(IM HAÜSE DES COMMERZIENRATHES).

РОМАНЪ

переводъ съ нѣмецкаго

М О С К В A.

Типографія А. В. Кудрявцевой.

1 8 7 6.

Аннотация

После смерти деда-мельника, разбогатевшего и оставившего единственной внучке, Катерине Мангольд, значительное состояние, молодая девушка приезжает в дом своего опекуна, коммерции советника Морица Ремера. Опекун тоже кровей не аристократических, но в свое время женитьба позволила ему вращаться в высших кругах. Потому Кети, как внучка простого мельника, встречена обитателями дворянского поместья с пренебрежением, особенно властной свекровью опекуна (хоть тот уже и овдовел) и ее старшей внучкой-красавицей, Флорой Мангольд, единокровной сестрой Кети. Эта красавица готовится выйти замуж за подающего надежды местного доктора Брука. Может ли внучка мельника рассчитывать в этом случае на любовь человека, уже сделавшего свой выбор?

I.

Декабрьское солнце еще разъ робко скользнуло по большой комнатѣ мельницы, въ послѣдній разъ блеснуло своими лучами по страннымъ предметамъ, лежавшимъ на глубокомъ подоконникѣ угловаго окна и исчезло затѣмъ въ бѣлоснѣжныхъ тучахъ, лѣниво, но упорно подымавшихся къ небу.

Странно сверкавшіе предметы на подоконникѣ были орудіями врача, собраніемъ инструментовъ, одинъ видъ которыхъ и острый, холодный блескъ пугаютъ человѣка и потрясаютъ всю нервную систему. Большая кровать съ рѣзьбой, съ плебейскими, ярко разрисованными вѣтками розъ и гвоздики на обѣихъ спинкахъ, заваленная перинами въ полосатыхъ чахлахъ, стояла поперегъ комнаты и на этой кровати лежалъ мельникъ.

Искустная рука врача только что избавила его отъ горловаго недуга, уже нѣсколько разъ грозившаго ему смертью; – операція была трудная и весьма опасная, однако молодой докторъ, тихонько спускавшій теперь стору и безъ шуму укладывавшій свои инструменты въ футляръ, казался довольнымъ – операція удалась.

Больной, еще нѣсколько минутъ передъ тѣмъ, подъ вліяніемъ хлороформа, возстававшій противъ врача, и называвшій его убійцею и разбойникомъ, лежалъ теперь усталый и утомленный въ подушкахъ. Ему было строго запрещено говорить, что было впрочемъ излишнею предосторожностью, потому что рѣдко лицо человѣка выражало такую угрюмость и несловоохотливость, какъ эта большая, четырехъ-угольная голова, единственнымъ украшеніемъ которой были густые, серебристо-бѣлые волосы.

– Ты доволенъ Брукъ? – спросилъ господинъ, приближаясь къ доктору. До сихъ поръ этотъ свидѣтель операціи стоялъ въ ногахъ постели и въ красивыхъ чертахъ его лица отражались еще слѣды волненія и напряженнаго состоянія.

– Пока все идетъ хорошо, – отвѣчалъ докторъ кивнувъ головою, – здоровая натура больнаго поддержитъ меня. Теперь многое будетъ зависѣть отъ ухода – мнѣ нужно ѣхать. Паціентъ непремѣнно долженъ сохранить лежачее положеніе, главнымъ образомъ нужно опасаться кровотеченія.

– За этимъ я буду наблюдать! – живо прервалъ его собесѣдникъ. – Я останусь здѣсь такъ долго, пока потребуется надзоръ… Не можешь ли ты зайти въ виллу и сказать, что я не вернусь къ чаю?

Легкій румянецъ покрылъ щеки доктора и какое то уныніе звучало въ его тонѣ, когда онъ сказалъ:

– Я долженъ избѣгать обхода паркомъ, и какъ можно скорѣе спѣшить въ городъ.

– Ты еще не видался съ Флорою сегодня?

– А ты думаешь, что это легко для меня? – сказалъ докторъ и на минуту замолчалъ, крѣпко стиснувъ зубы и взявъ футляръ съ инструментами, что бъ положить его въ карманъ.

– У меня много тяжелыхъ больныхъ, – продолжалъ онъ видимо спокойно, – маленькая дочь купца Ленца должна умереть сегодня ночью. Ребенка я, конечно, не могу спасти, но бѣдныя родители, изнуренные страхомъ и тревогою, считаютъ минуты, пока я не приду – только я и могу уговорить несчастную мать съѣсть что нибудь, для подкрѣпленія своихъ силъ.

Затѣмъ онъ подошелъ къ кровати. Больной приподнялъ вѣки и посмотрѣлъ на доктора въ полномъ сознаніи; въ его выпуклыхъ, окруженныхъ красными кругами глазахъ, блеснулъ лучъ благодарности за скорую помощь и облегченіе въ страданіи. Онъ хотѣлъ протянуть руку своему спасителю, но докторъ крѣпко удержалъ ее на одѣялѣ, и снова подтвердилъ строгое запрещеніе какимъ бы то ни было волненіямъ.

– Г-нъ коммерціи совѣтникъ останется съ вами, г. Зоммеръ, и будетъ наблюдать за точнымъ исполненіемъ моихъ предписаній, – добавилъ онъ.

По видимому это понравилось старику, онъ бросилъ взглядъ на совѣтника, подтвердившаго увѣреніе доктора ласковымъ наклоненіемъ головы, а затѣмъ закрылъ глаза, какъ бы желая заснуть.

Между тѣмъ докторъ взялъ шляпу, протянулъ руку совѣтнику и вышелъ изъ комнаты.

Если бы у постели больнаго сидѣла страдающая горемъ, любящая жеищина, она навѣрное при уходѣ доктора почувствовала-бы безпомощную тоску, страхъ и робость, какъ та бѣдная мать умирающаго ребенка; но постель мельника не была окружена такимъ страхомъ и безконечною любовью. Старая ключница, занятая уборкою посуды, понадобившейся при операціи, казалась весьма равнодушною; она, какъ летучая мышь входила и выходила изъ комнаты, а водяныя брызги на столѣ и полу трогали ее гораздо больше, чѣмъ смертельная опасность, которой только что избѣжалъ ея господинъ.

– Прошу васъ, оставьте это теперь, Сусанна; – сказалъ совѣтникъ очень вѣжливымъ тономъ. – Шумъ, который вы производите вытираніемъ тряскаго стола, раздражаетъ нервы. Докгоръ Брукъ главнѣе всего предписалъ совершенное спокойствіе больному.

Сусанна поспѣшно собрала всѣ принесенныя полотенца и половую щетку и ушла въ кухню, блестѣвшую чистотою и порядкомъ, что бы тамъ успокоиться и позабыть о мокрыхъ пятнахъ на обѣденномъ столѣ.

Теперь настала тишина, какая только возможна на мельницѣ. Подъ половицами постоянно чувствовалось тихое равномѣрное сотрясеніе, неизбѣжное послѣдствіе колесныхъ поворотовъ въ мельничьемъ помѣщеніи; черезъ плотину перебрасывались разсыпающіяся мелкою пылью пѣнистыя волны и вѣчно повторяли свою однообразную шумную мелодію. Въ тоже время слышалось воркованье голубей, гнѣздившихся въ вѣтвяхъ громадныхъ, столѣтнихъ каштановъ, затемнявшихъ послѣдніе лучи солнца и придававшихъ сумрачный видъ всей комнатѣ. Однако весь этотъ шумъ нисколько не безпокоилъ больнаго, – напротивъ онъ былъ необходимъ для его жизни, какъ воздухъ, какъ правильное біеніе его сердца.

Но какое непріятно отталкивающее лицо было у больнаго старца, за которымъ такъ бдительно ухаживалъ красивый мущина. Никогда еще плебейское выраженіе жестокости и грубости, ложившееся теперь вокругъ отвислой нижней губы старика, не производили на него такого отвращенія, какъ въ настоящую минуту, когда сонъ и разслабленіе отняли у него силу воли и выставляли на видъ отличительныя свойства настоящаго характера. Конечно, надо сознаться, что старикъ началъ очень низко, въ молодости онъ служилъ батракомъ на мельницѣ; но теперь, когда хлѣбная торговля принесла ему несмѣтное богатство, онъ былъ представителемъ денежной силы, и по всей вѣроятности, въ виду этого факта совѣтникъ обходился съ нимъ такъ ласково, хотя родственно они не были связаны ни одною каплею крови. Покойный банкиръ Мангольдъ, на старшей дочери котораго отъ перваго брака былъ женатъ совѣтникъ, женился вторично на дочери мельника Зоммера. Вотъ какія родственныя отношенія были между мельникомъ и его гостемъ.

Совѣтникъ всталъ, отошелъ отъ кровати и приблизился къ окну. Онъ былъ молодой человѣкъ подвижной и энергичный, которому спокойное сидѣніе на мѣстѣ было не по характеру, а тѣмъ болѣе теперь казалось ему невыносимымъ постоянно смотрѣть на это несимпатичное лицо и на сжатые, мускулистые кулаки, которые такъ часто замахивались кнутомъ на бѣдныхъ мельничныхъ клячъ.

Послѣднее каштановое дерево у окна, возлѣ котораго онъ стоялъ, давно сбросило всѣ свои листья и скрестившіяся между собою вѣтви образовали рамку для хорошенькихъ, небольшихъ ландшафтовъ; не говоря уже о томъ, что сѣроватое декабрьское небо скрадывало серебристый блескъ зеркальныхъ прудовъ и застилало мракомъ синеватую линію дальнихъ горныхъ вершинъ. Тамъ дальше, гдѣ ворочались мельничныя колеса, рѣчка дѣлала крутой поворотъ и изъ за вѣтвей прибрежныхъ деревьевъ просвѣчивала бѣлая, сверкающая полоса; массивное, каменное строеніе, съ безчисленными рядами маленькихъ оконъ. Это была прядильная фабрика коммерціи сбвѣтника. Онъ тоже былъ человѣкъ очень богатый, у него на фабрикѣ работала не одна сотня рукъ, и эта-то собственность ставила его въ нѣкоторую зависимость отъ мельника. Мельница, построенная съ незапамятныхъ временъ, пользовалась невѣроятными привиллегіями и правила прибрежными землями на довольно большое разстояніе, чѣмъ часто притѣсняла всѣхъ своихъ сосѣдей. И на этихъ то нравахъ прочно стоялъ мельникъ и огрызался на каждаго, кто только осмѣливался коснуться до нихъ, хоть кончикомъ пальца.

Прежде онъ былъ только арендаторомъ, но разбогатѣвъ сдѣлался владѣльцемъ не только одной мельницы, но и дворянскаго помѣстья, къ которому она принадлежала; этого онъ добился незадолго до брака его единственной дочери съ банкиромъ Мангольдомъ. Лично для него имѣли цѣну только поля и лѣса, о прекрасной-же виллѣ съ большимъ паркомъ, принадлежавшей къ нимъ, онъ говорилъ съ совершеннымъ пренебреженіемъ; но все таки охотно украшалъ дорогую игрушку, поддерживаемый недеждою видѣть свою дочь повелительницею тамъ, гдѣ прежніе гордые владѣльцы не считали необходимостью отвѣчать на его поклоны.

Въ настоящую минуту жильцомъ этой виллы былъ самъ коммерціи совѣтникъ и въ прямыхъ его разчетахъ было находиться всегда въ добромъ согласіи съ хозяиномъ рѣчки и мельницы. И дѣйствительно совѣтникъ относился какъ послушный сынъ къ ворчливому старцу.

Съ высокой башни на фабричномъ зданіи раздалось четыре удара и за высокими окнами конторы вспыхнулъ газовый свѣтъ; нынче стемнѣло очень рано. Влажный паръ, приносимый снѣгомъ, наполнилъ по немногу воздухъ и заставлялъ дымъ изъ трубъ опускаться и ползать надъ землею, между тѣмъ какъ крыша фабрики, каждая ступенька крыльца и каждый камень покрывались блестящими сырыми пятнами.

Голуби, до сихъ поръ дружно сидѣвшіе на столѣтнихъ каштанахъ, вдругъ покинули мокрыя вѣтви и перебрались въ теплую, сухую голубятню. Съ невольною дрожью совѣтникъ оглянулся въ комнату, показавшуюся ему въ настоящую минуту почти уютною и даже родственною, тогда какъ прежде, этому избалованному человѣку она была противна своимъ воздухомъ, вѣчно пропитаннымъ кухоннымъ запахомъ, съ грязными, закопченными обоями и лубочными картинами на стѣнахъ. Сусанна накладывала дрова въ печку, у внутренной стѣны комнаты уютно стоялъ старомодный диванъ съ мягкими подушками, а въ блестящихъ стеклахъ перегородки отражался послѣдній лучъ дневнаго свѣта. За этой перегородкой стоялъ желѣзный денежный шкафъ. Не забылъ-ли онъ выдернуть изъ него ключъ?

Незадолго до операціи, мельникъ сдѣлалъ свое завѣщаніе! Нотаріусъ и свидѣтели встрѣтились съ докторомъ Брукомъ и совѣтникомъ на порогѣ мельницы. Не смотря на то, что паціентъ съ виду казался спокойнымъ, но въ немъ все таки должна была происходить сильная душевная тревога, даже рука его при уборкѣ документовъ была нетверда, потому что на столѣ лежала еще одна бумага. Однако въ послѣднюю минуту передъ операціею, старикъ все таки замѣтилъ свою оплошность и просилъ совѣтника припрятать бумагу въ шкафъ. За перегородкой была еще одна дверь, выходившая въ переднюю, а на мельницу часто приходили чужіе. Совѣтникъ поспѣшилъ войти въ узенькую, отгороженную комнатку и съ ужасомъ увидѣлъ, что шкафъ стоялъ растворенный; что-бы было со старикомъ, если-бъ онъ это увидѣлъ, потому что самъ сторожилъ свои сокровища какъ драконъ.

Мнѣ кажется, что никто еще не входилъ въ комнату, успокоивалъ себя совѣтникъ, малѣйшій шорохъ былъ-бы мнѣ слышенъ, но все таки было необходимо удостовѣриться все-ли въ порядкѣ.

Онъ съ возможною осторожностью отворилъ желѣзную дверь – денежные мѣшки стояли въ порядкѣ очевидно нетронутые, а рядомъ съ пачками кредитныхъ бумагъ возвышались золотыя колонны блестящихъ червонцевъ. Боязливый взоръ совѣтника торопливо перенесся на забытую бумагу, сунутую имъ второпяхъ, въ минуту легко объяснимаго волненія, въ одно изъ отдѣленій шкафа, – это была роспись всего имущества. Какія полновѣсныя суммы тѣснились здѣсь одна возлѣ другой! Совѣтникъ осторожно взялъ бумагу и положилъ ее поверхъ другихъ документовъ; но при этомъ неожиданно задѣлъ рукою за одну изъ золотыхъ колоннокъ и блестящіе полуимперіалы съ шумомъ раскатились по полу. Что это былъ за отвратительный звукъ! Его рука дотронулась до чужихъ денегъ! Испугъ и невольное чувство стыда покрыли его лице яркимъ румянцемъ; теперь нужно было нагнуться, что-бъ собрать разсыпавшіяся монеты, но въ эту минуту на него набросилось тяжелое, массивное тѣло, и грубые, жесткіе пальцы впились ему въ горло.

– Подлецъ! Разбойникъ! Я еще живъ, – говорилъ задыхаясь мельникъ. За тѣмъ послѣдовала минутная борьба, молодому человѣку нужно было употребить всю свою силу, что-бъ стряхнуть старика, вцѣпившагося въ него какъ пантера, и душившаго его горло съ такою яростью, что изъ глазъ совѣтника сыпались искры… Еще одно усиленное движеніе, одинъ толчекъ и совѣтникъ стоялъ освобожденный, между тѣмъ какъ мельникъ упалъ вдоль стѣны.

– Вы, кажется, съ ума сошли! – сказалъ совѣтникъ задыхаясь отъ волненія, но внезапно замолкъ: перевязка на горлѣ больнаго вдругъ сдѣлалась пурпурово-краснаго цвѣта и изъ подъ нея текла широкая полоса крови по бѣлой ночной сарочкѣ – это было кровотеченіе, котораго, по предписаніямъ доктора, главнѣе всего слѣдовало избѣгать. Коммерціи совѣтникъ чувствовалъ, какъ стучали его зубы, точно онъ былъ въ сильной лихорадкѣ.

Виноватъ-ли онъ въ этомъ несчастіи? – Нѣтъ, нѣтъ, сказалъ онъ, потомъ вздохнулъ нѣсколько спокойнѣе и нагнулся, что-бъ поднять старика и отнести его обратно въ постель; но больной оттолкнулъ его и молча указалъ на разсыпанныя деньги; ихъ нужно было подобрать и аккуратно положить на прежнее мѣсто; старикъ, вѣроятно не сознавалъ страшной опасности, въ которой находился, или забывалъ о ней въ страхѣ о своихъ деньгахъ. Только послѣ того, какъ совѣтникъ заперъ шкафъ и положилъ ему ключъ въ руку, вышелъ онъ шатаясь изъ комнаты и разслабленный, какъ снопъ упалъ на свою кровать. Когда-же на зовъ совѣтника въ комнату вбѣжали два работника и Сусанна, мельникъ лежалъ уже вытянувшись во весь ростъ и безсмысленно глядѣлъ стеклянными глазами на грудь, которую неудержимый потокъ крови покрывалъ яркимъ пурпуромъ.

Работники тотчасъ-же поспѣшили въ городъ искать доктора Брука, между тѣмъ какъ старая ключница принесла воды и множество полотняныхъ компрессовъ. Но все было напрасно; не помогло и то, что совѣтникъ смѣнялъ платокъ за платкомъ, что-бъ прекратить упрямый потокъ крови, упорно сопротивлявшійся всякимъ стараніямъ.

Теперь было ясно, что артерія порвалась. Но какимъ образомъ это случилось? Была-ли этому причиною безумная, внутренняя тревога и волненіе, или остановилось біеніе его сердца и онъ въ минуту ярости сдернулъ съ горла повязку и тѣмъ открылъ свою рану, – нельзя было отдать себѣ въ этомъ правильнаго отчета, такъ какъ человѣкъ въ минуту удушья и ярости не можетъ помнить всѣхъ своихъ дѣйствій! Но къ чему было предполагать возможность покражи? Развѣ сильнаго прыжка съ кровати и кипящаго бѣшенства не было совершенно достаточно для несчастія, которое по словамъ доктора могло произойти даже отъ малѣйшаго порывистаго движенія больнаго?

Нѣтъ, совѣсть его была чиста, онъ не могъ даже сдѣлать себѣ ни малѣйшаго упрека въ томъ, что было главною причиною ужасной катастрофы. Совѣтникъ подошелъ къ шкафу, единственно изъ заботы о достояніи стараго мельника: мысль о присвоеніи себѣ чужой собственности не приходила ему даже въ голову, это онъ помнилъ очень ясно. Виноватъ-ли онъ былъ, что низкій барышникъ имѣлъ на каждаго воровскія подозрѣнія, даже на самаго уважаемаго человѣка? Теперь негодованіе замѣнило чувство страха и отчаянія. Вотъ благодарность за его любезности и предупредительности, такъ часто восхваляемыя его знакомыми и не разъ заставлявшія его принимать на себя обязательства, которыя нерѣдко впутывали его въ непріятности. Лучше бы было остаться въ своей виллѣ, за веселою партіей виста, курить сигару и наслаждаться полнымъ, душевнымъ спокойствіемъ. Это вѣрно злой духъ шепнулъ ему взять на себя роль терпѣливой сидѣлки, ставившей его теперь въ самое непріятное положеніе; а его руки, все еще дрожащія отъ страха и гнѣва, орошались кровью человѣка, который нѣсколько минутъ тому назадъ чуть было не задушилъ его.

Нестерпимо долго тянулась одна минута за другою. Мельникъ очевидно сознавалъ теперь въ какой опасности находился, онъ лежалъ совершенно неподвижно, устремивъ глаза на дверь и ожидая появленія доктора, надѣясь, что онъ еще спасетъ его, между тѣмъ, какъ совѣтникъ съ ужасомъ наблюдалъ за измѣненіями его лица. Такіе сѣровато-блѣдные оттѣнки могла рисовать на немъ только неумолимая рука смерти.

Сусанна внесла въ комнату лампу; она нѣсколько разъ выбѣгала уже на улицу, что-бъ посмотрѣть не идетъ ли докторъ Брукъ; а теперь въ оцѣпенѣніи остановилась у изголовья больнаго и съ нѣмымъ страхомъ посмотрѣла на старика, лицо котораго освѣтилось бѣловатымъ ламповымъ свѣтомъ. Глаза его закрылись и ключъ, судорожно сжимаемый пальцами, упалъ на одѣяло; больной потерялъ сознаніе. Рука совѣтника невольно протянулась за ключемъ, что-бъ спрятать его, но какъ только онъ коснулся до холоднаго желѣза, въ головѣ его промелькнула мысль, поразившая его какъ громомъ: что подумаетъ свѣтъ объ этомъ несчастномъ случаѣ? Онъ слишкомъ хорошо зналъ, что такое значила эхидная клевета; она уже успѣла побывать и въ его салонахъ, онъ могъ не разъ убѣдиться, что мущины любили заниматься двусмысленными улыбками и злостными намеками точно съ такимъ-же наслажденіемъ, какъ и милое общество дамъ, собравшееся за чайнымъ столомъ. Достаточно, чтобъ одинъ кто нибудь сказалъ, пожимая плечами и подмигивая глазами: да что за необходимость была совѣтнику Ремеру отворять денежный шкафъ мельника? И всѣ его недоброжелатели и завистники подхватили бы эту фразу и завтра же весь городъ заговорилъ-бы о томъ, что операція удалась какъ нельзя лучше, но покушеніе совѣтника на денежный шкафъ, произвело въ паціентѣ сильное волненіе и смертельное кровоизліяніе.

Тогда имя Ремера было-бы загіятнано грязнымъ поступкомъ, а онъ не въ силахъ былъ оправдаться, гдѣ-же доказательства о его невинности? Ни къ чему бы теперь не послужила его, до сихъ поръ всѣми признанная, честность. Онъ горько улыбнулся и вытеръ платкомъ крупныя капли пота, выступившія на его лбу. Онъ слишкомъ хорошо зналъ, что для свѣта нѣтъ ничего легче и пріятнѣе, какъ признать хваленую честность подложною, какъ только малѣйшее обстоятельство заговоритъ противъ него.

Онъ наклонился къ безчувственному старику, которому Сусанна терла виски спиртомъ и пристально посмотрѣлъ на него. Если больному не вернется сознаніе и онъ не въ силахъ будетъ разсказать о случившемся, то событіе это похоронится вмѣстѣ съ нимъ.

Наконецъ на дворѣ залаяли собаки и на порогѣ раздались торопливые шаги. Докторъ, какъ бы окаменѣлый, остановился на одну минуту въ дверяхъ, потомъ положилъ шляпу на столъ и подошелъ кь больному. Какая мертвенная тишина воцарилась при его появленіи!

– Если-бы онъ только пришелъ еще въ себя, докторъ! – сказала старая ключница подавленнымъ голосомъ.

– Сомнительно, что бъ это случилось, – отвѣчалъ докторъ, тщательно осмотрѣвъ лицо больнаго, на которомъ уже не было ни кровинки. – Умѣрьте свои чувства! – сказалъ онъ серіозно, замѣтивъ, что Сусанна начинала разражаться громкимъ воплемъ. – Скажите мнѣ лучше, зачѣмъ больной вставалъ съ постели?

Затѣмъ Брукъ взялъ свѣчку и освѣтилъ полъ; половицы возлѣ кровати были забрызганы кровью.

– Это отъ пропитанныхъ кровью компрессовъ, – сказалъ совѣтникъ твердымъ голосомъ, но замѣтно поблѣднѣвъ, между тѣмъ какъ Сусанна клялась, что при ея входѣ господинъ ея лежалъ въ постели, точно въ такомъ же положеніи, какъ при уходѣ доктора послѣ операціи.

Брукъ покачалъ головою.

– Кровотеченіе не могло произойти само собою, вѣроятно больной сильно волновался, иначе это немыслимо.

– Увѣряю тебя, что ничего не произошло особеннаго; – сказалъ совѣтникъ, довольно твердо вынося взглядъ доктора. – Впрочемъ, не буду скрывать отъ тебя, что больной, въ горячечномъ припадкѣ дѣйствительно вскочилъ съ кровати. Слова эти чуть не стали у него поперегъ горла; чтобъ спасти свою честь, онъ жертвовалъ своею правдивостью и хладнокровно отвергалъ бывшій фактъ, не чувствуя за собою ни какой вины; онъ самъ былъ несчастною жертвою и репутація его висѣла на одной ниточкѣ.

Докторъ молча отвернулся отъ него; не смотря на всѣ его старанія привести мельника въ чувство, больной только на минуту раскрылъ тусклые и безжизненные глаза, а вмѣсто словъ изъ устъ его вырвался непонятный, беззвучный лепетъ.

Нѣсколько часовъ спустя совѣтникъ Ремеръ ушелъ изъ мельницы, – все было уже кончено. Надъ дверьми комнаты умершаго и на многихъ вещахъ виднѣлись уже широкія, бумажныя полосы. Тотчасъ послѣ смерти мельника, Ремеръ послалъ за полиціею и, какъ человѣкъ осторожный и добровѣстный, приказалъ все опечатать при своихъ глазахъ.

II.

Теперь онъ мѣрными шагами шелъ домой черезъ паркъ. Свѣтлые лучи изъ оконъ мельницы, освѣщавшіе ему дорогу, скоро исчезли; онъ шелъ одинъ въ глубокой темнотѣ, сильный вѣтеръ дулъ ему прямо въ лицо, снѣжные хлопья покрывали его разгорѣвшіяся щеки, но не они безпокоили его, – взволнованныя мысли и воспоминаніе объ ужасномъ зрѣлищѣ, которое онъ терпѣливо выносилъ въ продолженіе нѣсколькихъ часовъ, потрясали всѣ его члены, какъ во время сильнѣйшей лихарадки. По этой же самой дорогѣ, почва которой такъ непріятно жгла теперь его ноги, шелъ онъ сегодня послѣ обѣда такъ беззаботно, чувствуя надъ собою свою счастливую звѣзду – а въ настоящую минуту ему почти казалось, что онъ виновенъ былъ въ смерти человѣка, онъ, коммерціи совѣтникъ Ремеръ, который не могъ даже по слабости своихъ нервовъ выносить страданій животнаго! Это была зависть боговъ, нетерпящихъ беззаботной жизни человѣка и съ радостью бросавшихъ камни на гладкую дорогу счастливцевъ; эта зависть и теперь старалась причинить совѣтнику неизлѣчимую рану и неумолимо упрекала его въ скрытности, но кому же онъ вредилъ этою скрытностью? Никому, рѣшительно никому на всемъ земномъ шарѣ.

Съ этими мыслями совѣтникъ продолжалъ путь и завернулъ въ широкую липовою аллею, простиравшуюся до самой виллы. Изъ оконъ и стеклянныхъ дверей, выходившихъ на терассу изливался цѣлый потокъ серебристо-бѣлаго свѣта и ему казалось, что этотъ свѣтъ манилъ его изъ ночной тьмы къ счастливой жизни, полной бурныхъ удовольствій. Ремеръ вздохнулъ свободнѣе; онъ отбросилъ далеко отъ себя всѣ непріятныя впечатлѣнія послѣднихъ часовъ и поспѣшилъ въ виллу.

Тамъ въ богатыхъ салонахъ вдовствующей президентши Урахъ собралось многочисленное общество гостей, чинно занявшихъ мѣста вокругъ чайнаго стола и за партіей виста. Большія, зеркальныя стекла оконъ и рѣзная, бронзовая балюстрада низенькаго балкона позволяли еще изъ саду свободно видѣть все что происходило въ залѣ. Разрисованныя обои на стѣнахъ, тяжелыя драпировки свѣтло голубаго бархата, бронзовыя люстры на золоченыхъ цѣпочкахъ, серебристые огни въ молочныхъ шарахъ въ видѣ гигантскихъ жемчужинъ – все это придавало комнате волшебную наружность, глядя на нее изъ глубокаго мрака зимняго вечера. Сильный порывъ вѣтра засвистѣлъ по аллеѣ и засыпалъ балконъ снѣжными хлопьями и сухими липовыми листьями, впрочемъ это нисколько не возмутило спокойствія за высокими, зеркальными стеклами; даже воздушныя, кружевныя занавѣси не покачнулись, только потухавшее пламя въ каминѣ вспыхнуло на секунду выше и ярче.

Спѣшившій молодой человѣкъ могъ теперь ясно видѣть группы собравшихся гостей и внутренно чувствовалъ спокойствіе, приближаясь къ дому; не только русые и темные локоны, мягкія, гибкія, женскія и дѣвичьи фигуры, но и весенніе геніи, разрисованные на потолкѣ, простиравшіе руки, наполненныя анемонами и майскими цвѣтами, призывали его скорѣе въ уютную гостинную, въ которой расположились множество чепцовъ почтенныхъ матронъ, и сѣдыя головы пожилыхъ кавалеровъ. Какія тутъ встрѣчались громкіе имена! Офицеры въ высокихъ чинахъ, кавалерственныя дамы^[1] и сановники министерства сидѣли за карточными столами и окружали тлѣющійся каминъ, углубившись въ мягкія бархатныя кресла. Старый, гордый медицинскій совѣтникъ Беръ также находился между ними и каждый разъ, какъ ему приходилось сдавать карты, разноцвѣтные лучи ярко сверкали изъ его брильянтовыхъ перстней, – подарковъ царственныхъ особъ. И всѣ эти гости были собраны въ его домѣ, у коммерціи совѣтника Ремера. Ярко-красное вино въ стаканахъ было изъ его погреба и свѣжая, душистая земляника, которую лакеи разносили въ хрустальныхъ, высокихъ вазахъ, была тоже куплена на его деньги. Президентша Урахъ была бабушка его покойной жены; она съ неограниченною властью распоряжалась его кассою и разыгрывала роль хозяйки въ домѣ вдовца.

Совѣтникъ обогнулъ уголъ дома съ западной стороны; здѣсь были освѣщены только два окна нижняго этажа, въ одномъ изъ нихъ горѣла висячая лампа и такъ далеко разливала яркій отблескъ красныхъ гардинъ, что бѣлая, мраморная статуя рѣчной нимфы передъ рощицей была облита чуднымъ, розовымъ свѣтомъ. Ремеръ покачалъ головой, вошелъ въ домъ, сбросилъ шинель на руки вбѣжавшаго лакея и переступилъ порогъ комнаты съ пунцовыми занавѣсями. Въ этой комнатѣ все было красное: обои, мебель, даже коверъ, растилавшійся по всему полу были темно-пурпуроваго цвѣта.

Подъ висячею лампою стоялъ письменный столъ, очень оригинальнаго фасона, въ китайскомъ вкусѣ, полированный чернымъ лакомъ съ золочеными вѣточками и различными арабесками; это былъ рабочій столъ въ полномъ смыслѣ этого слова; раскрытыя книги, стопы бумагъ и газеты покрывали его широкую доску; кромѣ того на немъ лежалъ еще массивный манускриптъ съ брошеннымъ на него карандашемъ, а рядомъ на серебряномъ подносикѣ стоялъ тонкій бокалъ, до половины наполненный темнымъ рубиновымъ виномъ. Въ этой комнатѣ присутствіе цвѣтовъ было невозможно и ни одна птичка не имѣла права нарушать тишину своими звучными пѣснями. Во всѣхъ четырехъ углахъ этого кабинета, на колоннахъ изъ чернаго мрамора стояли бюсты въ натуральную величину изъ того-же мрамора, такъ что строгое очертаніе головъ придавало выраженію ихъ лицъ что-то суровое и рѣзкое; во всю длину одной изъ стѣнъ былъ поставленъ книжный шкафъ, чернаго дерева съ золотыми украшеніями, сверху до низу наполненный толстыми томами въ красныхъ сафьянныхъ переплетахъ, фоліантами въ кожанныхъ оберткахъ и цѣлыми стопами старыхъ брошюръ. Можно было предположить, что этотъ густой красный цвѣтъ былъ избранъ только какъ основной грунтъ, что бы яснѣе показать серьезную мысль въ устройствѣ всей комнаты.

Какъ только совѣтникъ переступилъ порогъ этого кабинета, дама, ходившая тутъ взадъ и впередъ, моментально остановилась посреди комнаты. Она была такъ блѣдна и такъ рѣзко отдѣлялась отъ краснаго ковра, что можно было подумать, она тоже недавно пришла съ улицы и не успѣла еще обогрѣться.

Мягкія складки кашимироваго платья падали вокругъ ея стройной тальи и обрисовывали ея прекрасныя формы. Она была чрезвычайно хороша, хотя уже не первой молодости, съ тонкимъ римскимъ профилемъ и нѣжными, подвижными чертами лица. Волосы ея были пепельнаго цвѣта и вились мелкими воздушными кольцами вокругъ головы и шеи. Это была Флора Мангольдъ, невѣстка совѣтника Ремера, сводная сестра его покойной жены.

При входѣ зятя она сложила руки на грудь и посмотрѣла на него съ напряженнымъ ожиданіемъ.

– Почему ты не тамъ, Флора? – спросилъ онъ, указывая пальцемъ по направленію къ залѣ.

– Такъ ты думаешь, что я способна присутствовать при бабушкиномъ вечернемъ засѣданіи, слушать ихъ сплетни и смотрѣть, какъ они вяжутъ чулки и свивальники для бѣдныхъ дѣтей? – отвѣтила она немного разсердившись.

– Но тамъ есть и мужчины, Флора.

– Точно они меньше занимаются сплетнями, не смотря на свои чины и эполеты!

– Ты не въ духѣ, дорогая моя, – сказалъ Ремеръ, слегка засмѣявшись, усаживаясь въ кресло.

Флора рѣзкимъ движеніемъ откинула голову назадъ и еще крѣпче скрестила руки на груди.

– Морицъ, – сказала она задыхаясь, какъ бы борясь съ собою, – скажи мнѣ правду – говорятъ мельникъ умеръ подъ ножомъ Брука?

Ремеръ вскочилъ.

– Что-за идея! Для васъ, женщинъ, ни одно несчастіе не кажется довольно чернымъ.

– Морицъ, прошу тебя говорить поделикатнѣе, – прервала его Флора, съ гордымъ наклоненіемъ головы.

– Я, конечно, питаю полное уваженіе къ твоей личности и отдаю должную дань твоему уму, но развѣ ты поступаешь лучше другихъ?

– Умеръ подъ ножомъ Брука! – Повторилъ онъ взволнованнымъ голосомъ. – Скажу тебѣ только, что операція происходила въ 2 часа дня, а онъ умеръ всего часа 3 тому назадъ. Я, впрочемъ очень удивляюсь, что ты имѣешь мужество высказывать подобное предположеніе, и говоришь это такъ спокойно, можно сказать такъ безжалостно.

– Именно я! – вскричала она и топнула по мягкому ковру. – Ты долженъ знать, что душа моя не терпитъ скрытности. Я слишкомъ горда и вовсе не способна на самопожертвованіе, что-бы знать вину другаго и скрывать ее, кто бы этотъ другой ни былъ! Не думай, что это проходитъ мнѣ даромъ; сердце мое обливается кровью, но ты сказалъ „безжалостно“ и злѣе этого ты ничего не могъ найти. Имѣть состраданіе къ тому, кто плохо знаетъ свою спеціальность, – положительно нелѣпо. Ты знаешь не хуже меня, что слава Брука, какъ доктора, очень сильно пострадала послѣ неудавшагося леченія графини Валлендорфъ.

– Да, но эта избалованная барыня не отказывала себѣ ни въ какомъ капризѣ и слишкомъ усердно ѣла жирные пастеты и запивала шампанскимъ.

– Такъ говорилъ Брукъ, но родственники положительно опровергали это, – сказала Флора, пожимая руками виски, какъ будто она страдала головною болью.

– Знаешь Морицъ, когда я узнала о несчастіи на мельницѣ, то нѣсколько минутъ ходила въ саду, какъ помѣшанная. Зоммеръ былъ извѣстенъ во всѣхъ слояхъ общества и всѣ интересовались операціею. Допустимъ даже, что онъ умеръ не подъ ножомъ Брука – все таки станутъ утверждать, что благодаря только его крѣпкой натурѣ, кризисъ продлился на нѣсколько часовъ. И ты хочешь утверждать теперь невинность Брука? Да, впрочемъ и не старайся отрекаться отъ собственнаго убѣжденія! Посмотри на себя, какъ ты блѣденъ отъ внутренняго волненія.

Въ эту минуту распахнулась одна изъ боковыхъ дверей и на порогѣ показалась президентша Урахъ. Не смотря на ея семьдесятъ лѣтъ, она ходила очень быстро и могла похвастаться своею моложавостью; на ней не было даже мантильи, которая такъ благодѣтельно прикрываетъ талію старушекъ; бѣлая, кружевная косынка, плотно обхватывала ея грудь и талію и спускалась пышнымъ бантомъ на сѣрое, шелковое платье.

Ея посѣдѣвшіе волосы лежали густыми пуфами около лба, а сверхъ этой волосяной короны красовалась бѣлая тюлевая вуаль, длинные концы которой прикрывали ей шею и нижнюю часть подбородка, – единственныя погрѣшности ея наружности.

Она была не одна; около нея стояло странное существо, чрезвычайно маленькаго роста и неимовѣрной худобы; не смотря на свою малость, члены ея были пропорціональной величины, а сильно развитая голова молодой дѣвушки свидѣтельствовала, что ей было не менѣе двадцати-четырехъ лѣтъ.

Всѣ эти три женскія головы имѣли общія, фамильныя черты; тотчасъ можно было замѣтить тѣсную связь между бабушкой и внучками, только у младшей изъ нихъ гордый, правильный профиль казался нѣсколько удлиненнымъ, а подбородокъ немного шире и энергичнѣе. Цвѣтъ ея лица былъ болѣзненный, а губы совершенно синяго цвѣта.

Въ пушистыхъ, русыхъ волосахъ были приколаны бархатные банты огненнаго цвѣта, а ея миніатюрная фигура облечена въ красивый вечерній туалетъ.

Къ этому нужно еще прибавить, что съ одного боку у нея висѣла овальная, плетеная карзиночка, подбитая голубымъ атласомъ, въ которой сидѣла маленькая канареечка.

– Нѣтъ Генріэтта! – вскричала Флора съ нетерпѣніемъ и запальчивостью, въ ту минуту, какъ птичка, точно стрѣла пронеслась надъ ея головою, – этого я положительно не выношу. Ты можешь оставлять дома твой звѣринецъ, приходя ко мнѣ.

– Извіни Флора – мой маленькій Гансъ не дикое животное, не имѣетъ ни капытъ, ни роговъ и не сдѣлаетъ тебѣ вреда! – отвѣтила молодая дѣвушка совершенно равнодушно. – Приди сюда, моя птичка! – манила она канарейку, летавшую около потолка, и маленькое животное немедленно послушалась свою госпожу и сѣла на ея протянутый палецъ.

Флора отвернулась и пожала плечами.

– Право не понимаю тебя, бабушка, ни другихъ, – сказала она рѣзко. – Какъ это вы можете спокойно выносить всѣ фантазіи и глупыя ребячества Генріэтты? Въ вашемъ салонѣ скоро появятся голубиныя и вороньи гнѣзда.

– Что-жь, почему-жъ-бы и не такъ? – засмѣялась Генріэтта, показывая при этомъ два ряда тонкихъ, острыхъ зубовъ. – Добрые люди должны же сносить, когда ты при каждомъ удобномъ случаѣ расхаживаешь съ перомъ за ухомъ и рѣшительно всѣмъ хвастаешься своею ученостью.

– Генріэтта! – перебила ее президентша строгимъ голосомъ. Во всѣхъ движеніяхъ этой женщины проглядывало княжеское величіе; даже протягивая руку совѣтнику лицо ея хотя и выражало доброту и ласку, но въ тоже время и несомнѣнное снисхожденіе.

– Мы узнали, что ты возвратился, Морицъ; долго-ли намъ еще предется ждать твоего появленія въ нашъ кружокъ? – спросила она пѣвучимъ, мягкимъ голосомъ.

Совѣтника раздражили эти слова и онъ медленно отвѣтилъ.

– Дорогая grand-maman, прошу васъ извинить меня, сегодняшній вечеръ я не выйду къ гостямъ – происшествіе на мельницѣ…

– Я понимаю, что происшествіе это печальное, но почему-же мы должны отъ этого страдать? Я право не знаю какъ оправдать тебя въ глазахъ моихъ друзей?

– Вѣдь ваши друзья не такъ-же глупы, что-бъ не понять.

– Что сегодня вечеромъ умеръ дѣдушка Кети, – проговорила Генріэтта, разсматривая книги на письменномъ столѣ.

– Разъ на всегда прошу тебя, Генріэтта, избавить меня отъ твоихъ грубыхъ замѣчаній, – сказала президентша. – Пожалуй сними твои огненныя ленты, и надѣнь что нибудь по скромнѣе, такъ какъ Кети твоя сводная сестра, но для меня и Морица родство это почти не существуетъ, и мы ни въ какомъ случаѣ не должны придавать ему офиціальнаго значенія. Вообще я не желаю, что-бъ въ моемъ домѣ много разглашали объ несчастіи на мельницѣ – уже ради Брука. Чѣмъ меньше мы будемъ говорить объ этомъ, тѣмъ лучше.

– Милосердный Боже, неужели вы всѣ такъ несправедливы къ доктору? – вскричалъ совѣтникъ съ отчаяніемъ. – Никто не въправѣ сдѣлать ему малѣйшаго упрека, онъ приложилъ всѣ старанія и доказалъ свое искуство.

– Дорогой Морицъ, объ этомъ совѣтую тебѣ поговорить съ моимъ другомъ, медицинскимъ совѣтникомъ Беромъ. – Сказала президентша и указала глазами на Флору, подошедшую къ письменному столу.

– Прошу тебя не стѣсняться при мнѣ, grand-maman! Не думай, что я такъ слѣпа и глупа, что-бъ самой не знать мнѣнія Бера? – сказала Флора съ горечью. – Впрочемъ Брукъ самъ осудилъ себя и не посмѣлъ даже сегодня вечеромъ показаться мнѣ на глаза.

До этой минуты Генріэтта стояла спиною къ говорившимъ; но теперь она быстро обернулась, густая краска покрыла на минуту ея блѣдное лицо и снова исчезла; а чудные, глубокіе глаза засверкали и съ испугомъ и ненавистью посмотрѣли на сестру.

– Твое подозрѣніе онъ опровергнетъ и вѣроятно придетъ еще сегодня, – сказалъ совѣтникъ съ видимымъ облегченіемъ. – Онъ самъ разскажетъ тебѣ, какъ былъ занятъ сегодня; ты, конечно, знаешь, сколько у него опасно-больныхъ въ городѣ, въ числѣ которыхъ находится и маленькая дочь купца Ленца, которая по словамъ Брука должна умереть сегодня ночью.

Молодая дѣвушка засмѣялась.

– И она тоже умретъ? Неужели Морицъ? А у меня часъ тому назадъ былъ докторъ Беръ, который вчера еще видѣлъ маленькую дочь Ленца, и по его мнѣнію болѣзнь вовсе не опасная, а только Брукъ не такъ понялъ ее и ошибся въ леченіи, а ты знаешъ что Беръ считается здѣсь авторитетомъ.

– Да, авторитетъ полный злѣйшей зависти, – сказала Генріэтта дрожащимъ голосомъ, и подошедши къ зятю взяла его за руку. – Перестань Морицъ, охота тебѣ убѣждать Флору; ты видишь, что она непремѣнно хочетъ видѣть своего жениха виновнымъ.

– Я этого хочу? Злое созданіе! Я бы съ радостью отдала половину своего состоянія, что-бы думать о способностяхъ Брука такъ, какъ думала въ первыя дни своего обрученія, и смотрѣть на моего жениха съ тою-же увѣренною гордостью, – вскричала Флора съ раздраженіемъ. – Но, со дня смерти графини Валлендорфъ сомнѣніе и недовѣрчивость не даютъ мнѣ покоя, сегодня-же мнѣ пришлось убѣдиться. Правда, я не обладаю тою женскою слабостью, которая любитъ человѣка, не спрашивая себя, – достоенъ ли избранный всей ея преданности? Всѣ знаютъ, что я чрезвычайно честолюбива, и можетъ быть это и есть та причина, почему я не могу присоединиться къ слабымъ и равнодушнымъ созданіямъ моего пола, которыя не живутъ, а прозябаютъ въ однообразной, будничной жизни. Мнѣ всегда казалось непонятнымъ какъ могутъ разумныя женщины хладнокровно влачить всю жизнь подлѣ ничего не значущаго мужа; я бы на ихъ мѣстѣ вѣчно краснѣла при встрѣчѣ съ людьми.

– Въ самомъ дѣлѣ? А знаешь ли, что на это потребовалось бы побольше мужества, чѣмъ для чтенія лекціи Эстетики передъ цѣлою аудиторіею студентовъ, – перебила ее Генріэтта, злобно улыбаясь.

Флора бросила презрительный взглядъ на сестру.

– На такую маленькую эхидну, какъ ты, не стоитъ обращать вниманія. Что ты можешь понимать въ идеалахъ? Впрочемъ ты права, говоря, что мое мѣсто скорѣе на кафедрѣ, чѣмъ подлѣ человѣка, плохо изучившаго свою спеціальность – такой жизни я-бы не вынесла.

– Это ужь твое дѣло, дитя мое, – сказала президентша, – ты должна помнить, что никто не принуждаетъ тебя надѣвать себѣ петлю на шею.

– Я это отлично знаю, бабушка, и знаю также, что ты съ большимъ удовольствіемъ желала-бы видѣть меня женою разслабленнаго и обанкрутившагося камергера фон-Штетена. Вмѣстѣ съ тѣмъ я не могу не сознаться, что никогда не поддаюсь ни чьему вліянію, и сама знаю какъ руководить собою.

– Это твое неотъемлимое право, – отвѣчала пожилая дама съ холодностью. – Только прошу тебя замѣтить, что ты будешь имѣть во мнѣ упорную противницу, если дѣло огласиться. Ты очень хорошо знаешь меня; – я могу скорѣе перенести домашніе раздоры, чѣмъ публичный, семейный скандалъ. Не забывай, что я живу съ вами и взяла на себя роль представительницы этого дома, а потому могу требовать полнаго уваженія къ моему имени и моему положенію въ свѣтѣ. Я вовсе не желаю, что-бъ общество перемѣнило о насъ хорошее мнѣніе.

Совѣтникъ быстро отвернулся, подошелъ къ окну и углубился въ темную даль. Сильный вѣтеръ съ шумомъ и свистомъ гудѣлъ между деревьями, а въ красныхъ полосахъ свѣта отъ лампы кружились снѣжныя хлопья и быстро мѣнялись одна за другою, какъ мучительныя мысли въ его головѣ. Онъ нѣсколько минутъ тому назадъ боролся съ собою, и хотѣлъ сознаться во всемъ только одной Флорѣ, но теперь видѣлъ, что именно ей и нельзя было сказать ни одного слова; такъ какъ гордая, самолюбивая дѣвушка непремѣнно прокричала бы его признаніе всему свѣту, хоть и не изъ любви къ Бруку, а просто, что-бъ оправдать передъ людьми выборъ своего сердца, или вѣрнѣе сказать своего ума.

Между тѣмъ Генріэтта стояла передъ бабушкою, съ видомъ насмѣшки и негодованія.

– Такъ ты только изъ боязни къ свѣтской молвѣ хочешь, что-бъ сестра не вмѣшивалась въ это дѣло? Такимъ манеромъ она очень дешево отдѣлается. Ты, конечно, одобришь ее, если она съумѣетъ искустно скрыть вѣроломство? Впрочемъ, бабушка, тебѣ нечего бояться скандала, ты живешь въ салонахъ и знаешь, что общество съ особенною снисходительностью смотритъ на грѣшниковъ высокаго полета…

– Я попрошу тебя, Генріэтта, провести остальную часть вечера у себя въ комнатѣ, – сказала президентша серьезно. – Съ твоею раздражительностью невозможно возвратиться въ салонъ.

