре года тому назад их тесный кружок семьи увеличился новым членом, гувернанткой.
Ироническая улыбка промелькнула по губам молодого Маркуса при этом воспоминании: он отлично изучил тип гувернанток, ставший ему ненавистным. Они почти не занимались воспитанием девочки, больше думали о себе, и употребляли все усилия к тому, чтобы занять место хозяйки дома.
Мачехе Маркуса пришлось без конца менять гувернанток, вот почему он так иронически относился к ним.
Взгляд его снова перенесся на портрет жены главного лесничего…
Нежная стройная лилия в подвенечном наряде, смотревшая на него из золотой рамки белокурых локонов, обладала твердым характером и нежной душой…
– Уж не оглохли ли вы, господин Маркус? – спросила Грибель, уставившая стол закуской и кофе. – Я стучу посудой, а вы с таким видом уставились на портрет, словно влюбились в покойную!
Маркус засмеялся.
– Вы угадали, госпожа Грибель, я влюбился по-уши в эту очаровательную женщину! И любил бы ее, не взирая на то, молода она или стара!
– Полно вам шутить, господин Маркус! Под старость она, как и все, лишилась своей прелести! Ее волосы поседели, лицо было изрезано морщинами и напоминало печеное яблоко, так что и разговора о любви с вашей стороны не могло быть и речи!