– Какъ желаешь, бабушка! Пойдемъ, Гансъ, – сказала Генріэтта прижимая птичку къ своему лицу, – мы очень рады удалиться, ты тоже не любишь старыхъ придворныхъ дамъ, а медицинскаго совѣтника Бера можешь больно клюнуть въ палець, когда онъ кормитъ тебя сахаромъ. Прощай, бабушка – до свиданія, Морицъ! – Съ этими словами она переступила порогъ, но потомъ снова обернулась. – Эта упрямая особа, – сказала она, – вѣроятно не удержится на дорогѣ, предписанной покойнымъ отцомъ; при его жизни она не смѣла такъ вольничать, онъ ни за что не позволилъ бы ей взять назадъ слово, данное честному человѣку.

Сказавъ это она ушла, но слышно было, какъ душившія ее слезы неудержимо хлынули изъ ея глазъ.

– Слава Богу, что она наконецъ ушла, – сказала Флора, – право, нужно сильно владѣть собою, чтобы не потерять съ нею всякое терпѣніе.

– Я никогда не забываю, что она больная, – сухо замѣтила президентша.

– Въ нѣкоторомъ отношеніи Генріэтта права, – робко сказалъ совѣтникъ.

– Думай, что хочешь, Морицъ, – возразила Флора, – только прошу тебя не усиливать твоимъ вмѣшательствомъ мою внутреннюю борьбу. Я привыкла справляться съ собою сама, и хочу поступить также и въ настоящемъ случаѣ. Впрочемъ вы можете быть покойны я сама не охотница до жестокихъ мѣръ и прибѣгну къ нашему общему союзнику – времени. – Затѣмъ она взяла со стола бокалъ и освѣжила свои губы нѣсколькими каплями краснаго вина, между тѣмъ какъ бабушка намѣревалась вернуться къ гостямъ.

– Еще одно слово, Морицъ! – сказала она, берясь за ручку двери. – Что теперь будетъ съ Кети?

– Это намъ рѣшитъ духовное завѣщаніе, – отвѣчалъ совѣтникъ, вздохнувъ нѣсколько свободнѣе. – Я ничего не знаю о распоряженіяхъ мельника; Кети его единственная наслѣдница, но вопросъ въ томъ: утвердилъ ли онъ ее въ этомъ правѣ? Онъ никогда не питалъ къ ней особенной любви, потому что ея рожденіе стоило жизни его дочери… Во всякомъ случаѣ она должна будетъ пріѣхать сюда, хоть на короткое время.

– Успокойся, она не пріѣдетъ; Кети до сихъ поръ крѣпко держится за юбку своей гувернантки, какъ и при жизни отца, – сказала Флора, – прочти только ея письма.

– Да это, пожалуй и лучше, если она не пріѣдетъ, – замѣтила президентша съ видимымъ удовольствіемъ. – Откровенно говоря, я не очень желаю принять ее подъ свое покровительство, и постоянно дѣлать ей замѣчанія… Я никогда не любила ее, не потому, что она была дочерью „той“ – я стою выше всякихъ предразсудковъ, – но она ежеминутно бѣгала на мельницу, обсыпала мукою свои косы и платье и была всегда довольно упрямаго характера.

– Да, это типъ простонароднаго ребенка, а все таки папаша любиль ее больше, чѣмъ насъ, – сказала Флора съ насмѣшкою.

– Это тебѣ такъ казалось, потому что она была младшая, – возразила президентша, – онъ всѣхъ васъ любилъ одинаково. Ты пойдешь со мною, Морицъ?

Онъ поспѣшно всталъ и они оба удалились.

Оставшись одна, Флора позвонила.

– Возьми бумаги и всѣ письменныя принадлежности и отнеси ихъ ко мнѣ въ спальню, я буду тамъ писать. Помни, что меня ни для кого нѣтъ дома, – сказала она вошедшей горничной.

Огненная полоса въ саду исчезла, но изъ оконъ гостинной бѣлый свѣтъ сильно сіялъ далеко за полночь… Коммерціи совѣтникъ сидѣлъ за карточнымъ столомъ. При его появленіи гости обратились къ нему съ привѣтливыми фразами и съ дружескими поклонами, что значительно успокоило его. Въ средѣ этихъ важныхъ аристократовъ и богатыхъ коммерсантовъ онъ нашелъ полное оправданіе своего образа дѣйствій и самъ не понималъ больше мучительныхъ сомнѣній, которыя онъ претерпѣвалъ нѣсколько часовъ тому назадъ.

Къ чему подвергать себя несправедливымъ толкамъ, когда увѣренъ въ своей невинности? И о какой низости пришлось бы говорить! Общество, столь любящее сплетни, съ удовольствіемъ прикрываетъ покровомъ приличія интересныя, скандальныя исторіи, но благородныя страсти и заблужденія подвергались насмѣшкамъ и бичеваніямъ; при подозрѣніи же въ намѣреніи украсть деньги изъ желѣзнаго шкафа мельника, всѣ члены общества, конечно, немилосердно напали-бы на человѣка и безъ того уже принятаго въ ихъ кружокъ изъ милости. Теперь только онъ не могъ утѣшать себя, что молчаніе его никому не вредитъ; оно грозило разлучить два существа, обрученныя уже кольцами! Флора была очень экцентричная дѣвушка.

Но по всей вѣроятности Брукъ еще не разъ успѣетъ отличиться, что несомнѣнно при его знаніи и талантѣ; и тогда она измѣнитъ свое мнѣніе.

Онъ съ жадностью выпилъ стаканъ превосходнаго вина и это помогло ему прогнать отъ себя послѣднія сомнѣнія.

III.

Мельникъ дѣйствительно назначилъ свою внучку, Катерину Мангольдъ своею едінственною наслѣдницею, а опекуномъ ей выбралъ коммерціи совѣтника Ремера. При вскрытіи духовнаго завѣщанія совѣтникъ былъ нѣсколько взволнованъ и ему невольно приходили въ голову мысли о противорѣчіяхъ, такъ часто встрѣчающихся въ человѣческой душѣ. Старикъ, въ пылу минутной ярости чуть не задушилъ его, подозрѣвая въ немъ вора, а нѣсколько часовъ передъ тѣмъ назначилъ его опекуномъ своей внучки, и довѣривъ ему управленіе своимъ имуществомъ, предоставилъ ему неограниченную власть.

Мельникъ распорядился, въ случаѣ, если умретъ послѣ операціи, что-бы все его недвижимое имущество было продано, исключая мельницы, которую онъ желалъ оставить своимъ будущимъ потомкамъ, въ знакъ памяти того, что мельница эта принесла ему все его богатство.

Дворянское помѣстье должно быть раздѣлено на части; лѣсъ, земли и службы посреди громадныхъ луговъ и садовъ проданы тому, кто дастъ самую большую цѣну; виллу-же и принадлежащий къ ней паркъ было предоставлено купить коммерціи совѣтнику съ уступкою пяти тысячъ талеровъ съ цѣны, которая будетъ назначена по оцѣнкѣ. Эти пять тысячъ талеровъ оставлены были въ его пользу, не какъ вознагражденіе за труды, а въ знакъ благодарности завѣщателя, такъ какъ совѣтникъ никогда не выказывалъ чванства и глупой гордости, какъ его родные, а напротивъ былъ преданъ и всегда ласковъ, какъ родственникъ. За тѣмъ весь капиталъ, вырученный продажею земель, нужно было обратить въ государственныя облигаціи и другія солидныя бумаги, по желанію самаго опекуна, человѣка честнаго и свѣдущаго въ коммерческихъ дѣлахъ.

Молодая наслѣдница уже болѣе шести лѣтъ не была на своей родинѣ. Ея покойный отецъ, еще при своей жизни, передалъ ее на руки гувернанткѣ, госпожѣ Лукасъ, которая воспитывала дѣвочку по своему усмотрѣнію и замѣнила ей даже мать. Банкиръ Мангольдъ чувствовалъ, что не долженъ лишать свою любимицу доброй покровительницы; тѣмъ болѣе что Кети была всегда робка и пуглива со сводными сестрами и рѣшилъ отправить ее вмѣстѣ съ ея воспитательницею въ Дрезденъ, гдѣ г-жа Лукасъ, пробывъ нѣсколько лѣтъ невѣстою одного доктора, вышла за мужъ и устроила свой собственный домашній очагъ.

Въ своихъ письмахъ къ опекуну, молодая дѣвушка никогда не выражала желанія возвратиться на родину; дѣдушка тоже никогда не приглашалъ къ себѣ внучку, весьма довольный ея удаленіемъ въ Дрезденъ, потому что одинъ видъ ребенка обливалъ его сердце кровью, напоминая ему о его единственной дочери, которую онъ любилъ больше всего на свѣтѣ.

Только теперь, послѣ смерти мельника, Ремеръ потребовалъ ея возвращенія на нѣкоторое время и написалъ, что самъ пріѣдетъ за ней въ началѣ Мая, потому что президентша открыто высказала, что не желаетъ принять въ свой домъ Кети, въ сопровожденіи ея бывшей гувернантки.

Молодая наслѣдница была на все согласна, только просила при отдачѣ мельницы въ аренду, удержать угловую комнату съ альковою и сохранить ее именно въ томъ видѣ, какъ она была при жизни дѣда, что и было исполнено.

Въ мартѣ мѣсяцѣ, довольно рано утромъ, шла молодая дѣвушка изъ города по шоссе, по обѣимъ сторонамъ котораго тянулись хорошенькія дачи и потомъ повернула на широкую проѣзжую дорогу, ведущую прямо на мельницу.

На улицахъ еще стояла грязная вода отъ таявшаго снѣга и преимущественно стекалась въ глубокія колеи, прорытыя тяжелыми колесами мельничныхъ телегъ и въ широкія слѣды отъ многихъ человѣческихъ подошвъ; но хорошенькія ножки молодой дѣвушки были обуты въ прочныя, кожанныя ботинки, а черное шелковое платье такъ аккуратно подобрано, что рубецъ его даже не касался мокрыхъ коблучковъ. Она шла такъ твердо и увѣренно, что ее нельзя было сравнить ни съ эльфою, ни съ силъфидою, напротивъ того ея стройная фигура нѣсколько напоминала Швейцарку, которой альпійское молоко и чистый горный воздухъ придаютъ здоровый цвѣтъ лица и сильные мускулы. Плотно прилегающая кофточка изъ чернаго бархата, обшитая мѣхомъ обрисовывала красивыя линіи тальи и груди, а на каштановыхъ волосахъ была надѣта шапочка изъ куньяго мѣха.

Лицо было открытое, черты не совсѣмъ правильны, носъ немного коротокъ въ сравненіи съ шириною лба, ротъ слишкомъ великъ, круглый подбородокъ съ ямочкой выдавался впередъ, брови не правильно очерчены, но всѣ эти недостатки исчезали, какъ бы по повеленію прелести молодости и выкупались великолѣпнымъ цвѣтомъ лица.

Молодая женщина вошла въ отворенныя ворота мельницы. Цѣлая стая куръ, подбирая кормъ по слѣду разсыпанныхъ хлѣбныхъ зеренъ, только что собиралась выйти погулять на проѣзжую дорогу, но въ минуту разсыпалась въ разныя стороны при видѣ незнакомой гостьи, а дворовыя собаки, еще не вполнѣ очнувшись отъ дремоты, бросились къ ней съ громкимъ лаемъ. Какъ весело обливало весеннее солнце своими блестящими лучами, стѣны стараго дома! Нѣсколько дней тому назадъ свалились послѣднія льдинки съ жолоба водосточной трубы, а сегодня теплый, прозрачный воздухъ дрожалъ надъ согрѣтыми аспидными досками крыши. Изъ толстыхъ коричневыхъ почекъ каштановъ капала смола, что заставляло ихъ блестѣть какъ кусочки алмаза; комнатныя ростенія въ горшкахъ были въ первый разъ вынесены на чистый воздухъ, а на порогѣ входной лѣстницы сидѣлъ замазанный мукою мельникъ и отрѣзывалъ себѣ апетитные куски хлѣба и сыра.

– Мавръ! Сторожъ! – закричала молодая дама ласковымъ голосомъ.

Собаки забѣгали какъ бѣшеныя и съ громкимъ визгомъ рвались съ цѣпей.

– Что вамъ угодно? – спросилъ мельникъ, тяжело поднимаясь.

– Мнѣ ничего не угодно, Францъ, я только хочу повидаться съ вами и съ Сусанной, – смѣясь отвѣчала молодая дама.

Въ одну секунду ножъ, хлѣбъ и сыръ полетѣли подъ лѣстницу. Мельникъ былъ небольшаго роста даже немного ниже своей гостьи – онъ съ недоумѣніемъ смотрѣлъ въ лицо молодой дѣвушки, которую онъ въ послѣдній разъ видѣлъ ребенкомъ и называлъ, по примѣру другихъ „мельничнымъ мышенкомъ“. Въ то время она дѣйствительно съ ловкостью мышки слѣдовала за нимъ шагъ за шагомъ по всѣмъ амбарамъ мельницы, – теперь же стояла передъ нимъ его хозяйка, а онъ, прежній обер-мельникъ былъ ея арендаторомъ.

– Курьезно, – сказалъ онъ покачивая головою съ видимымъ замѣшательствомъ. Глаза и ямочки на щекахъ остались тѣже, но откуда этотъ нечеловѣческій ростъ! – Мельникъ смѣрилъ глазами высокую фигуру дѣвушки. Это вы вѣрно получили въ наслѣдство отъ бабушки Зоммера; она тоже была высока ростомъ и какъ кровь съ молокомъ… – Да замолчите-ли вы, кональи, – закричалъ мельникъ на все еще лаявшихъ собакъ, – право, мнѣ кажется, что эти животныя узнали васъ, барышня.

– Лучше васъ, конечно; мой „нечеловѣческій“ ростъ привелъ васъ въ тупикъ, – сказала она, подходя къ собакамъ и лаская ихъ. – Вы напрасно величаете меня, Францъ. Я еще въ Дрезденѣ не получила никакого чина, могу васъ въ томъ увѣрить.

– Однако барышни, тамъ въ виллѣ, приказываютъ такъ называть себя, – сказалъ мельникъ настойчиво.

– Это для меня не новость.

– А вѣдь вы гораздо больше значете, чѣмъ онѣ. Такія молоденькія и такъ несмѣтно богаты. Чего стоитъ одна мельница, лучшая на всемъ свѣтѣ! Это не малость! Всего восемнадцать лѣтъ и полное право распоряжаться такой мельницей!

– Погодите Францъ, я постараюсь хорошенько насолить вамъ, – сказала она смѣясь.

– Но гдѣ-же Сусанна?

– Она подъ арестомъ въ комнатѣ, у бѣдной старухи опять ужасная боль въ правомъ боку. Домашнія средства болѣе не помогаютъ, теперь у нее докторъ Брукъ.

Молодая дѣвушка взяла Франца за руку и вошла въ домъ; тяжелая дверь на блокѣ съ шумомъ захлопнулась за ней и глухой гулъ раздался въ обширныхъ сѣняхъ. Подъ ногами вошедшей сильно трясся полъ; бурчаніе и стукъ мукомольной машины проникалъ сквозь небольшую, плохо затворенную дверь каменной арки и запахъ свѣжаго, смолотаго зерна наполнялъ комнату нѣсколько тяжелою атмосферою. Цѣлый потокъ воспоминаній тѣснился въ головкѣ молодой хозяйки; она поблѣднѣла отъ внутреннаго волненія, сложила руки и остановилась на минуту. Да, она очень любила мельницу и съ удовольствіемъ всюду тамъ ползала, какъ выражалась президентша, а доброму отцу не разъ приходилось стряхивать мучную пыль съ ея волосъ и платья. Строгій-же старикъ, ея дѣдушка, который большую часть времени сидѣлъ на верху и отдавалъ свои приказанія браннымъ, ворчливымъ голосомъ, никогда не любилъ ее. При его появленіи она обыкновенно старалась убѣжать въ чистенькую кухню Сусанны, или къ Францу, а между тѣмъ она все таки сожалѣла о немъ и желала, что-бъ его тяжелые шаги опять раздались по лѣстницѣ. Ее теперь не страшило его лицо, которое отъ жажды къ деньгамъ и большімъ процентамъ, сдѣлали такимъ отталкивающимъ; можетъ быть теперъ, увидѣвъ ея сходство съ бабушкой, онъ былъ-бы добрѣе и снисходительнѣе.

Дверь въ боковую комнату была заперта, но изъ узенькаго коридора, соединявшаго заднее строеніе съ переднимъ фасадомъ, слышался жалобный голосъ плачущей Сусанны. Тамъ была спальня старой дѣвушки, темная комнатка съ круглыми стеклами, оправленными въ олово, выходившими во дворъ и открывавшими видъ прямо на сѣрую крышу дровянаго сарая и никогда не высыхавшія лужи возлѣ воротъ. Молодая дѣвушка съ неудовольствіемъ покачала головою и вступила въ коридоръ.

Теплая, душная атмосфера пахнула ей въ лицо, когда она отворила дверь и вошла въ комнату, гдѣ при слабомъ полусвѣтѣ, происходившемъ отъ блѣдно-зеленоватыхъ стеклъ, она разсмотрѣла фигуру мужчины, стоявшаго къ ней спиною. Онъ былъ очень высокаго роста и широкъ въ плечахъ; видимо собравшись уже уходить молодой человѣкъ взялъ шляпу и тросточку… Такъ вотъ докторъ Брукъ, о которомъ нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ писалъ Морицъ и объявлялъ его женихомъ Флоры, говоря между прочимъ, что Брукъ еще гимназистомъ былъ влюбленъ въ ея сестру, но тогда не смѣлъ выражать своихъ чувствъ, а теперь достигнулъ цѣли, послѣ долгой и тяжелой борьбы. Съ тѣхъ поръ она ничего болѣе не слыхала о помолвкѣ, совсѣмъ про нее забыла и во время всего пути ни разу не вспомнила, что найдетъ въ семьѣ еще одного новаго члена.

Шуршанье-ли ея шелковаго платья, или ворвавшійся потокъ весенняго, чистаго воздуха, разлившій въ комнатѣ запахъ мартовскихъ фіалокъ, но докторъ быстро обернулся.

– Докторъ Брукъ? Я Катерина Мангольдъ, – сказала она поспѣшно представляясь, потомъ подошла къ Сусаннѣ, сидѣвшей въ креслѣ и протянула ей обѣ руки. Старушка посмотрѣла на нее подслѣповатыми глазами.

– Я явилась къ вамъ какъ снѣгъ на голову, не правда-ли Сусанна? Но, мнѣ кажется, во время, – сказала она подбирая разсыпанные, сѣдые волосы больной подъ ночной чепчикъ. – Какимъ это образомъ ты находишься здѣсь, въ этой темной задней комнатѣ? Печь дымитъ и, не смотря на ужасную жару, на стѣнахъ видны слѣды сырости. Развѣ тебѣ не передали, что-бъ ты заняла угловую комнату и спала за перегородкою?

– Да, коммерціи совѣтникъ сказалъ мнѣ это, но я еще не потеряла разсудка и не могу поселиться одна въ большой комнатѣ, точно я барыня, или сама покойная мельничиха.

Молодая дѣвушка улыбнулась.

– Однако при жизни дѣдушки ты всегда имѣла право сидѣть въ гостинной, Сусанна, – сказала она. – Около окна стояло твое веретено, которое я очень любила трогать, а на комодѣ твоя рабочая шкатулка. Позволите-ли вы перемѣнить комнату докторъ? – Обратилась она къ Бруку, не дожидаясь отвѣта старушки.

– Даже крайне необходимо, но до сихъ поръ больная не хотѣла слѣдовать моему совѣту, – сказалъ докторъ, пожимая плечами; у него былъ звучный и мягкій голосъ, который всегда сильно дѣйствуетъ на страдающихъ.

– Въ такомъ случаѣ не будемъ терять времени, – живо сказала Кети, снимая мѣховую шапочку и перчатки.

– Ни за что на свѣтѣ я не соглашусь перейти въ ту комнату, – настаивала ключница. – Дорогая барышня не дѣлайте вы этого; я берегла ту комнату, какъ свой глазъ, и каждый день чистила и убирала ее съ того дня, какъ совѣтникъ Ремеръ объявилъ мнѣ, что вы пріѣдете, – еще третьяго дня тамъ повѣсили новыя драпировки на окна.

– Пожалуй, оставайся здѣсь! Я надѣялась, какъ во время дѣтства, приходить сюда каждый вечеръ пить кофе, но такъ какъ ты такъ упряма, то я совсѣмъ не буду приходить, въ этомъ ты можешь быть увѣрена. Я останусь здѣсь не болѣе четырехъ недѣль и ты можешь предоставить свою убранную комнату съ новыми зановѣсями кому тебѣ будетъ угодно.

Эти слова имѣли свое дѣйствіе; въ выраженіи лица молодой дѣвушки было столько серьезности и рѣшительности, что можно было сейчасъ замѣтить, что ей не въ первый разъ пришлось справляться съ упрямой больной.

Сусанна съ глубокимъ вздохомъ вытащила ключъ изъ подъ подушки и подала его молодой барышнѣ, быстро снявшей тѣмъ временемъ бархатную кофточку.

– Угловая комната вѣрно давно не топлена, – сказала Кети и подняла корзинку съ дровами, стоявшую возлѣ печки.

– Нѣтъ, вамъ этого поднимать невозможно, – сказалъ докторъ Брукъ и бросивъ взглядъ на ея нарядное платье, онъ положилъ на столъ шляпу и тросточку.

– Это было-бы очень стыдно для меня, видите что вполнѣ возможно, – возразила она серьезно, но съ сильно покраснѣвшими щеками. Затѣмъ она вышла и нѣсколько минутъ спустя въ печкѣ пылалъ яркій огонь, а Брукъ растворилъ всѣ окна угловой комнаты, что-бъ освѣжить воздухъ.

Кети снова вошла.

– Посмотрите, докторъ, платье мое нисколько не пострадало, – сказала она, протягивая ему бѣленькую ручку въ бѣло-снѣжной манжеткѣ.

Выразительная улыбка скользнула по его серьезному лицу, но онъ молчалъ и поспѣшилъ затворить угловое окно, изъ котораго сильный сквозной вѣтеръ пахнулъ на молодую дѣвушку и раздувалъ ея каштановыя кудри. Легкая занавѣсь, толкаемая вѣтромъ, поднялась къ верху, но Кети ловко схватила ее и старалась снова привести въ порядокъ накрахмаленныя складки.

– Добрая Сусанна, – если-бъ она только знала, какъ не къ стати повѣсила мнѣ эти занавѣски, – сказала она улыбаясь. – Теперь конечно я не сниму ихъ, что-бъ не огорчать старушку, но эти узорчатыя кисейныя занавѣси вовсе не идутъ къ низенькимъ окнамъ средневѣковой комнаты. Я намѣревалась устроить ее, какъ она была триста лѣтъ тому назадъ, – съ круглыми въ олово оправленными стеклами, съ складными дубовыми скамейками по обѣимъ сторонамъ оконныхъ нишъ, а большую входную дверь, ведущую на лѣстницу, я думала украсить металлическими обшивками. Старыя были сняты дѣдомъ, но слѣды остались, такъ что можно ясно различить, гдѣ они находились. Къ довершенію всего, вообразите себѣ Сусанну у одного изъ оконъ съ веретеномъ въ рукахъ! Все это я такъ хорошо придумала, а теперь придется отказаться въ своихъ мечтахъ.

– Почему-же, развѣ не вы здѣсь полная хозяйка?

– Да, но я никогда не позволю себѣ показать себя хозяйкою въ подобныхъ желаніяхъ, я себя хорошо знаю, – громко возразила она. Контрастъ между ея откровеннымъ признаніемъ и смѣлымъ, рѣшительнымъ видомъ былъ такъ великъ, что нужно было глубоко вглядѣться въ ея темно-каріе глаза, что-бы убѣдиться въ истинѣ ея словъ. Глаза ея были не большіе, но очень выразительны хотя и съ холоднымъ взглядомъ, что очень гармонировало съ спокойною увѣренностью всего ея существа.

Съ какою практичностью занялась она приготовленіями къ пріему больной! Диванъ долженъ былъ замѣнить постель, а удобное, кожанное кресло покойнаго мельника она отодвинула отъ окна и приблизила къ дивану, что-бъ оградить больную отъ малѣйшаго сквознаго вѣтра.

Затѣмъ она внесла въ комнату маленькій столъ и выдвинула изъ подъ дивана небольшую скамеечку – все это дѣлалось такъ ловко и непринужденно, какъ будто молодая дѣвушка никогда не оставляла мельницы. Правда и то, что это занятіе такъ поглотило всѣ ея чувства, что она совершенно забыла о существованіи молодаго доктора; только подходя къ комоду и открывъ верхній ящикъ чтобъ достать бѣлую салфетку съ красной коймой, она обратилась къ нему и сказала.

– А вѣдь старо-мѣщанскій порядокъ отличная вещь – все лежитъ здѣсь на старомъ мѣстѣ. Такъ было до моего появленія на свѣтъ и во все время моего шестилѣтняго отсутствія старые порядки нисколько не измѣнились, – опять чувствуешь себя дома. Посмотрите, за рамкой этого зеркала торчитъ кончикъ домашняго календаря, въ которомъ дѣдушка писалъ свои замѣтки, а надъ нимъ виднѣется прутъ, одинъ видъ котораго пугалъ еще мою мать.

– А потомъ, я думаю, и васъ…

– Нѣтъ, дѣдушка слишкомъ мало любилъ меня, что-бъ заниматься моимъ исправленіемъ. – Кети сказала это безъ сожалѣнія, но съ улыбкою на хорошенькихъ губкахъ, потомъ занялась стираніемъ пыли съ мебели и затворила остальныя окна.

– На этомъ каменномъ карнизѣ непремѣнно должны стоять цвѣты и оживлять мою бѣдную Сусанну. Я попрошу Морица дать мнѣ нѣсколько горшковъ гіацинтовъ и фіалокъ изъ его зимняго сада.

– Въ такомъ случаѣ вамъ придется обратиться къ самой президентшѣ Урахъ. Она одна распоряжается зимнимъ садомъ, такъ какъ онъ принадлежитъ къ ея квартирѣ.

Молодая дѣвушка посмотрѣла на него большими глазами.

– Развѣ тамъ такой строгій этикетъ? Во время папашиной жизни зимній садъ былъ общимъ семейнымъ достояніемъ, – сказала она, пожимая плечами. – Правда, что тогда важная теща моего отца была только рѣдкою гостьею на виллѣ. – Ея мелодичный голосъ принялъ при этихъ словахъ немного рѣзкій тонъ, но вскорѣ она прибавила съ веселымъ смѣхомъ; – значитъ я отлично сдѣлала, что пришла прежде на мельницу, чтобы освоиться съ здѣшнимъ образомъ жизни.

Докторь отошелъ отъ окна и приблизился къ ней.

– Не будутъ-ли тамъ претендовать на васъ, что вы не тотчасъ явились подъ кровлю родныхъ и не обратились къ ихъ покровительству? – спросилъ онъ серьезнымъ тономъ, выражающимъ участіе; стараясь дать совѣтъ, но не показаться безцеремонно навязчивымъ.

– Они, конечно, не имѣютъ этого права, – возразила она съ живостью и сильно покраснѣла. – Эти родственники для меня все равно, что чужія, и искать у нихъ покровительства было бы нелѣпо, такъ какъ ни въ комъ изъ нихъ не надѣюсь найти родственнаго чувства… даже и у сестеръ. Мы положительно не знаемъ другъ друга и никогда не переписываемся, – я писала только Морицу. Когда жилъ папа, Генріэтта воспитывалась у бабушки и мы съ нею рѣдко видѣлись, да и то не иначе какъ въ присутствіи президентши. Моя сестра, жена совѣтника Ремера, жила въ городѣ и умерла очень рано. А Флора? Она была очень хороша собою и очень умна, играла видную роль въ семьѣ и была взрослою дѣвушкою, когда я бѣгала еще ребенкомъ. Флора всегда казалась очень ученою и важною, такъ что въ ея присутствіи всѣ чувствовали какую то робость. Я никогда не смѣла заговорить съ нею или дотронуться до ея чудныхъ рукъ и даже теперь чувствую, что съ моей стороны было бы весьма невѣжливо претендовать на интимныя отношенія, обыкновенно существующія между сестрами.

Съ этими словами она замолчала и вопросительно посмотрѣла ему въ лицо, но глаза его безцѣльно блуждали по окрестностямъ. Онъ не ободрилъ ее ни однимъ словомъ.

– При нынѣшнемъ положеніи дѣлъ, – говорила она, – вилла уже не домъ моего отца и я могу пріѣхать туда только какъ гостья, какъ и всякій посторонній человѣкъ. Здѣсь, на мельницѣ я стою на своей собственной землѣ, здѣсь я чувствую свою родину, а эта старая кровля вмѣстѣ съ Францемъ и Сусанною будутъ охранять мои молодые года не хуже строгаго этикета виллы. Впрочемъ, я увѣрена, что никто не обратитъ вниманіе на мое незнаніе свѣтскихъ приличій, чего же можно ожидать отъ мельничной мышки?

Это ласкательное имя, данное ей покойнымъ отцемъ въ то время, когда она такъ проворно бѣгала по всѣмъ амбарамъ мельницы, потеряло теперь всякое значеніе и не подходило болѣе къ высокой молодой дѣвушкѣ, смотрѣвшей на жизнь съ спокойною самоувѣренностью, каждое движеніе которой было обдуманно и не смотря на свою молодость, она казалась серьозною и уже довольно опытною.

Между тѣмъ печь мало по малу распространила въ комнатѣ теплоту; Кети вьнула изъ кармана маленькую скляночку, налила нѣсколько капель о-де-Колона на горячую плиту, и тотчасъ-же воздухъ пропитался пріятнымъ нѣжнымъ запахомь.

– Сусаннѣ будетъ здѣсь гораздо легче, – сказала она, еще разъ оглядывая всю комнату, – все было въ порядкѣ, только дверь перегородки была растворена и сквозь широкую щель виднѣлись пестрые букеты, разрисованные на спинкѣ старинной кровати, стоявшей у окна. Теперь только молодая дѣвушка обратила вниманіе на эту знакомую ей живопись, составлявшую въ былыя времена восторгъ ея дѣтства. Краска съ ея лица быстро исчезла и даже губы внезапно побѣлѣли.

– Тамъ умеръ мой дѣдушка? – спросила она съ живостью.

Докторъ Брукъ покачалъ головою и указалъ на южное угловое окно.

– Вы были при немъ? – шепнула она, приближаясь къ нему.

– Да, былъ.

– Онъ умеръ такъ внезапно, а Морицъ не написалъ мнѣ никакихъ подробностей о его смерти, я даже не знаю отчего онъ умеръ.

Докторъ стоялъ къ ней бокомъ, такъ что она могла видѣть только профиль; подбородокъ и губы были покрыты густою бородою, но тѣмъ не менѣе она замѣтила, какъ онъ крѣпко сжалъ ротъ, точно ему трудно было отвѣчать. Помолчавъ минуту онъ обернулся къ ней лицомъ и посмотрѣлъ на нее строго и серьозно.

– Вамъ навѣрное скажутъ, что онъ умеръ вслѣдствіе моей неловкости при операціи, – сказалъ онъ едва внятнымъ голосомъ.

Молодая дѣвушка, как бы испугавшись, отшатнулась назадъ, глаза ея еще разъ посмотрѣли на доктора, но потомъ опустились.

– Единственно для того, что-бы успокоить васъ, скажу вамъ, что это неправда, – продолжалъ Брукъ, – но какъ могу я требовать отъ васъ, что-бъ вы повѣрили мнѣ? Мы сегодня видимся въ первый разъ и совсѣмъ не знаемъ другъ друга.

Нѣсколько словъ было-бы довольно, что-бъ кончить это тягостное положеніе, но Кети и не думала объ этомъ. Онъ былъ правъ, – какъ могла она знать, былъ-ли онъ виноватъ, или его только осуждаетъ общественное мнѣніе. Наружность его, дѣйствительно, дышала прямодушіемъ и правдивостью, Кети чувствовала, что этотъ человѣкъ не способенъ даже оправдываться въ несправедливыхъ подозрѣніяхъ, а сдѣлалъ это теперь только изъ снисхожденія къ ней.

Но не смотря на это, она все таки была не въ состояніи высказать слова.

Впрочемъ Брукъ и не ждалъ отвѣта, онъ отвернулся отъ нея съ такою гордостію и достоинствомъ, что ей стало стыдно и густой румянецъ внезапно покрылъ ея щеки.

– Теперь можно привести сюда больную? – сказала она нетвердымъ голосомъ.

Онъ утвердительно кивнулъ головою и Кети быстрыми шагами вышла изъ комнаты. Тамъ, въ задней комнатѣ она отерла слезы, выступившія на ея глазахъ и попросила ключницу подробно разсказать ей о печальномъ событіи.

– Эта исторія очень повредила доктору, – закончила Сусанна свой разсказъ. – Прежде не было доктора лучше него и онъ былъ занятъ по горло, а теперь говорятъ, онъ ничего не знаетъ. Таковы люди моя дорогая барышня. Въ смерти мельника онъ нисколько не виноватъ; все шло отлично, вѣдь я это видѣла собственными глазами. Больному слѣдовало лежать спокойно, я лучше всѣхъ знаю, что онъ сердится отъ каждой бездѣлицы. Если Францъ слишкомъ громко говорилъ на дворѣ, или телѣга быстро ѣхала по двору, такъ онъ дрожалъ отъ злости. Да, я довольно натерпѣлась и въ благодарность онъ не оставилъ мнѣ ни гроша. Если-бъ вы незаботились обо мнѣ, я бы теперь просила милостыню.

Кети невольно погразила ей пальцемъ.

– Да пожалуй я буду молчать, – ворчала старушка, между тѣмъ какъ Кети набрасывала на нее платье, – мнѣ только жаль что такой чудный господинъ какъ докторъ, невинно страдаетъ и теряетъ свой хлѣбъ, жаль тоже и его тетку, для которой онъ живетъ и трудится. Госпожа Діаконусъ воспитывала его на свои послѣднія деньги; теперь она живетъ съ нимъ; онъ всегда былъ ея гордостью – и вдругъ она должна переживать такое горе.

Кети хотѣла прекратить дальнѣйшія сообщенія и осторожно подняла больную съ кресла. Она уже отвыкла отъ своей прежней родины и слишкомъ сильно привязалась къ своимъ друзьямъ въ Дрезденѣ, такъ что немогла принимать къ сердцу дѣла того, кто былъ женихомъ ея сестры; конечно она жалѣла о немъ, какъ о человѣкѣ, лишившимся вдругъ средствъ къ существованію, но сожалѣніе о дѣдушкѣ, тоже сильно страдавшемъ, превышало и это участіе.

Опираясь на сильныя руки молодой дѣвушки, Сусанна прошла переднюю, а въ дверяхъ угловой комнаты стоялъ докторъ и протягивалъ обѣ руки, что-бъ принять больную и помочь ей дойти до дивана. Маленькая группа была въ эту минуту весьма характеристична. Кети положила здоровую руку своей паціентки вокругъ своей шеи и крѣпко держала на лѣвомъ плечѣ костлявую, загорѣлую руку своими розовыми пальчиками, между тѣмъ какъ другою рукою обхватила Сусанну за талью. Лицо ея дышало добротою и выражало олицетворенное милосердіе, когда она, наклонясь къ больной, прижалась своимъ молоденькимъ личикомъ къ сѣдымъ волосамъ и морщинистой щекѣ страждущей старушки.

Черезъ нѣсколько минутъ Сусанна уже сидѣла на удобномъ, мягкомъ креслѣ въ просторной комнатѣ. Она боязливо осмотрѣла узорчатыя занавѣси, удивленно поглядѣла на постель, устроенную на диванѣ, и напрасно старалась скрыть свою радость, что опять могла видѣть все, что дѣлалось на дворѣ и считать каждый мѣшокъ, который сваливали или нагружали.

Кети поглядѣла на свои маленькіе, золотые часы:

– Однако мнѣ пора представиться въ виллѣ, а то я, пожалуй, попаду прямо во время ихъ чопорнаго чаепитія, – сказала она улыбаясь и вынимая изъ кармана перчатки. – Черезъ часъ я возвращусь и сварю тебѣ тарелку супа, Сусанна.

– Этими хорошенькими ручками?

– Да, этими ручками, не воображаешь-ли ты, что я въ Дрезденѣ ничего не дѣлаю? Вѣдь ты знала г-жу Лукасъ, она нисколько не измѣнилась, и такая-же дѣятельная, какъ была прежде. Если бы ты могла видѣть ее! Она теперь докторша, какихъ мало на земномъ шарѣ.

Съ этими словами она вышла, что-бы въ маленькой задней комнатѣ снова надѣть кофточку и шляпу и отправиться съ визитомъ въ виллу.

IV.

На фабрикѣ пробило пять часовъ, когда Кети и докторъ Брукъ вмѣстѣ вышли на дворъ. Воздухъ былъ значительно холоднѣе и старые, потертые солнечные часы, которые утромъ, оживая отъ весенняго солнца, такъ весело и отчетливо обозначаютъ время, приняли опять печальный, непріятный видъ.

Серебристый звонъ колокольчика у выходныхъ дверей, снова вызвалъ Франца на лѣстницу и его любопытная жена поплелась за нимъ, что-бы еще разочекъ посмотрѣть на свою вернувшуюся молоденькую госпожу. Кети просила ее во все время своего отсутствія внимательно наблюдать за больной, что та и обѣщала исполнить.

Въ эту минуту что-то зашумѣло въ воздухѣ, къ ногамъ Кети упалъ хорошенькій голубь и остался лежать въ безпомощномъ состояніи.

– Боже мой! Неужели конца не будетъ этимъ глупымъ продѣлкамъ? – сказалъ Францъ, поднявъ бѣдненькую птичку. – Посмотрика, жена, это кажется не изъ нашихъ, я такъ и зналъ. Что это за безбожники! Они подстрѣливаютъ прелестныхъ голубей больной барышни! Далъ-бы я имъ себя знать на мѣстѣ коммерціи совѣтника! – Онъ погрозилъ кулакомъ по направленію къ виллѣ.

– Кто-же эта больная барышня, Францъ? И кто смѣетъ подстрѣливать ея голубей? – спросила Кети съ удивленіемъ.

– Онъ говоритъ про Генріэтту, – сказалъ докторъ Брукъ.

– А подстрѣливаютъ голубей изъ прядильной фабрики, – необдуманно брякнулъ Францъ.

– Какъ! рабочіе моего зятя?

– Да, тѣ, которые ѣдятъ его хлѣбъ, барышня! Это стыдно и грѣшно! Вотъ вамъ доказательство, господинъ докторъ, что тамъ за ужасный народъ! И съ ними вы хотите что нибудь сдѣлать добротою и ласкою, – нѣтъ, далеко вы, такимъ образомъ не уйдете! Что въ благодарность имѣютъ такіе честные люди какъ вы, за свою доброту? Общество смѣется надъ ними. Строгость нужна, далой ихъ всѣхъ! Вотъ мое мнѣніе, иначе нѣтъ исхода!

– Развѣ и здѣсь есть распри? – спросила Кети доктора, на губахъ котораго мелькала серьозная улыбка.

– Нѣтъ, дѣло не въ томъ, – отвѣчалъ онъ, качая головою, – многіе изъ работниковъ на фабрикѣ, скопивъ небольшой капиталецъ, просили Морица, при раздѣлѣ имѣнья, продать имъ по недорогой цѣнѣ небольшой кусокъ земли, прилегавшій къ фабрикѣ, съ тѣмъ, что-бы построить на немъ маленькіе домики для отдачи въ наймы бѣднымъ рабочимъ, которымъ положительно не по средствамъ нанимать квартиры въ городѣ. Совѣтникъ далъ имъ обѣщаніе, и это ему не трудно было исполнить, потому что желаемая полоса земли принадлежала къ его парку…

– Извините, господинъ докторъ, – что я перебиваю васъ, – сказалъ Францъ; – это-то именно и помѣшало ему. Я тотчасъ догадался, что президентша не согласится на это. Да кто-же добровольно захочетъ имѣть такое сосѣдство? И дѣйствительно, дамы въ виллѣ очень были недовольны этимъ предложеніемъ и отказали отдать свои земли въ аренду. Тамъ будутъ новыя постройки, – сказал онѣ, – тѣмъ дѣло и кончилось. Между тѣмъ фабричные озлились и стараются мстить имъ чѣмъ только могутъ.

– Да, но какая жалкая месть! – Бѣдная птичка! – сказала Кети и взяла голубя изъ рукъ Франца.

– Жаль только, что грубость и необузданность отдѣльныхъ лицъ вредно отзывается на всемъ сословіи. Теперь нельзя будетъ упрекать президентшу въ томъ, что она не терпитъ вокругъ себя такого элемента, – говорилъ Брукъ печальнымъ голосомъ.

– По моему вы не совсѣмъ правы. Злые и мстительные люди встрѣчаются во всѣхъ сословіяхъ, – возразила молодая дѣвушка съ живостью. – Я часто вращалась въ низкихъ классахъ; мужъ моей воспитательницы имѣетъ много бѣдныхъ паціентокъ и тамъ, гдѣ, кромѣ лекарствъ нужна еще другая помощь, туда отправляется моя милая докторша, а я конечно не отстаю отъ нее. Правда, что приходится видѣть много неблагодарности и невѣжественности, но часто встрѣчаешь и въ этихъ людяхъ честныя, благородныя чувства; – нужда и горе большею частію производятъ потрясающее дѣйствіе.

– Народъ этотъ вовсе не такъ бѣденъ, барышня, они отлично умѣютъ представляться, – прервалъ ее Францъ махнувъ рукою.

Кети молча смѣрила его съ головы до ногъ много-значительнымъ взглядомъ.

– Скажите пожалуйста, г-нъ Францъ, почему вы такъ стали важны? – сказала она съ ироніей. – Про кого вы такъ говорите? Развѣ вы сами не происходите изъ этого народа? Кѣмъ-же вы прежде были на мельницѣ? Рабочимъ, простымъ рабочимъ, которому не разъ приходилось молча выносить оскорбленія и несправедливости.

Грубое лицо мельника сильно покраснѣло. Онъ молча стоялъ совершенно растерянный передъ молодою госпожею, такъ ясно и просто опредѣлившей его положеніе.

– Не сердитесь, дорогая барышня; я сказалъ это не отъ злаго сердца, – проговорилъ онъ наконецъ и въ замѣшательствѣ протянулъ ей свою широкую руку.

– Вы, дѣйствительно, не злой человѣкъ, вамъ посчастливилось сдѣлаться арендаторомъ мельницы и вы корчите изъ себя человѣка, имѣющаго деньги въ карманѣ, – сказала она и положила свою руку въ его ладонь, но морщинка неудовольствія не скоро изгладилась на ея лбу. Она вынула изъ кармана бѣлый платокъ, положила въ него голубя и связала всѣ четыре конца.

– Я отнесу Генріэттѣ ея маленькаго инвалида, – сказала она осторожно поднявъ платокъ за концы.

Докторъ отворилъ маленькую калиточку, выходившую прямо въ паркъ и пропустилъ молодую дѣвушку впередъ. Войдя въ паркъ, Кети остановилась, какъ вкопанная.

– Я здѣсь ничего не узнаю, можно подумать, что руки великановъ передѣлали весь паркъ, – сказала она, съ испугомъ оборачиваясь назадъ. – Скажите, что дѣлаютъ тамъ эти люди? – спросила она, указывая на большое углубленіе въ землѣ, откуда высовывались головы безчисленныхъ рабочихъ.

– Они выкапываютъ прудъ; Президентша очень любитъ лебедей на широкомъ, водяномъ зеркалѣ.

– А что тамъ строятъ?

– Пальмовую оранжерею.

– Морицъ, вѣроятно, очень разбогатѣлъ, – сказала она, задумчиво смотря передъ собою.

– Да, говорятъ. – Сказалъ онъ такъ холодно и небрежно, какъ будто онъ избѣгалъ придавать своимъ отвѣтамъ малѣйшій оттѣнокъ собственнаго мнѣнія. Странный человѣкъ былъ докторъ Брукъ; эта мысль пришла ей въ голову, когда онъ стоялъ возлѣ нея, облитый красными лучами заходящаго солнца. Въ его осанкѣ виднѣлась военная строгость, между тѣмъ какъ его доброе, загорѣлое лицо съ густою, кудрявою бородою выказывало кротость и доброту. При всѣхъ неудачахъ въ жизни, которыя онъ долженъ былъ переносить, во всей его наружности не было и слѣда неудовольствія, или угнетеннаго настроенія. – Позвольте проводить васъ до виллы? – сказалъ онъ, когда Кети окончила наконецъ обзоръ неузнаваемаго парка. За тѣмъ онъ предложилъ ей руку и она не замедлила согласиться.

Также шла подлѣ него и сестра Флора. Странно! Только теперь она почувствовала чувство страха и робости при мысли, что черезъ нѣсколько минутъ она встрѣтится съ сестрою, которая гораздо красивѣе и умнѣе ее.

Она остановилась на минуту и сказала, тяжело вздохнувъ:

– Однако, какая я трусиха; мнѣ кажется, точно мнѣ страшно. Увижу ли я Флору, какъ только войду?

Густой румянецъ покрылъ щеки доктора.

– На сколько мнѣ извѣстно, она поѣхала кататься, – сказаль онъ глухимъ голосомъ. – Сегодня вы найдете весь домъ въ нѣкоторомъ волненіи: нѣсколько дней тому назадъ Морицъ удостоился получить дворянскій дипломъ.

– За что-же такая милость? – спросила Кети съ удивленіемъ.

– Заслуга его состоитъ въ томъ, что онъ развилъ промышленность въ нашей странѣ. Кромѣ того Морицъ человѣкъ чрезвычайно добрый, онъ много помогаетъ бѣднымъ.

Кети покачала головою.

– Его счастіе пугаетъ меня, – сказала она.

– Его счастіе? – повторилъ Брукъ. Еще неизвѣстно какими глазами онъ самъ смотритъ на все это.

– Конечно, онъ въ восторгѣ! – отвѣтила она рѣшительно. Онъ мнѣ сколько разъ писалъ, что главную цѣль его жизни составляетъ пріобрѣтеніе земныхъ благъ. Еще недавно онъ выражалъ мнѣ свой восторгъ, что будетъ опекуномъ столь богатой наслѣдницы.

Докторъ молча продолжалъ идти, поглядывая на нее искоса и наконецъ спросилъ:

– Развѣ васъ это богатство нисколько не радуетъ?

Кети очень граціозно наклонила голову впередъ и посмотрѣла ему въ лицо.

– Вы, вѣроятно, ожидаете отъ такой взрослой дѣвушки разумнаго отвѣта, но, при всемъ моемъ желаніи, я не могу себя къ этому принудить и откровенно говорю, что весьма пріятно быть богатой.

Онъ тихо засмѣялся и замолчалъ. Они прибавили шагу и скоро достигли липовой аллеи, которая осталась въ первобытномъ состояніи и была старательно усыпана свѣжимъ пескомъ.

– А вотъ и моя старая знакомая, – сказала молодая дѣвушка, указывая на старый деревянный мостикъ, переброшенный черезъ рѣку.

– Этотъ мостикъ ведетъ къ участку, лежащему по другую сторону рѣки.

– Да, къ полянѣ и огороду; тамъ стоитъ прехорошенькій домикъ; прежде онъ прінадлежалъ къ замку и всегда былъ окруженъ виноградниками. Тамъ такъ уютно и хорошо. Сусанна постоянно сушила тамъ бѣлье на лугу, который весной былъ усыпанъ голубыми фіалками, и я частенько бѣгала собирать ихъ и составляла букеты.

– Это вы можете дѣлать и теперь; съ сегодняшняго утра это маленькое владѣніе принадлежитъ мнѣ, – сказалъ Брукъ, смотря по направленію къ мосту.

Кети поблагодарила его, но казалась разсѣянною и задумчиво смотрѣла на хрустѣвшій подъ ея ногами песокъ. Неужели ея прекрасная сестра будетъ жить въ томъ домѣ послѣ свадьбы? Эта гордая недоступная Флора, для которой ни одна зала не была достаточно высока и длинна, и ни одинъ роскошный нарядъ достаточно пышнымъ, будетъ теперь жить въ маленькомъ домикѣ съ старинными печами и потертыми полами! Какъ она теперь измѣнилась – и все изъ любви къ нему.

Отдаленный шумъ вывелъ ея изъ задумчивости. Они такъ близко подошли къ виллѣ, что можно было разсмотрѣть узоръ кружевныхъ занавѣсей. За громадными стеклами никого не было видно, но со стороны главнаго фасада дома послышался конскій топотъ и шумъ ѣдущаго экипажа. Изъ за угла дома показалась чудная пара лошадей въ богатой упряжѣ съ серебрянными украшеніями. Въ шарабанѣ сидѣла дама, укутанная въ темный бархатъ съ мѣховой опушкой и твердою рукою держала поводья. Надъ ея головою развѣвались длинныя бѣлыя перья, а вокругъ строгаго лица и бѣлой шеи, рѣзко отдѣлявшейся отъ темнаго мѣха, кружились мягкія кольца русыхъ кудрей.

– Флора! Ахъ, какая красавица моя сестра! – воскликнула Кети съ восторгомъ, протягивая руки къ ѣдущимъ, но ни Флора, ни сидѣвшій возлѣ нея совѣтникъ, не слышали этого возгласа. Экипажъ повернулъ за уголъ и слышно было какъ онъ остановился у подъѣзда.

Небольшой камешекъ, отброшенный тросточкою Брука пролетѣлъ мимо Кети и заставилъ ее обернуться. Теперь только она замѣтила, что докторъ не шелъ рядомъ съ ней и вспомнила, что подъ впечатлѣніемъ мінутнаго увлеченія, она значительно побѣжала впередъ.

Молодая дѣвушка съ живостью обернулась; докторъ шелъ все тѣмъ-же мѣрнымъ шагомъ, только въ осанкѣ его замѣчалось не много болѣе гордости и строгой сдержанности. Онъ, вѣроятно, наблюдалъ за нею, потому что быстро и съ замѣшательствомъ опустилъ глаза. Кети чуть не засмѣялась; она знала, что застала его въ минуту, когда онъ мысленно сравнивалъ ее съ сестрою и говорилъ себѣ: „Боже мой, какая она дюжая барышня передъ моею Эльфою!“

– Я удивляюсь, съ какою храброю увѣренностью Флора правитъ лошадьми, – сказала она, когда они снова пошли рядомъ.

– Гораздо болѣе нужно удивляться безстрашію ея спутника. Это была пробная поѣздка, совѣтникъ только вчера купилъ этихъ лошадей.

Докторъ былъ видимо чѣмъ-то раздраженъ. Кети догадалась, что онъ былъ не въ духѣ и замолчала.

V.

Разговоръ между ними не возобновлялся болѣе; они скоро достигли дома и вошли въ него боковою дверью, въ то время, какъ отъ главнаго подъѣзда отъѣзжалъ красивый экипажъ. Слуга, встрѣтившій ихъ въ передней, доложилъ имъ, что барышни и самъ баринъ прошли въ зимній садъ, то есть въ апартаменты президентши.

Кети снова овладѣла увѣренностью и спокойствіемъ; она вынула изъ бумажника визитную карточку и подала ее лакею со словами:

– Передайте коммерціи совѣтнику.

– Съ такими церемоніями? – спросилъ Брукъ со смѣхомъ, между тѣмъ, какъ лакей неслышно удалялся по мягкому ковру корридора.

– Да, – сказала она серьезно. – Чѣмъ дальше себя держишь, тѣмъ лучше. Я и теперь боюсь, какъ бы не сдѣлать непріятности совѣтнику своимъ неожиданнымъ пріѣздомъ.

Впрочемъ она не ошиблась. Ремеръ пришелъ въ сильное замѣшательство и вышелъ изъ внутреннихъ комнатъ съ испуганнымъ восклицаніемъ:

– Боже мой, Кети!

Направленіе его взгляда было очень смѣшно, онъ очевидно искалъ голову своей питомицы двумя аршинами ниже, и вдругъ видитъ, что она подошла къ нему такая стройная и высокая, твердою поступью и поздоровалась съ нимъ гордымъ наклоненіемъ головы.

– Дорогой Морицъ, не сердись, что я нарушила нашъ договоръ! Мнѣ кажется, что я слишкомъ велика для того, что-бъ ты трудился пріѣзжать за мною?

Ремеръ стоялъ передъ нею, какъ окаменѣлый.

– Ты права, Кети. Давно прошло то время, когда я водилъ тебя за руку, – сказалъ онъ, глядя ей въ лицо. – Теперь позволь поцѣловать тебя! А, да и вы здѣсь, дорогой докторъ, – сказалъ онъ, протягивая ему руку, – вотъ встрѣча въ корридорѣ, позвольте васъ представить другъ другу.

– Не трудись, Морицъ, я уже сама позаботилась объ этомъ, – перебила его Кети. – Докторъ Брукъ навѣщалъ больную Сусанну, когда я пришла на мельницу.

Лицо совѣтника немедленно вытянулось.

– Такъ ты остановилась на мельницѣ? – спросилъ онъ. – А между тѣмъ бабушка давно изъявила свое согласіе принять тебя въ нашъ домъ. Тебѣ слѣдовало пріѣхать прямо къ намъ и представиться ей, но ты предпочла пойти прежде къ твоей старой Сусаннѣ! Прошу тебя, лучше не говорить объ этомъ, – добавилъ онъ вполголоса.

– И ты этого серьозно требуешь? – сказала Кети, звонкій голосъ которой рѣзко отличался отъ его шопота. – Но не могу-же я лгать, когда объ этомъ зайдетъ рѣчь. Хитрить и скрытничать я положительно не умѣю. Если я сдѣлала ошибку, то хочу ее исправить и сознаться въ ней; вѣдь не снимутъ-же мнѣ за это голову.

– Если ты не желаешь принимать моего совѣта, то мнѣ, конечно, нужно молчать, – сказалъ Морицъ, сконфуженный и разсерженный. – Голову тебѣ не снимутъ, а это повредитъ твоему положенію у меня въ домѣ. Впрочемъ какъ хочешь! Ты скоро сама убѣдишься, какъ тебѣ легко будетъ справляться съ твоею прямотою въ нашихъ высокопарныхъ кружкахъ!

Въ послѣдней фразѣ слышалось скорѣе шутка, чѣмъ неудовольствіе, такъ какъ совѣтникъ не любилъ долго оставаться въ дурномъ настроеніи духа. Онъ любезно предложилъ Кети свою руку и повелъ ее черезъ столовую въ зимній садъ президентши.

Кети едва могла узнать прежнюю столовую, уютную комнату съ старомодными диванами, обитыми краснымъ сафьяномъ.

Теперь стѣна, отдѣлявшая ее отъ зимняго сада исчезла, а на ея мѣстѣ возвышались стройныя колонны, которыя, сходившись вверху круглыми сводами, поддерживали потолокъ, разрисованный живописью въ Мавританскомъ вкусѣ. Внизу, отъ одной колонны къ другой шла низенькая какъ бы изъ золотаго кружева рѣшетка, которая отдѣляла мозаичный полъ Мавританской комнаты отъ песчаныхъ дорожекъ и зеленаго дерна зимняго сада. За этой золотой рѣшеткой зелень и растенія были въ полномъ цвѣту и казалось тамъ было волшебное царство: ландыши, пармскія фіялки росли у подножья величественныхъ драценъ и темныхъ лавровъ, а серебристыя, блестящія лиственныя растенія были раставлены, какъ декорація на сценѣ. Все это растительное царство было обрамлено и раздѣлено на части различными цвѣточными орнаментами. Во кругъ колоннъ вился клематитъ и поднимаясь почти до потолка, украшалъ свои вѣтви бѣлыми и синеватыми цвѣточками.

Между колоннами гдѣ былъ оставленъ свободный проходъ въ комнату, стояла Флора. Она не успѣла еще снять своего выходнаго костюма и очевидно намѣревалась уходить. Правою рукою молодая дама приподняла свое тяжелое, каричневое бархотное платье, а лѣвою небрежно опиралась о колонну. При входѣ высокой, молодой дѣвушки, она съ удивленіемъ широко раскрыла свои сѣроголубые глаза, но мгновенно опять прищурилась и саркастически улыбнулась.

– Флора, угадай кого я привелъ! – вскричалъ коммерціи совѣтникъ.

– Для этого мнѣ не долго придется ломать голову – это Кети, которая явилась одна, не дожидаясь твоего визита, – сказала Флора небрежно, но чрезвычайно увѣреннымъ тономъ, – Кто знавалъ старую Зоммеръ, тотъ сейчасъ догадается, что эта плотная барышня съ бѣлымъ и румянымъ лицомъ, должна быть ея внучкой; а глаза и волосы у нея точь въ точь такіе-же, какъ у твоей покойной жены Клотильды, не такъ-ли Морицъ?

Она спокойно и медленно отошла отъ колонны и откинувъ голову назадъ, подставила сестрѣ губы для поцѣлуя. Да, это была все таже прекрасная Флора, но въ ея манерахъ и движеніяхъ не было прежней женственности и граціи, – прямое послѣдствіе ея властолюбія надъ всѣми сердцами. Послѣ холоднаго поцѣлуя съ сестрою, она также небрежно поздоровалась съ докторомъ.

– Здравствуйте, Брукъ! – сказала она, подавая ему правую руку, но не какъ жениху, а скорѣе какъ товарищу. Онъ пожалъ ея руку и потомъ спокойно выпустилъ, когда она снова отняла ее.

Эта наружная сдержанность между женихомъ и невѣстою казалась заранѣе условленною. Флора повернулась къ зимнему саду и вскричала.

– Бабушка, наша золотая рыбка хочетъ обрадовать тебя и твоихъ знакомыхъ своимъ неожиданнымъ пріѣздомъ.

Услыхавъ слова Флоры, президентша выступила изъ за группы камелій. Можетъ быть, сама того не замѣчая, она разсматривала гостью съ тѣмъ напряженнымъ вниманіемъ, съ которымъ большинство людей смотрятъ, на такъ называемыхъ дѣтей счастія. При насмѣшливомъ восклицаніи Флоры выраженіе это быстро измѣнилось. Пожилая дама невольно сдвинула брови и легкая краска замѣшательства разлилась по ея блѣдному лицу.

– Если я радуюсь твоему пріѣзду, Кети, – сказала она сухо, съ неудовольствіемъ посмотрѣвъ на Флору, – и принимаю тебя какъ родную; то это потому что ты дочь моего милаго, покойнаго Мангольда и ихъ сестра.

Сказавъ это она подошла къ молодой дѣвушкѣ, дѣлая видъ что желаетъ обнять ее, но та поклонилась такъ низко и церемонно, точно она въ первый разъ стояла передъ гордою тещею своего отца. Опытный взглядъ сейчасъ угадалъ бы въ этомъ движеніи уклоненіе отъ ласкъ президентши, она-же видимо приняла это за изъявленіе почтенія, и опустивъ протянутыя руки, молча поцѣловала ее въ лобъ.

– Неужели ты одна пріѣхала? – спросила президентша, невольно смотря на дверь, какъ бы боясь увидѣть еще какую нибудь непрошенную гостью.

– Совершенно одна. Я хотѣла самостоятельно попробовать свои крылышки и получила на то позволеніе отъ моей воспитательницы, – отвѣтила Кети и какъ бы безсознательно провела пальцами по тому мѣсту, до котораго пожилая дама коснулась своими холодными губами.

– Охотно вѣрю тебѣ; это совершенно въ правилахъ старой Лукасъ, – сказала президентша слегка насмѣшливымъ тономъ. – Она также любила самостоятельность; твой добрый папа немного избаловалъ ее. Она всегда дѣлала, что ей вздумается, конечно только то, что не выходило изъ границъ приличія.

– Все, что она дѣлала – было разумно; по этой причинѣ папаша и поручилъ ей воспитаніе своей младшей дочери, – добавила Кети съ веселою безпечностью, что было совершенно въ ея характерѣ, но это прямодушіе и увѣренность не произвели пріятнаго впечатлѣнія.

Президентша слегка пожала плечами.

– Милая Кети, твой папа, вѣроятно, всегда желалъ твоего блага и я никогда не осмѣливалась осуждать его распоряженія. Но въ душе онъ былъ аристократъ, строго исполнявшій свѣтскія приличія и, не знаю, понравилось-ли бы ему, еслибъ ты такъ неожиданно и нецеремонно порхнула къ нему въ домъ?

– Кто знаетъ? – возразила Кети. – Папа зналъ какая у него дочка. Кровь мельника неудержимо выказывается, этого избѣжать невозможно.

Совѣтникъ немного растерялся при этихъ словахъ, кашлянулъ и принялся разглаживать свои усы, между тѣмъ президентша стояла какъ окаменѣлая отъ испуга и пріняла такой видъ, точно неожиданный порывъ вѣтра пахнулъ ей прямо въ лицо; Флора-же громко разсмѣялась.

– Да, мельники вообще любятъ путешествовать, – воскликнула она. – Подумай, бабушка, какой фуроръ произведетъ наша младшая сестра на званомъ вечерѣ у Морица. – И прищурившись она посмотрѣла на важную даму, успѣвшую снова овладѣть полнымъ хладнокровіемъ.

– Я полагаюсь на врожденный тактъ твоей сестры, дитя мое, – сказала она, подавая въ то время руку доктору, что-бы поздороваться съ нимъ.

– Да, много поможетъ тутъ тактъ, – повторила Флора, насмѣшливо качая головою. – Мельничныя манеры точно также сроднились съ нею; добрая Лукасъ не позаботилась о томъ, что-бъ вбить ей въ голову свѣтскаго ума, въ томъ-то и горе. Впрочемъ я очень рада, что ты пріѣхала одна, Кети; надѣюсь что мы такъ лучше уживемся, чѣмъ если-бы ты постоянно висѣла у юбки твоей доморощенной гувернантки.

Кети сняла шапочку; отъ душнаго, пахучаго воздуха щеки ея сильно раскраснѣлись, а съ толстою каштановою косою надъ головою, она казалась еще гораздо выше.

– Ты совершенно не знаешь мою докторшу! – вскричала она. – Трудно найти болѣе поэтическую женщину.

– Что ты! Она верно мечтаетъ при лунномъ свѣтѣ и списываеть трогательные стишки. Можетъ быть даже сама сочиняетъ?

Молодая дѣвушка серьозно посмотрѣла на насмѣшницу.

– Стиховъ она не списываетъ, но переписываетъ рукописи своего мужа, такъ какъ наборщики медицинскаго журнала, не могутъ разбирать его неясный почеркъ, – сказала она послѣ минутнаго молчанія. – Она тоже не сочиняетъ сама стиховъ, потому что для этого у нея время нѣтъ, а всетаки она поэтичная женщина. Я вижу, что ты все еще улыбаешься, Флора, но твои насмѣшки не трогаютъ меня болѣе. Я очень упряма и утверждаю что ея поэтичность замѣчается въ ея воззрѣніяхъ на жизнь, въ которой она всегда старается найти свѣтлыя стороны; въ ея удивительной способности украшать свой простенькій домикъ, всюду куда не взглянешь, видишь добрую, прекрасную мысль и наконецъ, какъ она умѣетъ окружать любовью и спокойствіемъ своего мужа, меня, ея баловня и небольшой кружокъ добрыхъ друзей.

Въ эту минуту цѣлый дождь фіялокъ осыпалъ ея стройную фигуру и въ зимнемъ саду показалась маленькая Генріэтта; она остановилась у рѣшетки и прижала блѣдныя руки къ порывисто дышащей груди.

– Браво, Кети, – вскричала она. – Я бы съ радостью бросилась къ тебе на шею, но – посмотри на меня! Вѣдь просто смѣшно! Ты такая здоровая тѣломъ и душою – а я!… – Голосъ ея оборвался.

Кети бросила на столъ шапочку, все еще бывшую въ ея лѣвой рукѣ и побѣжала къ сестрѣ. Она нѣжно обняла слабое существо и едва удержала душившія ее слезы при видѣ исхудалаго личика Генріэтты. Флора закусила губы. Младшая сестра казалась величественною нетолько по своей фигурѣ, но и въ ясныхъ глазахъ ея и въ очертаніи губъ видѣлось рѣдкое прямодушіе независимости, въ присутствіи которой часто становится неловко. Въ головѣ ея вдругъ шевельнулось темное предчувствіе, что эта молодая дѣвушка будетъ ей нѣкоторою помѣхою въ жизни. Порывистымъ движеніемъ сняла она шляпку и провела рукою по волосамъ, расправляя маленькіе локоны.

– Неужели ты привезла этотъ поэтическій узелокъ изъ Дрездена? – спросила она сухо, взглянувъ на связанный платокъ въ рукѣ пріѣзжей.

Молодая дѣвушка развязала концы платка и поднесла голубя къ Генріэттѣ.

– Этотъ маленькій паціентъ принадлежитъ тебѣ, – сказала она. – Эту бѣдняжку подстрѣлили, она упала на мостовую мельничнаго двора.

Теперь она выдала свой визитъ на мельницѣ, но президентша сдѣлала видъ, будто не слыхала послѣднихъ словъ; она съ неудовольствіемъ посмотрѣла на раненую птичку и обратилась къ совѣтнику.

– Это уже четвертая, Морицъ, – сказала она ему укоризненнымъ тономъ.

– И къ тому-же моя любимица, моя серебрянная головка! – сказала Генріэтта со слезами скорби на глазахъ.

Совѣтникъ поблѣднѣлъ отъ гнѣва.

– Прошу васъ, дорогая бабушка, не упрекать меня въ этомъ, – воскликнулъ онъ съ запальчивостью. – Я дѣлаю все, что отъ меня зависитъ для прекращенія этихъ возмутительныхъ продѣлокъ, но до сихъ поръ не могу найти зачинщика, который прячется за цѣлою толпою озлобленныхъ рабочихъ. Тутъ ничего нельзя сдѣлать и я нѣсколько разъ просилъ Генріэтту не выпускать на волю своихъ голубей до тѣхъ поръ, пока бунтовщики не усмирятся.

– Такъ ты полагаешь что мы должны будемъ уступить? – замѣтила президентша съ насмѣшливою улыбкою. Она нетерпѣливо передергивала бѣлую вуаль, окружавшую ея лицо и шею, какъ будто ей сдѣлалось жарко отъ внутренняго волненія. – Я думаю, ты самъ сознаешь, Морицъ, что подобное равнодушіе еще больше подстрекаетъ этихъ бездѣльниковъ на всякія дерзости. Дойдетъ до того, что имъ наскучитъ подстрѣливать голубей и они будутъ избирать болѣе благородную дичь.

– Зачѣмъ вы употребляете такія краснорѣчивыя фразы, бабушка, когда сама партія называетъ это дѣло по имени? – сказала Флора со всегдашнею небрежностью въ тонѣ. – Моя горничная, отворяя сегодня ставни, опять нашла письмо на подоконникѣ и принесла его мнѣ. Это грозное посланіе лежитъ у меня на столѣ, я его сберегла на тотъ случай, если ты захочешь присоединить его къ своимъ документамъ, Морицъ. Новаго въ немъ, конечно, ничего нѣтъ – все тѣ-же фразы! Но мнѣ интересно знать почему эти люди удостоиваютъ своею ненавистью именно меня?

Кети очень хорошо поняла, почему ненависть рабочихъ обращена была на Флору; легко было догадаться, что это властолюбивое созданіе, съ презрительными рѣчами обо всѣхъ ея окружающихъ, стоитъ во главѣ всѣхъ распоряженій, исходящихъ изъ этого дома.

– Эти злобные нападки тѣмъ болѣе смѣшны и непонятны, что я такъ живо интересуюсь соціальнымъ вопросомъ, – продолжала Флора послѣ минутнаго молчанія, – всѣ знаютъ, что я выпустила въ свѣтъ нѣсколько статей въ пользу рабочаго класса.

– Одними статьями въ наше время ничего нельзя сдѣлать, – замѣтилъ докторъ Брукъ. – На этомъ вопросѣ притупились лучшія перья, а волны негодующихъ все не перестаютъ бушевать.

Всѣ невольно посмотрѣли на него.

– Такъ что-же по вашему нужно дѣлать? – спросила Флора съ колкостью.

– Нужно самимъ поближе узнать людей и разсмотрѣть ихъ требованія. Какая польза изъ того, что ты, начитавшись разныхъ рукописей и брошюръ составишь статью за, или противъ этой задачи?

– Прошу васъ не говорить такъ увѣренно, – сказала Флора, между тѣмъ, какъ въ глазахъ ея вспыхнуло пламя ярости.

– Не думаю, что-бъ твои статьи попали этимъ людямъ на глаза, – продолжалъ Брукъ совершенно хладнокровно, – а если даже и попадутъ, – то въ чемъ они имъ помогутъ? Одни слова не построятъ имъ домовъ для жительства. На женщинахъ въ богатыхъ семьяхъ лежитъ прямая обязанность заботиться о благѣ своихъ низсшихъ братій и улучшать ихъ бытъ. Онѣ могутъ сдѣлать много хорошаго своимъ вліяніемъ на мужскую натуру, своимъ нѣжнымъ посредничествомъ и своимъ умомъ.

Президентша молча разгладила складки своего сѣраго атласнаго платья и сказала равнодушнымъ тономъ:

– Я съ удовольствіемъ помогаю бѣднымъ, но я не привыкла давать милостыню въ руки самимъ нуждающимся и потому не мудрено что никто не знаетъ когда и сколько я даю имъ. Впрочемъ это меня нисколько не безпокоитъ, не смотря даже на то, что мнѣ платятъ такою неблагодарностью и дѣлаютъ столько дерзостей.

– Дерзости и грубости отвратительны. Никто не можетъ осуждать ихъ строже меня, – возразилъ холодно Брукъ; – но…

– Что-же это но? не будете-ли вы говорить, что мы, женщины, сами ихъ вызвали?

– Да, вы удержали человѣка, желавшаго протянуть бѣднымъ людямъ руку помощи; требованіе рабочихъ не было несправедливою выходкою, они сначала не дѣлали грубостей, они не милостыни просили у своего хозяина, а помощи для того, что-бъ имѣть возможность больше выробатывать и жить въ нѣкоторомъ довольствѣ.

Пожилая дама ласково похлопала его по плечу и сказала твердымъ, отрывистымъ голосомъ, которымъ всегда желаютъ прекратить разговоръ:

– Вы идеалистъ, докторъ.

– Я только другъ человѣчества, – отвѣтилъ онъ улыбаясь и взялъ шляпу.

Его невѣста давно уже отвернулась отъ него и подошла къ противоположному окну. Рѣдко можно было встрѣтить женское лицо съ такимъ враждебнымъ выраженіемъ, какъ ея красивый профиль съ крѣпко сжатыми губами… Этотъ человѣкъ осмѣлился сказать, что она собираетъ чужія идеи изъ разныхъ брошюръ – неслыханное дѣло при ея талантѣ! Правда, что ея барская ножка никогда не ступала по грязному полу прядильни зятя и она никогда не знакомилась съ жизнью и нуждами рабочихъ: – но къ чему это? Развѣ необходимо въ дѣйствительности видѣть и испытать то, о чемъ пишешь? Смешно! Къ чему же тогда имѣть умъ и фантазію? До настоящей минуты докторъ никогда не говорилъ о ея литературномъ дарованіи, – изъ учтивости и уваженія. Теперь-же онъ вдругъ смѣялся надъ ея дѣятельностью такъ необдуманно и безтактно.

– Не понимаю, бабушка, почему ты вывела то заключеніе, что Брукъ идеалистъ? – сказала она со сверкающими глазами. – На мой взглядъ онъ выразился объ этомъ вопросѣ сухою прозою. По его росписанію мы должны отказаться отъ комфорта, не заниматься умственнымъ развитіемъ, а варить супъ простолюдинамъ. Мы даже не въ правѣ защищать тишину нашего парка, потому что мѣшаемъ мальчикамъ шумѣть подъ нашими окнами и стѣсняемъ ихъ свободу. – Она рѣзко засмѣялась. – Впрочемъ такіе филантропы частенько ошибаются въ своихъ симпатіяхъ. Случись съ ними такое столкновеніе какъ съ нами, и они точно также отстронятъ его, какъ и мы.

– Мнѣ нечего терять, – сказалъ докторъ слегка улыбаясь.

Флора быстро прошлась по комнатѣ; ея маленькіе локончики развивались по воздуху, а тяжелый бархатный шлейфъ волочился по мраморному полу.

– Съ сегодняшняго утра ты не имѣешъ права говорить этого, Брукъ. Мнѣ сказалъ Морицъ, что ты сдѣлался домовладѣльцемъ. Такъ ты не шутя рѣшился купить эту хижину по ту сторону рѣки, и тѣмъ осуществилъ свою угрозу.

– Мою угрозу?

– Какъ-же прикажешь иначе назвать ту ужасную перспективу будущности, которую ты мнѣ готовишь? Ты вѣдь самъ сказалъ вчера, что на сбереженныя деньги покупаешь клочокъ земли, который мнѣ ужасенъ своей нищетой и безобразіемъ. Но для чего ты купилъ эту землю – мнѣ очень интересно знать, вѣдь не для того-же, что-бъ любоваться ея видомъ и потому я спрашиваю тебя серьозно: кто долженъ тамъ жить?

– Твоя нога можетъ не вступать туда; если ты не хочешь.

– И не пойду, въ этомъ ты можешь быть совершенно увѣренъ…

Докторъ такъ многозначительно посмотрѣлъ на молодую особу, что голосъ ея замеръ и она невольно остановилась.

– Я назначилъ этотъ домъ для моей тетушки и оставляю для себя только одну комнату, гдѣ буду заниматься лѣтомъ въ свободные часы, – сказалъ Брукъ болѣе спокойнымъ голосомъ, чѣмъ можно было ожидать.

– Желаю вамъ веселиться! Такъ это будетъ лѣтнимъ убѣжищемъ! А гдѣ-же вы будете жить зимою!

– Зимою я буду довольствоваться зеленымъ кабинетомъ, который ты мнѣ сама назначила въ нашей будущей квартирѣ.

– Откровенно говоря, наша квартира мнѣ больше не нравится. Окна выходятъ на большую улицу и этотъ вѣчный шумъ будетъ мѣшать мнѣ заниматься.

– Въ такомъ случаѣ я заплачу хозяину неустойку и поищу другую, – отвѣтилъ Брукъ съ невозмутимымъ хладнокровіемъ.

Флора пожала плечами, отошла отъ него и стала передъ сестрами. Кети показалось, что прекрасная невѣста топнула ногою; она посмотрѣла въ потолокъ и какъ будто хотѣла сказать:

– Боже мой, неужели ничего на него не дѣйствуетъ!

Въ эту минуту президентша такъ громко позвонила, что звонъ колокольчика раздался по всему длинному корридору. Пожилая дама казалась нѣсколько оскорбленною – въ ея присутствіи такія безтактныя выходки были непозволительны.

– Ты вѣрно составила себѣ печальное мнѣніе о гостепріимствѣ въ домѣ твоего зятя, Кети, – сказала она молодой дѣвушкѣ. – Тебя даже не попросили снять дорожную кофточку и не предложили тебѣ стула; вмѣсто этого ты волею неволею должна выслушивать неинтересныя распри и стоять на холодномъ каменномъ полу, между тѣмъ какъ тамъ лежатъ теплые, мягкіе ковры. – Съ этими словами она указала на противоположный уголъ комнаты, заставленный чудною рѣзною мебелью и устланный дорогими узорчатыми коврами, затѣмъ, она обернулась къ вошедшему лакею и велѣла приготовить нѣсколько комнатъ для молодой гостьи.

Этимъ кончилось всеобщее напряженное состояніе, совѣтникъ поспѣшилъ снять съ Кети кофточку, а Генріэтта вышла изъ зимняго сада, унося съ собою свою бѣдную голубку.

– Развѣ вы не желаете напиться съ нами чаю? – спросила президентша Брука, видя что онъ собирается уходить.

Докторъ вѣжливо извинился, объясняя свое удаленіе тѣмъ, что его ждутъ еще больные – причина весьма основательная, но тѣмъ не менѣе Флора саркастично улыбнулась и посмотрѣла на него; сдѣлавъ видъ, что не замѣчаетъ этой улыбки, онъ подалъ ей руку, простился съ совѣтникомъ и съ особеннымъ почтеніемъ поклонился Кети, такъ какъ для него она все еще была посторонней дѣвушкой, пріѣхавшей изъ чужой стороны.

– На будущее время, Флора, прошу тебя избавить меня отъ подобныхъ безтактныхъ сценъ, – сказала президентша нахмуривъ брови и возвысивъ голосъ. – Ты имѣешь полную свободу дѣйствій и можешь достигать своей цѣли какими путями желаешь – я никогда не становилась тебѣ на дорогѣ, но я рѣшительно запрещаю тебѣ выводить сцены в моемъ присутствіи и прошу тебя не забывать этого.

– Хорошо, милая бабушка, – отвѣчала Флора съ насмѣшливою улыбкою, – но сознайся, что ты хочешь этимъ сказать: пускай въ этомъ домѣ совершится убійство, или пожаръ, – все равно, лишь бы это не касалось до президентши Урахъ… Отлично, я и не буду этого больше дѣлать. Нашъ домъ настолько великъ, что я могу избавить тебя отъ выслушиванья моихъ сужденій. Я только боюсь потерять всякое терпѣніе.

– Флора! – вскричалъ совѣтникъ умоляющимъ голосомъ.

– Хорошо господинъ фонъ Ремеръ! Я очень хорошо знаю, что должна принимать теперь во вниманіе твое новое дворянское достоинство. Боже мой! Я должна выносить все это на своихъ плечахъ! За что я обречена на всеобщую ненависть?

Она схватила свою шляпку, подобрала бархатный шлейфъ и собиралась выйти, какъ остановилась передъ Кети.

– Видишь, сокровище мое, – сказала она взявъ свою сестру за подбородокъ, – такова бываетъ участь женщины, когда она на минуту дѣлается сантиментальною и увлекается мнимою любовью. Ноги ея запутываются въ желѣзную петлю и она убѣждается на сколько справедливо старинное правило: прежде испытай, а потомъ свяжись на вѣки! Не забывай твоей сестры и будь осторожна, дитя мое! – Съ этими словами Флора вышла и Кети смотрѣла ей вслѣдъ широко раскрытыми глазами. Какая странная невѣста была ея прекрасная сестра!

VI.

Близь западной границы парка лежали остатки стараго барскаго дома Баумгартенъ. Отъ этого рыцарскаго замка, нѣкогда хорошо укрѣпленнаго и окруженнаго канавами, осталась еще довольно обширная башня, къ которой съ одной стороны примыкала каменная стѣна одного изъ боковыхъ флигелей.

Шестьдесятъ лѣтъ прошло съ тѣхъ поръ, какъ это строеніе было разобрано. Прежній владѣлецъ, большую часть года проживавшій за границею, перенесъ господскій домъ на противоположный конецъ своего парка, ближе къ проѣзжей дорогѣ, для того что-бъ во время своего пребыванія на родинѣ „находиться между людьми”, и при сооруженіи новой виллы употребилъ красивые гранитные камни стараго дома. Башню же и возвышавшуюся возлѣ нея руину пощадили и оставили въ видѣ украшенія парка. Она возвышалась на живописномъ искусственномъ холмѣ; вокругъ ея подножья разросся густой кустарникъ шиповника и крыжовника, а вдоль стѣнъ вился дикій хмѣль и разсыпалъ свои зеленые листья по темнымъ красивымъ камнямъ.

Эта развалина, окруженная водянымъ кольцомъ достигла своей цѣли и служила украшеніемъ для парка; но по смерти тогдашняго владѣльца, тутъ поселилось болѣе практическое поколѣніе. Выпустивъ воду изъ канавъ новый хозяинъ засѣялъ превосходную почву овощами. По словамъ сосѣда мельника это было единственнымъ разумнымъ дѣломъ владѣльца и потому старикъ потребовалъ этотъ выгодный клочокъ земли для своего пользованія.

Еще ребенкомъ Кети съ наслажденіемъ гуляла въ этомъ небольшомъ огородѣ и искустно пробиралась съ Сусанною между грядами бобовъ и молодаго гороху, при чемъ она вовсе не помышляла о томъ, что неожиданный напоръ воды изъ рѣки могъ мгновенно залить все зеленое царство и поглотить ее вмѣстѣ съ Сусанной.

Только сегодня, на пятый день своего пріѣзда Кети опять пришла взглянуть на эту отдаленную часть парка и остановилась отъ сильнаго внутреннаго волненія.

На стѣнахъ, какъ частая сѣть все еще вились безлиственныя вѣтви хмѣли и хотя на высохшемъ холмѣ еще не показывалась ни одна травка, но апрѣльское солнце ярко сіяло надъ старой руиной и рѣзко отдѣляло эти развалины отъ темнаго сосноваго лѣса, разстилавшагося на заднемъ планѣ по длинному горному хребту. На стѣнахъ башни не замѣчалось слѣдовъ свѣжей замаски, нигдѣ не виднѣлось новаго камня, но за то старые остались невредимы, только громадныя оконныя ниши, прежде всегда закрытыя сгнившими деревянными ставнями, были теперь открыты и изъ глубокаго мрака по временамъ мерцалъ какой-то странный, слабый свѣтъ. Новая жизнь чувствовалась теперь вокругъ остатковъ замка Баумгартеновъ, надъ шпицомъ башни весело кружились бѣлые и пестрые голуби, а изъ чащи старинныхъ орѣшниковъ, окружавшихъ башню съ южной стороны, робко вышли двѣ козы и стали медленно прогуливаться по дерновому склону. Маленькая долина совершенно исчезла, не было и слѣдовъ знакомаго огорода. Широкая, блестящая водяная лента какъ и въ прежнія времена окружала холмъ и поглотила все, что нѣкогда цвѣло и зеленѣло, какъ будто человѣческая рука никогда не прикасалась къ его почвѣ. Черезъ канаву былъ переброшенъ висячій мостъ и поперекъ него лежалъ огромный бульдогъ, который, склонивъ голову на переднія лапы, строго слѣдилъ за противоположнымъ берегомъ.

– Ты видишь передъ собой царство Морица, Кети, – сказала Генріэтта, стоявшая возлѣ сестры, – прежде это было подземельемъ въ замкѣ, гдѣ хранились орудія пытки, еще четыре мѣсяца тому назадъ здѣсь было неоспоримое жилище совъ, летучихъ мышей и моихъ голубей, а теперь здѣсь зала, спальня и даже касса совѣтника Ремера… Правда, что эта руина имѣетъ весьма печальный видъ и боятся, что-бъ буря не опрокинула стѣну, но въ сущности она еще крѣпка и именно тамъ, подъ нависшими камнями живетъ лакей Морица – не завидно его мѣсто жительства.

Флора тоже подошла къ сестрамъ. – Кому какъ нравится! – замѣтила она сухо, пожимая плечами. Потомъ она прошла черезъ мостъ, однимъ толчкомъ своей прекрасной ножки согнала собаку съ мѣста и стала медленно подниматься вверхъ но дерновому склону.

Молодыя козы робко разбѣжались, услыхавъ шуршанье шелковаго платья, голуби въ испугѣ вспорхнули на верхнія окна башни, даже сердитый бульдогъ заворчалъ отъ неудовольствія и тихо пошелъ вслѣдъ за своею госпожею. Остановившись у двери и положивъ руку на желѣзный замокъ, слегка наклонивъ въ сторону голову съ блестящими русыми волосами, въ серебристо сѣромъ платьѣ съ гразіозно приподнятымъ шлейфомъ, она казалась сказочною принцессою.

Посмотрѣвъ на красавицу, Кети невольно перевела глаза на Генріэтту, которая все крѣпче къ ней прижималась. Эта маленькая, слабая фигура съ угловатыми линиями, въ плотно прилегавшемъ платьѣ яркихъ цвѣтовъ, положительно качалась на чрезмѣрно высокихъ коблукахъ. Она дышала коротко и порывисто, послѣдніе два дня она часто страдала припадками удушья, но ей нехотѣлось казаться больною, никто не долженъ былъ знать, что она страдаетъ. Генріэтга не могла выносить взглядовъ состраданія и сочувственныхъ замѣчаній, но тѣмъ не менѣе она страдала теперь сильнѣе, чѣмъ прежде, потому что докторъ Брукъ, лечившій ее и видимо помогавшій ея страданіямъ, былъ въ отъѣздѣ; вскорѣ послѣ своего послѣдняго визита на виллѣ онъ извѣстилъ свою невѣсту, что одинъ изъ его друзей вызвалъ его въ городъ, гдѣ ему необходимо будетъ пробыть нѣсколько дней.

Обратиться за помощью къ медицинскому совѣтнику Беръ больная ни за что не хотѣла. – Лучше умереть! – говорила она въ минуту страшнаго припадка. Только присутствіе Кети было ей пріятно, которая такъ заботливо умѣла за ней ухаживать.

Теперь, нѣжно обнявъ больную сестру, Кети осторожно повела ее черезъ мостъ къ руинѣ.

Какъ часто она еще ребенкомъ бѣгала по этому холму и пролѣзала черезъ частый кустарникъ! Какъ часто съ любопытствомъ заглядывала въ замочную скважину башенныхъ дверей. Прислуга говорила, что въ погребѣ лежитъ много пороху отъ тридцатилѣтней войны^[2], а на стѣнахъ висятъ „страшныя вещи”; но тамъ всегда была непроницаемая тьма и тяжелая удушливая атмосфера обдавала личико любопытнаго ребенка.

Если-же въ ту минуту съ верху башни слышалось хлопанье крыльевъ совы, тогда она бѣгомъ спускалась съ холма и хваталась обѣими рученками за передникъ Сусанны.

Теперь она вступила въ башню, остановилась у подножья узенькой, витой лѣстницы, устланой коврами и съ удивленіемъ любовалась чудесами, сдѣланными на деньги богатаго купца. Снаружи – старинныя развалинны и руина, внутри роскошный домашній бытъ рыцаря. Въ былое время непроницаемый, мрачный подвалъ, съ крѣпкими сводами, поддерживающими всю тяжесть верхнихъ ярусовъ, былъ передѣланъ въ обширную свѣтлую комнату, на стѣнахъ которой все еще висѣли „страшныя вещи”, шлемы и оружія, но теперь, они были развѣшаны въ правильной симетріи и на сверкающихъ лезвіяхъ ярко отражались солнечные лучи, безпрепятственно проникавшіе въ широкія окна.

Что бы сохранить старинный характеръ развалины, въ толстыя оконныя ниши были вставлены зеркальные стекла, раздѣленныя крестомъ. Все строеніе походило на горную крѣпость, гдѣ граждане могли искать вѣрнаго убѣжища во время сильной опасности. Комнаты сохранили только свои первобытныя стѣны, но своею пышною обстановкою могли бы потягаться съ прежними залами средневѣковыхъ замковъ.

Когда обѣ сестры вошли въ первую комнату, Флора съ граціозною небрежностью сидѣла развалившись на пурпуровыхъ подушкахъ широкаго дивана, и медленно подносивъ къ губамъ дымящуюся сигаретку, смотрѣла какъ совѣтникъ на серебряномъ самоварѣ варилъ послѣобѣденный кофе, на который именно и пригласилъ своихъ трехъ свояченицъ.

– Кети, что ты скажешь о моемъ новомъ жилищѣ? – спросилъ, онъ указывая на всю обстановку комнаты.

Она стояла на порогѣ съ наброшеннымъ чернымъ вуалемъ на золотисто-каштановыхъ волосахъ, съ карими смѣющимися глазами, и такъ гордо выпрямилась, точно сама происходила отъ стариннаго рода Баумгартеновъ.

– Чудо какъ романично, Морицъ! Обманъ вполнѣ удался! – отвѣчала она весело улыбаясь. – Эта руина и этотъ ровъ могли бы испугать своимъ оборонительнымъ видомъ, если-бы не знать, что тутъ находится коммерціи совѣтникъ девятьнадцатаго столѣтія.

Онъ слегка нахмурилъ свои тонкія брови и посмотрѣлъ ей въ лицо, но она не замѣтила этого взгляда.

– Конечно, прежде было не тактично, что капуста и рѣпа осмѣливались рости вокругъ замка, хотя я очень любила этотъ маленькій огородикъ, – продолжала Кети. – Однако, какъ люди часто мѣняются ролями и случай привелъ купцу возобновить гнѣздо, отвергнутое старымъ рыцарскимъ поколѣніемъ.

– Не забывай, милая Кети, что я теперь и самъ принадлежу къ рыцарскому сословію! – возразилъ совѣтникъ разсердившись. – Нужно только сожалѣть, что старыя поколѣнія тоже заразились духомъ времени и безжалостно отказались отъ своихъ прежнихъ учрежденій, которыя не должны были никогда измѣниться.

– Онъ больше католикъ, чѣмъ самъ папа, – пробормотала Генріэта и вошла въ комнату, между тѣмъ какъ Кети крѣпко затворила дверь, не спуская глазъ съ задумчиваго человѣка у кофейнаго стола. Она была очень привязана къ нему, когда была ребенкомъ и любила его, какъ и всѣ сближавшіеся с нимъ.

Родители его были честные ремесленники, но рано осиротѣвъ онъ поступилъ въ ученіе въ контору банкира Мангольда и впослѣдствіи, благодаря своей красивой наружности и хорошему характеру, сдѣлался его зятемъ.

Кети знала, что онъ страстно любилъ ея сестру Клотильду, былъ всегда почтителенъ къ ея отцу и всегда ласковъ со всею прислугою въ домѣ, – а теперь на губахъ его мелькала улыбка гордости и чванства, – вѣрно счастіе и богатство имѣли на него дурное вліяніе.

Генріэтта сѣла на низенькій, мягкій табуретикъ и, обхвативъ руками свои колѣни, сказала довольно колко: – Любезный Морицъ, не принимай, пожалуста, такого вызывающаго вида, а то пожалуй проснется какая нибудь старая прародительница и увидитъ какъ ея храбрый потомокъ варитъ кофе, а молодая красавица лежитъ на диванѣ и куритъ сигаретки.

При этомъ замѣчаніи Флора ни на волосъ не измѣнила своего положенія, только медленно вынула изо рта сигаретку и спросила равнодушнымъ тономъ:

– Это тебя безпокоитъ?

– Меня? – сказала Генріэтта смѣясь, – ты очень хорошо знаешь, что всѣ твои дѣйствія нисколько меня не трогаютъ, – свѣтъ великъ, если хочешь, можно удалиться…

– Прошу тебя, безъ насмѣшекъ, дорогая моя! Я спросила тебя изъ участія, потому что у тебя грудь слаба. – Яркій румянецъ покрылъ впалыя щеки больной дѣвушки, но вскорѣ опять исчезъ; на глазахъ ея показались слезы, – она видимо боролась съ собою.

– Благодарю тебя, Флора, но совѣтую тебѣ прежде всего заботиться о себѣ. Я отлично знаю, что эта сигара жгетъ твои пальцы и ты смертельно хочешь выбросить ее за окно, потому что она портитъ твои бѣлые зубы, но ты продолжаешь курить изъ упрямства, изъ страсти къ эмансипаціи. У тебя слишкомъ хорошъ вкусъ, что-бъ любить вдыхать въ себя этотъ ужасный дымъ.

– Скажите пожалуста, какого высокаго мнѣнія обо мнѣ эта рѣдкая дѣвушка! – сказала Флора, насмѣшливо улыбаясь.

– Ты пріучаешь себя курить и можетъ быть выдержишь характеръ въ продолженіи трехъ или четырехъ недѣль, – продолжала Генріэтта, – есть люди, которые избѣгаютъ курящихъ женщинъ и боятся ихъ какъ заразы. Ты видимо ищешь ссоры, хочешь разсердить человѣка, и этимъ послѣднимъ средствомъ достигнуть цѣли…

Флора приподнялась съ дивана и приняла гордый видъ.

– А если и такъ, сударыня! Я думаю мое дѣло, если я хочу нравиться или отталкивать?

– Напротивъ, въ настоящемъ случаѣ ты должна стараться осчастливить человѣка, – возразила Генріэтта съ раздраженіемъ.

– Право смѣшно! Развѣ я уже ношу обручальное кольцо? – сказала Флора, поднимая къ верху четвертый палецъ правой руки. – Благодаря Бога, еще нѣтъ! Впрочемъ тебѣ менѣе всѣхъ слѣдуетъ волноваться и брать его сторону. Ты больна и постоянно нуждаешься въ своемъ докторѣ, а онъ предпочитаетъ отправиться веселиться съ товарищами и остается въ отсутствіи цѣлыя недѣли.

Совѣтникъ вмѣшался наконецъ въ разговоръ раздраженныхъ сестеръ.

– Ты говоришь, что Брукъ пропадаетъ и ѣздитъ веселиться, вѣроятно потому, что онъ не объяснилъ тебѣ въ письмѣ причину своей поѣздки? – вскричалъ онъ разсердившись. – Но ты знаешь, что онъ никогда не распространяется о своихъ больныхъ. По всей вѣроятности его вызвали къ опасно больному.

– Въ тотъ городъ, гдѣ всегда можно имѣть знаменитыхъ профессоровъ университета? Вотъ фантазія! Не дѣлай себя смѣшнымъ такими илюзіями, Морицъ! Впрочемъ объ этомъ вопросѣ я съ вами говорить больше не буду – кончено!

Она протянула руку за чашкою и стала медленно глотать ароматичный напитокъ. Генріэтта-же отодвинула отъ себя поданную ей чашку; она подошла къ стеклянной двери, выходившей на руину. Стѣна была остаткомъ коллонады, которая нѣкогда соединяла главное зданіе съ башнею. Двѣ красиво изогнутыя арки, образовали теперь террасу съ великолѣпнымъ видомъ вдаль.

Генріэтта поспѣшно отворила дверь, прижала судорожно сжатыя руки къ груди и принялась съ жадностію вдыхать въ себя свѣжій воздухъ, но нѣсколько минутъ спустя покачнулась отъ сильнаго припадка удушья. Кети и совѣтникъ поспѣшили помочь страдающей, Флора тоже привстала и не хотя бросая сигаретку въ пепельницу, сказала съ раздраженіемъ:

– Теперь скажутъ, что всему виной табачный дымъ, но это сущій вздоръ. По настоящему тебѣ слѣдуетъ лежать въ постели, а не дышать весеннимъ воздухомъ среди руинъ, зта атмосфера чистый ядъ для людей твоего сложенія, – я не разъ уже предупреждала тебя, но ты никогда не желаешь принять хорошаго совѣта. Ты ужасно упряма и кромѣ того еще отклоняешь всякую врачебную помощь.

– Потому что я не желаю довѣрять мои легкія первому встрѣчному отравителю; – возразила Генріэтта слабымъ, но рѣшительнымъ тономъ.

– Это ты говоришь на счетъ моего бѣднаго медицинскаго совѣтника, – воскликнула Флора смѣясь. – Продолжай, дитя мое, не стѣсняйся, если это доставляетъ тебѣ удовольствіе! Я тоже не могу знать, какъ онъ составляетъ свои микстуры, но я вѣрно знаю, что онъ еще никому во время операціи не перерѣзалъ горла.

Совѣтнику были видимо непріятны эти слова, онъ поблѣднѣлъ и поднялъ руку, какъ бы желая зажать ротъ дерзкой дѣвушкѣ; онъ не въ состояніи былъ произнести слова и глаза его робко посмотрѣли на Кети.

– Ахъ ты безсердечная! – воскликнула Генріэтта слабымъ голосомъ.

– Нѣтъ, я не безсердечная, но настолько храбрая, что могу называть дурные поступки ихъ собственными именами, даже и тогда, когда эти суровыя слова растравляютъ мои собственныя раны. Меня принуждаетъ къ тому строгая правдивость. Вспомни о томъ печальномъ вечерѣ и спроси себя, кто правъ! Я знала, что неизбѣжно его паденіе съ высоты фальшивой, воображаемой славы, – такъ и случилось, – паденіе было унизительнѣе, чѣмъ я предпологала, – не вздумаете-ли вы оспаривать единогласный приговоръ публики? Что я не хочу раздѣлить съ нимъ его паденіе, это каждый пойметъ, кто меня знаетъ; я не умѣю говорить краснорѣчивыми фразами, какъ это дѣлаетъ наша бабушка, – да и не хочу. Я считаю очень смѣшными тѣхъ глупыхъ женщинъ, которыя открыто продолжаютъ обожать того, кто по мнѣнію свѣта давно уже не достоенъ, что-бы ему поклонялись.

Съ этими словамн она отворила дверь и вышла на террасу, послѣ этого горячаго разговора ей необходимо было освѣжиться; мраморная бѣлизна ея строгаго, римскаго профиля невольно оживилась, въ глазахъ сверкало презрѣніе и тонкія брови нервно вздрагивали отъ нетерпѣнія.

– Впрочемъ, онъ легко могъ наставить меня на путь истины. Я бы тогда съумѣла защищать его устно и письменно! – продолжала она, – но онъ предпочелъ отвѣтить мнѣ гордымъ, ледянымъ взглядомъ на мой единственный вопросъ касательно этого предмета.

– И этотъ отвѣтъ долженъ былъ удовлетворить тебя.

– Ошибаешься, любезный Морицъ; подобный отвѣтъ очень легокъ и удобенъ, но я не могу довольствоваться краснорѣчивыми фразами, – я требую большаго. Впрочемъ ты долженъ знать, что у меня нѣтъ недостатка въ доброй волѣ и я повторяю тебѣ то, что говорила съ самаго начала: докажи мнѣ и свѣту, что онъ добросовѣстно исполнилъ свою обязанность, – вѣдь ты былъ свидѣтелемъ…

Совѣтникъ торопливо отошелъ отъ двери и прикрылъ глаза рукою, – яркій солнечный свѣтъ невыносимо утомлялъ его зрѣніе.

– Ты хорошо знаешь, что я не въ состояніи доказать того, чего ты требуешь, вѣдь я не знатокъ въ медицинѣ, – отвѣчалъ онъ подавленнымъ голосомъ, почти что шопотомъ.

– Ни слова больше, Морицъ! – вскричала Генріэтта, все тѣло которой судорожно дрожало. – Каждая твоя попытка къ защитѣ еще болѣе раздражаетъ нашу гордую невѣсту, которая считаетъ себя вправѣ быть несправедливою и непостоянною. – Ея большіе глаза, горѣвшіе лихорадочнымъ огнемъ, съ ненавистью посмотрѣли на прекрасное лицо сестры. – Можно только пожелать, что-бъ твои жестокія маневры какъ можно скорѣе достигли цѣли, или яснѣе сказать, пусть онъ скорѣе замѣтитъ твое враждебное чувство и самъ добровольно возвратитъ данное тобою слово. Правду сказать, Брукъ ничего не потеряетъ, разставшись съ твоею холодною душою; но къ несчастію онъ любитъ тебя, и скорѣе сознательно надѣнетъ на себя цѣпи несчастнаго брака, чѣмъ рѣшится на разлуку, это онъ постоянно доказываетъ своимъ поведеніемъ.

– Къ несчастію, ты права, – сказала Флора небрежнымъ тономъ.

– И по этой причинѣ я буду всегда защищать его и гдѣ только можно разбивать твои интриги, – докончила Генріэтта задыхающимся голосомъ отъ внутренняго волненія.

Сострадательный взглядъ, который Флора обратила на больную сестру, выражалъ ядовитую насмѣшку и казалось въ эту минуту въ головѣ ея блеснула еще новая мысль.

Подойдя къ Генріэттѣ, она положила правую руку ей на плечо, притянула ее къ себѣ и съ сардоническою улыбкою сказала ей на ухо: – Такъ осчастливь его сама, дорогая моя! Могу тебя увѣрить, что не стану препятствовать этому.

До какого нахальства способна дойти избалованная и тщеславная женщина! Кети стояла довольно близко и невольно слышала шопотъ сестры, причемъ глаза ея вспыхнули негодованіемъ.

Флора поймала этотъ взглядъ.

– Смотри, какіе глаза можетъ дѣлать эта барышня! Неужели ты не понимаешь шутки, Кети? – спросила она немного смутившись. – Я не сдѣлаю зла твоей питомицы, хотя имѣла-бы право выбранить Генріэтту за ея злостныя выходки. Эти двѣ особы – она указала на совѣтника и на сестру, – воображаютъ себя вправѣ слѣдить за моими поступками, а ты, едва успѣвшая выйти изъ пансіона и не имѣющая еще самостоятельныхъ идей, тоже берешь ихъ сторону и вооружаешься противъ меня. Неужели ты думаешь, что имѣешь понятіе о твоей сестрѣ Флорѣ? – Она весело засмѣялась и протянула руку къ молодому орѣшніку, изъ за вѣтокъ котораго внезапно вспорхнулъ голубь и быстро взвился къ блестящему небу. – Видишь, дитя мое, еще минуту тому назадъ сидѣла эта птичка на вѣткѣ возлѣ своихъ подругъ, а теперь ея расширенныя крылья мечутъ серебристыя искры и тамъ въ голубой высотѣ она составляетъ самостоятельное, гордое явленіе. Можетъ быть ты поймешь, съ кѣмъ я хочу сравнить эту птичку. – Поди сюда, Морицъ, – обратилась она къ своему зятю, – кажется за этимъ лѣскомъ лежитъ новое пріобрѣтеніе Брука, – посмотри какой тамъ сильный дымъ за деревьями.

– Очень понятно, потому что тамъ затоплены печи, – отвѣчалъ совѣтникъ, – тетушка Діаконусъ перебралась туда со вчерашняго дня.

– Какъ! въ эту грязную хижину?

– Да, ее не подновляли, – впрочемъ мельникъ былъ такимъ хорошимъ хозяиномъ, что строеніе еще очень прочно; въ домѣ цѣлы всѣ гвоздики, и ни одинъ кирпичъ не вывалился.

– Ну и Богъ съ ними! Въ сущности дѣло вовсе не такъ плохо. Старая, допотопная мебель тетушки и портретъ покойнаго Діаконусъ отлично гармонируютъ съ грязными стѣнами. Для банокъ съ вареньями и соленьями также будетъ мѣста довольно, а вода для стирки и мытья течетъ почти рядомъ съ домомъ.

Флора нервно вздрогнула и приподняла платье, какъ будто почувствовала себя на только что вымытомъ полу. – Не мѣшаетъ, однако, запереть дверь, – сказала она входя въ комнату, – вѣтеръ гонитъ прямо къ намъ весь этотъ дымъ и чадъ. Право, я думаю эта почтенная старушка печетъ свои неизбѣжные блины. Прежде чѣмъ устроиться въ квартирѣ, ей необходимо занятъся печеньемъ и вареньемъ. – Съ этими словами Флора плотно затворила обѣ половинки двери.

Между тѣмъ Генріэтта тихо вышла изъ комнаты. Насмѣшки сестры силъно на нее подѣйствовали, съ тѣхъ поръ она упорно молчала и уединилась на самый верхъ башни, гдѣ голуби и сороки вили себѣ гнѣзда.

Кети взяла свой зонтикъ, но не пошла за больною, она знала что сестра любитъ быть одна, когда удаляется отъ окружающаго ее общества, но съ другой стороны она не въ состояніи была оставаться въ комнатѣ, гдѣ чувствовала присутствіе властолюбивой и капризной сестры, и потому рѣшилась пройти на мельницу и навѣстить Сусанну.

– Ну ступай на свою мельницу, – вскричалъ совѣтникъ, тщетно стараясь удержать ее, – но прежде взгляни сюда! – Онъ прижалъ вдѣланную въ стѣну пружину, и въ глубокой стѣнной нишѣ показался новый денежный шкафъ. – Онъ принадлежитъ тебѣ, здѣсь всѣ твои богатства; всѣ деньги, вырученныя изъ продажи имущества твоего дѣда, лежатъ здѣсь, превращенныя въ цѣнныя бумаги. Эти бумаги денно и ночно работаютъ для тебя, они пригягиваютъ огромныя денежныя суммы въ этотъ скромный уголокъ… Мельникъ не терялъ золотаго времени, – это видно изъ его духовнаго завѣщанія, но онъ вѣрно не подозрѣвалъ, какъ быстро наростетъ оставленное имъ наслѣдство.

– Такимъ образомъ ты имѣешь надежду сдѣлаться первою партіею во всей странѣ, Кети, – и можешь какъ въ волшебныхъ сказкахъ для свадебнаго пира вымостить полъ блестящими талерами, – воскликнула Флора, снова садясь на диванъ и взявъ въ руки какую то книгу. – А все таки жаль твоихъ денегъ! Не сердись на меня, дитя мое, но ты не получила того нравственнаго развитія, и не съумѣешь распорядиться такимъ богатствомъ.

– Это мы еще увидимъ, – засмѣялась Кети. – Теперь конечно, я не имѣю права самостоятельно распорядиться ни однимъ талеромъ, но я очень бы желала хоть на одинъ день сдѣлаться полновластной хозяйкой мельницы.

– Развѣ она не содержится въ твоемъ вкусѣ и не нравится тебѣ?

– Моя мельница мнѣ одинаково дорога, какъ и моя молодая жизнъ, Морицъ, но я вчера гуляла тамъ въ саду – онъ такъ обширенъ, что Францъ за недостаткомъ времени и рабочихъ рукъ не въ состояніи обработывать ту часть, которая лежитъ ближе къ большой дорогѣ. Онъ хочетъ предложить тебѣ продать этотъ клочекъ земли и говоритъ, что за него дадутъ хорошія деньги, а я полагаю, что продавать его не слѣдуетъ, и желала бы предложить этотъ кусокъ земли тѣмъ изъ твоихъ рабочихъ, которые хотятъ выстроить себѣ дома недалеко отъ фабрики.

– Такъ ты хочешь подарить имъ эту землю?

– И не помышляю объ этомъ. Ты совершенно напрасно смѣешься надо мною, Морицъ. Я не имѣю никакого желанья поднимать себя на смѣхъ сентиментальностью. Да и рабочіе не требовали подарковъ, или милостыни, какъ сказалъ докторъ Брукъ.

– Вотъ какъ! какъ сказалъ Брукъ! Неужели онъ успѣлъ уже сдѣлаться и твоимъ оракуломъ? – вскричала Флора, приподнимаясь съ дивана и устремляя на сестру испытывающій взглядъ.

На щекахъ Кети вспыхнулъ румянецъ, но тотчасъ-же исчезъ; глаза ея встрѣтили взглядъ сестры съ твердостью и холодностью.

– Я хорошо знаю цѣну тому, что мы сами заработали; что я сама могу выработать, то предпочту всякому подарку, – продолжала Кети, не обращая вниманія на слова Флоры, – и потому взяла бы съ рабочихъ ту цѣну, какую они хотѣли дать за твою землю.

– Да, ты устраеваешь очень выгодное дѣло, Кети, – смѣялся совѣтникъ. – Той суммой не могъ бы вполнѣ оплатиться мой безплодный, береговой клочокъ, а ты хочешь отдать за него превосходную, черноземную почву, да еще рядомъ съ мельницей! Нѣтъ, какъ хочешь, но моя совѣсть не позволяетъ мнѣ согласиться съ тобою.

– Въ такомъ случаѣ имъ придется подождать еще нѣсколько времени, – отвѣтила она спокойно. – Черезъ три года я исполню свое намѣреніе и можетъ быть дамъ рабочимъ денегъ на постройку, конечно безъ всякихъ процентовъ.

Затѣмъ Кети поклонилась съ спокойною улыбкою и вышла.

VII.

Кети медленно спустилась по узкой, витой лѣстницѣ, ея пылкое воображеніе рисовала передъ нею тѣни покойныхъ Баумгартеновъ и сердце ея наполнилось грустью и отвращеніемъ. Все ее окружающее было ей непріятно, даже самъ новоиспеченный дворянинъ, который, не жалѣя денегъ на поддержку старинной славы, запускалъ руки въ объемистые денежные мѣшки гораздо глубже, чѣмъ это заставляло дѣлать его новое дворянское достоинство. На стѣнахъ все еще висѣли доспѣхи рыцарскаго поколѣнія, оружія, которымъ старые полководцы защищали свою честь и славу; въ былые времена эти сабли и шпаги составляли гордость богатырей, которые съ трепетомъ считали на нихъ капли непріятельской крови, теперь же они праздно сверкали на гвоздяхъ, а доспѣхами новаго поколѣнія въ старой башнѣ были новомодные денежные шкафы.

Да, этотъ странный элементъ – денежная страсть и духъ спекуляціи, столь ясно просвѣчивающійся во всѣхъ семейныхъ разговорахъ на виллѣ, проникъ даже и сюда въ старинный рыцарскій замокъ. Этотъ элементъ носился въ воздухѣ, являлся всюду, и тяжеловѣсные столѣтніе кубки, стоявшіе на буфетныхъ столахъ, казались ничтожностью въ мягкихъ рукахъ отрѣзывателей купоновъ. Огромные замки на желѣзной двери погреба стерегли бутылки съ шампанскимъ и рѣдкія вина коммерціи совѣтника. Историческій порохъ со временъ тридцатилѣтней войны также хранился внизу, но, по словамъ Генріэтты совѣтникъ оставилъ его съ тою цѣлью, что-бы любознательнымъ посѣтителямъ показывать въ то-же время рѣдкіе сорты винъ, собранные въ прохладной кладовой башни. Все это такъ измѣнило старую родственную почву Кети, что она едва могла узнать тѣ дорогія мѣста, гдѣ прошло ея дѣтство. Эта страсть выставлять себя на показъ, эта любовь къ наружному блеску, это лихорадочное стремленіе ослѣпить свѣтъ своимъ богатствомъ, все это было рѣзкою противоположностью съ духомъ старой фирмы Мангольдъ, которая никогда не хвасталась своимъ благосостояніемъ. При жизни банкира Мангольда денежная сила не играла главной роли въ семейныхъ кружкахъ, онъ дома никогда не упоминалъ о своихъ денежныхъ дѣлахъ. А теперь! Даже сама президентша пускалась въ биржевую игру, она весь свой капиталъ обратила въ акціи и непріятно было видѣть какъ при каждомъ денежномъ вопросѣ, лицо этой почтенной женщины краснѣло до корней волосъ отъ внутренней тревоги.

Кети вышла изъ башни и взошла на мостъ; тамъ она на минуту остановилась, перегнулась черезъ перила и задумчиво посмотрѣла на воду, какъ будто еще надѣясь увидеть тамъ слѣды своего огорода, но на водяной поверхности было только одно отраженіе ея собственнаго лица, обрамленнаго густою каштановою косою. – Прекрасно быть богатой, подумала она, но богатство не должно лишать человѣка свободы и связывать ему руки.

Кети прошла черезъ красивую рощицу, окружающую башню, и вышла на почти забытую дорогу вдоль рѣчнаго берега, обсаженнаго густыми ивовыми деревьями. Въ воздухѣ чувствовалась прохлада, мутныя струи воды съ шумомъ бѣжали мимо нея и несли цѣлыя глыбы таявшаго снѣга, а сквозь пѣнистыя волны мелькали серебристыя рыбки. На развѣсистыхъ вѣткахъ вербы сидѣли мягкія, пушистыя кисточки, а подъ деревьями показалась уже трава и нѣжные голубые цвѣточки.

Кети нарвала первыхъ весеннихъ цвѣтовъ и медленно подвигалась къ старому деревянному мостику. За нимъ растилался маленькій лужокъ, на которомъ Сусанна всегда бѣлила бѣлье, а вдали виднѣлся уже давно знакомый домикъ. Совѣтникъ былъ правъ, низенькій, деревянный заборъ сада и самый домъ не потерпѣли ни малѣйшаго поврежденія. Въ сущности, осмѣянная хижина была хотя и старымъ, но весъма хорошенькимъ строеніемъ. Оно такъ уютно стояло за шумящею рѣкою, а близь лежащій лѣсъ на заднемъ фонѣ придавалъ ему характеръ уединенной дачи.

Дѣйствительно, строеніе было довольно низко, всего въ одинъ этажъ, надъ которымъ возвышалась крыша съ позолоченными флюгерами и массивными трубами, изъ которыхъ одна выкидывала цѣлые облака дыма.

Давно уже въ этомъ домѣ, не было ни огня ни свѣта. При жизни мельника въ комнатахъ складывали жито^[3], при чемъ окны были герметически закрыты ставнями и только разъ въ годъ, во время сбора плодовъ замкнутая домовая дверь открывалась на цѣлый день.

Когда маленькая Кети была здѣсь непремѣнной гостьей, она съ восторгомъ копошилась въ такъ называемой фруктовой комнатѣ и наполняла свой передникъ спѣлыми яблоками и грушами. Сегодня ставни были отворены и молодая дѣвушка въ первый разъ увидала стекла въ каменныхъ рамкахъ большихъ оконъ. Этотъ-то домъ былъ теперь собственностью доктора Брука.

Кети совершенно невольно перешла деревянный мостикъ и съ трехъ сторонъ обошла строеніе. Сердце ея забилось сильнѣе; вѣдь она не имѣла теперь права самовластно показываться въ этихъ мѣстахъ, но шаги ея почти утопали въ мягкой травянистой почвѣ; къ тому же безпокойная рѣка громко шумѣла, а на крышѣ щебетали веселые воробьи. Нѣкоторыя окна были растворены и Кети могла разсмотрѣть висячія лампы съ зелеными украшеніями изъ вьющихся растеній и блестящую мѣдную посуду на кухонныхъ полкахъ. Изнутри комнатъ доносилось чириканье птичекъ, но нигдѣ не замѣчалось присутствіе человѣческаго существа. Ободренная, она смѣлѣе обогнула уголъ дома и намѣревалась уже пройти мимо главнаго фронта, какъ вдругъ вздрогнула отъ испуга.

На порогѣ входныхъ дверей, раздѣлявшихъ фасадъ на двѣ равныя части, стояла стройная, красивая женщина. Передъ нею былъ столъ, заваленный книгами и картинами, съ которыхъ она тщательно стирала пыль. Съ удивленіемъ посмотрѣла она на незнакомую дѣвушку, робко подвигающуюся впередъ и при этомъ невольно опустила картину, которую только что собиралась вытирать, – это была фотографія Флоры въ овальной рамкѣ.

Неужели это была тетушка Діаконусъ? По описанію Флоры, пропитанному ѣдкою насмѣшкою, Кети представляла ее себѣ маленькою, сморщенною старушкою съ почернѣвшими руками отъ кухонной посуды и посѣдѣвшею отъ заботъ о разныхъ банкахъ съ соленьями, печеньями и вареньями. Но эта картина не имѣла ничего общаго съ стоявшею передъ нею дамою: ея маленькое, немолодое лицо было нѣжно и благородно, а выразительные глаза ласково смотрѣли изъ-за бѣлаго, кружевнаго платка, слегка наброшеннаго на густые, пепельные волосы.

Неловкое положеніе Кети увеличивалось, и робко приближаясь къ ступенькамъ лѣстницы она произнесла извиненіе едва слышнымъ голосомъ.

– Я играла въ этомъ саду еще ребенкомъ и только нѣсколько дней тому назадъ пріѣхала изъ Дрездена, – это моя сестра, – сказала она, торопливымъ движеніемъ указывая на портретъ Флоры, затѣмъ Кети засмѣялась и покачала головою, какъ будто стыдилась своего представленія.

Пожилая дама тоже засмѣялась; положивъ на столъ картину, она мѣрными шагами спустилась съ лѣстницы и протянула обѣ руки своей молодой гостьѣ.

– Въ такомъ случаѣ вы младшая свояченица Брука? Я не знала, что въ виллу пріѣхала родственница, – сказала она съ едва замѣтнымъ оттѣнкомъ горечи въ голосѣ.

При этихъ словахъ Кети почувствовала себя нѣсколько обиженной; неужели она была такимъ ничтожнымъ членомъ въ семействѣ Мангольдъ, что Брукъ не пожелалъ даже упомянуть о своей встрѣчѣ съ нею. Съ досады она прикусила себѣ губы и молча послѣдовала за гостепріимной хозяйкой, любезно отворившей широкія двери въ просторныя сѣни.

– Вотъ моя комната, я считаю ее теперь своею родиною, – сказала она съ такою радостью въ голосѣ, какъ будто до сихъ поръ она нигдѣ не имѣла спокойнаго угла. – До того времени, какъ моего мужа перевели пасторомъ въ городъ, мы всегда жили въ небольшомъ селѣ. Средства были весьма ограниченныя, и мнѣ приходилось много трудиться, что-бъ хотя по наружности жить прилично, но не смотря на то, это была самая счастливая пора моей жизни… Душный воздухъ, вѣчная пыль и шумъ городской жизни, были ядомъ для моихъ слабыхъ нервовъ; мое стремленіе къ деревенской тишины довело меня до болѣзни. Я этого никогда не высказывала, но милый Брукъ тайно копилъ деньги и нѣсколько дней тому назадъ привезъ меня въ этотъ домикъ, который сдѣлалъ моею собственностью. – Слова эти она произнесла нѣсколько растроганнымъ голосомъ и слегка улыбнулась. – Этотъ домикъ кажется мнѣ дворцомъ, просмотрите только на широкія двери и на великолѣпную лѣпную работу на потолкѣ! Да и эти кожаные обои^[4] съ золотыми разводами были, вѣроятно, весьма драгоцѣнны въ свое время. Въ саду тоже остались слѣды тисовыхъ изгородокъ и гипсовыхъ фигуръ. Говорятъ, что домъ этотъ былъ нѣкогда обитаемъ одной вдовою изъ рода Баумгартеновъ. Теперь мы все здѣсь перемыли, провѣтрили и протопили нѣкоторыя печи, чтобъ обогрѣть старинныя стѣны. Кромѣ этого мы не дѣлаемъ въ домѣ никакихъ перемѣнъ, каждый гвоздикъ останется на своемъ мѣстѣ. Новая обстановка намъ не по карману, да и совершенно излишняя.

Кети съ внутреннимъ волненіемъ оглядывала все устройство. Старомодная мебель изъ потемнѣвшаго краснаго дерева подходила какъ нельзя лучше къ желтымъ комнатнымъ обоямъ. У средней стѣны, близь широкой бѣлой печки стоялъ диванъ, обтянутый пестрымъ ситцемъ, надъ которымъ висѣлъ портретъ покойнаго Діаконуса, а по угламъ комнаты и около двухъ высокихъ оконъ возвышались группы великолѣпныхъ растеній, разные сорта пальмъ и азалій, на которые падало яркое солнце, проникавшее сквозь прозрачныя филейныя занавѣски.

Золотыя рыбки въ стеклянной водѣ, веселыя птички, заключенныя въ позолоченныя клѣтки и пахучіе весенніе цвѣты на подоконникахъ придавали комнатѣ больше жизни и уютности.

Къ довершенію всего убранства мы еще забыли упомянуть объ рабочемъ столикѣ, скромно пріютившемся въ глубокой нишѣ, украшенной лавровою листвою.

– Это мои дорогіе питомцы, я ихъ сама выростила, – сказала тетушка Діаконусъ, замѣтивъ, что Кети любуется цвѣтами. – Самые лучшіе я, конечно, поставила въ комнату доктора, – добавила она и, толкнувъ дверь сосѣдней комнаты, ввела туда Кети.

Какъ много ласки и материнской любви звучало въ словахъ доброй тетушки; она постаралась тоже выбрать ему самую лучшую угловую комнату, передъ окнами которой съ шумомъ протекала бурливая рѣка. За синеватою водяною полосою виднѣлась самая живописная часть парка, а изъ за густыхъ верхушекъ липовыхъ деревьевъ сверкала аспидная^[5] крыша виллы. Между двумя окнами стоялъ письменный столъ, такъ что каждый разъ, какъ Брукъ поднималъ глаза, взорамъ его непремѣнно представлялся знакомый ему домъ.

Кети невольно почувствовала краску стыда, разлившуюся по ея щекамъ; здѣсь нѣжная рука заботливой женщины старалась на сколько можно приблизить къ нему то, что было дорого его сердцу, а тамъ, въ виллѣ, ея гордая сестра день и ночь думала о томъ, какъ бы разрушить его счастіе.

Чувствовало-ли любящее сердце тетушки, или только инстинктивно подозрѣвало, что рано или поздно любимца ея постигнетъ тяжкое горе? Она не приняла Кети, какъ родственницу, вернувшуюся на родину изъ чужихъ странъ, но какъ младшую свояченицу Брука, и потому не считала нужнымъ назвать себя ея теткою. Этотъ пріемъ доказывалъ, что сношенія ея съ виллою не были дружескими, и какъ бы желая подтвердить это, она сказала, указывая на пустой простѣнокъ.

– Я не совсѣмъ окончила устройство этой комнаты, здѣсь не достаетъ еще портрета его невѣсты и фотографіи его матери, моей покойной сестры.

Кромѣ этого все было въ порядкѣ въ этой уютной комнатѣ. Докторъ, ожидаемый сегодня съ вечернимъ поѣздомъ и не подозрѣваетъ, что тетушка поспѣла уже перебраться изъ города. Она желала избавить его отъ хлопотъ переѣздки и была очень благодарна совѣтнику, что онъ не препятствовалъ ей къ поспѣшному переселенію въ новое помѣщеніе.

Наконецъ убѣдившись, что все лежитъ на своемъ мѣстѣ, тетушка Діаконусъ тихо, какъ бы боясь кого нибудь обезпокоить, прошлась по комнатѣ, подошла къ стѣнному шкафику и вынула изъ него тарелку съ домашнимъ печеніемъ; которую протянула къ молодой дѣвушкѣ.

– Попробуйте, они совсѣмъ свѣжи, я испекла ихъ сегодня, не смотря на хлопоты при переѣздѣ. Докторъ любитъ это печенье и всегда кормитъ ими своихъ маленькихъ паціентовъ. Вина я не могу вамъ предложить; тѣ нѣсколько бутылокъ, которыя мы имѣемъ оставлены въ городѣ для трудно больныхъ.

Кети невольно подумала о цѣнныхъ бумагахъ въ своемъ денежномъ шкафу, неутомимо работавшихъ, что бы привлекать еще новыя груды золота, о своей своевольной, капризной сестрѣ и о богатомъ винномъ погребѣ въ башнѣ – какой это былъ рѣзкій контрастъ съ этимъ само отверженіемъ! Все здѣсь напоминало ей ея родину въ Дрезденѣ. Сердцѣ ея сильно билось; забывшись, она начала разсказывать о своей пріемной матери, такъ много трудившейся для общественной пользы, о ея хорошемъ вліяніи на всѣхъ окружающихъ и о ея прилежаніи – всего этого она тоже требовала и отъ своей пріемной дочери.

– Какъ-же смотритъ президентша на подобную систему воспитанія? – спросила тетушка, слегка улыбаясь, между тѣмъ какъ глаза ея съ нѣмымъ восторгомъ смотрѣли на цвѣтущую дѣвушку.

– Это меня мало интересуетъ, – отвѣчала Кети пожимая плечами, – но мнѣ кажется, что мои движенія кажутся ей слишкомъ быстрыми, мой голосъ слишкомъ рѣзокъ и звонокъ, сложеніе не такъ нѣжно, а лицо слишкомъ красно. Богъ знаетъ, какихъ еще недостатковъ она не найдетъ во мнѣ! Это портретъ вашей сестры? – спросила она вдругъ, указывая на картину, изображавшую красивую женщину.

Пожилая дама утвердительно кивнула головою.

– Я до тѣхъ поръ не буду покойна, пока не повѣшу его на свое мѣсто; рамка не совсѣмъ прочна, боюсь чтобъ не развалилась, – сказала она, – я часто страдаю головокруженіемъ и потому не хочу станавиться на лѣстницу. Нѣсколько дней тому назадъ я отпустила служанку, и теперь должна ждать, пока не придетъ другая, что-бъ развѣсить остальныя картины и зановѣси.

При этихъ словахъ Кети подошла къ столу, положила на него свой зонтикъ и воткнула свой весенній букетикъ въ хорошенькій стаканчикъ, стоявшій среди письменныхъ принадлежностей, затѣмъ она ловко отодвинула письменный столъ, встала на стулъ, взяла съ окна приготовленные молотокъ и гвозди и спросила:

– Вы позволите?

Съ благодарною улыбкою принесла тетушка портретъ и минуту спустя онъ красовался уже на стѣнѣ. Кети невольно отшатнулась, когда пожилая дама подала ей также и фотографію Флоры. Она должна была собственноручно повѣсить передъ нимъ портетъ коварной невѣсты, которая не замедлитъ въ скоромъ времени потребовать его обратно, равно какъ и кольцо, которое онъ носилъ на своемъ пальцѣ. Какое непріятное чувство!

– Какъ она прекрасна, – сказала тетушка, глядя на изображеніе Флоры, – правда, что я мало ее знаю, она рѣдко навѣщаетъ меня, впрочемъ я не могу и требовать, что-бъ она часто скучала у меня, но все таки я очень люблю ее, потому что она его любитъ и составитъ его счастіе.

Такое фальшивое понятіе! Кети сознавала теперь, что поступила слишкомъ необдуманно; ей не слѣдовало приходить сюда послѣ всего, слышаннаго ею въ башнѣ. По настоящему она должна была бы вырвать портретъ Флоры изъ рукъ доброй тетушки и разсказать ей всю истинну; а между тѣмъ Кети не смѣла произнести ни одного слова. Сильнымъ ударомъ молотка, она вбила въ стѣну гвоздь, поспѣшно повѣсила картину и соскочила со стула. Какъ прекрасный, злой демонъ улыбалось лицо ея сестры и смотрѣло со стѣны на письменный столъ.

Кети нетерпѣливымъ движеніемъ взяла зонтикъ и собиралась уходить, какъ увидала сквозь широкорастворенную дверь кравать тетушки Діаконусъ съ приставленной къ ней лѣстницею.

– Хорошо, что я вспомнила, простите за мою вѣтренность, – сказала она входя въ спальню, потомъ взяла съ кровати пестрыя зановѣси и взошла на лѣстницу. Съ неимовѣрною торопливостью стала она нанизывать мѣдныя кольца на желѣзный прутъ, между тѣмъ какъ добрая хозяйка приготовляла стаканъ лимонада для своей юной помощницы.

Въ это время Кети увидала какъ мимо оконъ прошелъ стройный, высокій мужчина. Она конечно узнала его и испугалась, но прежде чѣмъ молодая дѣвушка успѣла подумать остаться-ли ей на мѣстѣ, или уйти, онъ уже переступилъ порогъ дома и отворилъ дверь тетушкиной комнаты.

Пожилая дама обернулась и воскрикнула радостнымъ голосомъ: – Боже мой, Лео – ты уже пріѣхалъ! – съ этими словами она обвила руками шею молодаго человѣка и забыла все ее окружавшее. Стаканъ лимонада стоялъ тоже забытымъ на столѣ, а молодая помощница старалась по возможности незамѣтно спрятаться за зановѣскою, что-бы своимъ присутствіемъ не мѣшать радостной встрѣчѣ.

Она видѣла, какъ молодой докторъ почтительно наклонился къ своей попечительницѣ, какъ онъ ласково притянулъ ее къ себѣ и поцѣловалъ ея руку. Затѣмъ онъ съ любопытствомъ осмотрѣлъ комнату.

– Ну, Лео, что скажешь ты, что я такъ самовластно, не спрося тебя переѣхала и уже устроилась, – спросила тетушка, замѣтивъ его взглядъ?

– По настоящему мнѣ слѣдовало-бы сдѣлать тебѣ маленькій выговоръ. Ты слишкомъ много хлопотала съ переѣздомъ и утомила себя, впрочемъ у тебя все таки довольно свѣжій видъ.

– А про тебя этого сказать нельзя, – замѣтила заботливая тетя, – Ты сегодня блѣднѣе обыкновеннаго и я вижу, что тебя вѣрно безпокоятъ какія нибудь мрачныя мысли. Можетъ быть ты имѣлъ непріятности во время поѣздки?

– Нетъ, тетя! – сказалъ онъ спокойнымъ голосомъ, – какъ мнѣ нравится эта комната, не смотря на старыя, почернѣвшія обои, здѣсь дышется свободно и легко, вотъ причина почему я съ радостью вхожу въ нашъ мирный уголокъ съ скромною обстановкою и милою хозяйкою. Я буду часто приходить сюда.

– Да, до поры до времени, къ Троицѣ будетъ твоя свадьба.

– На второй день Троицы, – сказалъ онъ твердымъ и холоднымъ тономъ.

Кети почувствовала лихорадочную дрожь, она смирно сидѣла и ждала, когда докторъ пройдетъ въ кабинетъ, что-бы незамѣтно удалиться.

Она внутренно сильно возмущалась противъ этого невольнаго подслушиванія. Но на ея несчастіе, вмѣсто того что-бы уйдти, Брукъ остановился у стола и взялъ съ него письмо, валявшееся между всѣми другими бумагами.

Тетушка сдѣлала нетерпѣливое движеніе, какъ-бы желая помѣшать ему прочесть его.

– Боже мой, – сказала она краснѣя, – я окончательно теряю память. Письмо это нѣсколько часовъ тому назадъ было привезено изъ города; оно отъ купца Ленца. Я не хотѣла, что-бъ оно сегодня попало въ твои руки, а между тѣмъ забыла его спрятать. Мнѣ кажется въ немъ заключается твой гонорарій – въ такое необыкновенное время, – я боюсь, Лео.

Докторъ разорвалъ конвертъ, прочелъ коротенькое письмо и сказалъ съ невозмутимымъ спокойствіемъ:

– Да, и онъ также отказываетъ мнѣ, – развѣ это тебя огорчаетъ, тетя?

– Нисколько, другъ мой, если только ты самъ не принимаешь къ сердцу неблагодарность этихъ глупыхъ людей. Я непоколѣбимо вѣрю въ твое искуство и въ твою счастливую звѣзду. Не смотря на всѣ интриги и преграды, я знаю, что ты проложешь себѣ дорогу. Посмотри, вонъ твой кабинетъ, здѣсь никто не будетъ мѣшать тебѣ серьезно предоваться занятіямъ. Я съ радостью думаю о томъ времени, когда мы будемъ жить здѣсь вмѣстѣ!

– Да, тетя, но я не потерплю долѣе, что-бы ты подвергалась лишеніямъ, какъ въ послѣднія мѣсяцы моей практики и цѣлые дни проводила на холодномъ каменномъ полу кухни. Завтра-же возьми обратно нашу старую кухарку; средствъ на это хватитъ, – сказалъ онъ, вынимая изъ кармана туго набитый кошелекъ и высыпая на столъ блестящія червонцы.

Пожилая дама съ нѣмымъ восторгомъ всплеснула руками и посмотрѣла на золото, разсыпанное на ея простенькой скатерти.

– Все это золото составляетъ плату за одно леченіе, – сказалъ онъ съ самодовольною улыбкою, – тяжелое время миновало, – добавилъ онъ, переступая порогъ угловой комнаты.

По всему видно было, что тетушкѣ обо многомъ хотѣлось поразспросить его, но она молчала, напрасно стараясь догадаться какому леченію и какому паціенту племянникъ обязанъ такой значительной суммой.

Кети хотѣла воспользоваться удобною минутою, что-бъ сойти съ лѣстницы. Какъ сильно билось ея сердце и какъ краснѣли ея щеки при одной только мысли, что она была невольною свидѣтельницею ихъ сердечныхъ изліяній. Дверь изъ комнаты вела прямо въ сѣни и Кети хотѣла незамѣтно пробраться во дворъ, что-бы даже сама тетушка Діаконусъ не знала, что она слышала весь ихъ разговоръ. Она робко заглянула въ угловую комнату, гдѣ оба стояли у письменнаго стола. Въ этотъ моментъ Кети ясно услыхала слова доктора: – посмотри откуда эти весенніе цвѣты? Развѣ ты знала мою симпатію къ этимъ голубенькимъ цвѣточкамъ?

– Это не я, Лео, – воскликнула тетушка, – твоя молодая родственница Кети поставила ихъ въ твой стаканъ. – Нетъ, я ужасно разсѣяна сегодня! – сказала она и поспѣшно вышла изъ комнаты, но Кети успѣла уже захлопнуть за собою дверь и выбѣжала въ садъ. Теперь она спокойно шла мимо оконъ, изъ первыхъ двухъ виднѣлись пестрые букеты зановѣски, затѣмъ слѣдовали еще два окна съ прозрачными филейными гардинами, изъ которыхъ сильно доносился запахъ гіацинтовъ и нарцисовъ; въ ту минуту, какъ Кети проходила, она увидѣла, какъ мужская рука сунула между горшками бѣлый стаканъ съ голубыми цвѣточками – это былъ ея маленькій букетикъ, который докторъ не пожелалъ оставить въ своемъ кабинетѣ.

Кети вздрогнула; теперь она сознала, что поставила себя въ очень неловкое положеніе, докторъ по всей вѣроятности счелъ ея поступокъ за безтактность легкомысленной дѣвушки. Она остановилась и со слезами на глазахъ протянула руку къ открытому окошку, это движеніе заставило доктора обернуться.

– Будьте такъ добры и передайте мнѣ мои цвѣты, – я на минуту положила ихъ на столъ и забыла взять обратно, – сказала она, стараясь придать своему голосу, какъ можно больше спокойствія.

Въ первую минуту казалось, будто голосъ ее слегка испугалъ его, онъ былъ видимо недоволенъ, что Кети застала его врасплохъ, но скрывъ это непріятное ощущеніе онъ отвѣтилъ ласковымъ голосомъ:

– Я сейчасъ ихъ вамъ вынесу. – Минуту спустя онъ опускался съ лѣсенки, потомъ мѣрными шагами подошелъ къ молодой дѣвушкѣ и почтительно подалъ ей стаканъ съ букетомъ.

– Эти первенцы весны мои любимые цвѣточки, – сказала она улыбаясь, – я всегда съ радостью наклоняюсь, что-бъ срывать ихъ и дорожу ими больше, чѣмъ всѣми цвѣтами богатой оранжереи.

Теперь только она успокоилась и вынула букетикъ изъ поданнаго ей стакана.

Въ эту минуту у окна показалась тетушка, она извинилась передъ своею гостьею и убѣдительно просила навѣщать ее какъ можно чаще.

– Мадемуазель Кети не долго пробудетъ здѣсь и скоро опять уѣдетъ въ Дрезденъ, – поторопился отвѣтить докторъ вмѣсто нея.

Эти слова очень удивили молодую дѣвушку; неужели онъ боялся, что она будетъ слишкомъ часто навѣщать его тетушку и говорить о его предполагаемой свадьбѣ? Эта мысль испугала ее, но она внутренно жалѣла доктора, зная какія страданія онъ скрывалъ въ своей груди.

– Вы ошибаетесь, я останусь гораздо долѣе, можетъ быть даже нѣсколько мѣсяцевъ; вы, какъ врачъ Генріэтты, можете скорѣе всѣхъ опредѣлить мнѣ приблизительно время, когда мнѣ безъ опасенія можно будетъ оставить больную сестру и возвратиться на родину?

– Вы хотите ухаживать за Генріэттою?

– Конечно, – возразила она, – довольно стыдно, что и до сихъ поръ уходъ за нею былъ всегда предоставленъ наемнымъ людямъ. Бѣдняжка иногда всю ночь не спитъ и не зоветъ никого, что-бы не видѣть кислыхъ выраженій заспанныхъ физіономій, которыя оскорбляютъ ее. Она слишкомъ горда и раздражительна, что-бы дать почувствовать своей прислугѣ, на сколько она отъ нихъ зависитъ. Теперь это не должно болѣе повторяться – я останусь съ нею.

– Вы думаете, что принятая вами задача легка? Генріэтта очень больна, вамъ не разъ придется переносить тяжелыя, страшныя минуты, – сказалъ онъ твердымъ голосомъ.

– Знаю, – возразила Кети блѣднѣя, – но я чувствую въ себѣ достаточно мужества и твердости.

– Вь этомъ я не сомнѣваюсь, – прервалъ онъ ее снова, – я увѣренъ въ вашемъ терпѣніи и состраданіи, но теперь положительно невозможно опредѣлить, когда наша больная не будетъ болѣе нуждаться въ уходѣ. Потому я и хочу предупредить васъ и если можно не допустить, что-бы вы слишкомъ энергично взялись за дѣло, у васъ, какъ и у всѣхъ, можетъ не достать физическихъ силъ.

– У меня? – спросила она гордо смотря на свои руки; – неужели вы можете говорить подобныя вещи, имѣя передъ собой мое крѣпкое сложеніе? Во мнѣ течетъ кровь моей бабушки Зоммеръ; она была дочерью дровосѣка, всегда бѣгала босикомъ и лучше владѣла топоромъ, чѣмъ ея братья, – это мнѣ разсказывала Сусанна.

Брукъ посмотрѣлъ въ открытое окно, гдѣ между гіацинтами и нарцисами стояла тетушка Діаконусъ и лицо его быстро омрачилось, замѣтивъ съ какимъ искреннимъ сочувствіемъ она смотрѣла на молодую дѣвушку.

– Я говорю не о силѣ мускуловъ, – сказалъ онъ болѣе мягкимъ голосомъ, – но надо замѣтить, что обязанности сидѣлки, постоянныя безпокойства и волненія пагубно дѣйствуютъ на нервную систему. Конечно, я не имѣю права дѣлать вамъ замѣчанія, это дѣло вашего опекуна. Какъ я полагаю, Морицъ настоитъ на томъ, что-бъ вы вернулись въ Дрезденъ въ опредѣленный срокъ.

Послѣднія слова докторъ произнесъ довольно рѣзко.

– Не понимаю вашу строгость! – сказала удивленная Кети, – почему вы такъ желаете моего отъѣзда изъ виллы? Развѣ у меня дурное намѣреніе? Я думаю, что Морицъ не вправѣ удержать меня, если я хочу ухаживать за сестрою? Впрочемъ есть иной исходъ: уговорите Генріэтту ѣхать со мной въ Дрезденъ. Тамъ я буду смотрѣть за нею вмѣстѣ съ моею докторшею; надѣюсь, что это не повредитъ моимъ нервамъ?

– Хорошо, я попробую, но не ручаюсь за успѣхъ, – сказалъ Брукъ рѣшительно.

– Тогда я даю вамъ слово уѣхать отъ сюда при первой возможности, – продолжала Кети твердымъ голосомъ, а докторъ въ видимомъ замѣшательствѣ опустилъ глаза и не сказалъ больше ни слова.

Общее молчаніе, длившіеся нѣсколько минутъ, было наконецъ нарушено тетушкою, которая высунувшись изъ окна, спросила молодую дѣвушку.

– Развѣ вамъ такъ хочется уѣхать отъ сюда?

Кети спустила вуаль и зашпилила ее на затылкѣ, такъ что ея раскраснѣвшееся личико походило на спѣлый персикъ, покрытый густою тканью.

– Изъ вѣжливости я, конечно, должна была-бы сказать „нѣтъ“, – сказала она съ улыбкою. – Меня старались хорошо воспитывать, но я не могу подчиняться капризамъ каждой личности и питать ко всѣмъ равную симпатію. Я нисколько не менѣе чуждаюсь теперь бабушки моихъ сестеръ, какъ и въ былое время, когда меня заставляли цаловать ея руку: это возмущало меня, когда я была еще ребенкомъ. Да, осиротѣлъ для меня отцовскій домъ; онъ холоденъ, какъ мраморъ, которымъ онъ украшенъ. Кромѣ того, Морицъ тоже сталъ какимъ-то важнымъ бариномъ, такъ что невольно чувствуешь страхъ и стыдъ, когда вспомнишь о своемъ происхожденіи… Теперь вы поймете, дорогая г-жа Діаконусъ, почему я радуюсь моему возвращенію въ Дрезденъ, въ томъ случаѣ, если Генріэтта согласится ѣхать со мною. Иначе я употреблю всѣ мои усилія, что-бъ остаться съ больною сестрою, даже въ томъ случаѣ, если Морицъ пожелаетъ силою отправить меня въ Дрезденъ.

Затѣмъ она дружески поклонилась пожилой дамѣ, слегка кивнула головою доктору и, выйдя изъ сада, отправилась на мельницу, не смотря на то, что уже темнѣло.

VIII.

Скоро и совсѣмъ стемнѣло, на фабричныхъ часахъ пробило семь, а Кети все еще сидѣла на окнѣ угловой комнаты мельницы. Она только что, по просьбе Сусанны, пересмотрѣла шкафъ съ бѣльемъ, и тѣмъ доставила больной большое удовольствіе, такъ какъ она плохо довѣряла мельничихѣ. Окончивъ съ бѣльемъ, Кети сварила супъ своей паціенткѣ и уложила ее въ постель; Сусанна видимо поправлялась, но была еще ужасно слаба; она съ любовію смотрѣла на свою молоденькую барышню, такъ задумчиво сидѣвшую и окруженную густымъ мракомъ, чуть чуть смягченнымъ слабымъ свѣтомъ лампады, едва проникавшемъ сквозь частыя щели перегородки.

Кети никогда не приходилось еще сидѣть такъ спокойно въ домѣ совѣтника, тамъ не существовали пріятные часы вечернихъ сумерекъ, какъ въ Дрезденѣ. Не успѣвалъ еще потухнуть послѣдній солнечный лучъ, какъ являлись лакеи, спускали сторы, зажигали газъ, и сильный потокъ свѣта прогонялъ тѣнь даже изъ самыхъ уединенныхъ уголковъ.

А между тѣмъ какъ отрадно бываетъ на душѣ въ эти спокойные сумрачные часы. Кети невольно припоминалось ея дѣтство, когда она, прижимаясь въ уголъ дивана, слушала сказки Сусанны и часто нервно дрожала, когда разсказъ шелъ о какой нибудь волшебницѣ или русалкѣ.

Сегодня, впрочемъ, въ головѣ у нея были совсѣмъ другія мысли; упорно устремивъ глаза на то мѣсто, гдѣ умеръ мельникъ, она думала о томъ, какъ докторъ Брукъ самъ разсказалъ ей о печальномъ случаѣ, сообщивъ даже приговоръ, произнесенный надъ нимъ обществомъ; Кети положительно не понимала, какъ онъ могъ рѣшиться защищать себя передъ нею. Если-бъ даже весь міръ подтвердилъ этотъ приговоръ, она не допускала дерзкой самоувѣренности въ человѣкѣ, который, по ея мнѣнію былъ олицетвореніемъ честности, правдивости и прямодушія. И сердце ея сново облилось кровью, при одномъ воспоминаніи, въ какихъ безсердечныхъ выраженіяхъ, Флора отзывалась сегодня послѣ обѣда объ искуствѣ Брука. Какая загадочная натура была Флора, этотъ всѣми почитаемый и уважаемый кумиръ.

Генріэтта, въ своихъ разговорахъ съ Кети, рѣдко высказывала свои сужденія объ обрученныхъ, однако, изъ нѣкоторыхъ фразъ можно было предположить, что первое время Флора была нѣжно-любящею невѣстою.

Докторъ Брукъ началъ свою карьеру полковымъ врачемъ во время Франко-Германской войны^[6], затѣмъ былъ помощникомъ у одного изъ знаменитѣйшихъ врачей Берлина и пріѣхалъ сюда только по желанію своей тетки.

Слава, предшествовавшая его появленію и красивая наружность сдѣлали его вскорѣ любимѣйшимъ докторомъ въ городѣ и завидною партіею въ дамскомъ обществѣ. Поэтому когда гордая Флора Мангольдъ согласилась на его предложеніе, она нисколько не удивила общество, а напротивъ возбудила всеобщую зависть.

Послѣ этого она конечно боялась теперь быстраго разрыва, а хотѣла, что-бы развязка, поддерживаемая обоюднымъ охлажденіемъ, совершилась сама собою, незамѣтно для свѣта.

Кети невольно вздрогнула при одной мысли, что въ случаѣ, если ей придется остаться, она будетъ постоянною свидѣтельницею этой отвратительной комедіи и увидитъ какъ на ея глазахъ рушится счастіе человѣка, такъ горячо любящаго свою коварную невѣсту. Нѣтъ, все семейство должно возстать противъ такой измѣны и не позволять Флорѣ издѣваться надъ человѣческимъ чувствомъ.

Возможно-ли такъ настойчиво отталкивать отъ себя свое счастіе! Неужели она никогда не видѣла Брука въ домашней жизни? Неужели сомнѣвалась, что онъ носилъ-бы ее на рукахъ, если-бъ она была его женой?

Кети вдругъ вскочила съ окна и закрыла лицо руками, – ей стало страшно своихъ мыслей; къ тому же темный мракъ ночи сильно дѣйствовалъ на ея разыгравшееся воображеніе. Съ поспѣшностью сбѣжала молодая дѣвушка по деревяннымъ ступенямъ и распахнула дверь въ сѣни, гдѣ горѣла большая лампа, разливая яркій свѣтъ по лѣстницѣ и передней, а изъ мельничнаго помѣщенія доносился оглушительный стукъ и трескъ. Все это минутно разсѣяло ея думы, Кети тихонько прошла галлерею, спустилась съ лѣстницы и вышла во дворъ. Тутъ она пошла быстрѣе и вскорѣ сквозь вѣтви деревъ замелькали огни изъ оконъ виллы, а когда она вошла въ домъ, то услыхала звуки фортепіанной игры.

Сегодня у президентши были гости: старые и молодые собирались къ чаю. Нѣкоторые изъ болѣе пожилыхъ играли въ вистъ, другіе-же занимались музыкою, болтали, смѣялись и занимали другъ друга.

Кети живо переодѣлась и вошла въ гостинную. Гостей на этотъ разъ было немного; всего одинъ карточный столъ былъ занятъ, чайный-же, противъ обыкновенія оказался заброшеннымъ и почти забытымъ. Генріэтта сидѣла за самоваромъ; на ея бѣлокурыхъ локонахъ опять красовались пунцовые банты, а сверхъ голубаго шелковаго платья была надѣта бархатная безрукавка того-же яркаго цвѣта.

Сѣрое, худое личико, какъ-то смѣшно выдѣлялось изъ за этого театральнаго костюма, но ея глубокіе глаза горѣли сегодня необыкновеннымъ огнемъ. – Брукъ опять пріѣхалъ, – сказала она Кети на ухо взволнованнымъ голосомъ, указывая на музыкальный салонъ, за которымъ находился кабинетъ Флоры.

– Знаешь, Кети, онъ какъ будто сдѣлался еще красивѣе и величественнѣе. – Боже мой, не принимай-же видъ кающейся грѣшницы! – сказала Генріэтта съ раздраженіемъ; – Сегодня всѣ въ дурномъ расположеніи духа; Морицъ получилъ какую то депешу и очень разсѣянъ, а бабушка недовольна, что ея салонъ пустъ. Я только одна рада и счастлива. Вчера, во время моего сильнаго припадка, я думала, что Брукъ, вернувшись увидитъ меня мертвою. А между тѣмъ я жива, и не хочу умереть иначе, какъ въ его присутствіи.

Она въ первый разъ говорила о смерти, и хорошо, что въ сосѣдней комнатѣ въ эту минуту съ новою силою заиграли по клавишамъ и за карточнымъ столомъ поднялся громкій споръ, потому что Генріэтта говорила съ сильнымъ увлеченіемъ, а президентша бросала недовольный взглядъ по направленію къ чайному столу. Генріэтта это замѣтила.

– Что-жъ, – сказала она пожимая плечами, – никто не можетъ обвинить меня, что я не желаю умереть въ одиночествѣ. Каждый изъ насъ любитъ присутствіе доктора, на котораго надѣется до послѣдней минуты своей жизни.

Эти слова убѣдили Кети, что больная не согласится ѣхать съ нею въ Дрезденъ. Она задумчиво сѣла къ столу, и, отказавшись отъ налитой ей чашки чая, вынула изъ кармана начатую вышивку.

– Сдѣлай милость, Кети, оставь твою работу, – сказала Генріэтта съ нетерпѣніемъ. – Неужели ты думаешь, что мнѣ весело смотрѣть, какъ ты выдѣлываешь эти узоры, и безъ того скука смертная одолѣваетъ меня. Пойдемъ лучше въ музыкальный залъ! Маргарита такъ колотитъ по клавишамъ, что разстроитъ наши нервы, если мы не прекратимъ ея игру.

Сестры прошли въ сосѣднюю комнату, но ихъ появленіе осталось незамеченнымъ дамою, сидѣвшею за роялемъ, и она съ чувствомъ продолжала играть начатую піэсу. Широкія двери кабинета Флоры были растворены настежъ и можно было видѣть все, что тамъ происходило, несмотря на то, что она казалась почти сумрачною въ сравненіи съ другими блестящими комнатами.

Флора стояла, опершись обѣими руками о письменный столъ, совѣтникъ сидѣлъ, развалясь на мягкомъ креслѣ, а Брукъ молча перелистывалъ какую то книгу; онъ былъ необыкновенно блѣденъ, на лбу виднѣлись двѣ мрачныя морщины, но это не мѣшало ему быть прекраснымъ.

Видя что женихъ и невѣста не одни, Генріэтта прошла прямо въ кабинетъ, но Кети остановилась на порогѣ, замѣтивъ отталкивающія черты неудовольствія и нетерпѣнія на лицѣ Флоры; она видимо была не въ духѣ и съ саркастическою улыбкою посмотрѣла на младшую сестру, которая въ первый разъ замѣнила свое черное платье свѣтлосѣрымъ.

– Входи безъ церемоній, Кети! – воскликнула Флора. – Ты опять вся въ шелку, удивляюсь твоему вкусу; это вѣчное шуршанье можетъ разстроить самые крѣпкіе нервы. Скажи, пожалуйста, къ чему ты носишь эту тяжелую, шелковую матерію, которая вовсе не подходитъ къ твоей жизни въ Дрезденѣ.

– Это моя слабость, Флора, – отвѣчала Кети хлоднокровно улыбаясь. – Можетъ быть это и ребячество, но я ужасно люблю шелкъ, хотя конечно при исполненіи моихъ домашнихъ обязанностей, я не ношу его.

– Однако, съ какою гордостью она говоритъ о своей куханной должности! Глупенькое созданіе! Очень бы я желала видѣть тебя въ полотняномъ фартукѣ, сажая въ печь перепачканныя сажею горшки. Конечно у каждаго свой вкусъ, но я благодарю за такое удовольствіе. – Сказавъ эти слова, Флора взглянула на доктора, который въ это время спокойно захлопнулъ книгу и положилъ ее на столъ.

Кети чувствовала какъ ея руку судорожно сжимала Генріэтта.

– Перестань умничать Флора, – сказала больная дѣвушка порывистымъ голосомъ. – Вспомни, какъ пять мѣсяцевъ тому назадъ ты ходила въ кухню, что-бъ ворочать горшки вмѣстѣ съ нашей Кристель. Не знаю, успѣшно-ли ты хозяйничала, но я видѣла бѣлый передникъ съ нагрудникомъ, который очень шелъ къ тебѣ.

Флора закусила губы.

– Ты сама не знаешь, что говоришь, – отвѣтила Флора рѣзко; – кто-жъ виноватъ, что ты не поняла шутку или лучше сказать простаго каприза? – Затѣмъ она отошла отъ стола и сдѣлала нѣсколько шаговъ по направленію къ окну.

Какъ прекрасна она была въ своемъ бѣломъ кашемировомъ платьѣ, окружавшемъ ея стройный станъ мягкими, длинными складками.

Совѣтникъ быстро вскочилъ.

– Не пройдешь-ли со мною въ гостинную, Флора, – сказалъ онъ. – У насъ сегодня мало гостей, что впрочемъ не удивительно, такъ какъ принцъ назначилъ сегодня дипломатическій вечеръ. Однако мы должны на сколько можно оживить общество, иначе бабушка цѣлую недѣлю будетъ не въ духѣ.

– Я приду въ гостинную не ранѣе, какъ черезъ полъ-часа, – отвѣчала Флора, – мнѣ необходимо кончить начатую статью; я была-бы теперь свободна, если-бъ мнѣ не помѣшалъ Брукъ.

– Неужели это такое спѣшное дѣло? – спросилъ докторъ, подходя къ столу – къ чему такая торопливость?

– Потому что я имѣю обыкновеніе держать свое слово, – возразила она съ колкостью. – Впрочемъ я и забыла твой взглядъ на женскій трудъ, развѣ можно интересоваться такимъ вздоромъ?

– Нѣтъ, я не думаю такъ о женскомъ трудѣ вообще.

– Да, вообще! – передразнила она его со смѣхомъ, – ты, конечно, подразумѣваешь подъ этимъ словомъ: шить, варить, вязать – пересчитывала она по пальцамъ.

– Ты не дала мнѣ кончить, Флора, – сказалъ Брукъ спокойно – я признаю умственную дѣятельность точно также, какъ и рукодѣліе; я очень неравнодушенъ къ женскому вопросу, и стремлюсь къ тому, что-бы женщина сдѣлалась сотрудницею и помощницею мужа.

– Помощницею! Скажите какая милость! Нетъ, милости мы не желаемъ, а хотимъ быть во всемъ равноправными съ вами.

Брукъ пожалъ плечами и усмѣхнулся, лицо его какъ будто оживилось.

– Твое требованіе весьма современно, – сказалъ онъ, – но многія разумныя головы добровольно отказались отъ этого, а борьба будетъ продолжаться до тѣхъ поръ, пока женщины не перестанутъ прибѣгать къ эксцентричнымъ выходкамъ, въ родѣ американскихъ. Полную волю имъ все таки дать нельзя, это также опасно, какъ острый ножъ въ неосторожныхъ рукахъ.

Флора молчала, смертельная блѣдность покрыла ея лицо; она съ притворнымъ спокойствіемъ подошла къ письменному столу, взяла перо, попробовала его на ногтѣ и положила на чернильницу, затѣмъ отворила ящикъ и вынула какой-то маленькій предметъ.

Генріэтта быстрымъ движеніемъ отошла отъ Кети и сдѣлала нѣсколько шаговъ впередъ, между тѣмъ какъ совѣтникъ поспѣшилъ выйти изъ комнаты. Кети испугалась – она видѣла, какъ бѣлые, слегка дрожащіе пальцы Флоры схватили перочинный ножикъ и отрѣзали кончикъ сигаретки.

– Мы тоже не должны употреблять ножъ для этой цѣли? – сказала она искоса поглядывая на доктора, мѣрными шагами ходившаго по комнатѣ. – Однако, нужно сознаться, что нашъ бѣдный женскій мозгъ, равно какъ и вашъ работаетъ гораздо живѣе и сильнѣе во время куренья. – Сказавъ это, она зажгла сигару и взяла ее въ ротъ.

Между тѣмъ въ сосѣдней комнатѣ давно уже перестали заниматься музыкой, и къ дверямъ кабинета подошла сама музыкантша.

– Какъ, Флора, ты куришь? – воскликнула она, – а помнишь, ты прежде не могла выносить табачнаго дыма?

– Моя невѣста шутитъ, – сказалъ Брукъ спокойно; – но этотъ опытъ, можетъ быть, дорого ей обойдется.

– Не думаешь-ли ты запретить мнѣ это, Брукъ? – спросила Флора хладнокровно и вынувъ сигару изо рта граціозно держала ее между пальцами.

Казалось Брукъ ожидалъ этой фразы; съ невозмутимымъ спокойствіемъ, онъ взялъ сигару изъ ея рукъ и бросилъ ее въ огонь.

– Но я твой женихъ, я не имѣю права запрещать тебѣ что либо. Я могу просить, но не люблю напрасно тратить слова, ты очень хорошо знаешь, что мнѣ ненавистны курящія женщины. Въ настоящую минуту я запрещаю тебѣ это, по праву доктора, тебѣ не зачѣмъ портить твоихъ легкихъ.

Смѣлость Брука была видимо непріятна для Флоры, ее даже покоробило при его послѣднихъ словахъ, но она хорошо умѣла владѣть собою.

– Какъ ты скоро можешь опредѣлить, что кому вредно, – воскликнула она, насмѣшливо улыбаясь, – однако медицинскій совѣтникъ, пользовавшій меня съ дѣтства никогда не говорилъ мнѣ объ этомъ. Этимъ можно пугать дѣтей! Впрочемъ, жизнь вовсе не такъ дорога для меня, что-бъ я стала лишать себя какого нибудь удовольствія! – нѣтъ, я буду продолжать курить, такъ какъ это необходимо при моихъ литературныхъ занятіяхъ, которыя составляютъ для меня все счастіе моей жизни.

– До тѣхъ поръ, пока жизненый переворотъ не приведетъ тебя къ настоящему признанію, – замѣтилъ докторъ.

Лицо Флоры покрылось яркимъ румянцемъ; она открывала уже ротъ, чтобъ отвѣтить рѣзкими словами, но въ эту минуту глаза ея упали на Гизе, которая жадно слушала этотъ споръ и навѣрное собирала матеріалъ для сплетни, а потому она граціозно отвернулась и сказала:

– Ну теперь довольно спорить, Брукъ! Тебѣ хорошо, ты только что вернулся съ увеселительной поѣздки, я думаю успѣлъ вдоволь насладиться… – Но вдругъ она замолчала, Брукъ крѣпко сжалъ ея руку.

Строгое лицо президентши всегда было въ высшей степени несимпатично для Кети, но въ настоящую минуту появленіе пожилой дамы было ей даже нѣсколько пріятно, хотя президентша была видимо въ дурномъ расположеніи духа.

– На будущее время мнѣ вѣрно нужно будетъ поставить здѣсь карточные столы, такъ какъ всѣ предпочли эту комнату, а зала пустая. Почему ты такъ рано ушла изъ столовой, Генріэтта? Неужели-же мнѣ нужно будетъ звать горничную, что-бъ она разливала чай? И тебя, Флора, я тоже не могу понять, – какъ только у насъ гости, тебѣ непремѣнно нужно тогда писать! Неужели ты такъ завалена дѣлами, что не можешь отдохнуть впродолженіи нѣсколькихъ часовъ? Въ такомъ случаѣ запирай двери, что-бъ никто не могъ подумать, что ты только изъ кокетства принимаешь видъ ученой женщины?

По всей вѣроятности раздраженіе президентши дошло до крайности, если она рѣшилась высказать при посторонней личности.

Флора сѣла къ столу, разложила передъ собой тетрадь и обмокнула перо въ чернила.

– Думай какъ хочешь, бабушка, – возразила Флора спокойно, – я нисколько невиновата въ томъ, что всѣ собрались въ моей комнатѣ и помѣшали мнѣ кончить работу, иначе я давно бы сидѣла теперь съ твоими гостями.

Между тѣмъ Генріэтта прошмыгнула мимо президентши и кивнула головой Кети, прося ее слѣдовать за ней.

– Эти вѣчныя непріятности погубятъ меня, – сказала она шопотомъ, входя въ пустой залъ.

– Не безпокойся! Флора борется безъуспѣшно, онъ съумѣетъ принудить ее къ повиновенію, – возразила Кети взволнованнымъ голосомъ. – Но, правду сказать, я не могу понять Брука, – будь я такимъ мужчиною, какъ онъ!…

– Развѣ ты не знаешь, что такое любовь? – прервала ее Генріэтта. – Не суди такъ легко; ты еще не испытала на себѣ всемогущей силы любви. Ты не знаешь, какую способность имѣетъ Флора привязывать къ себѣ людей, ты видѣла ее только теперь въ ея ничтожной – бездушной роли. Но кто видѣлъ ее страстно любящею, тотъ пойметъ, что можно скорѣй лишить себя жизни, чѣмъ отказаться отъ нея.

IX.

Войдя въ столовую, Генріэтта снова заняла свое мѣсто у чайнаго стола, а Кети подошла къ роялю и начала разсѣянно перелистывать ноты. Послѣднія слова Генріэтты сильно взволновали ея душу. Неужели отвергнутая любовь имѣла столько прелести, что ради нея, можно было пожертвовать жизнью? И былъ-ли такой человѣкъ, какъ Брукъ, способный на это?

Онъ только что вышелъ изъ кабинета Флоры, а за нимъ быстро шла президентша, торопясь въ залу на встрѣчу ново-прибывшимъ гостямъ. Комната Флоры опустѣла, дѣвица Гизе тоже оставила ее и снова подошла къ роялю, такъ что никто больше не мѣшалъ занятіямъ высоко-ученой невѣстѣ.

Кети молча слѣдила за Брукомъ, когда онъ подходилъ къ чайному столу, вѣроятно съ намѣреніемъ поговорить съ Генріэттою, но одна изъ вновь прибывшихъ дамъ остановила его и начала ему что-то разсказывать. Какъ и всегда онъ былъ рыцарски вѣжливъ и спокоенъ во всѣхъ своихъ движеніяхъ, но глаза его горѣли и на щекахъ остались еще слѣды неестественнаго румянца, его видимо мучила какая-то посторонняя мысль.

Серьозная работа Флоры продолжалась не долго, не прошло и пяти минутъ, какъ она сложила свою тетрадь и вышла въ залъ.

– Какъ, Флора, ты уже кончила? – спросила Гизе, не переставая играть и стучать по клавишамъ.

– И ты думаешь, что можно въ нѣсколько минутъ окончить серьозную статью? Нѣтъ, я и не начинала, потому что не могу работать безъ вдохновенія, я слишкомъ цѣню свое литературное призваніе.

Дѣвица Гизе злобно посмотрѣла на Флору.

– Мнѣ очень любопытно знать какъ отнесется критика къ твоему знаменитому произведенію: „Женщины.“ Ты много говорила намъ о немъ. Принято оно издателемъ?

– Вамъ бы конечно хотѣлось, что-бъ оно потерпѣло пораженіе, не такъ-ли? – возразила Флора съ колкостью, – но этого вамъ недождаться! – докончила она смѣясь и быстро повернувшись, прошлась по залѣ.

– А ты что дѣлаешь здѣсь съ нотами въ рукахъ? – спросила она, подойдя къ Кети, – можно подумать, что ты тоже желаешь услаждать нашъ слухъ; можетъ быть ты поешь?

Кети отрицательно покачала головою.

– Да, Флора, Кети занимается музыкою, – сказаль совѣтникъ, подходя къ сестрамъ, – я знаю это изъ денежныхъ отчетовъ ея воспитательницы. Я нахожу только, что въ Дрезденѣ уроки музыки ужасно дороги.

– Да, Морицъ, у меня самые дорогіе учителя, – отвѣтила Кети съ улыбкою, – потому что мы люди практичные, вѣдь ты знаешь что дорогое выгоднѣе дешеваго.

– Пожалуй согласенъ; но есть ли у тебя талантъ? Семейство Мангольдъ никогда не отличалось музыкальными способностями.

– По крайней мѣрѣ есть желаніе учиться и подбирать мелодіи.

При этихъ словахъ Флора быстро обернулась лицомъ къ сестрѣ.

– Перестань шутить, Кети, – сказала она рѣзко, – ужъ не сочиняешь-ли ты симфоній? Полька или вальсъ, пожалуй промелькнутъ въ головѣ всякаго танцора!

– Къ тому-же я ужасно люблю танцы, – весело отвѣтила Кети.

– Такъ это еще не причина, что-бы называть себя композиторшей! Пожалуй ты, чего добраго, берешь уроки генералбаса^[7]?

– Да, вотъ уже три года.

Флора всплеснула руками и сдѣлала нѣсколько шаговъ по комнатѣ.

– Неужели твоя докторша совсѣмъ съума сошла, что бросаетъ деньги такъ ни за что, точно въ огонь.

Въ сосѣдней гостинной было довольно тихо. Три старца и дама, говорившая съ докторомъ, молча усѣлись за карточный столъ, Брукъ тихимъ голосомъ бесѣдовалъ съ Генріэттою, а дѣвица Гизе серьезно слѣдила за играющими въ вистъ.

Такимъ образомъ весь разговоръ о музыкальныхъ способностяхъ Кети былъ слышанъ въ гостинной, и при послѣднихъ словахъ Флоры, Генріэтта быстро встала съ своего мѣста и вошла въ музыкальный залъ.

– Кети, – вскричала она, – ты играешь, занимаешься музыкою, а между тѣмъ ни разу не дотронулась до клавишей?

– Ты видишь, что рояль стоитъ возлѣ кабинета Флоры; могла ли я безпокоить ее своею игрой? – отвѣтила Кети спокойно, – мнѣ и самой часто хотѣлось поиграть на этомъ чудномъ инструментѣ; мой піанино въ Дрезденѣ далеко не такъ хорошъ. Онъ купленъ уже подержаннымъ. Докторша нѣсколько разъ собиралась писать къ Морицу и просить его купить мнѣ новый, но я всегда была противъ этого. Однако теперь, когда Морицъ показалъ мнѣ извѣстный шкафъ, застѣнчивостъ моя прошла и я желаю имѣть точно такой же рояль, какъ этотъ.

– Онъ стоитъ тысячу талеровъ! Такую сумму нельзя необдуманно употребить на свою прихоть, Кети!

– Кто-же у васъ играетъ на этомъ инструментѣ? – спросила Кети съ чувствомъ оскорбленнаго самолюбія, – кому оно доставляетъ наслажденіе? На немъ разыгрываютъ только гости. Неужели-же нельзя употребить капиталъ для своей собственной личности?

Совѣтникъ подошелъ къ ней и взялъ ее за руку, онъ въ первый разъ замѣтилъ на лицѣ Кети выраженіе полной энергіи и твердости.

– Не волнуйся, дитя мое, – сказалъ онъ, – вѣдь ты не можешь назвать меня скупымъ опекуномъ. Поди, съиграй намъ что нибудь и докажи что ты дѣйствительно занимаешься музыкою и любишь ее; большаго я не требую, и тогда ты получишь желаемый инструментъ.

– Послѣ всего вышесказаннаго, я, конечно, неохотно исполню твое требованіе, Морицъ, но не люблю тоже заставлять себя просить, – сказала Кети, взявъ съ рояля ноты и садясь на стулъ.

– Къ чему же ты взяла ноты? Съиграй намъ что нибудь изъ твоихъ произведеній, – сказала Флора съ сардоническою улыбкою на губахъ.

– Я и свои сочиненія не помню наизусть, – сказала Кети, выходя изъ комнаты. Минуту спустя она вернулась съ нотами въ рукахъ и разложила ихъ на пюпитрѣ.

– Чье это сочиненіе? – спросила Флора, перелистывая тетрадь.

– Вѣдь ты сама просила меня съиграть что либо изъ моихъ произведеній?

– Вѣрно, но ты конечно ошиблась – эта піэса напечатана?

– Такъ что-жь такое, что напечатана? Развѣ это кажется для тебя страннымъ? Вѣдь твои сочиненія являются въ печати, – отвѣчала Кети придвигая стулъ къ роялю. – Мои учителя напечатали эту фантазію не сказавъ мнѣ ни слова, желая сдѣлать мнѣ сюрпризъ ко дню моего рожденія.

– Да, это можно было только вообразить себѣ, – сказала Флора небрежнымъ тономъ.

Между тѣмъ Генріэтта нагнулась черезъ плечо Кети и сказала, указывая на заголовокъ:

– Посмотри, Флора, это изданіе Шатъ и сыновья, эта фирма не будетъ заниматься пустыми шутками. Кети, скажу правду! Твои сочиненія знакомы публикѣ, ихъ покупаютъ?

Молодая дѣвушка покраснѣла и утвердительно кивнула головою.

– Правда то, что первый печатный выпускъ моихъ произведеній былъ поднесенъ мнѣ въ день моего рожденья, – сказала она твердымъ голосомъ и начала играть.

Это была тихая, простая мелодія, проникавшая прямо въ сердце слушателя, такъ что съ первыхъ же тактовъ игроки сложили карты, и устремили свой взоръ на молодую дѣвушку, спокойно сидѣвшую передъ роялемъ; не трудно было замѣтить, что Кети не имѣла ни малѣйшаго желанія блеснуть бѣглостью пальцевъ, но звуки лились прямо въ душу. Никому не приходило въ голову правильна-ли игра или нѣтъ, всѣ видимо упивались нѣжною игрою молодой компонистки, и когда замолкли послѣдніе звуки, въ комнатѣ воцарилась глубокая тишина, казалось никто не хотѣлъ нарушить всеобщаго восторга. Прежде всего послышались голоса изъ гостинной; мужчины закричали громкое „браво“, а дамы пожалѣли что отецъ Кети не дожилъ до этой минуты. Всѣ были удивлены, растроганы и нѣсколько времени не садились еще за карты.

– Вы непремѣнно должны дать мнѣ эту чудную фантазію; я съиграю ее принцессѣ, – сказала дѣвица Гизе, принимая на себя покровительственный видъ.

– И ты въ скоромъ времени получишь превосходный концертный рояль! – сказалъ совѣтникъ веселымъ голосомъ.

Между тѣмъ Генріэтта ласково обняла и поцѣловала, сказавъ: – Какая ты счастливая, Кети!

Еще при первыхъ акордахъ, взятыхъ робкою рукою младшей сестры, Флора тихонько вышла изъ залы, и медленно ходя по красной комнатѣ бросала завистливый взглядъ на молодую артистку, притянувшей къ себѣ всеобщее вниманіе.

– Мнѣ кажется, что Флора очень недовольна тѣмъ, что она теперь уже не единственная знаменитость въ семействѣ Мангольдъ, – колко замѣтила Гизе, обращаясь къ совѣтнику, который отвѣтилъ ей улыбкою и подошелъ къ Кети.

– Скажу тебѣ, что я очень сердитъ на твою докторшу, дитя мое, какъ можно было никогда не написать ни слова о твоихъ музыкальныхъ способностяхъ? – сказалъ онъ недовольнымъ тономъ.

– Дома никто особенно не восхищается моимъ талантомъ, – возразила Кети наивно. – Докторша рѣдко хвалитъ меня и говоритъ, что мнѣ еще много нужно учиться.

– Ну, не скромничай, ты вѣдь тоже понимаешь что нибудь въ музыкѣ.

– Да это не скромность, а просто хитрость, съ которою она желала добиться большаго успѣха, – неожиданно сказала Флора, появляясь на порогѣ своего кабинета. – Меня, Кети, ты не проведешь, и я никогда не повѣрю, что-бъ ты дѣйствительно такъ хладнокровно относилась къ своему таланту и такъ мало его цѣнила, что во все время, какъ ты у насъ, не подошла даже къ роялю. Это просто фальшъ и хитрость! – Флора едва докончила послѣднюю фразу, такъ какъ задыхалась отъ душившей ее злобы.

– Какая ты странная, Флора, – воскликнула Генріэтта съ запальчивостью. – Вѣдь не всѣ-же могутъ хвалится, какъ ты хвалишься своими литературными дарованіями, ты успѣла уже прокричать всѣмъ знакомымъ о твоихъ успѣхахъ, но до сихъ поръ они никому еще неизвѣстны.

– Генріэтта, прошу тебя разлить чай, – послышался голосъ президентши изъ гостинной.

Молодая дѣвушка надула губы и вышла, бросая косые взгляды на дверь въ гостинную.

– Не думай, Флора, что-бъ я не цѣнила моего таланта, – сказала Кети спокойно. – Я не могу быть несправедливой къ самой себѣ, и очень благодарна моему дарованію, потому что оно часто доставляетъ мнѣ часы истиннаго удовольствія. Я просто забыла подѣлиться съ вами моею любовью къ музыкѣ, хотя собственно изъ-за нея пріѣхала къ вамъ мѣсяцемъ раньше. Мой учитель долженъ былъ уѣхать изъ Дрездена на четыре недѣли, а для того чтобъ не терять уроки на цѣлыхъ два мѣсяца, то я выѣхала сюда въ одно время съ нимъ.

Дѣвица Гизе съ видимымъ удовольствіемъ слушала разговоръ сестеръ и при послѣднихъ словахъ Кети вышла изъ залы только потому, что въ гостинную вошелъ ея отецъ и надобно было пойдти съ нимъ поздороваться. Совѣтникъ также торопливо вышелъ вслѣдъ за нею.

Флора снова подошла къ роялю и стала перелистывать нотную тетрадь; Кети не трудно было замѣтить, какъ грудь сестры порывисто подымалась, а руки нервно дрожали; ей было даже досадно, что она согласилась съиграть свое произведеніе въ кругу этого небольшаго общества.

– Тебѣ, вѣроятно, наговорили много комплиментовъ? – спросила она, порывисто сложивъ тетрадь и посмотрѣвъ прямо въ глаза сестрѣ.

– Кто-же? – возразила Кети. – Мои учителя очень скупы на похвалу, а больше никто не знаетъ о моихъ произведеніяхъ; я думаю, ты сама видишь, что тутъ нѣтъ имени композитора.

– Но, скажи пожалуйста, раскупается-ли эта пьеска? Что-жь ты молчишь? Она выдержала нѣсколько изданій.

– Да.

Флора бросила ноты на рояль.

– Это возмутительно, что къ такой краснощекой дѣвочкѣ, слава является во снѣ, тогда какъ другіе должны бороться изо всѣхъ силъ и часто погибаютъ раньше, чѣмъ успѣютъ прославиться, – сказала она съ горечью и скрестила руки на груди. – Впрочемъ, стоитъ-ли говорить объ этомъ? – продолжала она, снова остановившись передъ сестрою. – Самая блестящая ракета безследно исчезаетъ въ воздухѣ; ее только и видно пока она летитъ, тогда какъ бурные потоки волкана постоянно клокочатъ въ нѣдрахъ земли и каждый человѣкъ долженъ бояться его изверженія. Теперь въ семействѣ Монгольдъ^[8] будутъ двѣ знаменитости. Посмотримъ, Кети, кто изъ насъ двоихъ сдѣлаетъ самую блестящую карьеру…

– Конечно, не я, – воскликнула Кети, поправляя свои локоны, – я вообще избѣгаю выступать на арену, хотя имѣю страстное желаніе усовершенствоваться въ музыкѣ. Словами невозможно выразить то чувство, когда видишь что твоя игра трогаетъ и волнуетъ сердца другихъ, это для меня дороже всего на свѣтѣ. Но жить только для этого одного?… Нѣтъ, мы, женщины, имѣемъ столько счастья и дѣла въ домашней жизни, что одна слава не можетъ удовлетворить насъ.

– То-то есть, теперь мы видимъ главную цѣль твоего домашняго воспитанія! Чего такъ долго добивалась твоя Лукасъ, того хочется и тебѣ, то есть выйдти замужъ! – сказала Флора, принужденно смѣясь.

При этихъ словахъ лицо Кети покрылось густымъ румянцемъ, но она поборола въ себѣ злобу на сестру и отвѣтила тихимъ голосомъ:

– Ты насмѣхаешься надо мною, Флора, точно тебѣ самой никогда не приходила эта мысль въ голову, а между тѣмъ…

– Ни слова болѣе, – перебила ее Флора повелительнымъ тономъ. – Да, сознаюсь, что я одно время была такъ слаба и ослѣплена, что позволила надѣть на себя сѣть, но, благодаря Бога, время еще не ушло и я могу удержать за собой свободу.

– Неужели у тебя въ самомъ дѣлѣ нѣтъ никакой совѣсти, Флора?

– Есть, дитя мое, и очень чувствительная, которая упрекаетъ меня въ моемъ легкомысліи. Ты очень хорошо знаешь, что рано или поздно, каждому человѣку придется отвѣчать за свои дѣйствія. Посмотри на меня, – неужели я способна на жизнь докторши и въ состояніи цѣлые дни стоять у плиты и варить супъ? И для кого? – Сказавъ это, Флора кивнула головою по направленію къ гостинной, гдѣ съ пріѣздомъ старика Гизе, сдѣлалось очень оживленно и весело, только Брукъ молча сидѣлъ у чайнаго стола и былъ углубленъ въ чтеніе газеты.

– Замѣть-только, что никто изъ мущинъ не разговариваетъ съ нимъ! – продолжала Флора. – Но и по дѣламъ ему, онъ обманулъ меня и общество. Слава, предшествовавшая ему, была пустою молвою.

Затѣмъ она быстро прошла въ свой кабинетъ, по всей вѣроятности для того, что-бы не встрѣтиться съ любезнымъ генераломъ Гизе, который вмѣстѣ съ дочерью и совѣтникомъ входилъ въ музыкальный залъ, желая познакомиться съ Кети.

По его просьбѣ она снова сѣла за рояль и повторила свою фантазію. Морицъ не спускалъ глазъ съ своей питомицы и когда она кончила играть, онъ посмотрѣлъ на нее страннымъ взглядомъ; это была уже не братская любовь и преданность, онъ быстро подошелъ къ ней и положилъ ей руку на плечо.

– Дорогая Кети, что изъ тебя вышло! – прошепталъ онъ едва слышно. – Какъ ты живо напоминаешь мнѣ Клотильду, твою покойную сестру! Но ты еще прекраснѣе и совершеннѣе.

Кети хотѣла оттолкнуть его, но онъ схватилъ ея руку и крѣпко сжалъ, какъ-бы не желая разстаться съ нею на всю жизнь. Для гостей это была очень привлекательная картина; опекунъ съ гордостью обнималъ свою питомицу, оставленную на его попеченіи покойнымъ отцомъ.

Но блѣдное лицо Генріэтты сильно покраснѣло и она молча улыбнулась. Докторъ Брукъ, стоявшій возлѣ нея, посмотрѣлъ на часы, украдкою протянулъ руку Генріэттѣ и незамѣтно удалился, воспользовавшись всеобщимъ волненіемъ.

X.

Цѣлая недѣля прошла съ вечерняго собранія, и даже ужасно утомительная недѣля, какъ выражалась президентша, вздыхая; но эти вздохи нисколько не мѣшали ей дѣлать строгіе выговоры портнихи за платье, приготовленное къ будущему балу. Шлейфъ былъ слишкомъ коротокъ, кружево очень узко, а матерія черезъ чуръ легка. Аристократическіе кружки то и дѣло приглашали почтенную даму то „на чай“ то „на вечеръ“. Кромѣ того Флора должна была участвовать въ живыхъ картинахъ, такъ что надо было только поспѣвать.

Разстроенное здоровье Генріэтты не позволяло ей участвовать на всѣхъ этихъ празднествахъ, а Кети не хотѣла оставлять сестру одну, не смотря на то, что также была приглашена. Тогда они вмѣстѣ пили чай въ музыкальной залѣ и Кети по возможности старалась разсѣивать грусть Генріэтты веселыми разсказами и музыкою.

Не смотря на здравомыслящія сужденія больной, на ея сознаніе въ пустотѣ свѣтской жизни, она все таки была великосвѣтской дѣвицей, всю свою жизнь прожившая между аристократическими друзьями бабушки. По этому она всегда печально улыбалась, когда въ вечерніе часы до нея долѣтали конскій топотъ и мѣрный стукъ экипажей; въ эту минуту она сравнивала себя съ хромымъ боевымъ конемъ, который, заслышавъ военный сигналъ навостряетъ уши и безсознательно рвется впередъ.

Коммерціи совѣтникъ уже съ недѣлю какъ уѣхалъ по дѣламъ въ Берлинъ и почти ежедневно писалъ президентшѣ, что доставляло ей видимое удовольствіе.

Дня три тому назадъ онъ прислалъ всѣмъ тремъ своимъ свояченицамъ по великолѣпному букету, но каково-же было удивленіе президентши, замѣтивъ, что для Флоры и Генріэтты дорогой зять выбралъ камеліи и фіалки, для Кети-же флеръдоранжъ^[9] и мирты^[10]. Почтенная дама въ первую минуту и не догадалась о символическомъ значеніи этихъ цвѣтовъ, но Флора съ ядовитою улыбкою указала ей на букетъ, предназначенный Кети, при чемъ лицо важной бабушки моментально поблѣднѣло и вытянулось.

– Неужели, бабушка, ты могла предположить, что Морицъ, добившись дворянства, не позаботится о томъ, что-бъ имѣть прямыхъ наслѣдниковъ, – вскричала Флора съ злорадствомъ. – Я думаю, ты сама видишь, какъ онъ еще молодъ и красивъ. Не вѣкъ-же ему оставаться вдовцемъ, я увѣрена, что онъ не безъ цѣли ухаживаетъ за Кети.

Это маленькое событіе непріятно подѣйствовало на президентшу, между тѣмъ какъ, Кети, не понявшая значенія избранныхъ для нея цвѣтовъ, опустила букетъ въ воду и поставила его на окно своей комнаты.

Почтенная дама боялась даже той мысли, что въ ея домѣ можетъ быть молодая хозяйка; ей уже представлялся совѣтникъ Ремеръ, распоряжающійся въ богато убранныхъ гостинныхъ, между тѣмъ какъ она должна проводить время на верху, въ отведенныхъ ей тамъ комнатахъ. – Нѣтъ, говорила она, Ремеръ не смѣетъ жениться, онъ обязанъ сдѣлать это для меня. Безъ моихъ связей съ аристократіей онъ бы никогда не былъ тѣмъ, чѣмъ онъ въ настоящее время? Не я-ли превратила его домъ въ маленькій дворецъ, и согласилась стать во главѣ его, сначала весьма не богатаго, хозяйства?

И вдругъ теперь у ней желаютъ отнять право полновластной хозяйки и отодвинуть ее на второй планъ, – это возмутительно. Не только Кети, но даже Флорѣ, ребенку ея дочери, не хотѣла она уступить право первенства, и потому рѣшила какъ можно скорѣе отправить Кети обратно въ Дрезденъ и снизошла до того, что предложила даже лично проводить ее домой.

Кети молча слушала всѣ эти любезности; она имѣла еще надежду, что докторъ Брукъ съумѣетъ уговорить Генріэтту ѣхать вмѣстѣ съ нею. До сихъ поръ онъ еще не говорилъ объ этомъ съ своей паціенткой, сдѣлавшейся особенно раздражительною въ послѣднее время, но докторъ приходилъ каждое утро и могъ еще убѣдить больную согласиться на поѣздку. Кети часто слышала веселый разговоръ Генріэтты съ докторомъ, хотя ей самой никогда не приходилось разговаривать съ нимъ; въ это время она обыкновенно сидѣла въ сосѣдней комнатѣ и могла видѣть и слышать все что происходило въ спальнѣ Генріэтты, но никогда не входила туда. Не смотря на дружбу обѣихъ сестеръ, Генріэтта всегда уходила въ свою комнату не задолго до прихода Брука, и Кети никогда не позволяла себѣ разспрашивать больную о ея разговорахъ съ докторомъ.

За то Кети часто бесѣдовала съ тетушкой Діаконусъ и видѣлась съ нею чаще всего на мельницѣ, куда добрая старушка приходила навѣщать больную Сусанну; она приносила ей супы и компоты и часто по цѣлымъ часамъ сидѣла въ угловой комнатѣ, выслушивая жалобы Сусанны на свою все еще сильную слабость.

Тетушка тоже съ удовольствіемъ разсказывала про свою молодость, про своего покойнаго мужа, про тѣ тяжелыя минуты, когда она послѣ смерти родителей Лео, взяла къ себѣ восьмилѣтняго мальчика, который теперь сдѣлался отрадою и счастіемъ ея жизни.

Когда-же тетушка собиралась домой, Кети провожала ее вдоль рѣки до самаго моста, такъ что глядя со стороны можно было подумать, что эти два существа тѣсно связаны другъ съ другомъ и никогда не должны разставаться. Вечера были еще очень холодные и изъ за густаго лѣса поднимался густой туманъ, покрывавшій сыростью платья гуляющихъ; съ какимъ наслажденіемъ входили онѣ тогда въ темный уютный домикъ, изъ оконъ котораго виднѣлся зеленоватый свѣтъ горящей лампы! Войдя въ домъ, тетушка запирала окно ставнею, усаживалась въ большое кресло возлѣ крупнаго стола и съ вязаніемъ въ рукахъ поджидала, когда докторъ окончитъ свою работу.

Старая тетушка часто разсказывала своему молодому другу про эти тихіе, счастливые вечера и нерѣдко останавливалась съ Кети посреди моста, съ любовью смотря на свое скромное жилище, и указывая на окно, за которымъ виднѣлась темная, мужская голова, склоненная надъ рабочимъ столомъ.

Заслышавъ шаги на дворѣ и лай цѣпной собаки, докторъ тотчасъ-же растворялъ окно и спрашивалъ: – Это ты, тетя? – При этихъ словахъ Кети торопливо прощалась съ тетушкою и не оглядываясь бѣжала по пустынной аллеѣ, сама не зная почему избѣгала встрѣчи съ Брукомъ.

***

На седьмой день послѣ отъѣзда коммерціи совѣтника въ Берлинъ, президентша получила извѣстіе о продажѣ прядильной фабрики. Эта новость была такъ пріятна президентшѣ, что она съ письмомъ въ рукахъ поднялась во второй этажъ и вошла въ комнату Генріэтты, гдѣ нашла всѣхъ трехъ сестеръ.

– Слава Богу, что Морицъ развязался наконецъ съ этою фабрикою, – говорила пожилая дама, усаживаясь въ кресло. – Онъ сдѣлалъ очень выгодную аферу, сумма предложенная за фабрику превышаетъ всякiя ожиданія. Теперь Морицъ окончательно освободится отъ своей купеческой жизни и мы не обязаны больше принимать его „дѣловыхъ друзей“… Вспомни только какъ часто мы обѣдали рядомъ съ непрошенными гостями, да, многое приходилось переносить.

Кети, между тѣмъ, молча стояла у окна и смотрѣла по направленію къ фабрикѣ, вокругь которой расхаживало множество народа; по всей вѣроятности это были рабочіе, оставившіе всѣ машины фабрики въ полномъ бездѣйствіи.

– Да, фабричнымъ теперь не поздоровится, – говорила президентша, подходя къ окну; – мнѣ уже говорилъ кучеръ, что они внѣ себя за то, что прядильня продана обществу, утвержденному на акціяхъ, деректора котораго большею частію евреи. Ну, да они могутъ винить только себя; не дѣлай они намъ постоянныхъ дерзостей, Морицу не пришло бы и въ голову такъ скоро продать фабрику.

– А по моему онъ напрасно продалъ теперь прядильню, – замѣтила Флора, – это имѣетъ видъ, точно онъ испугался этихъ дерзостей; нужно было доказать этимъ тунеядцамъ, что всѣ ихъ глупыя выходки напрасны и что мы не обращаемъ на нихъ ни малѣйшаго вниманія.

Сказавъ это, Флора встала съ намѣреніемъ выйти изъ комнаты; за ней послѣдовала также и президентша, замѣтивъ, что пора заняться туалетомъ къ обѣду.

– Тебѣ, кажется, позволилъ Брукъ немного прогуляться? – спросила она Генріэтту, останавливаясь на порогѣ.

– Да, онъ совѣтовалъ мнѣ подышать смолистымъ лѣснымъ воздухомъ.

– Въ такомъ случаѣ пойдемъ со мною, – сказала Флора, – мнѣ нуженъ свѣжій воздухъ, иначе я задохнусь отъ постоянныхъ непріятностей, посылаемыхъ мнѣ судьбою.

Генріэтта съ злобой топнула ногою и готова была расплакаться съ досады, но дѣлать было нечего, нужно было согласиться и принять сестру въ свою компанію.

День былъ ясный, чудный; на лазуревомъ небѣ не было ни одной тучки, яркіе лучи апрѣльскаго солнца обливали золотымъ свѣтомъ всѣ дороги и окрестности. Въ тепломъ воздухѣ чувствовался пріятный запахъ фіалокъ, довольно еще голыя вѣтви лиственныхъ деревьевъ рѣзко отдѣлялись отъ темной зелени сосняка, и хотя свѣжая зелень далеко еще не совсѣмъ распустилась, но изъ рыхлаго мха вытягивались уже длинные стебелки бѣлыхъ колокольчиковъ.

Кети прилежно собирала эти цвѣточки и составляла изъ нихъ букетъ, между тѣмъ какъ Флора и Генріэтта продолжали идти по узкой тропинкѣ, углублявшейся въ сосновую чащу.

Воздухъ въ лѣсу былъ прозрачный, ни малѣйшій вѣтеръ не колыхалъ густыхъ вѣтвей деревъ, все было тихо кругомъ, только изрѣдка слышались чьи-то шаги по шумящему хворосту, такъ какъ была суббота, день, въ который всѣмъ сосѣднимъ крестьянамъ позволялось собирать въ лѣсу сухіе сучья. Связавь хорошенькій букетикъ, Кети прибавила шагу, чтобъ догнать сестеръ, какъ вдругъ услыхала жалобный крикъ Генріэтты и вскорѣ глазамъ ея представилась ужасная картина: обѣ сестры были окружены толпою бабъ, изъ которыхъ одна грозно подступала къ Флорѣ.

– Да, прекрасная барышня, – говорила она насмѣшливо, – теперь вы намъ попались въ руки! Кто-же повѣритъ вамъ, что вы ничего не знаете о продажѣ прядильной фабрики! Всякій знаетъ, что вы и ваша важная бабушка правите всѣмъ домомъ, а совѣтникъ по слабости характера исполняетъ только ваши требованія. Конечно онъ богатъ теперь, потому и пренебрегаетъ людьми, приносившими ему выгоды. Измѣнить его намѣренія мы не можемъ, но отплотимъ вамъ по заслугамъ.

– Боже мой! – вскричала Флора, закрывая лицо руками, – онѣ убьютъ насъ.

– На этотъ счетъ не безпокойтесь, барышня, – продожала разсерженная женщина, – убивать васъ намъ нѣтъ никакой выгоды, я хочу только оставить вамъ по себѣ память, и потому въ кровь расцарапаю ваше нѣжное личико, тогда вы будете похожи на тигра.

Съ этими словами свирѣпая женщина съ распростертыми руками бросилась на Флору, но была во время удержана подоспѣвшей Кети, которая такъ сильно ее оттолкнула, что она съ визгомъ упала на полъ.

– Помогите, помогите! – кричала Генріэтта, смотря какъ вся толпа мгновенно бросилась на Кети, употреблявшей всѣ старанія, что бы вырваться изъ рукъ непріятелей.

– Господи! что съ нею дѣлается! – вскричалъ мальчикъ изъ толпы и подошелъ къ больной; широкій потокъ крови хлынулъ изъ ея рта и она съ потухающими взглядами протягивала руки впередъ, какъ бы желая ухватиться за что нибудь. Въ эту минуту вся толпа съ испугомъ отшатнулась назадъ и быстро удалилась въ чащу лѣса. Кети живо подхватила падающую сестру и опустилась съ нею на землю. Прислонившись спиною къ соснѣ, она положила голову Генріэтты къ себѣ на колѣна и тѣмъ остановила кровотеченіе.

– Поди, позови кого нибудь на помощь, – сказала она Флорѣ, не отрывая глазъ отъ блѣднаго лица больной.

– Ты совсѣмъ съума сошла! – воскликнула Флора, – неужели ты не можешь сообразить, что я ни зачто не тронусь одна съ мѣста, мнѣ жизнь еще не надоѣла! Нужно постараться унести отъ сюда Генріэтту.

Кети не отвѣчала; убѣдившись, что отъ эгоистичной Флоры помощи не дождешься, она тихонько поднялась на ноги и взяла на руки безчувственную Генріэтту. Положивъ голову больной къ себѣ на плечо, молодая дѣвушка осторожно подвигалась впередъ, заботливо обходя каждое неровное мѣсто, чтобы избѣжать опаснаго сотрясенія. Эти старанія несравненно увеличивали тяжесть ея ноши, но она шла не останавливаясь, не переводя даже духъ.

– Ты можешь отдохнуть, когда мы выйдемъ въ открытое поле, но теперь иди, если ты не хочешь, чтобъ я умерла отъ страха, – говорила Флора повелительнымъ голосомъ.

Она шла рядомъ съ Кети, гордо поднявъ голову и осматривая каждый кустарникъ, собираясь при малѣйшемъ подозрительномъ шумѣ тотчасъ-же пуститься въ бѣгство.

Гдѣ-же была ея всѣми восхваляемая храбрость? Ея твердость и увѣренность, постоянно выставляемыя на показъ? Теперь Кети окончательно убѣдилась, что со стороны Флоры это все были только глупыя комедіи.

XI.

Наконецъ онѣ вышли на широкое, открытое поле. Кети осторожно сѣла на большой камень, а Флора продолжала идти, желая какъ можно скорѣе удалиться отъ ужаснаго лѣса. Теперь опасность миновала; недалеко отъ нихъ, на пахатной землѣ работали крестьяне, на право виднѣлись городскія башни, а на лѣво лежала дорога къ воротамъ парка Баумгартеновъ.

Но глаза Кети были устремлены на низенькую крышу съ позолоченными флюгерами, выглядывавшую изъ за группы высокихъ деревьевъ. Она могла даже видѣть заборъ и садъ и рѣшивъ, что здѣсь гораздо ближе, чѣмъ чрезъ ворота парка направила туда свои шаги.

– Куда это еще? – спросила Флора, направляясь къ парку.

– Къ доктору Бруку, – спокойно отвѣчала Кети, продолжая идти. – Его домъ гораздо ближе нашего, мы сейчасъ положимъ больную въ постель и доставимъ ей немедленную помощь. Можетъ быть докторъ уже дома.

Флора сдѣлала недовольную гримасу, но молча послѣдовала за сестрою, вѣроятно не желая встрѣтить въ паркѣ гуляющихъ, такъ какъ была безъ шляпки и въ измятомъ туалетѣ. И такъ дѣвушки пошли по открытому полю, что было очень трудно для Кети; рѣдко посѣщаемая тропинка была глубоко изрыта и камениста, при каждомъ сотрясеніи кровь бросалась ей въ голову отъ страха, чтобы припадокъ снова не повторился съ Генріэттой. Къ тому же солнце невыносимо пекло ей въ голову, передъ глазами мерцали желтые круги и ноги подкашивались отъ утомленія. Но тогда Кети обращала свой взглядъ на уютный домикъ Брука и поддерживала себя надеждою, что цѣль уже не далека.

Дѣйствительно, теперь она могла уже разглядѣть каждый кустикъ у забора и видѣла въ саду работника, усердно сколачивавшаго бесѣдку изъ сосновыхъ вѣтвей. А вотъ и тетушка Діаконусъ показалась на порогѣ дома; она осторожно спускалась съ лѣстницы держа въ рукахъ тарелку. Это вѣроятно былъ ужинъ для работника. Тотчасъ вслѣдъ за нею изъ дому вышелъ также и самъ докторъ.

– Брукъ! – крикнула Флора звучнымъ голосомъ. Онъ остановился и удивленно посмотрѣлъ на подвигавшуюся къ нему группу, потомъ быстро отворилъ калитку и побѣжалъ на встрѣчу идущимъ.

– Боже мой, что случилось? – крикнулъ онъ издалека.

– На насъ напала целая ватага дикихъ мегеръ, – отвѣчала Флора улыбаясь. – Онѣ угражали растерзать меня, жизнь моя была въ опасности, а бѣдная Генріэтта такъ испугалась, что чуть не умерла отъ сильнаго припадка.

Брукъ мелькомъ посмотрѣлъ на нее и удостовѣрившись, что она цѣла и невредима, подошелъ къ Кети и взялъ съ ея рукъ непосильную ношу.

– Вы слишкомъ много на себя берете! – сказалъ онъ, внимательно осматривая молодую дѣвушку, лицо которой силъно разгорѣлось отъ чрезмѣрной усталости. А возлѣ нея, въ невозмутимомъ спокойствіи, стояла Флора – на ея красивомъ лицѣ разлился легкій румянецъ душевнаго волненія.

– Ты не должна была позволять сестрѣ нести одной такую тяжесть, – обратился Брукъ къ своей невѣстѣ, – слѣдовало помочь ей!

– Не понимаю, какъ можешь ты этого отъ меня требовать? – вскричала она обиженнымъ тономъ. – Впрочемъ твое замѣчаніе излишнее; я сама хорошо знаю свою обязанность и навѣрное помогла-бы нести Генріэтту, если-бъ это было возможно при моей слабой комплекціи. Кромѣ того у Кети такое здоровое, крѣпкое сложеніе, что она легко могла справиться и одна.

Докторъ ни слова ей не отвѣтилъ и обратился къ бѣгущей на встрѣчу тетушкѣ, съ просьбою немедленно приготовить кровать для больной. Старушка тотчасъ же вернулась домой и когда Генріэтту внесли въ домъ, все было уже готово для ея пріема.

Комната, куда помѣстили Генріэтту была большая, свѣтлая, съ потертыми полами, полинявшими стѣнами, бывшими когда-то розоваго цвѣта и съ старомодною печкою изъ черныхъ изразцовъ. На окнахъ висѣли новыя ситцевыя занавѣси, – единственная роскошь, которую тетушка дозволила себѣ, переѣхавъ въ новое жилище. Въ изголовьяхъ постели стояли старыя ширмы выклеенныя китайскими фигурами, а по стѣнамъ висѣли въ простыхъ деревянныхъ рамкахъ картинки идиллическаго содержанія.

На молодомъ лицѣ доктора отражалась серьезная озабоченность. Ему стоило много труда, чтобъ привести Генріэтту въ чувство; наконецъ она раскрыла глаза, тотчасъ-же узнала его, но слабость ея была на столько велика, что она не въ состояніи была поднять руку съ одѣяла.

Брукъ немедлено послалъ рабочаго въ виллу Баумгартенъ, что-бъ извѣстить президентшу о случившемся.

Чрезъ полчаса она явилась. До появленія важной дамы, въ комнатѣ больной не произносилось ни одного слова; Флора стояла у окна и упорно смотрѣла вдаль, Кети молча сидѣла въ креслѣ, не спуская глазъ съ кровати больной, а тетушка едва слышными шагами ходила взадъ и впередъ, исполняя порученія доктора.

Президентша казалась очень взволнованною и видимо испугалась, посмотрѣвъ на смертельно блѣдное лицо Генріэтты, которая не подняла даже вѣкъ при ея появленіи.

– Скажите, ради Бога, какъ это все случилось? – спросила пожилая дама громкимъ голосомъ.

Флора отошла отъ окна и начала разсказывать, какъ напугали ихъ въ лѣсу женщины, грозившія убить ихъ, и по ея описанію она ни на одну секунду не потеряла мужества и храбро защищалась отъ разъяренныхъ фурій^[11].

Между тѣмъ президентша внѣ себя ходила взадъ и впередъ по комнатѣ и не замѣчала, что ея длинный, шелковый шлейфъ, волочась по крашенному полу, производилъ шумъ, непріятно дѣйствующій на больные, возбужденные нервы.

– Что-же скажетъ на это нашъ филантропъ^[12]? – сказала она остановившись и смотря на доктора. Но Брукъ не удостоилъ отвѣтомъ ядовитый вопросъ президентши; казалось всѣ его мысли сосредоточились на больной, жизнь которой висѣла на волоскѣ.

Президентша снова подошла къ кровати и съ сдержаннымъ дыханіемъ, нагнулась къ больной.

– Мнѣ кажется, докторъ, что состояніе больной весьма опасно, – сказала она послѣ минутнаго молчанія. – Не нужно-ли пригласить на консультацію моего друга, медицинскаго совѣтника Бера? Вы, вѣроятно, не будете противъ этого?

– Нисколько, – отвѣчалъ онъ, положивъ руку больной на одѣяло; – я обязанъ сдѣлать все, что можетъ успокоить васъ.

Съ этими словами онъ вышелъ, что бы послать за требуемымъ врачомъ.

– Кому изъ васъ пришла въ голову глупая мысль: отнести сюда Генріэтту? – сердито спросила президентша, какъ только дверь затворилась за Брукомъ.

– Тутъ виновата одна Кети, – возразила Флора съ досадою. – Теперь по ея милости придется просиживать цѣлые дни въ этой старой хижинѣ!

– И какой смыслъ, положить бѣдное созданіе прямо противъ этой чудовищной печи? Къ тому же эти рожи на стѣнахъ, которыя и здоровому человѣку внушаютъ страхъ.

За тѣмъ пожилая дама повернулась и осмотрѣла кровать.

– Постель еще сносна, бѣлье чисто и довольно тонко, но я все таки пришлю сюда стеганое, шелковое одѣяло Генріэтты. Не мѣшаетъ тоже принести мягкое кресло для медицинскаго совѣтника и перемѣнить умывальникъ. Это простой фаянсъ! – замѣтила она, едва дотрогиваясь до опрятной посуды. – Боже, какая обстановка у этихъ людей! и они не тяготятся этимъ. – Не желаешь-ли ты чего нибудь, дитя мое? – прервала она себя и приблизилась къ больной.

Генріэтта слегка приподняла голову и осмотрѣлась вокругъ, но скоро опять закрыла глаза и оттолкнула бабушкину руку, собиравшуюся приласкать ее.

– Упряма, какъ всегда! – замѣтила президентша и сѣла на стулъ возлѣ кровати.

Медицинскій совѣтннкъ Беръ не долго заставилъ себя ждать; но былъ чрезвычайно озадаченъ видѣть свою старую подругу въ маленкомъ домикѣ возлѣ рѣчки, пока ему не разсказали о случившейся катастрофѣ.

Это былъ красивый старикъ, съ весьма сдержанными манерами, но гордый и надменный во всѣхъ своихъ движеніяхъ. Онъ былъ лейбъ медикомъ герцога, получилъ за свои заслуги дворянство, множество орденовъ, брильянтовъ и золотую табакерку.

– Да, это очень важно! – промычалъ онъ, приближаясь къ постели съ озабоченнымъ видомъ. Потомъ онъ нагнулся и принялся выслушивать ея грудь, при чемъ паціентка сильно стонала.

Докторъ Брукъ молча стоялъ возлѣ него и брови его мрачно сдвигались при каждомъ болѣзненномъ стонѣ Генріэтты; онъ очень хорошо зналъ, что долговременное изслѣдованіе было въ настоящее время совершенно излишнимъ.

– Позвольте подѣлиться съ вами моими наблюденіями, господинъ совѣтникъ, – сказалъ онъ настойчивымъ тономъ, желая избавить паціентку отъ мученій.

Старый медикъ поднялъ на него глаза, выражавшіе непріязнь и ядовитую злобу.

– Позвольте мнѣ сперва лично убидиться, – отвѣчалъ онъ, потомъ минутъ пять спустя добавилъ:

– Теперь я къ вашимъ услугамъ, пройдемте къ вамъ въ кабінетъ.

Вскорѣ послѣ того Генріэтта открыла глаза; на щекахъ ея пылалъ опасный румянецъ внутренняго волненія и она настойчиво требовала къ себѣ доктора Брука.

Президентша едва могла скрыть свое неудовольствіе, однако немедленно встала и вышла, что-бъ исполнить желаніе больной внучки. Появленіе ея въ кабинетѣ ни чуть не помѣшало совѣщанію врачей; медицинскій совѣтникъ очевидно не желалъ выслушивать наблюденія молодаго доктора и только усѣлся къ письменному столу, что-бы написать рецептъ. Докторъ Брукъ немедленно вышелъ изъ комнаты, что-бы исполнить желаніе больной, а президентша подошла къ своему другу, что-бы освѣдомиться о его мнѣніи. Лейбъ медикъ казался взволнованнымъ, говорилъ о какой-то непонятой болѣзни и выразилъ свое неудовольствіе, что всегда только въ самыя опасныя минуты обращаются за дѣйствительною помощью. Бабушка давнымъ давно обязана была, не обращая вниманія на упрямство Генріэтты, посовѣтоваться съ домашнимъ врачемъ, а не придерживаться одного молодаго доктора Брука.

– Во первыхъ, нужно постараться какъ можно скорѣе перенести больную въ ея хорошенькую, уютную спальню, – сказалъ онъ. – Тамъ, при обычной обстановкѣ, она будетъ лучше себя чувствовать, и кромѣ того я буду увѣренъ, что мои предписанія точно исполняются.

Онъ обмакнулъ перо въ чернила, какъ вдругъ замѣтилъ на столѣ раскрытый ящичекъ, который, какъ видно, только недавно былъ распакованъ, потому что обертка лежала еще на столѣ.

Президентша взглянула на своего друга и испугалась, увидѣвъ его вытянутое и удивленное лицо.

– Господи, да вѣдь это домашній орденъ герцога, – вскричалъ онъ, хватая ящичекъ; – какимъ образомъ онъ могъ сюда попасть.

– Очень странно! – сказала президентша, краснѣя отъ удивленія и разсматривая содержаніе ящика. – Я совершенно не знакома съ этимъ орденомъ, вѣроятно Брукъ получилъ его въ послѣднюю свою поѣздку.

– Напрасно вы это думаете, – сердито возразилъ медикъ. – Этотъ орденъ дается только за особенныя заслуги, оказанныя при дворѣ герцога. Какимъ-же образомъ могъ его получить Брукъ? Это невозможно! – говорилъ онъ, потирая лобъ правою рукою, на которой блестѣли бриліанты герцогскихъ подарковъ.

– Какъ бы мнѣ узнать причину появленія этого ордена здѣсь на столѣ? Сколько высокопоставленныхъ людей годами добиваются получить его, а онъ лежитъ въ этомъ мизерномъ кабинетѣ, брошенный безъ всякаго вниманія. И этому недорослю, такъ ужасно скомпрометировавшему себя въ послѣднее время, жалуютъ на шею такой орденъ, и никому неизвѣстно за какія заслуги.

Сказавъ это, медикъ вскочилъ и прошелся по комнатѣ. Гордая президентша, всегда умѣвшая сохранить хладнокровіе нѣсколько растерялась и слѣдила за нимъ боязливымъ взглядомъ.

– Я полагаю, что этотъ орденъ не имѣетъ связи съ профессіей Брука, – проговорила она запинаясь, – какимъ образомъ онъ могъ попасть ко двору?

Лейбъ Медикъ остановился и принужденно захохоталъ.

– Вы говорите о томъ, дорогая моя, что никогда не могло придти ко мнѣ въ голову, потому что это – немыслимо. Въ самомъ дѣлѣ, иначе ничего не остается, какъ придти къ убѣжденію, что невѣжеству и шарлатанству отдаются преимущества, а серьезныя познанія, долголѣтняя опытность и истинныя заслуги попираются ногами. Нѣтъ, до этого еще далеко! – сказалъ онъ, барабаня пальцами по стеклу. – Богъ знаетъ, чѣмъ онъ могъ заслужить такую милость. Вѣдь онъ цѣлую недѣлю былъ въ отсутствіи, и ни кто не зналъ куда онъ поѣхалъ. Какъ знать какія у него связи за границей? Такія тихони, никогда ни слова не говорящія о своей профессіи, имѣютъ на то свои причины. Въ нашей докторской практикѣ многое встрѣчается, за что честный человѣкъ и не возьмется. Впрочемъ, я молчу, не въ моей привычкѣ вмѣшиваться въ постороннія дѣла.

Потомъ онъ снова сѣлъ къ письменному столу и написалъ рецептъ, не переставая бросать злобныхъ взглядовъ на роковой ящичекъ.

– Прошу васъ только, дорогой другъ, – снова началъ медикъ, – навести справки какъ можно скорѣе; мнѣ непремѣнно хочется знать исторію этого ордена раньше, чѣмъ Бруку вздумается похвастаться своимъ сомнительнымъ отличіемъ. Ваша дипломатическая тонкость мнѣ хорошо знакома, она выше всякихъ сомнѣній.

Президентша молчала; она задумчиво наблюдала за нимъ и нашла, что ея другъ внезапно постарѣлъ. Правда, что на его полномъ лицѣ почти не было морщинъ, но оно было озабочено, и выказывало сильное раздраженіе. Казалось, его мучила какая то неотвязчивая мысль; неужели онъ боялся, что ничтожный Брукъ можетъ затмить его славу? Нѣтъ, это по всей вѣроятности припадокъ ипохондріи.

– Почему-же вы заключаете, дорогой совѣтникъ, что этотъ орденъ присланъ самому доктору? – спросила она. – При всемъ моемъ желаніи я не могу повѣрить этому, потому что не вижу цѣли. Впрочемъ Брукъ отъ этого ничего не выиграетъ, онъ для нашей резиденціи все равно, что не существуетъ. Но для вашего успокоенія я охотно наведу справки объ этомъ дѣлѣ. – Сказавъ это, она замолчала, услышавъ какъ въ сосѣднюю комнату вошла тетушка Діаконусъ.

Лейбъ-Медикъ всталъ, передалъ президентшѣ рецептъ и за тѣмъ они оба прошли черезъ комнату, гдѣ тетушка искала что-то въ комодѣ. Старому врачу очень хотѣлось въ ту минуту вызвать ее на объясненіе, но она такъ холодно поклонилась ему, что онъ не посмѣлъ заговорить съ нею.

Отъ самаго доктора нечего было и разсчитывать узнать что либо. Онъ только что принесъ въ комнату, гдѣ лежала Генріэтта, большой акварій, поставилъ его недалеко отъ постели больной и приводилъ въ движеніе фонтанъ. Кромѣ того кухарка принесла цѣлый кувшинъ свѣжей воды и разливала ее по плоскимъ сосудамъ. Все это дѣлалось для того, что-бы облегчить дыханіе больной свѣжей, влажной атмосферой.

Можно-ли было обратиться къ нему съ отвлеченными вопросами въ ту минуту, когда онъ такъ заботливо исполнялъ свою обязанность. Впрочемъ медицинскій совѣтникъ нашелъ это теперь излишнимъ. Волненіе его успокоилось, на сердце стало легко, пожалованіе орденомъ видимо не относилось къ молодому врачу, потому что человѣкъ, удостоившійся такой высокой награды, не могъ-бы скрыть своей радости и не сохранилъ-бы въ своихъ дѣйствіяхъ столько хладнокровія и спокойствія.

Генріэтта, со всѣхъ сторонъ обложенная подушками, сидѣла теперь на кровати и широко раскрытыми глазами осматривалась вокругъ себя. О ея перенесеніи въ виллу не могло быть и рѣчи, и потому президентша должна была удовольствоваться отправкою къ больной горничной и вещей, которыя должны были придать комнатѣ болѣе „комфортабельный“ видъ.

Кети просила оставить ее сидѣлкою возлѣ больной, но встрѣтила большое сопротивленіе со стороны Брука, сказавшаго, что подъ его личнымъ надзоромъ совершенно достаточно присмотра одной горничной. И потому было рѣшено, что Флора и Кети останутся около больной сестры до десяти часовъ вечера, а потомъ ихъ смѣнитъ Нанна.

XII.

Вскорѣ послѣ удаленія президентши и ея друга, медицинскаго совѣтника, въ квартиру доктора явились лакеи и служанки, нагруженные мебелью и разными предметами роскоши, которые они съ шумомъ начали разставлять въ комнатѣ, гдѣ лежала больная. Скоро уютная, простенькая комнатка, своею пестротою живо напомнила аукціонную камеру. Дорогія, вышитыя ширмы передъ черною печкою, зеленыя, стеганыя кресла, роскошный, фарфоровый умывальникъ, всѣ эти вещи казались крайне смѣшными и неумѣстными въ небольшой комнаткѣ съ крашенными, полинявшими стѣнами.

Тетушка Діаконусъ съ кротостью и безмолвіемъ выносила свое имущество, изрѣдка посматривая на доктора, молча стоявшаго у окна, но боялась встрѣтить его взглядъ, не желая что-бъ онъ замѣтилъ ея неудовольствія, вызваннаго самовольными распоряженіями.

Одна только Флора, видимо ожила, когда въ комнатѣ были разставлены привычные для нея предметы роскоши; она сама занялась устройствомъ комнаты, положила зеленое, шелковое одѣяло на постель Генріэтты и обрызгала весь полъ одеколономъ. Кромѣ того она приказала разостлать между окнами большой, пушистый коверъ и поставить на него кресло. Когда прислуга удалилась, она съ поспѣшностью сѣла въ кресло, скрестила маленькія ножки на скамейкѣ и приняла прежній холодный видъ. Можно было подумать, что послѣ долгаго путешествія по пустынѣ, она попала въ оазисъ – съ такою непріязнею она смотрѣла на все ея окружающее.

Это впрочемъ не помѣшало ей посмотрѣться въ маленькое зеркальцо, висѣвшее на стѣнѣ, и замѣтивъ, что локоны очень растрепались, она сняла съ шеи кружевной шарфикъ и граціозно накинула его на свои роскошные волосы.

Тетушка Діаконусъ невольно смотрѣла на гордую невѣсту, такъ она была хороша и прекрасна. Теперь только она сознала, до какой степени она можетъ привязать къ себѣ человѣка, не смотря на свой надменный и гордый видъ.

Между тѣмъ день клонился уже къ концу, вечерняя заря обливала розовымъ цвѣтомъ всю комнату, и пестрые цвѣты на ситцевыхъ занавѣскахъ казались совершенно огненными піонами.

Генріэтта неподвижно лежала въ подушкахъ, она не позволила спустить сторъ и выразила желаніе, что-бъ по комнатѣ ходили безъ стѣсненія и громко разговаривали, иначе ей казалось, какъ будто ее считаютъ за умирающую. Въ ту минуту, какъ докторъ вышелъ изъ комнаты, чтобы принести книгу, тетушка Діаконусъ вошла съ подносомъ въ рукахъ, на которомъ симетрично стояли чашки съ душистымъ чаемъ. Все сіяло чистотою и опрятностью, начиная съ камчатной салфеточки на подносѣ, и кончая кроткими чертами благороднаго лица старушки, стоявшей теперь передъ невѣстою, предлагая ей чашку чая и домашняго печенья.

– Домашнія вафли? – спросила Флора, слегка приподнимаясь, – сегодня утромъ запахъ печенаго и дымъ изъ кухонной трубы доходилъ до моего окна. Какъ это апетитно! Тотъ, кто такъ неспособенъ къ хозяйству какъ я, тотъ положительно не въ состояніи понять какъ дѣлаются эти вкусныя вещи. Сколько терпѣнія и сколько времени требуется для этого!

– Для меня время очень дорого, и потому я пріучила себя къ проворности, – отвѣчала пожилая дама съ улыбкою. – Я очень быстро справляюсь съ своими домашними обязанностями и имѣю много свободныхъ часовъ, для того, что-бы читать всѣ интересныя статьи газетъ и журналовъ.

– Это только для успокоенія своей совѣсти? – спросила Флора.

– Вовсе нѣтъ, – возразила тетушка, – я не настолько ограниченна, какъ вы думаете, я серьезно знакомлюсь съ тѣмъ, что дѣлается вокругъ меня и стараюсь, по возможности, не отставать отъ духа времени.

Флора удивленными глазами посмотрѣла на старушку и даже разсердилась, что эта женщина, вѣчно штопающая чулки и занимающаяся печеніемъ вафель вздумала заниматься умственнымъ развитіемъ. Какимъ образомъ пришла эта мысль въ голову вдовѣ пастора? Теперь она поняла чье вліяніе дѣйствовало на Брука и дѣлало его такимъ идеалистомъ^[13].

Кети подошла къ тетушкѣ и взяла подносъ изъ ея рукъ, она боялась, что-бы сестра не обидѣла старушку какимъ нибудь неделикатнымъ замѣчаніемъ и потому сама принялась угощать ее чаемъ. Флора съ нетерпѣніемъ дергала свой носовой платокъ и отказалась отъ чая, извиняясь тѣмъ, что еще слишкомъ взволнована и не въ состояніи проглотить ни одного глотка.

Однако пять минутъ спустя, молодая дѣвушка увидѣла, какъ Флора вынула изъ кармана коробочку и принялась усердно глотать одну конфетку за другою. Этимъ она явно доказывала, что не желала принимать угощенія отъ хозяевъ этого дома и избѣгала имѣть съ ними какія бы то ни было сношенія. Кети замѣтила, что гордая невѣста, переступивъ порогъ этого простенькаго жилища, лишилась самообладанія и притворнаго спокойствія, ей казалось, что настала минута, когда Флорѣ хотѣлось наконецъ сбросить съ себя ненавистныя цѣпи.

Въ душѣ молодой сестры шевельнулась боязнь, что-бы окончательное рѣшеніе не последовало въ собственномъ домѣ несчастнаго человѣка.

Къ счастію тетушка не замѣтила непростительной выходки Флоры и вышла въ другую комнату, послѣ того, какъ Кети съ благодарностью взяла съ подноса чашку чая.

Вечерняя заря постепенно блѣднѣла, комната погрузилась въ полу-свѣтъ и только послѣдніе лучи слабо освѣщали молодую даму возлѣ окна.

Больная становилась безпокойнѣе; она нетерпѣливо дергала свое зеленое одѣяло и видимо старалась сбросить его съ себя.

Кети поспѣшно подошла къ постели и замѣнила шелковое одѣяло бѣлымъ пикейнымъ.

– Теперь отлично, – простонала Генріэтта, – не кладите его больше, а то я задохнусь подъ ядовитымъ шелкомъ. Бабушка такъ же фальшива какъ ея другъ медицинскій совѣтникъ. Я прибью его, если онъ еще разъ осмѣлится трогать мою грудь. – Она привстала и взяла Кети за руку.

– Берегись его, и ты Брукъ, берегись бабушки и той, которая куритъ сигары и ѣздитъ на бѣшенныхъ лошадяхъ, потому что ты запретилъ ей это; она самая фальшивая.

– Вотъ такъ логика! – сказала Флора съ злобною улыбкою, прижимаясь къ мягкой спинкѣ кресла.

Необъяснимый страхъ почувствовала бѣдная Кети, стоя у постели больной, она старалась не поднимать глазъ, чтобъ не смотрѣть на доктора, прислонившагося къ китайскимъ ширмамъ въ изголовьи кровати.

– Вспомни какъ было прежде, Брукъ! – продолжала Генріэтта. – Вспомни, какъ она нѣсколько разъ въ день посылала къ тебѣ прислугу съ письмами и нетерпѣливо бѣжала къ тебѣ на встрѣчу, когда ты опаздывалъ на нѣсколько секундъ! И какъ крѣпко и страстно обнимала тебя, точно боялась разстаться съ тобою.

Флора быстро вскочила съ мѣста, ея шелковое платье непріятно зашуршало, а лицо покрылось густымъ румянцемъ, какъ будто освѣщенное вечернею зарею.

– Дай ей пріемъ морфія! – крикнула она доктору. – Это припадокъ сумасшествія, а не лихорадочный бредъ, ей необходимо уснуть.

Брукъ подошелъ къ больной, далъ ей ложку лекарства и посмотрѣлъ на Флору съ улыбкою, какъ бы удивляясь ея невѣжественному замѣчанію. Пламя, вспыхнувшее на его лицѣ при послѣднихъ словахъ быстро исчезло и онъ опять принялъ свой спокойный и холодный видъ.

Флора снова опустилась въ кресло и устремила свой взоръ въ далекія окрестности.

– Ты, вѣрно, думалъ тогда, что все это перемѣнится? Не могъ даже допустить, чтобъ она была такъ легкомысленна! – продолжала Генріэтта, хватаясь обѣими руками за руку Кети.

У молодой дѣвушки сердце облилось кровью, больная говорила о томъ, о чемъ никто не смѣлъ заговорить; она поспѣшно нагнулась и приложила свои холодныя руки къ разгаряченному лбу больной, какъ бы желая измѣнить мысли взволнованной сестры.

– Да, это освѣжаетъ! – простонала Генріэтта. – Вспомни, Брукъ, какъ Флора оттолкнула твою руку отъ моей головы! Тогда она была ужасно ревнива.

Въ эту минуту изъ оконной ниши раздался сдержанный смѣхъ, но Генріэтта не слыхала его.

– Меня постоянно мучитъ мысль о томъ, что будетъ, – шептала больная, прижимая руки къ своей груди, – ты не будешь приходить къ намъ, сдѣлаешься несчастнымъ человѣкомъ, а она не пожалѣетъ объ этомъ, ослѣпленная своимъ тщеславіемъ. Она непремѣнно вырвется на свободу, тебѣ не удержать ее!

Кети невольно протянула руку къ больной, желая остановить ее, но Флора стояла уже возлѣ кровати и сказала повелительнымъ тономъ:

– Не мѣшай ей, дай волю ея словамъ!

– Да, дайте мнѣ волю, – повторила Генріэтта, – кто-же тебѣ скажетъ правду, Брукъ, кромѣ меня? Кто остерегаетъ тебя? Смотри зорче за нею, а то эта кокетка улетитъ отъ тебя, она жаждетъ свободы.

– Въ ея словахь есть доля правды, – сказала Флора, приближаясь къ доктору. – Да, я чувствую, что не въ состояніи исполнить своего обѣщанія относительно тебя; возврати мнѣ свободу, Брукъ!

Кети въ первый разъ слышала, какъ нѣжно звучалъ голосъ старшей сестры, когда она хотѣла быть мягкою. Наконецъ рѣшительное слово было произнесено; Кети съ испугомъ посмотрѣла на доктора, и удивилась его твердости и спокойствію. Онъ молча смотрѣлъ на свою невѣсту, но былъ блѣденъ какъ смерть.

– Здѣсь не мѣсто для подобнаго объясненія, – сказалъ онъ и отвернулся.

– Да, но за то настоящее время. Другая сказала за меня то, что я не рѣшалась высказать.

– То есть, ты не рѣшалась на вѣроломство!

– Такое опредѣленіе жестоко и несправедливо, мы еще не на столько были связаны другъ съ другомъ. Я могу спокойно глядѣть тебѣ въ глаза, потому что никто другой не вытѣснилъ тебя изъ моего сердца, но я не хочу сдѣлать насъ обоихъ несчастными.

– Не заботься, прошу тебя, о моемъ счастіи, или несчастіи, когда дѣло идетъ о чести, о самоуваженіи. Но теперь, прошу тебя прекратить этотъ разговоръ, ради твоей больной сестры.

Сказавъ это онъ отвернулся и подошелъ къ окну. Флора послѣдовала за нимъ.

– Генріэтта не слышитъ насъ, – сказала она, посмотрѣвъ на больную, утомленно лежавшую въ подушкахъ; казалось внѣшній міръ не существовалъ для нея. – Я должна слышать твой опредѣлительный отвѣтъ. Къ чему откладывать до завтра то, что можно сдѣлать сейчасъ?

Докторъ Брукъ мелькомъ посмотрѣлъ на нея и Кети удивилась той твердости и стойкости, съ которой онъ устремилъ свои светлые, глубокіе глаза на красивыя руки невѣсты, небрежно игравшія съ обручальнымъ кольцомъ.

– На что-же ты хочешь промѣнять тихое счастіе, ожидавшее тебя со мною? – спросилъ онъ неожиданно.

– Неужели ты этого самъ не знаешь? – сказала Флора разгорячившись и съ нетерпѣніемъ отбросила назадъ свои роскошныя локоны. – Я думаю ты видишь, что моя душа давно жаждетъ литературной славы. Если-же я выйду замужъ, то мнѣ невозможно будетъ всецѣло отдаться своему призванію, съ этимъ ты должна согласиться.

– Удивительно только, что это призваніе возникло у тебя всего нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ, тогда какъ прежде…

– Ты хочешь сказать этимъ, что я двадцать девять лѣтъ могла спокойно прожить не добиваясь этой славы, – возразила она рѣзко и щеки ея сильно горѣли. – Суди меня, какъ тебѣ будетъ угодно, обвиняй пожалуй нашу слабую женскую натуру, часто колеблющуюся до тѣхъ поръ, пока она не попадетъ на настоящій путь.

– Увѣрена-ли ты, что избрала себѣ дѣйствительно истинный путь?

– Совершенно увѣрена, – отвѣтила она твердымъ голосомъ.

Брукъ молча отошелъ отъ нея, взялъ со стола лекарство и приблизился къ кровати больной. Кети казалось, что молодой докторъ, подавленный внутренней борьбой, двигался какъ автоматъ. Хотя онъ и дѣлалъ видъ, что не замѣчаетъ присутствующихъ, но ему, по всей вѣроятности, было очень тяжело, что эта сцена происходила при свидѣтелѣ. Молодая дѣвушка сама страдала отъ этого невольнаго присутствія, она нѣсколько разъ пыталась высвободить свою руку изъ судорожно сжатыхъ пальцевъ сестры, что-бъ бѣжать какъ можно дальше, но при самомъ осторожномъ движеніи, больная пугалась и вздрагивала.

Посмотрѣвъ на паціентку, онъ пытался пощупать ея пульсъ; желая помочь ему, Кети подложила свою лѣвую руку подъ локоть Генріэтты и при этомъ коснулась его правой руки. Онъ вздрогнулъ и такъ сильно поблѣднѣлъ, что она со страхомъ отдернула руку. Что это значило? Неужели нервы его были такъ раздражены, что онъ пугался каждаго наружнаго прикосновенія? Кети робко взглянула на него.

Тяжелый вздохъ вылетѣлъ изъ его груди, когда онъ подошелъ къ столу и поставилъ на него лекарство. Между тѣмъ Флора нетерпѣливо ходила по комнатѣ и снова подошла къ доктору.

– Я, конечно, поступила очень необдуманно высказавъ тебѣ, что у меня на душѣ, – сказала она, злобно улыбаясь; – Ты не признаешь женскую свободу, презираешь ихъ умъ и принадлежишь къ числу эгоистовъ, которые не могутъ выносить самосостоятельныхъ женщинъ.

– Да, особенно, когда она не можетъ быть ею…

– Что ты хочешь этимъ сказать? – спросила она, устремляя на него свои сверкающіе глаза.

Легкій румянець разлился по лицу молодаго доктора и брови его мрачно сдвинулись. Этотъ споръ, приправленный колкостями и упреками, становился для него пыткою. Но не смотря на то онъ отвѣчалъ ей спокойно, съ притворнымъ равнодушіемъ.

– Я хочу этимъ сказать, что каждая умная женщина, прежде чѣмъ стремиться къ самосостоятельной жизни, не должна нарушать принятыя на себя обязанности и семейное счастіе. Для этой самосостоятельности нужна сильная, твердая воля, положительное отреченіе отъ женскаго тщеславія и кокетства и кромѣ того истинное дарованіе и талантъ.

– А ты, конечно, сомнѣваешься въ моемъ дарованіи и талантѣ?

– Скажу тебѣ только, что я читалъ твои статьи о женской эманципаціи и о рабочемъ классѣ, – сказалъ Брукъ рѣзкимъ голосомъ.

Флора отшатнулась, какъ будто увидѣла передъ собою острый ножъ.

– Почему ты можешь знать, что прочитанныя статьи написаны мною? – спросила она неровнымъ голосомъ, – я никогда не подписываю своего имени.

– Да, но весь свѣтъ знаетъ твои статьи гораздо раньше, чѣмъ онѣ появятся въ печати.

– Положимъ, что ты и читалъ ихъ, но почему-же ты никогда не говорилъ со мной о моемъ литературномъ призваніи и даже ни разу не удостоилъ мои статьи своею критикою?

– Но развѣ это могло-бы заставить тебя отказаться отъ писательства?

– Конечно нѣтъ!

– Я это зналъ и потому рѣшилъ молчать до нашего соединенія. А тогда, само собою разумѣется, что умная жена пошла-бы рука объ руку съ мужемъ, какъ это всегда бываетъ, исключая того случая, если жена, сознавая и исполняя свой долгъ, пользуется высокимъ, выдѣляющимся дарованіемъ.

– Чего, конечно, я не имѣю, – прервала она его съ горькою улыбкою.

– Да, Флора, у тебя есть умъ, острота, но ты не имѣешь дара писателя, – сказалъ Брукъ тихимъ, мягкимъ голосомъ.

Нѣсколько минутъ Флора стояла неподвижно, какъ будто услыхала свой смертный приговоръ, потомъ подняла руки и воскликнула:

– Слава Богу, что я успѣла устранить послѣднюю преграду. Изъ меня сдѣлали бы рабыню, ничтожную женщину, изъ души которой вырвали-бы послѣднюю искру поэзіи, что-бъ растопить ею плиту.

Восклицаніе ея было слишкомъ громко. Больная проснулась и испуганными глазами озиралась вокругъ себя. Докторъ тотчасъ поспѣшилъ къ ней, далъ ей успокоительныхъ капель и ласково положилъ руки на ея лобъ; это прикосновеніе успокоило бѣдную страдалицу, ни чуть не подозрѣвавшую какую бурю она вызвала противъ своего любимца.

– Серьезно прошу тебя не безпокоить больную, – сказалъ докторъ, обращаясь къ Флорѣ.

– Мнѣ нечего говорить больше, – возразила она насмѣшливо, вынимая изъ кармана перчатки. – Я сказала все, что хотѣла и между нами все кончено – я свободна…

– Потому что я отрицаю въ тебѣ талантъ, которымъ ты гордишься? – спросилъ онъ подавленнымъ голосомъ. Теперь негодованіе закипѣло въ его груди, все нѣжное и мягкое въ выраженіи его лица моментально исчезло – онъ стоялъ передъ нею грозный и строгій, какъ неумолимый судья.

– Скажи мнѣ, за кого я сватался: за писательницу, или за Флору Монгольдъ? Когда ты отдала мнѣ свою руку, то хорошо знала, что я принадлежу къ числу тѣхъ людей, которые желаютъ имѣть жену для себя и для тихаго семейнаго счастія, а не для того, что-бъ она, забывъ свои обязанности, восхищала свѣтъ своимъ талантомъ и дарованіемъ. Поэтому ты тогда старалась дѣлать все, что мнѣ пріятно, ты снизошла даже до того, что ходила въ кухню собственно-ручно ворочать горшки, чего я, конечно, не потребовалъ-бы отъ моей жены, составляющей всю мою гордость и все мое счастіе!

Сказавъ это, онъ тяжело перевелъ духъ, но не переставалъ упорно смотрѣть на красавицу, напрасно старавшуюся принять смѣлую, гордую осанку.

– Я зорко слѣдилъ за всѣми измѣненіями въ тебѣ, начиная со дня нашей помолвки, до только что послѣдовавшей сцены, – началъ онъ опять. – Ты слишкомъ снисходительна къ своимъ слабостямъ, а между тѣмъ непремѣнно хочешь стоять выше всѣхъ мелочей, хочешь имѣть первый голосъ въ дѣлахъ женской эманципаціи и безразсудно защищаешь женскую свободу, требуя для нихъ права мужчинъ. А между тѣмъ тебѣ ни разу не пришло въ голову подумать, какъ я смотрю на твои поступки, счастливъ-ли я или несчастливъ? Мы обручились съ тобою на всю жизнь, и отношенія наши не измѣнятся. Мнѣ часто говорили, что ты любишь играть съ мужскими сердцами и потомъ публично насмѣхалась надъ ними, но меня ты не проведешь, въ этомъ будь совершенно увѣрена. Я не возвращу тебѣ свободы, и не хочу измѣнить своему слову.

– Тебѣ-же стыдно, – воскликнула она съ жаромъ. – Неужели-же ты потащишь меня къ алтарю, когда я прямо въ глаза говорю тебѣ, что давно перестала любить тебя? Я даже съ трудомъ подавляю ненависть, которую питаю къ тебѣ въ эту минуту.

При этихъ словахъ Кети быстро выбѣжала изъ комнаты, она не въ состояніи была смотрѣть въ лицо бѣднаго доктора, получившаго такой смертельный ударъ.

ХІІІ.

Въ сѣняхъ было уже темно, только изъ кухни мелькали послѣдніе отблески заходящаго солнца. Тетушка Діаконусъ стояла тамъ у окна и мыла чайную посуду; она ласково кивнула Кети, выраженіе ея лица было спокойно, ее не тревожило ни малѣйшіе предчувствіе о томъ, что происходило за дверью. Молодая дѣвушка вздрогнула и пробѣжала прямо въ садъ.

На дворѣ было очень свѣжо, сильный вѣтеръ съ визгомъ дулъ съ рѣчки прямо ей въ лицо и грудь, прикрытую только легкимъ, шелковымъ платьемъ.

Но Кети съ жадностью вдыхала въ себя этотъ свѣжій воздухъ, и впечатлительная натура была сильно потрясена чужимъ горемъ; кровь кипѣла въ ея жилахъ отъ внутренняго негодованія и жгучимъ пламенемъ разливалась по ея мужественному лицу.

Она пережила тяжелыя минуты, какая непріятная сцена между двумя близкими лицами! А виновницей всему была ея сестра. Только пустое кокетство и тщеславіе могутъ позволять женщинѣ такъ необдуманно играть съ святымъ чувствомъ другаго и такъ легко разрывать, надѣтыя на себя священныя узы.

Впрочемъ сегодня Флора ошиблась въ разсчетѣ, она встрѣтила твердое сопротивленіе тамъ, гдѣ, по своему мнѣнію, думала найти слабое, мягкое сердце, съ которымъ ей не трудно будетъ справиться. Но что онъ выиграетъ своей энергіею, ему все таки придется уступить.

Кети медленно взошла на мостъ и, перегнувшись черезъ перила, заглянула въ глубь.

Зеленоватая вода пѣнистыми волнами протекала подъ ея ногами, съ шумомъ унося за собою вѣтви и сучья деревьевъ, попадавшіеся ей на дорогѣ, а спокойный, блѣдный мѣсяцъ ложился серебряной полосой на поверхности разъяренной воды, какъ бы желая успокоить ее своимъ присутствіемъ. Неужели такая-же буря клокотала въ сердцѣ человѣка? Неужели любовь не ослабѣвала, при видѣ, что ея идеалъ разбивался въ дребезги? Нѣтъ, она могла убѣдиться въ этомъ собственными глазами.

Какую страсть, какую силу заключала въ себѣ любовь! Тетушка Діаконусъ еще недавно разсказывала, какъ однажды подъ тою-же кровлею молодая вдова перенесла всѣ степени горя и отчаянія. А теперь, послѣ столькихъ лѣтъ, на томъ же мѣстѣ происходила новая сердечная борьба. Страхъ объялъ душу молодой дѣвушки, она припомнила слова Генріэтты: – Кто видѣлъ Флору любящею, тотъ пойметъ, что мужчина скорѣе согласится погибнуть, чѣмъ отказаться отъ нея! – Дрожь пробѣгала по членамъ Кети и она сново побѣжала назадъ въ садъ.

Стемнѣло; красивый, зеленый лѣсъ тянулся теперь черной мрачной полосой, вспаханная земля казалась пустыней, на крышѣ домика трещали флюгера, а вѣтви серебристаго тополя и молодыхъ елей съ шумомъ ударялись о заборъ.

Кети робко обогнула уголъ дома; изъ окна комнаты, гдѣ лежала Генріэтта свѣтился слабый огонь ночника, а въ слѣдующемъ окнѣ стоялъ докторъ, борьба все еще продолжалась, онъ попрежнему стоялъ гордо, непреклонно, съ поднятою рукою, точно онъ требовалъ молчанія. Что она могла сказать ему въ эту минуту, неужели она опять необдуманно коснулась до его докторскаго призванія?

Бѣдная дѣвушка чувствовала, какъ зубы ея стучали отъ внутренней тревоги, кромѣ того ею овладѣлъ сильный гнѣвъ, такъ что была минута, когда она желала вмѣшаться въ разговоръ и силою принудить вѣроломную сестру къ исполненію своего долга. Какая мысль! Но что сказалъ-бы онъ на это самовольное вмѣшательство? А если онъ также холодно отстранитъ это третье лицо, какъ недавно сдѣлалъ съ непрошенными голубыми цвѣтами? – Тогда останется только живой сойти въ могилу.

Кети пошла дальше, холодная дрожь потрясала ея тѣло, и несмотря на крѣпкое сложеніе, ясный, свѣтлый умъ и здоровые нервы, она ощущала необъяснимый страхъ, какъ бы боясь одиночества и зловѣщаго шума рѣчныхъ волнъ.

Она видѣла, какъ передъ кухоннымъ окномъ сидѣла тетушка и чистила зелень на завтрашній обѣдъ – рѣзкій контрастъ съ возмутительною сценою въ спальнѣ больной! Безмятежное спокойствіе этой картины невольно манило къ себѣ молодую дѣвушку, но она не смѣла подойти, зная, что не съумѣетъ скрыть своего волненія и возбужденнаго состоянія отъ ласковыхъ глазъ старушки.

Входная дверь была еще растворена, Кети тихонько пробралась черезъ темныя сѣни и вошла въ комнату тетушки. Она надѣялась, что въ этой уютной, теплой комнаткѣ волненіе ея успокоится и потому сѣла въ кресло возлѣ рабочаго столика, окруженнаго высокими лавровыми деревьями, нарцисами, фіялками и ландышами, распространяющими чудный ароматъ по всей комнатѣ; хорошенькая канарейка, собравшаяся уже на покой, сново встрепенулась и съ пискомъ скакала по своимъ жердочкамъ. Кети чувствовала теперь, что была не одна, но волненіе ея не уменьшалось, мрачныя мысли тревожили ея возбужденную головку.

Черезъ нѣсколько минутъ въ комнату вошла тетушка, чтобы по обыкновенію поставить зажженную лампу на рабочій столъ доктора; затѣмъ она заперла ставни, опустила сторы, помѣшала горячіе уголья въ печкѣ и снова вышла не замѣтивъ молодой дѣвушки, притаившейся за высокими растеніями. Ея тихіе шаги едва замерли за дверью, какъ въ корридорѣ раздались громкіе мужскіе шаги и въ комнату вошелъ докторъ.

Онъ на минуту остановился на порогѣ и съ глубокимъ вздохомъ провелъ рукою по лбу; Брукъ, конечно, не могъ подозрѣвать, что въ комнатѣ сидитъ молодая дѣвушка, въ смертельномъ страхѣ прижавшаяся теперь къ холодной каменной стѣнѣ. Чѣмъ кончилась борьба? Что происходитъ теперь въ его осиротѣвшемъ сердцѣ?

Онъ быстро прошелъ чрезъ комнату и приблизился къ своему письменному столу. Тихонько привставъ, Кети могла его видѣть, тѣмъ болѣе что свѣтъ отъ лампы ярко освѣщалъ его серіозный профиль. Щеки и лобъ сильно горѣли, глаза были красны, какъ будто послѣ утомительной прогулки во время полуденнаго зноя. Да и правду сказать, тяжела была дорога, только что пройденная имъ, сколько разбитыхъ иллюзій и надеждъ! А впереди – одно грустное одиночество и безцѣльная жизнь!

Стоя у стола, докторъ поспѣшно написалъ нѣсколько словъ на почтовой бумаги, вложилъ ее въ конвертъ, и съ лихорадочнымъ нетерпѣніемъ надписалъ адрессъ.

Кому это письмо? Что могло занимать его мысли въ такую минуту? По всей вѣроятности онъ писалъ Флорѣ, можетъ быть даже прощался съ нею на вѣки.

Окончивъ съ письмомъ, Брукъ налилъ изъ графина воды въ бѣленькій стаканчикъ, отперъ шкафчикъ письменнаго стола, досталъ оттуда небольшую скляночку, поднялъ ее и пять чистыхъ безцвѣтныхъ капель упали въ стаканъ.

Кети стояла какъ окаменѣлая и чувствовала какъ сердце ея перестало биться, при видѣ-же роковыхъ капель она мгновенно очутилась возлѣ доктора и положила лѣвую руку на его плечо; потомъ выхватила у него стаканъ, который онъ намѣревался поднести къ губамъ и поставила на столъ.

Ни однаго звука не могла она произнести при этомъ, но въ ея карихъ глазахъ отражались страхъ, горе и безконечное состраданіе. Взглянувъ на доктора и встрѣтивъ его вопросительный взглядъ, она чуть не упала на колѣни отъ стыда. Прошептавъ нѣсколько безсвязныхъ фразъ, Кети закрыла лицо обѣими руками и заплакала.

Теперь Брукъ все понялъ. Поставивъ стаканъ далеко отъ себя, онъ взялъ ея руки и притянулъ ихъ къ себѣ.

– Кети, дорогая Кети! – сказалъ онъ, ласково заглядывая въ лицо, орошенное слезами. Въ эту минуту прекрасная молодая дѣвушка, являлась совершенно такою, какою дѣйствительно была, невольно выказывая свое безпорочное сердце и безпомощный страхъ передъ неожиданнымъ оборотомъ дѣла.

Она поспѣшно высвободила свои руки и отерла слезы носовымъ платкомъ.

– Я, кажется, оскорбила васъ, докторъ, – сказала она, едва удерживая рыданія; – я поступила очень необдуманно и боюсь, что вы не простите мнѣ моей выходки, я сама не понимаю, почему эта сумасбродная мысль пришла мнѣ въ голову. Не судите меня слишкомъ строго. То, что я сегодня испытала, потрясло весь мой крѣпкій организмъ.

Онъ мелькомъ посмотрѣлъ на нее, и на губахъ его мелькнула та задушевная улыбка, которую такъ любила Кети.

– Вы ничѣмъ не оскорбили меня, – сказалъ Брукъ успокоительнымъ тономъ, – и осуждать васъ было-бы несправедливо и грѣшно. Почему вы пришли къ такому заключенію – я не знаю и не хочу даже поднимать этого вопроса. Могу сказать только, что эта сцена будетъ мнѣ вѣчно памятна. А теперь позвольте успокоить ваши нервы. – Съ этими словами онъ взялъ стаканъ и поднесъ къ ея губамъ. – Въ этомъ напиткѣ я не искалъ того успокоенія, о которомъ вы думали. Я былъ слишкомъ вспыльчивъ и раздражителенъ, и никогда не простилъ бы себѣ этого, если-бъ не долженъ былъ сознаться, что у меня тоже есть кровь и нервы, которые часто борятся съ силою воли. Нѣсколько капель этого лекарства, – онъ указалъ на скляночку, – достаточно что-бъ успокоить возбужденные нервы.

Кети спокойно взяла изъ его рукъ поданный ей стаканъ и выпила все до послѣдней капли.

– А теперь, я въ свою очередь долженъ просить у васъ прощенія за ту возмутительную сцену, при которой вы невольно присутствовали, – сказалъ онъ серьезно. – Вся вина лежитъ на мнѣ, такъ какъ въ моей власти было кончить ее нѣсколькими, во время сказанными, словами. Многіе изъ моихъ собратовъ полагаютъ, что мною одолѣла глупая спѣсь, потому что я не люблю много говорить и кричать, какъ они; но это молчаніе сильно вредитъ мнѣ, такъ какъ люди принимаютъ его за недостатокъ здраваго сужденія. Можетъ быть, придетъ время, когда они иначе будутъ думать обо мнѣ.

Бруку еще не удалось вполнѣ овладѣть собою, кровь не переставала бушевать въ его жилахъ; а созданіе, вызвавшее эту бурю, спокойно смотрѣло со стѣны и какъ нарочно ласково и кротко улыбалась, тогда какъ въ дѣйствительности походила на разъяренную фурію. А между тѣмъ онъ все таки не хотѣлъ возвратить ей свободу и Кети не знала, чѣмъ кончилась ихъ распря. Въ настоящую минуту ей пришла въ голову мысль, что ей невозможно оставаться долѣе въ его комнатѣ.

Докторъ замѣтилъ ея взглядъ, брошенный на портретъ, и видѣлъ, что она собирается уходить.

– Да, идите съ Богомъ, – сказалъ онъ. – Горничная Генріэтты уже начала свое дежурство возлѣ больной. Состояніе вашей сестры нѣсколько улучшилось, такъ что вы можете спокойно возвратиться въ виллу, гдѣ президентша ждетъ васъ къ чаю. Даю вамъ честное слово, что буду зорко слѣдить за вашей дорогой больной. А теперь дайте мнѣ вашу руку и обѣщайте не произносить надо мною слишкомъ строгаго приговора. Еще нѣсколько дней и она иначе будетъ думать обо мнѣ, – сказалъ онъ, указывая на портретъ Флоры. – Это заставляетъ меня оставаться непреклоннымъ; я не хочу, что-бъ меня потомъ упрекала, будто я воспользовался первымъ благопріятнымъ случаемъ и извлекъ себѣ выгоду.

Кети посмотрѣла на него съ удивленіемъ, а онъ многозначительно кивнулъ головой, точно хотѣлъ еще разъ подтвердить свои слова.

– Прощайте, покойной ночи! – продолжалъ онъ и, слегка пожавъ ея руку, отошелъ къ письменному столу въ то время, какъ она направлялась къ двери. Обернувшись еще разъ, Кети увидѣла, какъ докторъ поднесъ къ губамъ пустой стаканъ, но онъ въ ту-же минуту выскользнулъ изъ его рукъ, упалъ на полъ и разлетѣлся въ мелкія дребезги.

Между тѣмъ Флора стояла въ спальнѣ больной, совсѣмъ одѣтая съ тѣмъ, что бы вернуться домой; она даже дрожала отъ нервнаго нетерпѣнія.

– Гдѣ ты пропадаешь, Кети? – вскричала она грозно. – Бабушка ждетъ насъ, ты будешь виновна, если она сдѣлаетъ намъ выговоръ…

Кети ничего не отвѣчала; она надѣла шаль, принесенную ей горничной и подошла къ постели, Генріэтта тихо спала; красныя пятна на ея щекахъ значительно поблѣднѣли. Молодая дѣвушка осторожно поцѣловала узенькую ручку больной сестры и поспѣшила за вышедшей Флорою.

Въ сѣняхъ горѣла маленькая, оловянная лампа, и лакей, пришедшій изъ виллы вмѣстѣ съ горничной, молча ходилъ взадъ и впередъ, въ ожиданіи барышень. Почти въ одно время съ Флорою и Кети въ сѣни вышелъ также докторъ. Онъ передалъ лакею записку, съ порученіемъ отнести ее одному молодому врачу, жившему въ городѣ.

Флора гордо прошла мимо него и скрылась въ густомъ мракѣ, а Кети зашла въ кухню, что-бы проститься съ тетушкою, которая печально покачала головою, узнавъ, что „прекрасная невѣста“ только что ушла, не удостоивъ ее своимъ поклономъ.

Въ саду Флора остановилась и отослала лакея впередъ. Блѣдный свѣтъ, падавшій на нее изъ отворенной двери, слабо озарялъ ея лицо, казавшееся такимъ озлобленнымъ, какъ будто на губахъ дрожало проклятіе. Взоръ ея скользнулъ съ насмѣшкою и презрѣніемъ по красному кирпичному полу, по бѣлымъ, голымъ стѣнамъ, и перенесся на наружный фронтонъ, точно она еще разъ хотѣла осмотрѣть это ненавистное строеніе.

– Да, это совершенно въ моемъ вкусѣ – хижина и любящее сердце! – прошептала она съ ироніей. – Мужъ безъ должности и славы, ветхая лачуга среди поля и однообразная жизнь втроемъ, для которой достаточно было-бы скудныхъ процентовъ съ моего капитала. Сегодня въ первый разъ я испытала чувство униженія, меня точно сбросили съ пьедестала, на которомъ я стояла, возведенная моимъ происхожденіемъ, хорошимъ знакомствомъ и собственнымъ умственнымъ дарованіемъ. Желаю отъ всего сердца, что-бъ болѣзнь Генріэтты не приняла худшаго оборота. Иначе я не могла бы проститься съ нею, такъ какъ никогда не ступлю больше за порогъ этого дома. Мнѣ кажется, что никогда дѣвушку не обманывали такъ жестоко. Я сама виновата, что такъ слѣпо и безгранично увлеклась обстоятельствами.

Флора поспѣшно вошла на мостъ и остановилась, бросивъ взглядъ на бушующія волны, освѣщенные серебристой луной; сильный порывъ вѣтра дулъ ей прямо въ лицо, рвалъ ея платья и, сорвавъ съ ея головы атласный капоръ, игралъ распустившимися волосами, поднимая ихъ высоко надъ бѣлымъ гордымъ лбомъ.

– Онъ не хочетъ возвратить мнѣ свободу, не смотря на мои доводы, на мое сопротивленіе, – сказала она, обращаясь къ Кети, слѣдовавшей теперь за нею. – Ты присутствовала при нашемъ разговорѣ и можешь согласиться со мною, что Брукъ поступаетъ безчестно, какъ безсердечный торгашъ, который, во что бы то ни стало настаиваетъ на выполненіи невозможнаго контракта. Пускай онъ думаетъ сколько хочетъ о своемъ мнимомъ правѣ, но я все таки считаю себя свободною.

Съ этими словами Флора сняла съ пальца обручальное кольцо и бросила его въ бушующія волны.

– Флора, что ты дѣлаешь! – вскричала Кети, перегибаясь черезъ перила, какъ бы желая поймать кольцо, но волны моментально потопили его; молодая дѣвушка вздрогнула и закрыла лицо руками.

– Какъ ты глупа; чего-же ты испугалась? Можно подумать что я сама упала въ воду! – проговорила Флора, насмѣшливо улыбаясь. – Можетъ быть другія слабыя женщины и сдѣлали бы это, но я довольствуюсь и тѣмъ, что сбрасываю съ себя послѣднее звено ненавистной для меня цѣпи. Это простенькое колечко давило меня, какъ желѣзо; теперь оно свободно можетъ ржавить, а я начну новую жизнь.

Да, она настояла на своемъ и стряхнула съ себя бремя. Мысль о ненавистномъ бракѣ исчезла и уступила мѣсто столь давно желаемой славѣ.

Флора бросилась съ моста, точно онъ горѣлъ подъ ея ногами; Кети молча послѣдовала за нею. Въ душѣ молодой дѣвушки бушевала сильная буря; то ясное, здравое сужденіе, съ какимъ она прежде относилась къ людямъ, помрачилось, мысли ея путались и она терялась между правдою и ложью. Ея прекрасная сестра, это олицетвореніе несправедливости и своеволія, дѣйствовала съ такою увѣренностью, точно она не смѣла поступить иначе. Казалось, Флора была вполнѣ убѣждена, что можетъ свободно отказаться отъ даннаго слова и принятыхъ на себя обязательствъ.

Въ передней виллы сестеръ встрѣтилъ лакей и объявилъ имъ, что у президентши гости, собравшіеся вокругъ чайнаго стола.

– Отлично! – сказала Флора, – въ такомъ случаѣ я пройду прямо въ свою комнату, я не въ такомъ настроеніи, что-бъ разговаривать съ придворными старухами, у которыхъ всѣ карманы набиты сплетнями.

Кети вошла на полчаса въ залу, но извинилась нездоровьемъ, такъ какъ сердце ея сильно билось и кровь бросалась въ голову, точно передъ началомъ какой нибудь болѣзни.

XIV.

На слѣдующее утро въ виллѣ Баумгартеновъ замѣчалась особенная оживленность.

Около полуночи принесена была депеша, увѣдомляюшая президентшу о возвращеніи совѣтника, а рано утромъ пріѣхалъ онъ самъ. Вмѣстѣ съ нимъ пріѣхали его два товарища по торговымъ дѣламъ и должны были пробыть до вечера, а чтобы имъ дать возможность повидаться съ нѣкоторыми знакомыми изъ резиденціи, совѣтникъ тотчасъ же по пріѣздѣ заказалъ роскошный холостой завтракъ.

Такимъ образомъ вся прислуга въ домѣ была очень занята, а озабоченные лакеи поминутно бѣгали вверхъ и внизъ по лѣсницамъ.

Кети всю ночь не смыкала глазъ. Всѣ впечатлѣнія дня и безпокойство о здоровьѣ Генріэтты не давали ей покоя. Она нѣсколько часовъ сряду стояла у угловаго окна своей комнаты, надѣясь сквозь густыя вѣтви деревьевъ увидать хоть золоченые флюгера на домикѣ у рѣчки, но старанія ея были напрасны, все было тихо и мрачно вокругъ.

На разсвѣтѣ она видѣла, какъ подъѣхала коляска, изъ которой вышелъ совѣтникъ и тутъ-же былъ окруженъ цѣлою толпою прислуги съ фонарями въ рукахъ. Яркія полосы свѣта падали на бѣлыя колонны въѣздныхъ воротъ, на бронзированную рѣшетку сада и выдѣляли изъ густаго мрака нѣсколько красивыхъ мраморныхъ статуй. Вся эта аристократическая обстановка весьма понравилась молодому изящному Ремеру, каждое движеніе котораго изобличало богатаго человѣка, успѣвшаго еще болѣе обогатиться. Поздоровавшись съ прислугой, онъ повелъ своихъ гостей въ приготовленныя для нихъ комнаты, и, пробывъ съ ними часа два, отправился къ себѣ въ башню, что-бы предаться тамъ необходимому отдыху.

Затѣмъ снова водворилась тишина, только свирѣпые порывы вѣтра продолжали свистѣть и длинныя вѣтки деревъ съ шумомъ ударялись объ оконныя рамы.

Къ утру Кети немного уснула, но была этимъ очень недовольна, такъ какъ она запоздала и, вмѣсто шести часовъ, отправилась къ Генріэттѣ только въ девять.

Утро было чудное, ясное, вѣтеръ стихъ и въ воздухѣ слышалось тихое дуновеніе, пропитанное ароматомъ душистыхъ цвѣтовъ.

На крышѣ докторскаго дома чирикали птички, темныя вѣтви вишневыхъ деревьевъ были усѣяны еще нераспустившимися почками, а небольшая полянка передъ домомъ покрылась уже молодою, свѣжею зеленью.

Кети, молча, взошла на мостъ и съ стѣсненнымъ сердцемъ посмотрѣла на воду; теперь волны утихли, вода текла мелкою зыбью, точно забыла, что была свидѣтельницей вѣроломнаго поступка жестокой, своенравной невѣсты.

Молодая дѣвушка замѣтила, что маленькій домикъ сіялъ сегодня особенною торжественною наружностью: кирпичный полъ въ сѣняхъ былъ усыпанъ бѣлымъ пескомъ, въ дверяхъ еще молодую гостью обдалъ ароматъ дорогой благовонной эссенціи, а на небольшомъ столикѣ возлѣ дверей, въ расписной старинной вазѣ стоялъ большой букетъ изъ ландышей, анемоновъ и сосновыхъ вѣтвей.

Старая кухарка снова поступила къ тетушкѣ Діаконусъ, она стояла уже за кухоннымъ столомъ, въ бѣломъ фартукѣ и опрятномъ платьѣ, а на лицѣ ея сіяло искреннее довольство. Но почему-же тетушка съ ранняго утра нарядилась въ коричневое шелковое платье, съ большимъ кружевнымъ воротникомъ, а на голову надѣла тюлевый чепчикъ? У Кети дрогнуло сердце отъ горя и страха; – неужели всѣ эти приготовленія дѣлались въ честь невѣсты, которая должна была явиться навѣстить больную сестру?

Старушка не сказала объ этомъ ни слова, но по ея покраснѣвшимъ вѣкамъ видно было, что она плакала. Увидѣвъ Кети, она радостно сообщила ей, что больная провела ночь спокойно и что припадокъ не повторялся.

Молодая дѣвушка поцѣловала руку доброй тетушки, а та крѣпко обняла и прижала ее къ груди, какъ нѣжно любимую дочь.

Затѣмъ она, молча, повела Кети въ спальню больной. Генріэтта сидѣла на кровати, а горничная причесывала ея богатые волосы; доктора въ комнатѣ не было, – съ часъ тому назадъ онъ ушелъ къ себѣ, что-бъ немного отдохнуть. Блѣдное лицо больной, замѣтно вытянувшееся и похудѣвшее, съ черными кругами подъ глазами, испугало Кети, но она тотчасъ замѣтила радостное и счастливое выраженіе этого лица.

Больная не могла словами описать, какъ старательно докторъ ухаживалъ за нею, какъ легко она себя чувствуетъ въ этой уютной спальнѣ, и что она боится даже подумать, что ей все таки придется покинуть ее.

Затѣмъ Генріэтта просила сестру вернуться въ виллу и принести книгу, обѣщанную ею тетушкѣ Діаконусъ, – при этомъ она выразила тоже желаніе, что-бы Флора и бабушка не слишкомъ часто навѣщали ее. По всему видно было, что больная не имѣла ни малѣйшаго предчувствія о томъ, что было говорено вчера около ея кровати и что по ея винѣ грозная туча разразилась страшною грозою. Кети съ трудомъ могла смотрѣть ей прямо въ глаза, но больная не замѣчала волненія сестры и снова повторила свою просьбу на счетъ книги, при чемъ вручила ей ключи отъ своего письменнаго стола, поручивъ также захватить съ собою нѣкоторыя письменныя принадлежности.

Полъ-часа спустя Кети вернулась въ виллу. Она все еще была подъ тяжелымъ впечатлѣніемъ, и воспоминаніе о блѣдномъ личикѣ Генріэтты наводило на нее глубокую тоску.

Поднимаясь по лѣстницѣ въ бельэтажъ, она невольно вздрогнула, когда взглядъ ея, сквозь растворенныя двери, упалъ на богато-сервированный столъ, уставленный всевозможными лакомствами и цѣлыми рядами дорогихъ винъ въ бутылкахъ и граненыхъ графинахъ.

Войдя въ комнату Генріэтты, Кети собрала все, что желала больная, и затѣмъ спустилась внизъ, что-бы поздороваться съ президентшою. Ноги ея тонули въ мягкомъ коврѣ, разостланномъ во всю длину лѣстницы, и поэтому шаги молодой барышни не были разслышаны лакеями, стоявшими въ ближайшемъ корридорѣ. Одинь изъ нихъ держалъ въ рукахъ пакетъ, только что врученный ему почтальономъ.

– Чортъ знаетъ, что такое, – ворчалъ онъ, – вотъ ужъ третій разъ какъ возвращаютъ этотъ противный пакетъ. Онъ мнѣ надоѣлъ по горло; это, значитъ, завтра опять придется перекладывать его въ другой пакетъ и надписывать новый адресъ. Право, барышня думаетъ, что у насъ только эта и забота! Самое лучшее было бы подложить его подъ плиту.

– Что-же въ немъ такое? – спросилъ другой.

– Да ничего, кромѣ бумагъ, надъ которыми барышня собственноручно надписала: „Женщины.“ Воображаю что это за ерунда! – но въ эту минуту онъ съ испугомъ обернулся и принялъ почтительную позу.

Кети показалась на послѣдней ступенькѣ лѣстницы и прошла въ спальню президентши; но ея не приняли. Вышедшая горничная сказала ей, что у президентши ранняя гостья, – кто-то изъ придворныхъ дамъ. Послѣ этого молодая дѣвушка пошла къ Флорѣ за книгою. Она, почти съ ненавистью, переступила порогъ ея комнаты и съ ужасомъ почувствовала, что не имѣетъ ни капли симпатіи къ этой гордячкѣ. Быть можетъ, Флора чувствовала тоже самое; она стояла возлѣ большаго стола, покрытаго тетрадями и книгами, и злобными глазами посмотрѣла на вошедшую.

Но Кети быстро угадала причину ея злости: на столѣ передъ нею лежалъ пакетъ съ разломанною печатью, сама же она съ презрѣніемъ бросила въ корзинку прочитанное письмо. Вѣроятно, въ эту минуту Флора вспомнила насмѣшливые слова дѣвицы Гизе и волею неволею должна была убѣдиться, что немножко ошиблась относительно своей, столь восхваляемой, статьи: „Женщины.“

– Ты, конечно, была уже у Генріэтты, – сказала Флора, поспѣшно прикрывая листомъ синей бумаги возвращенную рукопись. – Ей сегодня гораздо лучше, – я посылала рано утромъ узнать о ея здоровьѣ. Сумасшедшій Морицъ велѣлъ разбудить меня чуть не съ разсвѣтомъ для того, что-бъ я успѣла одѣться и приготовиться къ его званому завтраку. Онъ, во что бы то ни стало, желаетъ представить своихъ друзей мнѣ и бабушкѣ. Не думаю, что-бъ grand-maman была этимъ довольна.

Флора была сегодня восхитительно хороша въ новомъ голубомъ платьѣ, съ атласнымъ бантомъ того же цвѣта, въ пушистыхъ, роскошныхъ волосахъ. Нарядъ ея, конечно, худо гармонировалъ съ мрачной обстановкою рабочаго кабинета, въ которомъ скорѣе было мѣсто серьезному ученому, чѣмъ воздушной феѣ. Впрочемъ выраженіе ея лица тоже мало подходила къ веселенькому цвѣту ея платья: она была видимо не въ духѣ и чѣмъ-то сильно раздражена.

Про событія вчерашняго вечера не было сказано ни слова, – казалось, все было забыто; даже четвертый палецъ правой руки былъ сегодня украшенъ двумя брилліантовыми колечками.

На просьбу Кети на счетъ книги, Флора подошла къ одной изъ многочисленныхъ полокъ и спросила небрежнымъ тономъ:

– Генріэтта, вѣроятно, не будетъ-же сама читать эту книгу?

– Ей, конечно, не позволитъ этого докторъ Брукъ, но тетушка Діаконусъ хочетъ прочесть ее, – отвѣчала холодно Кети, принимая книгу изъ рукъ сестры.

Насмѣшливая улыбка скользнула по губамъ Флоры, а въ глазахъ блеснулъ лучъ злости и ярости; она сочла за великую дерзость со стороны Кети, что она осмѣлилась громко произнести при ней эти имена. Кети собралась уже уйдти, какъ на самомъ порогѣ столкнулась съ совѣтникомъ, который, не смотря на свое волненіе, казался сіяющимъ отъ удовольствія.

– Куда это, Кети! – вскричалъ онъ, загораживая ей дорогу. – Позволь мнѣ прежде посмотрѣть на тебя и убѣдиться, что ты здорова и невредима. – Съ этими словами онъ вошелъ въ комнату, заперъ за собою дверь и бросилъ на столъ свою шляпу. – Теперь скажите мнѣ, что здѣсь случилось во время моего отсутствія; Антонъ разсказалъ мнѣ ужасныя вещи, я просто не знаю, что дѣлать! Что подумаетъ о насъ свѣтъ? Генріэтта лежитъ при смерти, а я устраиваю званый завтракъ! Неужели правда, что на васъ напала цѣлая толпа мегеръ?

– То есть не на насъ, а спеціально на меня одну, Морицъ, – сказала Флора, – Генріэтта и Кети были только невольными свидѣтельницами. Извини меня, Морицъ, но я обвиняю лично тебя, что ненависть этихъ людей дошла до такой степени. Съ такими негодяями нужно принимать крутыя мѣры, а съ твоимъ слабымъ характеромъ и нерѣшительностью далеко не уйдешь…

– Да, я былъ слабъ въ отношеніи тебя и бабушки, – возразилъ совѣтникъ, поблѣднѣвъ отъ негодованія. – Ты не давала мнѣ покоя до тѣхъ поръ, пока я не отказался отъ своего слова, чѣмъ и возстановилъ противъ себя всѣхъ рабочихъ. Брукъ совершенно правъ…

– Прошу тебя избавить меня отъ этихъ объясненій, – вскричала Флора, краснѣя отъ злости, – ты бы лучше молчалъ, если не имѣешь другаго болѣе значительнаго авторитета…

Совѣтникъ быстрыми шагами подошелъ къ Флорѣ и посмотрѣлъ ей прямо въ глаза.

– Какъ, ты все еще продолжаешь свою вражду съ нимъ?

– Неужели-же ты думаешь, что я могу ежеминутно мѣнять свои убѣжденія?

– Да, но подумай, что будутъ говорить о тебѣ въ свѣтѣ?

– Какое мнѣ дѣло до вашего свѣта! – возразила Флора со смѣхомъ. – Не понимаю, право, какое отношеніе можетъ имѣть свѣтъ съ вашимъ фаворитомъ?

Совѣтникъ удивленно взглянулъ на свою невѣстку и схватилъ ее за руку. – Я не понимаю тебя, Флора, – сказалъ онъ съ волненіемъ, – неужели ты еще не знаешь…

– Боже мой, что же я должна знать? – прервала его молодая красавица, слегка нахмуривъ брови и топнувъ ногою отъ нетерпѣнія.

Въ эту минуту дверь быстро распахнулась и въ комнату вошла президентша. На ней было лиловое шелковое платье, придававшее темный оттѣнокъ ея, безъ того уже желтому, лицу, которое казалось сильно постарѣло за послѣднюю ночь.

Не успѣла она еще затворить за собой двери, какъ совѣтникъ быстро подбѣжалъ къ ней и съ почтеніемъ поцѣловалъ ея руку, извиняясь, что раньше не явился пожелать бабушкѣ добраго утра, такъ какъ зналъ что она все время занята была визитомъ какой-то важной придворной дамы.

– Да, г-жа Бернекъ приходила освѣдомиться о здоровьѣ Генріэтты и спрашивала, успокоилась ли Флора, послѣ вчерашняго происшествія въ лѣсу? – сказала президентша. – Да, сегодняшній день будетъ для меня весьма тяжелый, всѣ знакомые узнали о вашей несчастной прогулкѣ и, вѣроятно, не замедлятъ явиться съ различными вопросами… – Сказавъ это, пожилая дама опустилась въ кресло и, помолчавъ съ минуту, снова продолжала:

– Впрочемъ г-жа Бернекъ имѣла еще болѣе важную причину своего ранняго визита. Она, какъ извѣстно, принадлежитъ къ числу тѣхъ людей, которые всегда желаютъ первыми явиться и объявить вамъ какую нибудь новость. Вообразите себѣ, она и сегодня пришла съ тѣмъ, что-бъ поздравить меня съ новымъ счастіемъ. Боже мой, я, право, не знаю, радоваться-ли мнѣ, или плакать. Больно только сознаться, что при дворѣ царствуетъ такая несправедливость. Я думаю, каждый знаетъ заслуги нашего друга Бера, а теперь его оставляютъ безъ всякаго вниманія, точно онъ никогда не существовалъ.

– Такъ съ этимъ пришла тебя поздравить эта придворная сплетница? – сердито вскричала Флора.

– Понятно, что не только съ этимъ, дитя мое, – возразила президентша обиженнымъ тономъ. – Ты еще не знаешь, Флора, какія странныя вещи происходятъ на свѣтѣ? Часъ тому назадъ ты не могла допустить той мысли, что Брукъ сдѣланъ лейбъ-медекомъ герцога.

– Пустые разговоры! Чего только не выдумаютъ эти придворные головы! Лейбъ-медикъ! И ты вѣришь этой сказкѣ, бабушка, и принимаешь поздравленіе? – сказала Флора, громко разсмѣявшись.

– Можно подумать, что вы живете въ глухой провинціи и никогда не читаете газетъ, – вскричалъ совѣтникъ. – Вы рѣшительно ничего не знаете, что въ свѣтѣ дѣлается, а я нарочно торопился скорѣе пріѣхать, радость не давала мнѣ покоя. Во всѣхъ газетахъ есть статьи объ удивительной операціи доктора Брука. Наслѣдный принцъ сильно расшибъ голову, упавъ съ лошади, и никто, даже знаменитый профессоръ Г. не брался за операцію. Вотъ причина, почему на прошлой недѣлѣ его вызвали по телеграфу въ городь.

– И ты вѣришь, что это былъ твой фаворитъ Брукъ? – воскликнула Флора. Она попробовала улыбнуться, но губы ея окаменѣли и все лицо покрылось смертельною блѣдностью.

– Да, это былъ мой Брукъ, которымъ я горжусь! – возразилъ совѣтникъ съ живостью. – Впрочемъ онъ кромѣ того заставилъ говорить о себѣ во всѣхъ ученыхъ кружкахъ своей новой брошюрой. Я просто не могу выразить своего восторга. Онъ открылъ совершенно новый способъ для операцій; нѣтъ сомнѣнія, что ему предстоитъ блестящяя будущность!

– Блаженъ кто вѣруетъ! – сказала Флора задыхающимся голосомъ. Въ эту минуту она походила на игрока, ставившаго все свое остальное состояніе на одну карту. – Твои слова не могутъ убѣдить меня. Можетъ быть, дѣло идетъ объ однофамильцѣ Брука, а если нѣтъ, то это ничто иное, какъ волшебная сказка. – При этихъ словахъ, совѣтникъ рѣшительно потерялъ свое обычное хладнокровіе, онъ съ сердцемъ топнулъ ногою и отошелъ въ сторону. Между тѣмъ президентша стояла возлѣ письменнаго стола и нетерпѣливо барабанила по немъ своими бѣлыми пальцами. Глаза ея были обращены на Флору; она очень хорошо понимала, что въ ней происходило, и желала вывести внучку изъ неловкаго положенія.

– Твое упрямство ни къ чему не поведетъ, Флора, – сказала она; – въ концѣ концовъ ты все таки должна будешь повѣрить. Хотя я и очень удивлена неожиданнымъ извѣстіемъ, но все таки не сомнѣваюсь болѣе въ его справедливости. Кромѣ того я уже вчера вечеромъ видѣла на письменномъ столѣ Брука орденъ Герцогскаго дома.

– И ты не могла сказать мнѣ этого раньше, бабушка, – вскричала Флора, какъ ужаленная. – Почему-же ты до сихъ поръ молчала?

– Почему я молчала? – повторила президентша и голова ея слегка закачалась отъ внутренной злобы. – Какъ ты дерзка! Неужели ты не помнишь, что вотъ уже нѣсколько мѣсяцевъ, какъ никто не смѣетъ разговаривать съ тобой о докторѣ и я тоже сочла за лучшее молчать…

– Однако мое поведеніе было совершенно въ твоемъ вкусѣ, бабушка.

– Прошу покорно! ты, вѣроятно, заключаешь это изъ того, что я никогда не хотѣла вступать съ тобою въ споръ? – Ты всегда была ярою противницею Брука, и осуждала его строже всѣхъ его сотоварищей; нельзя было заступиться за него безъ того, что-бъ не вышло изъ этого сцены. Я думаю Морицъ и Генріэтта отлично это знаютъ. Да и теперь, вмѣсто того, что-бъ радоваться, ты сердишься за его успѣхъ! – Президентша была разсержена до глубины души и потому на этотъ разъ измѣнила своимъ правиламъ и говорила очень рѣзко.

Флора молчала, стоя спиной къ присутствующимъ, но по ея порывистому дыханію можно было заключить, что она сильно съ собой боролась.

– Скажи на милость, когда-же я могла вчера говорить съ тобою? – Вернувшись домой, ты показалась въ гостинную всего на пять минутъ. А въ домѣ доктора я ни на минуту не оставалась съ тобою на-единѣ, да и, кромѣ того, бѣдная обстановка его квартиры измѣнила расположеніе твоего духа: ты была въ сильномъ раздраженіи.

– Эта обстановка скорѣе на тебя подѣйствовала, чѣмъ на меня; зачѣмъ преувеличивать?

При этихъ словахъ Кети взглянула на сестру, которая такъ безсовѣстно лгала; въ ее ушахъ до сихъ поръ звучала еще насмѣшка Флоры надъ несчастной „хижиной“.

– Съ тобою спорить не легко, я тебя хорошо знаю. Ты, хотя и знаешь, что не права, но ни въ чемъ не уступишь своему противнику! – сказала разсерженная президентша и нервнымъ движеніемъ оттолкнула листъ синей бумаги, прикрывавшій рукопись знаменитой статьи Флоры.

– А! Эта тетрадь опять воротилась съ своего странствованія? – спросила она, указывая на рукопись, при чемъ губы ея сложились въ язвительную улыбку, – совѣтую тебѣ бросить эту статью въ корзинку. Признаюсь, что эти вѣчные отказы со стороны редакцій мнѣ просто невыносимы. Желала бы я видѣть твою злость, если-бъ кто нибудь изъ насъ осмѣлился высказать тебѣ свое мнѣніе на счетъ этой статьи; – Боже мой, мнѣ кажется ты не успокоилась бы ранѣе пяти, шести недѣль.

– Не сердись по напрасну, grand-maman, можетъ быть, ты жестоко ошибаешься въ моемъ дарованіи, – сказала Флора съ насмѣшливой улыбкой. – Ты не въ духѣ, потому что съ отставкою Бера теряешь вліятельный голосъ при дворѣ, а Брукъ ни за что не согласиться защищать твои интересы передъ нашими царствующими особами; однако я все таки не понимаю, почему ты именно на мнѣ вымѣщаешь свое неудовольствіе? Я сочту за лучшее удалиться, пока въ домѣ не водворится миръ и согласіе.

Съ этими словами она быстро собрала листы присланной рукописи и мгновенно исчезла за дверью своей уборной.

– Она неимовѣрно эксцентрична, – сказала президентша со вздохомъ. – Это контрастъ ея покойной матери, которая была крайнѣ кроткая и добрая женщина… Мангольдъ испортилъ ее тѣмъ, что слишкомъ рано далъ ей свободу и управленіе домомъ. Сколько разъ я говорила ему объ этомъ, но слова мои пропали даромъ. Ты хорошо знаешь, Морицъ, упрямство покойнаго Мангольда.

Между тѣмъ Кети направилась къ двери, съ намѣреніемъ выйти изъ комнаты, но совѣтникъ нагналъ ея и взялъ за руку.

– Почему ты такая блѣдная, Кети, такая серьезная и молчаливая? – спросилъ онъ. – Я боюсь, что вчерашнее происшествіе произвело на тебя тяжелое впечатлѣніе, здорова-ли ты?

– Вотъ уже нѣсколько дней, какъ Кети измѣнилась въ лицѣ и похудѣла, – живо замѣтила президентша; – я подозрѣваю, что она скучаетъ по своей родинѣ. Не удивляйся, этому Морицъ; Кети привыкла къ тихой, скромной, домашней жизни, гдѣ всѣ ее обожаютъ и раболѣпно вертятся вокругъ богатой пріемной дочери. А мы, при всемъ желаніи, не можемъ ей этого доставить; наша жизнь принадлежитъ свѣту, мы заняты церемонными пріемами важныхъ гостей, между которыми она, невольно теряется, – не правда-ли дитя мое? – спросила президентша покровительственнымъ тономъ, проводя рукою по волнистымъ волосамъ молодой дѣвушки.

– Къ сожалѣнію, я не могу согласиться съ вами, – возразила Кети твердымъ голосомъ и освобождая свою голову изъ подъ руки пожилой дамы. – Дома никто не ухаживаетъ за мною, а напротивъ того, меня воспитываютъ довольно строго; теперь-же, съ полученіемъ богатаго наслѣдства, положеніе мое въ домѣ будетъ еще труднѣе. Не могу тоже сказать, что-бъ ваша свѣтская жизнь была мнѣ совершенно чужда. Первый министръ города всегда посѣщаетъ нашъ домашній кружокъ, гдѣ собираются знаменитые профессора и друзья доктора. Музыкальныя свѣтила тоже часто бываютъ у насъ, и я съ восторгомъ слушаю, какъ они играютъ на моемъ плохенькомъ инструментѣ, – сказала Кети, слегка улыбнувшись и посмотрѣвъ на президентшу. – Тоску по родинѣ я никогда не испытываю, когда знаю, что я гдѣ нибудь полезна и нужна. Не пугайся, Морицъ, я хочу просить у тебя позволенія остаться здѣсь еще на нѣкоторое время, – въ виду настоящей болѣзни Генріэтты, – добавила она, обращаясь къ совѣтнику.

– Боже мой! я самъ хотѣлъ просить тебя остаться, – вскричалъ онъ съ такимъ жаромъ, что удивилъ даже молодую дѣвушку.

Президентша снова стояла у стола и задумчиво перелистывала какую-то книгу, точно она ничего не слыхала, что говорилось въ комнатѣ.

– Само собой разумѣется, что ты можешь остаться у насъ, сколько тебѣ заблагоразсудится, но только что-бъ это не была жертва съ твоей стороны, потому что Нанни и моя горничная отлично ухаживаютъ за больною, и ты можешь оставить ее безъ всякаго опасенія, – сказала пожилая дама съ важностью.

– Какое намъ дѣло до причинъ, довольно того, что Кети выразила свое желаніе остаться у насъ, дорогая бабушка, – поспѣшилъ сказать совѣтникъ, не спуская глазъ съ молодой дѣвушки. – Я точно предчувствовалъ твое желаніе продлить визитъ у насъ и привезъ тебѣ такой великолѣпный рояль, передъ которымъ нашъ инструментъ ничто иное, какъ разбитая шарманка.

– Но зачѣмъ-же это, Морицъ, – вскричала молодая дѣвушка съ испугомъ. – Боже меня сохрани оставить Дрезденъ, – онъ навсегда останется моею родиною, а здѣсь я только въ гостяхъ. Не могу-же я всюду возить съ собою рояль, вмѣстѣ съ багажемъ.

– Я надѣюсь, что ты не всегда будешь считать Дрезденъ своею родиною, – отвѣчалъ совѣтникъ съ легкимъ смѣхомъ. – Завтра утромъ будетъ привезенъ рояль и поставленъ, до поры до времени, въ твою комнату.

Президентша захлопнула книжку и положила на нее свою бѣлую руку.

– Ты измѣняешь этимъ наши планы, Морицъ, – сказала она медленно выпрямляясь, – хотя мнѣ и очень непріятно, но я сегодня-же напишу баронессѣ Штейнеръ и попрошу ея отложить свой визитъ на нѣкоторое время.

– Не понимаю, почему это нужно.

– Потому что намъ нельзя будетъ принять ее, какъ было предположено. Комната Кети предназначалась для гувернантки баронессы.

Совѣтникъ пожалъ плечами.

– Очень жаль, – сказалъ онъ, – но Кети, само собою разумѣется, останется въ своей комнатѣ.

Какимъ это образомъ совѣтникъ рѣшился противорѣчить президентшѣ и находилъ совершенно натуральнымъ, что баронесса Штейнеръ должна была уступить мѣсто Кети; тогда какъ прежде онъ не жалѣлъ никакихъ жертвъ, чтобъ съ достоинствомъ принимать у себя важныхъ гостей? Теперь онъ самъ чувствовалъ себя дворяниномъ, да еще богатымъ, имѣющимъ возможность пускать пыль въ глаза своимъ сотоварищамъ.

Пожилая дама съ неудовольствіемъ посмотрѣла на советника.

– Я сдѣлаю нужныя распоряженія, – свазала она, направляясь къ двери; потомъ прибавила тихимъ голосомъ: – не могу сказать, что-бъ мое положеніе въ этомъ домѣ было завидное.

– И это все изъ за меня! – вскричала Кети, дѣлая нѣсколько шаговъ впередъ. – Неужели-же, Морицъ, ты, дѣйствительно, хочешь достигнуть, что-бъ я помѣшала пріѣзду баронессы? Я не могу согласиться на это. Развѣ у меня нѣтъ своего угла? Какъ только пріѣдетъ г-жа Штейнеръ, я тотчасъ-же переѣду на мельницу.

– Прошу тебя не говорить болѣе объ этомъ, Кети; я буду лично протестовать противъ твоего перемѣщенія на мельницу, – возразила президентша съ холодною важностью. – Никто не можетъ упрекнуть меня въ гордости, но такихъ интимныхъ отношеній между виллою и мельницею я все таки не могу допустить, тѣмъ болѣе, что это можетъ не понравиться моей строгой подругѣ фонъ Штейнеръ. – Затѣмъ, кивнувъ головою, она обратилась къ совѣтнику: – ты найдешь меня въ голубой гостинной, когда захочешь представлять мнѣ своихъ друзей. – Съ этими словами она вышла.

Совѣтникъ спокойно ждалъ, пока не замретъ по корридору шелестъ шелковаго шлейфа и не послышится стукъ противоположной двери въ залу. Тогда онъ весело обернулся и засмѣялся.

– Вотъ тебѣ и урокъ, Кети! – сказалъ онъ. – Ты должна знать, что въ бархатныхъ лапкахъ часто кроятся очень острые когти. Эта старая кошка отлично умѣетъ царапаться. Однако теперь царствію ея скоро будетъ конецъ, она переживаетъ въ настоящую минуту тяжелое время. Съ отставкою Бера она теряетъ свое вліяніе при дворѣ и въ обществѣ. – Совѣтникъ съ самодовольствомъ потеръ руки и продолжалъ: – прошу тебя, дорогая Кети, не отступать отъ своего слова. Ты болѣе, чѣмъ кто либо изъ нихъ, имѣешь право оставаться въ этомъ домѣ, – не забывай этого!

Слова его были прерваны приходомъ слуги, доложившаго, что гости ожидаютъ совѣтника въ залѣ. Морицъ поспѣшилъ взять со стола свою шляпу и желалъ пригласить съ собою Кети, но она ловко вывернулась изъ подъ его руки и проскочила въ корридоръ. Вообще ее очень удивляла перемѣна въ обращеніи съ нею совѣтника, – она еще живо помнила его смущеніе и холодный пріемъ, съ которымъ онъ ее встрѣтилъ, а теперь онъ просто конфузилъ молодую дѣвушку своею внимательностью и чрезмѣрными ласками.

XV.

Между тѣмъ въ домѣ доктора тоже произошло нѣкоторое перемѣщеніе; комната, гдѣ лежала Генріэтта, приняла тотъ-же видъ, который имѣла вчера утромъ. Богатая мебель, принесенная изъ виллы была выставлена въ сѣни, гдѣ она стояла рядами; китайскія ширмы, фарфоровый умывальникъ и дорогія вазы тоже украшали темный входъ. Генріэтта велѣла поставить въ комнату прежнюю простенькую мебель, съ большимъ акваріумомъ на одномъ столѣ и своей клѣткой на другомъ. Веселенькія птички то и дѣло вылетали изъ клѣтки, кружились надъ постелью больной, качались на вѣткахъ большихъ олеандръ и снова прилетали въ свой золоченный домикъ. Горничная президентши была отослана въ виллу и у кровати больной заняла мѣсто добрая тетушка Діаконусъ; она все еще была въ коричневомъ шелковомъ платье, поверхъ котораго былъ повязанъ широкій коленкоровый передникъ.

Утренній визитъ какого-то посланнаго отъ двора и воскресный нарядъ тетушки сильно взволновали больную Генріэтту, которая не успокоилась до тѣхъ поръ, пока самъ докторъ не объявилъ ей о происшедшей перемѣнѣ въ его положеніи.

Въ сумерки Кети снова пришла навѣстить больную сестру и, молча, сидѣла у ея изголовья въ то время, какъ тетушка пошла сдѣлать нѣкоторыя распоряженія по хозяйству. На лицѣ Генріэтты отражались радость и счастіе и, хотя она молчала, исполняя приказаніе доктора, но ей видимо хотелось высказать сестрѣ все, что у нея было на сердцѣ. Однако она не вытерпѣла и спросила, приподнимая голову съ подушекъ: – скажи, пожалуйста, гдѣ-же Флора?

– Вѣдь, ты знаешь, бабушка прислала сказать, что визиты такъ одолѣваютъ ихъ сегодня, что положительно нѣтъ возможности вырваться изъ дома.

– Боже мой, ты говоришь мнѣ про бабушку! Богъ съ ней, я вовсе не желаю ее видѣть, пускай ее сидитъ себѣ съ гостями. Я спрашиваю про Флору! – возразила Генріэтта съ досадою. – Подумай только, что она должна теперь чувствовать! Какъ бы только Брукъ не зашелъ въ виллу на возвратномъ пути изъ города. – Здѣсь, передъ моими глазами, она должна предстать передъ нимъ и почувствовать все свое униженіе.

– Не волнуйся такъ, Генріэтта! – говорила Кети умоляющимъ голосомъ.

– Перестань, Кети, дай мнѣ высказаться! – сказала больная съ раздраженіемъ. – Я положительно не могу больше молчать, внутреннее волненіе душитъ меня и грозитъ разорвать всю мою грудь. – Она облокотилась на локоть и провела рукою по растрепавшимся, бѣлокурымъ волосамъ. – Помнишь, какъ Флора насмѣхалась надъ поѣздкой Брука, когда его вызвали по телеграфу и увѣряла, что онъ уѣхалъ на гулянье? Она даже подняла на смѣхъ Морица, говорившаго, что Брукъ поѣхалъ на консультацію къ тяжело-больному. Нѣтъ, если она и на колѣняхъ будетъ просить прощенія, то и тогда не заслужитъ полнаго забвенія своихъ дерзкихъ поступковъ. Мнѣ бы ужасно хотѣлось заглянуть теперь въ ея душу! Неужели она способна будетъ глядѣть ему прямо въ глаза?

Кети, молча, сидѣла, опустивъ глаза, точно чувствовала себя виноватою. Бѣдная Генріэтта и не знала, что Флора никогда не встрѣтится съ нимъ въ этомъ домѣ, такъ какъ дала обѣщаніе не ступать больше въ эту „ужасную хижину“. Она не знала тоже, что дорогой символъ брачнаго союза, это простенькое золотое колечко, давно лежало на днѣ рѣки, если только волны не успѣли унести его въ море.

– Что же ты молчишь, Кети! – ворчала Генріэтта. – Право, въ твоихъ жилахъ, вѣрно, течетъ рыбья кровь, что ты можешь оставаться хладнокровною. Правда, что заинтересованныя личности не близки твоему сердцу. Брукъ, напримѣръ, едва-ли занимаетъ тебя, – ты мало видишь его и рѣдко съ нимъ разговариваешь, но ты не разъ была свидѣтельницей дерзкаго поведенія Флоры, и часто слышала колкости и грубости, срывавшіяся съ ея губъ; – поэтому я думаю, что ты должна же имѣть хоть сколько нибудь чувства правосудія и жажды справедливаго наказанія и мщенія за всѣ обиды и оскорбленія!

При этихъ словахъ вся кровь бросилась Кети въ голову; щеки, уши, даже шея покрылась пурпуровымъ цвѣтомъ и глаза ея блестѣли, какъ два горячихъ угля; она даже забыла, что сидитъ у постели больной, и сказала громкимъ голосомъ: – Положимъ даже, что Флора почувствуетъ стыдъ и сознаетъ свою ошибку, но какая-же польза отъ этого оскорбленному человѣку? – Ты, вѣдь, сама говоришь, что Флора явно показывала ему свое отвращеніе; такъ неужели же его повышеніе можетъ вселить въ ея сердце любовь?

– Конечно, его теперешнее положеніе много значитъ для ея гордой, самолюбивой натуры, – отвѣчала Генріэтта, съ волненіемъ, – а Брукъ такъ любитъ ее, что при первой ласкѣ съ ея стороны, забудетъ все прошлое! – Больная на минуту закрыла глаза. – Любовь его къ ней необычайна, кто-бы иначе велѣлъ ему такъ долго терпѣть ея ужасный характеръ? Да если бы самъ чортъ смотрѣлъ на него изъ ея прекраснаго лица, то и тогда онъ бы жадно цѣловалъ ея руки. – Теперь она вернется къ нему, и онъ будетъ вполнѣ счастливъ; мы тоже не должны будемъ упоминать о прошломъ.

Кети не отвѣчала, – она видѣла волненіе больной сестры, столь сильно жаждущей счастія своего любимаго доктора. Что будетъ съ нею, если она узнаетъ рѣшеніе Флоры навсегда кончить съ этимъ долгимъ мученіемъ. Въ душѣ Кети происходила борьба; со вчерашняго вечера она не могла еще успокоиться. Все слышанное и видѣнное предстало теперь передъ ея глазами и мысли ея путались; неужели-же Брукъ можетъ быть счастливъ, если Флора возвратится къ нему не изъ чувства любви, а только потому, что обстоятельства перемѣнились и она будетъ женою лейбъ-медика? Да, онъ согласится снова прижатъ ее къ своему сердцу, послѣ того какъ она неоднократно оскорбляла и унижала его; вѣдь, онъ не далъ ей свободы даже и тогда, когда она открыто объявила передъ всѣми, что ненавидитъ его!

Въ сердцѣ молодой дѣвушки кипѣла злость, она не могла простить такую непонятную слабость разумному человѣку. Ей хотѣлось выплакать всю свою досаду, но она вспомнила, что сидитъ у постели больной, и подавила въ себѣ это чувство.

Лучше забыть свое горе, которому нельзя помочь, и начать какую нибудь вышивку для свадебнаго подарка новобрачной, если, дѣйствительно, свадьба будетъ на другой день Троицы.

Вскорѣ въ комнату вошла тетушка; она принесла большую вѣтку душистой сирени и съ восторгомъ говорила больной о чудномъ воздухѣ наступившей весны. Затѣмъ она снова заняла мѣсто у постели Генріэтты и упросила Кети прогуляться въ саду для укрѣпленія своихъ силъ.

Молодая дѣвушка тотчасъ-же вышла изъ комнаты. Воздухъ и солнце были ея лучшими друзьями, придававшими ей силы и бодрость въ минуты внутренней тревоги и слабости. Дѣйствительно, погода была восхитительна, въ воздухѣ чувствовался легкій ароматъ весеннихъ цвѣтовъ и смолистый запахъ распускающихся древесныхъ почекъ, – все было зелено и весело кругомъ. Кети вышла въ садъ, глубоко вдохнула въ себя этотъ целебный воздухъ, вытянула руки, что-бъ расправить мускулы, и устремила свой взоръ въ далекія окрестности, наслаждаясь прелестью растилавшейся передъ нею картины. А тамъ, надъ крышей, летали веселыя птички, наполняя воздухъ своими задушевными пѣснями, – это были первыя ласточки.

На дворѣ, возлѣ дома, стояла сторожевая будка старой собаки, которая теперь съ остервенѣніемъ рвалась, гремя цѣпочкой, за рябинькой курицей, отважно приближавшейся къ ней за нѣсколькими зернышками разсыпаннаго овса.

Кети старалась отогнать глупую курицу, чтобъ спасти ее отъ ярости собаки, и, молча, продолжала свой путь, поминутно нагибаясь, чтобъ срывать только что распустившіяся фіалки.

Сама того не замѣчая, молодая дѣвушка дошла до берега рѣки, до того мѣста, гдѣ кончалось владѣніе доктора. Ей невольно бросились въ глаза стеклянные осколки, ярко блестѣвшіе на солнце; нагнувшись, Кети узнала въ нихъ разбитый стаканъ, изъ котораго она еще вчера принимала успокоительныя капли. Жгучая боль пронзила грудь молодой дѣвушки и горячія слезы покатились по щекамъ, когда она вспомнила, какъ неловко поступила вчера передъ Брукомъ. Хотя онъ и ободрилъ ее ласковымъ словомъ, но, вѣроятно, внутренно посмѣялся надъ сантиментальностью и пылкой фантазіей молодой барышни. Да, это былъ хорошій урокъ для Кети. Она хотѣла скорѣе прослыть за злую и жестокую, чѣмъ за глупую и сантиментальную.

Скоро Генріэтту переведутъ въ виллу, тогда прервется всякое сношеніе съ маленькимъ домикомъ, и докторъ не захочетъ даже вспомнить о жителяхъ этой виллы.

Послѣ всего сказаннаго вчера Флорою, ей невозможно будетъ возвратиться въ домъ своего жениха и несмотря на нетерпѣніе Брука, онъ не увидитъ ее больше у себя и убѣдится наконецъ, что отвергнутъ ею. А можетъ быть онъ на возвратномъ пути зайдетъ въ виллу, что-бъ подѣлиться съ нею своею радостью? Но тогда маленькія брилліантовыя колечки скажутъ ему, на что онъ еще можетъ надѣяться.

Оставивъ позади себя берегъ рѣки и снова приближаясь къ дому, Кети услыхала сильный шумъ и громкое клокотанье цѣлой стаи курицъ. Поспѣшивши выйти во дворъ, она увидѣла какъ разъяренная собака бросалась на желтую курицу, а всѣ остальныя бѣгали взадъ и впередъ, испуская жалобные крики.

Въ ту минуту, какъ сердитое животное схватило несчастную курицу за хвостъ, молодая дѣвушка храбро подбѣжала къ собакѣ, крѣпко уцѣпилась ей въ ошейникъ и тѣмъ заставила ее выпустить на волю испуганную птицу. Между тѣмъ овчарка не могла простить Кети, что она такъ жестоко отняла у нея добычу и продолжала свирѣпо ворчать. Проводивъ собаку до ея будки, Кети только что успѣла вложить желѣзный крюкъ въ кольцо, вдѣланное въ каменную стѣну, какъ злое животное бросилось на нея и въ клочки разорвало оборку ея хорошенькаго платья.

– Злодѣй! – сказала Кети, оглядывая разорванную юбку. Въ эту минуту она услыхала поспѣшные шаги со стороны моста. По всей вѣроятности Брукъ возвращается изъ города, подумала Кети, но не оглянулась, надѣясь что онъ пройдетъ въ домъ, не обративъ на нее вниманія. Но докторъ прямо направился къ тому мѣсту, гдѣ стояла молодая дѣвушка. Еще издали онъ съ угрозой поднялъ палку на сердитаго пса, который моментально присмирѣлъ и спокойно улегся возлѣ своего жилища.

– Мнѣ придется удалить отсюда это животное, оно слишкомъ сердито, – сказалъ докторъ, приближаясь. – Правда, что онъ хорошій сторожъ, но за то часто пугаетъ насъ своими злыми выходками. Вы, кажется, справились съ нимъ, но я не одобряю вашу чрезмѣрную храбрость.

Слова эти онъ сказалъ серьезно, точно хотѣлъ побранить ее и дать наставленіе на будущее время.

– Не думайте такъ о моей храбрости, я точно также труслива, какъ и всѣ остальныя дѣвушки моихъ лѣтъ, – возразила Кети спокойно. – Чужихъ собакъ я положительно боюсь и никогда ихъ не трогаю, но въ настоящую минуту нужно было побороть въ себѣ страхъ и помочь ни въ чемъ неповинной курицѣ.

Замѣтивъ улыбку на лицѣ доктора, Кети подумала, чго онъ сомнѣвается въ ея словахъ, и, можетъ, быть полагаетъ, что она съ намѣреніемъ хотѣла выказать передъ нимъ свою храбрость.

– Вы сомнѣваетесь? – спросила она, посмотрѣвъ на Брука. – А знаете-ли, что я только очень недавно перестала бояться ночной темноты и привиденій? На мельницѣ и до сихъ еще являются домовые, въ лицѣ прежнихъ ея владѣтелей; они приходятъ черезъ затворенныя окна, что-бъ считать мѣшки съ мукою. Сусанна часто разсказывала мнѣ про нихъ, а я вѣрила ей, хотя не смѣла признаться въ томъ папашѣ и г-жи Лукасъ. Поэтому мнѣ часто приходилось претерпѣвать ужасный страхъ, когда они посылали меня въ темныя кладовыя мельницы.

– Значитъ, вы съ дѣтства пріучили себя владѣть собою. Какимъ-же образомъ вы могли допустить слабость въ характерѣ мущины?

Эти слова вызвали сильную краску на лицѣ молодой дѣвушки.

– Вы, кажется, еще вчера простили мою опрометчивость, – сказала она растерявшись и отступая на нѣсколько шаговъ къ дому.

– Вамъ бы не слѣдовало употреблять этого выраженія, послѣ того, какъ я увѣрилъ васъ, что вы ничѣмъ не оскорбили меня – сказалъ онъ приближаясь къ Кети. – Я только хотѣлъ сказать, что напрасно добиваюсь узнать причину, побудившую васъ къ вашему вчерашнему испугу.

– Генріэтта напугала меня, – отвѣтила Кети, поднявъ свою хорошенькую головку и посмотрѣвъ на окна той комнаты, гдѣ лежала сестра.

– Генріэтта больна, вся ея нервная система сильно поражена, а вы, благодаря Бога, здоровы и тѣломъ, и душею.

– Конечно, но въ молодыхъ годахъ бываютъ нерѣдко случаи, когда по неопытности сильно промахнешься…

– Въ любви, напримѣръ, – живо сказалъ онъ и искоса поглядѣлъ на свою собесѣдницу.

– Да, и это случается, – спокойно отвѣчала она.

Брукъ замолчалъ, печально опустилъ голову и машинально водилъ тросточкой по землѣ, задѣвая за большой четырехъугольный камень, въ которомъ Кети узнала пьедесталъ когда-то бывшей статуи.

– Здѣсь, по всей вѣроятности, стояла какая нибудь Нимфа или Муза; я воображаю себѣ ея стройную фигуру, съ распростертыми руками и поднятыми къ небу глазами.

Но вдругъ Кети замолчала; она замѣтила, что Брукъ не обращаетъ ни малѣйшаго вниманія на ея слова, и мысли его видимо заняты чѣмъ-то другимъ. Посмотрѣвъ на озабоченное лицо молодаго доктора, она сейчасъ-же поняла, что онъ думаетъ о Флорѣ.

Внезапное молчаніе молодой дѣвушки заставило его очнуться.

– Да, хозяйственные люди, жившіе въ этомъ домѣ снесли всѣ находившіяся здѣсь статуи, а по оставшимся пьедесталамъ, можно судить, какъ ихъ было много. Современемъ я постараюсь возвратить этому мѣсту его первобытный видъ. Хотя дорожки поросли травой, всетаки еще хорошо виденъ прежній планъ сада.

– Тогда здѣсь будетъ роскошный уголокъ, только видъ изъ вашего кабинета не будетъ такъ хорошъ.

– Съ будущаго октября мой кабинетъ займетъ пріятельница тетушки, – поспѣшилъ прервать ее Брукъ; – такъ какъ осенью я переѣду въ городъ.

Кети взглянула на него и всплеснула руками.

– Какъ, вы будете жить въ городѣ? – повторила она, – но какъ-же вы съ ней разстанетесь?

– Съ кѣмъ? – съ Флорою? Но само собою разумѣется, что и она поѣдетъ со мною, – отвѣтилъ онъ холодно, какъ будто разсердившись. – Не думаете-ли вы, что я оставлю вашу сестру здѣсь? Нѣтъ, на этотъ счетъ можете быть покойны.

Кети спросила про тетушку, но когда Брукъ, не понявъ въ чемъ дѣло, началъ говорить о Флорѣ, она не въ силахъ была остановить его.

– Вы, вѣроятно, были уже въ виллѣ? – спросила она съ лихорадочною дрожью.

– Нѣтъ, я еще тамъ не былъ, – возразилъ онъ съ насмѣшливой улыбкой, – вообще, сегодня я еще никого не видалъ. Проходя мимо виллы я имѣлъ намѣреніе зайти къ Морицу, но въ ту минуту онъ провожалъ своихъ гостей, и я поспѣшилъ пройти мимо.

Значитъ, онъ еще не видѣлся съ Флорою, потому и говоритъ о ней такъ увѣренно! Кети почувствовала нѣкоторую неловкость и смотрѣла вокругъ себя, какъ бы желая найти предлогъ, что-бъ удалиться. Вскорѣ она замѣтила, что желтая курица снова приближалась къ своему лютому врагу. Молодая дѣвушка воспользовалась этимъ, побѣжала за ней, загнала ее въ сарай, двери котораго плотно затворила и заперла засовомъ.

ХVІ.

Когда Кети снова обернулась, докторъ все стоялъ на томъ-же самомъ мѣстѣ, только взоръ его былъ обращенъ въ сторону моста. Онъ замѣтно поблѣднѣлъ и его строгій профиль напомнилъ ей ту минуту, когда она, встрѣтясь съ нимъ на мельницѣ, разспрашивала его о кончинѣ своего дѣдушки. Молодая дѣвушка невольно послѣдовала за направленіемъ его взора и вдругъ вздрогнула, точно испугалась какого то привидѣнія. Она не могла повѣрить своимъ глазамъ, что видитъ стройную фигуру Флоры, спокойно приближавшуюся къ деревянному мостику. Неужели это не сонъ? Нѣсколько часовъ тому назадъ она съ презрѣніемъ и ненавистью уходила изъ его дома и навѣки простилась съ простенькимъ, золотымъ колечкомъ, а теперь эта гордая невѣста съ веселою улыбкою обращала свое прекрасное лицо къ „ужасной хижинѣ“. Ея ноги плавно скользили по дерновому склону; все было тихо кругомъ, ничто не могло обличить ея вчерашняго поведенія и солнце такъ усердно обливало своими лучами эту величественную фигуру, точно она была его любимымъ твореніемъ.

На ней было темное платье, и черныя кружева, покрывавшія ея пушистые локоны, обвивали ея шею и падали на спину, точна два прозрачныя крыла. За ней шелъ совѣтникъ и велъ подъ руку президентшу, тихо и важно выступающую впередъ.

Докторъ, молча, пошелъ къ нимъ на встрѣчу, а Кети продолжала стоять возлѣ сарая и такъ окаменѣла отъ удивленія, что все еще крѣпко держалась за желѣзный засовъ. Она видѣла, какъ они поздоровались; совѣтникъ дружелюбно обнялъ доктора, вѣроятно, пожелавъ ему всего лучшаго, президентша благосклонно улыбнулась, показавъ кончики своихъ бѣлыхъ губъ^[14]; – а Флора? Она сильно покраснѣла, глаза ея растерянно блуждали вокругъ Брука и, наконецъ, она подала ему руку, которую онъ слегка пожалъ и тотчасъ-же выпустилъ.

Вступивъ въ садъ, Флора моментально замѣтила присутствіе младшей сестры и съ презрительной улыбкой смѣрила ее съ ногъ до головы, при чемъ шепнула нѣсколько словъ на ухо Морица. Когда-же она подошла ближе, то Кети замѣтила злость, вспыхнувшую въ ея блестящихъ глазахъ.

– Однако, Кети, ты здѣсь совершенно какъ дома, тебѣ не достаетъ только связки ключей у пояса, и тогда ты настоящая хозяйка, – сказала она колко.

Молодая дѣвушка не отвѣчала; она спокойно сняла руку съ засова и серьезно посмотрѣла на сестру. Неужели это дерзкое существо не стыдилось звука своего собственнаго голоса? „Нога моя не будетъ больше въ этомъ домѣ!“ сказала она вчера, а теперь она сново возвращалась въ это жалкое помѣщеніе съ бѣдною мѣщанскою обстановкою.

– Не принимай такъ серьезно шутку Флоры, дружокъ мой, – сказалъ совѣтник, быстро приближаясь къ Кети.

– Я бы желалъ, что-бъ всѣ хозяйки были такъ очаровательны, какъ ты. Тебя бы слѣдовало срисовать въ ту минуту, когда ты стояла между птицами. Погоди, я устрою тебѣ такой чудный птичій дворъ, какого ты, вѣрно, еще не видала.

Президентша, заносившая уже ногу на каменную лѣстницу, остановилась, повернула нервно дрожавшую голову къ нѣжному опекуну и сказала съ ироніей.

– Неисправимый пустомеля! Онъ всю жизнь свою останется пошлымъ болтуномъ! – Послѣднія слова были сказаны шепотомъ, и обращены къ Флорѣ, которая поспѣшила поднести платокъ къ губамъ, чтобы не разразиться громкимъ смѣхомъ.

Кети совершенно безсознательно положила свою руку на руку опекуна и мало обращала вниманія на разговоры присутствующихъ. Она видѣла только, что на рукѣ Флоры была надѣта черная плетеная полу-перчатка, которая хорошо гармонировала съ кружевами, покрывавшими всю ея стройную фигуру. Два маленькія брильантовыя колечка не украшали больше четвертаго пальца; простенькое золотое кольцо просвѣчивало сквозь прозрачную перчатку.

Невозможно! Вѣдь, оно было еще вчера брошено въ волны рѣки!

Кети вдругъ показалось, что она лишилась возможности понимать то, что дѣлалось вокругъ нея, и не смѣла вѣрить своим собственнымъ глазамъ.

– Что это значитъ? – спросила президентша, остановившись въ дверяхъ и указывая на мебель, разставленную въ темныхъ сѣняхъ.

– Генріэтта непремѣнно требовала, что-бъ эту мебель вынесли, и я принужденъ былъ уступить капризу больной, – отвѣтилъ Брукъ равнодушнымъ тономъ.

– И она совершенно права. Не сердись, бабушка, но это была очень странная фантазія, – до такой степени загромоздить комнату больной, – сказала Флора, пожимая плечами. – Бѣдняжка и безъ того страдаетъ припадками удушья, а тутъ еще эта масса мягкой мобели!

Президентшѣ, видимо, хотѣлось отвѣтить колкостью, но она промолчала изъ уваженія къ доктору и направилась къ спальнѣ больной. Войдя въ комнату, она слегка отшатнулась; Генріэтта сидѣла, облокотившись на подушку, ея блестящіе глаза были устремлены на дверь съ такимъ выраженіемъ, что президентша подумала, что это былъ новый пароксизмъ горячки. Впрочемъ она скоро успокоилась, больная поздоровалась съ нею съ обычною холодною вѣжливостью; теперь только пожилая дама замѣтила, что напряженный взглядъ больной касался собственно Флоры, вошедшей вслѣдъ за нею въ комнату.

Прекрасная невѣста подошла къ тетушкѣ Діаконусъ, поднявшейся на встрѣчу вошедшимъ гостямъ, и съ такою ласкою протянула ей руку, точно хотѣла загладить свое вчерашнее невѣжество; затѣмъ она приблизилась къ постели Генріетты.

– Ну, дорогое сокровище, я слышала, что твое здоровье гораздо лучше, – сказала она мягкимъ голосомъ.

– А твое, Флора? – поспѣшила перебить ее больная, разсѣянно протягивая руку приблизившемуся совѣтнику.

Флора едва удержалась отъ насмѣшливой улыбки.

– Мое? Да слава Богу! Вчерашнее волненіе еще отзывается немного на моихъ нервахъ, но я не позволяю себѣ поддаваться этому чувству, у меня много силы воли и самообладанія. Вчера я была разстроенна и больна, такъ что лишилась разсудка отъ нервнаго возбужденія. Я даже не помню всѣхъ моихъ вчерашнихъ дѣйствій, впрочемъ это и не мудрено! Эти злыя фуріи такъ сильно напугали меня!

– Объ этомъ ты бы лучше молчала, Флора! – возразила Генріетта. – Кети мужественно защитила тебя отъ ихъ ярости; хотя они и разорвали все ея платье, но не могли справиться съ ея силою.

– Да, они набросились на нее по ея собственной винѣ; кто ей велитъ вѣчно наряжаться въ шелкъ? Эти люди и безъ того всегда завидуютъ нашему богатству. Ты слышала, какъ онѣ говорили Кети, что ея бабушка ходила босикомъ, а дѣдушка былъ простымъ рабочимъ и всѣми правдами и неправдами сколотилъ себѣ капиталъ? Ярость ихъ была ужасна, не правда-ли Кети?

– Да, Флора, – спокойно отвѣчала младшая сестра, – мнѣ много нужно сдѣлать добра въ жизни, что-бъ загладить всѣ грѣхи моего дѣдушки.

Въ то время, какъ Флора говорила, на лицѣ президентши отразилось чувство внутренняго удовлетворенія.

– Слова твои очень наивны, дитя мое! – сказала она, обращаясь къ Кети. – Какъ-же ты начнешь свои благія дѣла?

Флора разразилась смѣхомъ.

– Кети хочетъ открыть свой денежный шкафъ и разсыпать акціи между народомъ.

– Что-бъ подражать Флорѣ, которая вчера изъ страха высыпала всѣ деньги изъ своего кошелька! – ѣдко замѣтила Генріетта.

– Такой глупости я, конечно, не сдѣлаю, – возразила Кети спокойно, поглядывая на Флору, видимо ужаленная колкимъ замѣчаніемъ Генріетты, – но только постараюсь удовлетворить обиженныхъ лицъ моимъ дѣдушкой.

– Оставь этотъ разговоръ, Кети! – прервалъ ее совѣтникъ. – Твое наслѣдство преслѣдуетъ удивительное счастіе: барыши увеличиваются съ каждымъ днемъ и принимаютъ баснословные размѣры.

При этихъ словахъ широкія вѣки президентши быстро поднялись и глаза жадно засверкали.

– Правда? – сказала она порывисто. – А мои доходы все не увеличиваются, я думаю продать свои акціи и принять участіе въ твоемъ новомъ предпріятіи.

– Отлично, дорогая бабушка, постараюсь сегодня-же принять необходимыя мѣры. Правду говорятъ, что капиталистъ это скала, къ которой сами волны приносятъ всевозможныя богатство.

Между тѣмъ Брукъ молча стоялъ у постели Генріетты и держалъ больную за руку. Наружно онъ казался такимъ-же спокойнымъ, какъ всегда, но на лбу его выступила грустная черта, хорошо замѣченная Кети.

– Не забудь только, Морицъ, что спекуляціи очень рискованное дѣло; этотъ способъ наживы денегъ не всѣми одобряемъ, – сказалъ онъ серьозно.

– Я, конечно, отдаю должную справедливость твоимъ медицинскимъ знаніямъ, но въ коммерческихъ дѣлахъ предоставь дѣло мнѣ! Ты пріобрѣлъ теперь славу и громкую извѣстность…

Въ эту минуту Генріетта быстро поднялась съ постели.

– Ты знаешь это, Флора? – спросила она съ жаромъ, задыхаясь отъ волненія и чувства торжества.

– Конечно, знаю, – гордо отвѣчала сестра, – хотя Брукь и не считалъ нужнымъ сообщить мнѣ о своемъ счастливомъ леченіи въ Л*. Я знаю тоже, какими рѣдкими милостями осыпаетъ его нашъ герцогъ. Конечно, это еще секретъ, который не должна знать даже невѣста. – При этихъ словахъ нѣжный румянецъ покрылъ ея матовыя щеки и очаровательная улыбка оживила ея прекрасное лицо.

Генріетта съ разочарованіемъ наклонила голову; даже и она ошиблась въ этой непостоянной натурѣ. Президентша, стоявшая возлѣ доктора, съ ласковой улыбкой похлопала его по плечу. Она въ первый разъ обращалась съ нимъ какъ съ родственникомъ.

– Развѣ мы все таки не можемъ еще узнать подробности? Неужели переговоры еще не окончены? – спросила ласковымъ, заискивающимъ голосомъ.

– Вѣдь онъ только сію минуту вернулся отъ герцога, – сказала тетушка, не спуская глазъ со своего любимца.

– Такъ значитъ отставка Бера уже состоялась? – снова спросила президентша съ важностью, но слегка задерживая дыханіе.

– Этого я не знаю и не интересовался справляться объ этомъ, – отвѣчалъ докторъ. – Герцогъ выразилъ мнѣ свое желаніе, что-бъ я, покуда живу здѣсь, лечилъ его больную ногу.

– Покуда ты здѣсь? – повторила Флора съ удивленіемъ, – но развѣ ты намѣреваешься уѣхать?

– Да, съ начала октября я переѣду въ Л*, – холодно отвѣтилъ Брукъ.

– Возможно-ли, что-бъ вы отказались отъ титула и мѣста при нашемъ дворѣ? – вскричала президентша съ испугомъ.

– Отъ титула я не имѣлъ права отказаться. Этикетъ не дозволяетъ его свѣтлости лечиться у доктора, неимѣющаго придворнаго званья, – сказалъ Брукъ съ иронической улыбкой.

При послѣднихъ словахъ, растроганная тетушка со слезами на глазахъ протянула къ нему руки и крѣпко обвила его шею руками, между тѣмъ какъ Флора отвернулась къ окну и до крови прокусила нижнюю губу, – такъ ей досадно было видѣть эту плаксивую старуху въ объятіяхъ своего жениха.

– Но, вѣдь, онъ уѣдетъ, дорогая тетушка, – сказала Генріетта почти шопотомъ.

– Да, онъ пойдетъ на встрѣчу своему счастію и своей славе, – отвѣчала добрая старушка, улыбаясь сквозь слезы.

– Я съ радостью останусь въ этомъ родномъ домѣ, зная что онъ счастливъ, любимъ и уважаемъ. Моя миссія и безъ того скоро кончится, другая заступитъ мое мѣсто.

Голосъ ея постепенно возвышался; она говорила съ серьозностью и глаза ея строго посмотрѣли на прекрасную невѣсту.

– Она, конечно, гораздо лучше и живѣе меня понимаетъ всю святость его высокаго призванія, а потому я и надѣюсь, что она съумѣетъ устроить для него такой семейный уголокъ, въ которомъ онъ будетъ вполнѣ отдыхать отъ всѣхъ житейскихъ заботъ и тревогъ.

– Все это прекрасно, дорогая г-жа Діаконусъ, и я тоже вполнѣ увѣрена, что Флора съ достоинствомъ исполнитъ роль молодой профессорши, – замѣтила президентша, видимо раздраженная словами старой пасторши. – Но для счастія въ семейной жизни необходимо устроить себѣ комфортабельное помѣщеніе, о чемъ я очень забочусь. Несколько часовъ тому назадъ у мена былъ разговоръ съ мебельнымъ фабрикантомъ, который рѣшительно отказался приготовить мебель къ Троицѣ, не смотря на то, что вещи были давно заказаны. Кромѣ того модистка тоже не можетъ окончить приданое раньше какъ къ Іюлю. Что прикажете дѣлать?

– Мы будемъ ждать! – сухо сказалъ Брукъ и взялъ со стола шляпу и тросточку, что-бъ положить ихъ на мѣсто.

Президентша слегка вздрогнула, на лицѣ ея отразилось чувство страха, но быстро овладѣвъ собою, она шутливо ударила доктора по плечу.

– Вотъ это благоразумно, дорогой докторъ! Вы помогли намъ выйти изъ весьма затруднительнаго положенія. Мы опасались протеста съ вашей стороны, я отлично помню какъ вы всегда настаивали на разъ назначенный день.

– Да, но для моего переселенія въ столицу, отсрочка даже необходима, – отвѣтилъ Брукъ и вышелъ изъ комнаты.

– А что скажетъ невѣста? – спросила тетушка робкимъ голосомъ, желая прервать молчаніе присутствующихъ.

– Я очень довольна этому замедленію, потому что мнѣ необходимо приготовиться къ моей будущей, внезапно измѣнившейся, жизни, – отвѣчала Флора съ сіяющимъ лицомъ. – Боже мой, какая разница! Отъ жены профессора университета свѣтъ требуетъ гораздо большаго, чѣмъ отъ обыкновенной докторши. – Слова эти были сказаны съ гордостью и надменностью; она торжествовала, что достигла своего завѣтнаго желанія. Совѣтникъ съ удовольствіемъ слушалъ, что говорила Флора, а президентша видимо боролась съ какой то неотвязчивою мыслью.

– Что ты такъ много мечтаешь о своей будущей жизни! – сказала она, покачивая головою.

– Потому что я увѣрена въ моей блестящей будущности, бабушка, – отвѣчала она съ легкимъ смѣхомъ, а потомъ быстро повернулась спиною къ пожилой дамѣ и обратилась къ г-жѣ Діаконусъ. – Теперь я вполнѣ отдаю себя въ ваше распоряженіе, дорогая тетушка. Дѣлайте со мною, что хотите, только научите меня, какъ мнѣ составить счастіе Лео. Я буду шить, варить, – съ этими словами она поспѣшно сняла перчатки. – Ахъ! – вдругъ вскричала она и нагнулась, какъ бы желая что-то поднять: простенькое золотое кольцо упало съ ея пальца, въ ту минуту, какъ она снимала перчатку. Никто не слыхалъ, когда оно упало, но всѣ принялись усердно искать, хотя и безъуспѣшно; казалось, будто колечко провалилось сквозь землю.

– Оно, вѣроятно, упало въ твои подушки, Генріэтта, – говорила Флора, и лицо ея покрылось ужасною блѣдностью. – Позволь потревожить тебя на минуту и посмотрѣть.

– Нѣтъ, этого я не могу позволить, – сказала рѣшительно тетушка, – Генріэтту нельзя напрасно безпокоить.

– Какъ напрасно, тетушка? – повторила Флора, надувши губки, какъ капризный ребенокъ. – Вѣдь, это мое обручальное кольцо.

Кети вздрогнула при этихъ словахъ. Вѣдь не могло же кольцо какимъ нибудь сверхъестественнымъ чудомъ возвратиться в руки Флоры? Значитъ, она лгала и обманывала съ такою наглою смѣлостью!

– Да, это весьма непріятный случай, – сказала добрая старушка, – но, вѣдь, кольцо въ комнатѣ пропасть не можетъ. Мы сегодня-же вечеромъ отыщемъ его и я пришлю вамъ ваше дорогое сокровище.

– Я засыплю золотомъ того, кто мнѣ его сегодня доставитъ, – увѣряла Флора, между тѣмъ какъ тягостное безпокойство видимо овладѣло всѣмъ ея существомъ.

Президентша и совѣтникъ, замѣтивъ, что Генріэтта не принимаетъ никакого участія въ ихъ бесѣдѣ, придвинули свои стулья къ кровати и усѣлись возлѣ больной.

XVII.

Тетушка вышла изъ комнаты, что-бъ приготовить гостямъ чай, и Кети послѣдовала за нею. Возмутительная комедія, такъ ловко разыгранная коварною невѣстою, взбѣсила ее до крайности и молодой дѣвушкѣ необходимо было оставить комнату, что-бъ нѣсколько успокоиться. Кети попросила тетушку, позволить ей похозяйничать, и добрая старушка съ радостью передала ей связку ключей.

– Вотъ, возьмите, дорогая, добрая Кети, – сказала она дрожащимъ голосомъ, какъ будто стараясь подавить глубокій вздохъ.

Растроганная старушка обвила стройный станъ молодой дѣвушки и ласково къ ней прижалась.

– Я отдыхаю душевно, когда смотрю на ваше свѣжее личико. Вы часто напоминаете мнѣ Кети Лютера^[15], эту храбрую женщину, всегда готовую поддержать своего воинственнаго мужа, – сказала она грустнымъ голосомъ и поспѣшила вернуться въ комнату больной.

Между тѣмъ Кети отперла шкафъ, вынула оттуда банку съ кофе и большой сладкій пирогъ, нарочно приготовленный въ честь этого дня; затѣмъ она всыпала сахару въ хорошенькую голубую вазочку и усердно вытерла хрустальную тарелку.

Въ то время, какъ она рѣзала пирогъ на части, изъ комнаты больной кто-то вышелъ; а такъ какъ кухонная дверь не совсѣмъ плотно притворялась, то Кети замѣтила, что вышла Флора. Прекрасная невѣста прошла въ сѣни и осматривалась съ какимъ то нерѣшительнымъ видомъ; но вскорѣ глаза ея встрѣтили того кого искали: изъ комнаты тетушки вышелъ докторъ.

Флора бросилась къ нему съ распростертыми объятіями.

– Лео! – послышался тихій возгласъ.

Кети вздрогнула и прислушивалась съ замираніемъ сердца къ этому звуку. Неужели это, дѣйствительно, былъ голосъ Флоры? Могла-ли она говорить съ такою нѣжностью и ласкою? Молодой дѣвушкѣ хотѣлось тотчасъ-же запереть дверь, что-бы ничего не слышать и не видѣть, но она не находила въ себѣ силы для этого и неподвижно стояла, какъ прикованная къ одному мѣсту.

– Лео, погляди на меня! – продолжала говорить Флора, не получая никакого отвѣта отъ своего жениха.

– Къ чему такая холодность? Я вижу, что ты мужественно борешься съ своимъ чувствомъ любви, что-бъ показать свою жестокость, что-бъ наказать меня. А за что? За то, что я вчера, потерявъ всякое сознаніе, не знала, что дѣлала и что говорила? Лео, вспомни, что моя жизнь была въ опасности, я не могла успокоиться отъ волненія, а тутъ еще ты раздражилъ меня.

Кети невольно подняла голову; возлѣ нея стояла кухарка и улыбалась, слушая, какъ важная барышня просила прощенія у молодаго доктора. Появленіе этой женщины напомнило Кети о ея обязанностяхъ; она живо положила пирогъ на хрустальную тарелку, взяла ее въ руки и вышла въ сѣни.

Докторъ, отвернувшись отъ Флоры, молча стоялъ, неподвижно устремивъ глаза вдаль; какъ блѣдно было его чудное лицо, какъ крѣпко сжаты его губы, а между тѣмъ Флора такъ крѣпко прижалась къ нему, какъ вампиръ въ народныхъ сказаніяхъ.Услышавъ скрипъ отворившейся двери, Брукъ обернулся и взглядъ его встрѣтился съ глазами Кети, при чемъ онъ такъ вздрогнулъ, точно его застали въ преступленіи. Флора съ удивленіемъ посмотрѣла на него и сказала успокоительнымъ тономъ:

– Не пугайся, Лео, вѣдь, это только Кети!

Молодая дѣвушка быстро проскользнула въ комнату больной. Сердце ея сильно билось, когда она дрожащими руками поставила тарелку на столъ и потомъ, по просьбѣ Генріэтты, заманила веселыхъ птичекъ въ клѣтку и заперла за ними дверцу.

Въ эту минуту она замѣтила, что на бѣломъ пескѣ клѣтки лежало тоненькое золотое кольцо. Кети осторожно достала его, положила въ карманъ и собиралась выйти, что-бъ приготовить кофе. Между тѣмъ президентша съ важностью говорила о приданомъ Флоры и насчитывала тетушкѣ Діаконусъ все, что еще нужно было приготовить, какъ бы желая убѣдить старушку, что ея знаменитый племянникъ введетъ въ домъ нѣчто въ родѣ принцессы.

Вскорѣ въ комнату вошелъ докторъ, и Кети, вздохнувъ свободнѣе, не поднимая глазъ, быстро проскользнула мимо него и скрылась за дверью. Въ сѣняхъ никого не было; по всей вѣроятности, Флора вышла въ садъ.

Поставивъ налитыя чашки на подносъ, въ то время, когда кухарка надѣвала чистый фартукъ, что-бы выйти къ гостямъ, Кети съ сильнымъ замираніемъ сердца вынула изъ кармана кольцо и подошла къ окну, что-бъ осмотрѣть его. „Э. М. 1843“ – прочитала она – Эрнстъ Мангольдъ. – Значитъ, это было обручальное кольцо матери Флоры.

Молодая дѣвушка изумилась; непростительное легкомысліе, которымъ Флора думала помочь себѣ, вселило въ ея душу еще большее непріязненное чувство къ старшей сестрѣ. Можно ли было осквернить такимъ образомъ этотъ дорогой символъ супружеской вѣрности, свято сохраняемый матерью до конца своей жизни! Кольцо горѣло въ рукахъ Кети: ей хотѣлось такъ далеко его закинуть, что-бъ ни одинъ человѣкъ въ мірѣ не могъ найти его, по это была собственность Флоры, которую ей нужно было возвратить.

Кети вышла изъ кухни и спустилась съ лѣстницы прямо въ садъ.

Флора неподвижно стояла у забора и упорно смотрѣла вдаль; дворовая собака не переставала лаять и ворчать, цѣлая стая куръ робко расхаживала вокругъ ея длиннаго шлейфа; но гордая красавица не обращала вниманія на все ея окружавшее и, скрестивъ руки на груди, продолжала стоять. Только, когда она замѣтила приближеніе Кети, то порывисто повернулась и на лицѣ ея отразилось сильное раздраженіе.

Она, видимо, находилась въ бурномъ расположеніи духа, а теперь брови ея сдвинулись еще мрачнѣе, а въ глазахъ блеснула искра злости.

– Боже мой, ты опять у меня на глазахъ! точно привидѣніе! Можно-ли имѣть такъ мало такта! Къ чему было давеча выскакивать безъ всякой надобности? – крикнула она на сестру, точно передъ ней стояла дѣвченка, которую не мѣшало иногда пугнуть. При этихъ словахъ, въ сердцѣ Кети вспыхнуло справедливое негодованіе; она была самолюбива и не могла, испытавъ одно дерзкое оскорбленіе, подставить и другую щеку.

– Я принесла тебѣ твое кольцо, – сказала она коротко и холодно.

– Давай его!

Лицо Флоры повеселѣло; она быстро схватила кольцо съ протянутой руки и надѣла его на палецъ.

– Слава Богу, что оно опять нашлось. Это очень дурная примѣта.

– Неужели ты тоже вѣришь въ примѣты? – спросила Кети задыхающимся голосомъ.

– Почему же нѣтъ? – Неужели ты думаешь, что умные люди не бываютъ суевѣрны? Наполеонъ I былъ суевѣренъ, какъ старая баба, и я не отрицаю различныя предзнаменованія.

Она посмотрѣла на Кети съ такою смѣлостью и твердостью, точно хотѣла выбить изъ молодой дѣвичьей головки всякое воспоминаніе о прошломъ.

– Ты, кажется, забыла, что вчера не одна тамъ стояла, – сказала молодая дѣвушка, указывая на мостъ.

Флора злобно захохотала.

– Всегда такъ съ нами бываетъ, когда мы во время не умѣемъ отстранить отъ себя такихъ навязчивыхъ личностей, какъ ты, которыя вѣчно суются не въ свое дѣло. Я думаю, ты слышала, какъ я говорила, что вчерашнее происшествіе въ лѣсу такъ сильно потрясло мои нервы, что я положительно не помню всѣхъ своихъ дѣйствій и словъ. А тебѣ непремѣнно хочется напомнить мнѣ, что обручальное кольцо лежитъ тамъ, въ рѣчкѣ? А что, если при всемъ моемъ раздраженіи и вспыльчивости я все таки сохранила дорогую бездѣлку? Вотъ оно здѣсь, на моемъ пальцѣ, – сказала Флора, вертя кольцомъ передъ глазами сестры.

– Да; но оно слишкомъ для тебя велико: твои пальцы гораздо тоньше, чѣмъ у твоей покойной матери, – перебила ее Кети, дрожа отъ негодованія.

Флора выпрямилась и чуть не оттолкнула ее отъ себя.

– Эхидна! – прошептала она сквозь зубы. – При первой встрѣчѣ съ тобою, я почувствовала, что ты будешь мнѣ помѣхою въ жизни. Какъ ты смѣешь слѣдить за моими дѣйствіями, какъ шпіонъ и повѣрять мои слова и поступки? Не въ томъ ли состоятъ тѣ честныя правила, которыя тебѣ внушала твоя Лукасъ?

– Мою Лукасъ прошу тебя оставить въ покоѣ, – отвѣчала Кети холодно.

– Воспитаніе мое нисколько не виновато, что я такъ мыслю; но честныя правила я наслѣдовала отъ моего отца. Мнѣ противны твои комедіи, и я скорѣе промолчу, чѣмъ похвалю ложь. Я знаю, что ты привыкла дурачить всѣхъ, тебя окружающихъ, твоими смѣлыми выходками и фальшивыми поступками, но меня ты не проведешь, не смотря на мою молодость и неопытность: у меня зоркіе глаза и хорошая память. – Слушая слова Кети, Флора не разъ намѣревалась уйти и оставить сестру въ пріятномъ одиночествѣ. Она съ нетерпѣніемъ ломала руки, кусала губы, порывистымъ движеніемъ обрывала молодые листочки, только что распустившіеся на сочныхъ вѣтвяхъ, но оставалась на мѣстѣ, стараясь побороть въ себѣ волненіе.

– Не знаю, поймешь-ти ты меня, Кети? – сказала наконецъ Флора, пожимая плечами. – Ты, какъ ребенокъ придерживаешься одной морали и мѣришь всѣхъ людей на свой аршинъ. Впрочемъ я постараюсь говорить яснѣе.

Приблизившись къ сестрѣ и искоса бросая взгляды на окна дома, Флора продолжала:

– Положимъ, что ты права и что кольцо мое лежитъ на днѣ рѣки. Я бросила его въ ту минуту, когда мною овладѣло чувство омерзенія къ жизни, полной нужды и мщеній въ бѣдномъ домѣ Брука. Дѣвушки, подобныя тебѣ, не поймутъ этого. Вы избираете себѣ мужа, смотря по его доходамъ, красивой наружности, и когда разъ сказали „да“, то идете съ нимъ черезъ всѣ жизненныя передряги, что, конечно, очень похвально. Такія женщины всегда бываютъ хорошими матерями благовоспитанныхъ дѣтей; онѣ вѣчно сидятъ дома и покорно опускаютъ глаза въ землю, когда передъ ними взовьется гордый орелъ. Я-же причисляю себя къ числу этихъ орловъ и стремлюсь туда, куда они поднимаются; тамъ вѣетъ на меня другая жизненная атмосфера.

– А если этого гордаго орла подшибетъ мѣткій выстрѣлъ, то ты не поцеремонишься назвать его вороною и тотчасъ-же его покинишь? – перебила ее Кети.

Этими немногими словами она клеймила постыдную измѣну своей сестры и теперь съ негодованіемъ смотрѣла ей прямо въ глаза.

– Я понимаю еще, если-бъ ты ушла украдкою, какъ всѣ вѣроломные люди; но ты жестоко насмѣхалась надъ нимъ, высказывала ему свою ненависть, называла себя несчастною жертвою, а теперь снова вернулась!

– Да, какъ обожаемая невѣста Брука, которая, послѣ тяжелыхъ заблужденій, поняла всю величину своего счастія! – сказала Флора съ торжествующею улыбкою, оглядывая сестру съ ногъ до головы насмѣшливымъ, сверкающимъ взглядомъ.

– Вѣдь, и ты тоже хорошо умѣешь говорить колкости, дитя мое! – продолжала она; – я просто поражена твоими остроумными словами. Конечно, никто не отнимаетъ отъ тебя твоего мѣщанскаго ума; жаль только, что онъ не въ состояніи понять порывы пламенной души. Если-бъ я измѣнила дружбѣ, то тогда ты была-бы вправѣ возмущаться и считать всѣ мои дѣйствія за комедію, но любовь въ сердцѣ человѣка тѣсно связана съ ненавистью и очень часто случается, что ненависть происходитъ отъ избытка любви. Вы для того, что-бъ примиригься съ мужемъ, варите ему его любимый супъ, а моя натура способна совершить преступленіе.

Сказавъ это, она прижала правую руку къ груди, какъ будто кинжалъ былъ уже въ ея рукахъ.

– А теперь, скажу тебѣ откровенно, что никогда не любила Брука такъ страстно, какъ теперь, когда я знаю, что онъ страдалъ, какъ мученикъ, и молчалъ, какъ герой; когда я знаю и чувствую, что оскорбила его. Но кромѣ того я никогда еще не испытала такой ревности, какъ въ настоящее время, – замѣть это дитя мое! – сказала Флора, взявъ Кети за руку и привлекая ее къ себѣ.

– Здѣсь я хозяйка! – продолжала она. – И хотя, конечно, не считаю тебя опасною, я давно замѣтила, что ты ему несимпатична, онъ только и заботится, что обо мнѣ; но я не желаю видѣть возлѣ себя кого либо, кто, подобно тебѣ, разыгрываетъ роль любящей страдалицы. Твое постоянное пребываніе въ этомъ домѣ и твои хозяйственныя распоряженія мнѣ вовсе не нравятся и прошу тебя не забыть, что на будущее время все это должно прекратиться.

Послѣ этой назидательной рѣчи, Флора ловко подняла на руку свой длинный шлейфъ и поспѣшила войти въ домъ, точно боялась возраженія со стороны Кети, которая и не думала раскрывать своихъ крѣпко сжатыхъ губъ. На такую заносчивость и безпримѣрное двуличіе, честная, неиспорченная дѣвушка не имѣла отвѣта.

XVIII.

Наступилъ Май мѣсяцъ; деревья уже сбросили свой бѣлоснѣжный цвѣтъ и роскошныя клумбы изъ гіацинтовъ, украшавшія паркъ Баумгартеновъ давно уже успѣли отцвѣсти. За то богатые кусты сирени покрылись душистыми вѣтками бѣлаго и лиловаго цвѣта, изъ высокихъ розовыхъ деревъ обильно торчали зеленыя почки и на извилистыхъ дорожкахъ сада тѣни ложились длиннѣе и гуще… Прозрачная рѣчка весело бѣжала между зелеными прибрежными кустами, а стѣны стараго дома были до самой крыши покрыты густою сѣткою изъ дикаго винограда, сочные отпрыски котораго поднимались подъ самую крышу.

Комната, гдѣ лежала Генріетта, опять стояла пустою, больную давно уже перевели въ виллу. Ей стало гораздо лучше, она видимо окрѣпла и поздоровѣла, что добрая тетушка исключительно приписывала бдительному уходу Кети. Обѣ сестры вели тихую уединенную жизнь, съ тѣхъ поръ, какъ въ комнатѣ Кети стоялъ новый рояль. Однако, кромѣ ухода сестры, тѣсная дружба съ тетушкою имѣла благодѣтельное дѣйствіе на Генріетту. Пребываніе въ уютной, скромной комнаткѣ окончательно измѣнило ея привычки и воззрѣнія на жизнь. Она полюбила теперь тишину и спокойствіе, тогда какъ прежде всѣми силами старалась избѣгать ихъ, и не прельщалась больше шумомъ и свѣтскими удовольствіями.

Не смотря на то, домъ совѣтника никогда не былъ такъ посѣщаемъ, какъ теперь, когда хозяинъ виллы получилъ дворянство. Поминутно въ залахъ замка устраивались шумныя празднества, при чемъ изобрѣтательность президентши и кошелекъ совѣтника были неистощимы. Морицъ, дѣйствительно, имѣлъ баснословное счастіе во всѣхъ своихъ предпріятіяхъ: никто еще никогда не слышалъ о его потерѣ или неудачѣ. И этотъ баловень счастія ловко умѣлъ выдѣляться изъ среды равных ему людей и вечно заставлялъ говорить о себе как въ кругу аристократіи, такъ и въ низшихъ классахъ.

Прогулка вокругъ его владѣній и виллы Баумгартеновъ сдѣлалась самымъ моднымъ гуляньемъ; замокъ его показывался чужестранцамъ, во всѣхъ гостинныхъ говорилось о чудныхъ статуяхъ и картинахъ, которыми неутомимый совѣтникъ украшалъ мраморныя стѣны своей залы. Всѣ любовались его экипажами и удивлялись, какъ легкая пыль, поднимаемая лошадиными копытами не разсыпалась золотымъ пескомъ.

Въ паркѣ постоянно производились новыя постройки, такъ что по дорожкамъ трудно было ходить, приходилось шагать черезъ наваленныя кучи кирпича и большія глыбы бѣлаго мрамора, приготовленныя для постройки новыхъ конюшенъ, такъ какъ старыя, по мнѣнію совѣтника, не могли вмѣстить всѣхъ его бойкихъ рысаковъ. Высокія горы вырытой земли окончательно завалили липовую аллею, вдоль которой усердно рыли обширное озеро, стоившее громадныхъ суммъ.

Кромѣ того, на другомъ концѣ парка дружно работали плотники и каменьщики, за-ново отдѣлывая большой, красивый павильонъ, нѣсколько лѣтъ остававшійся пустымъ и запертымъ. Онъ находился довольно далеко отъ виллы, въ густой чащѣ каштановыхъ деревьевъ, но съ верхняго балкончика открывался чудный видъ на городъ. Совѣтникъ ничего не жалѣлъ для возобновленія этой постройки; онъ выписалъ большія зеркальныя стекла и множество образцовъ дорогихъ обой и рисунковъ паркета, изъ которыхъ просилъ президентшу выбрать тѣ, которые приходились ей по вкусу. Хотя пожилая дама каждый разъ сердилась и дѣлала Морицу выговоры, упрекая его въ чрезмѣрной расточительности, но дѣло все таки кончалось тѣмъ, что президентша дѣлала выборъ тѣхъ или другихъ вещей, не смотря на то, что не переставала увѣрять, какъ она мало интересуется улучшеніемъ стараго барака, по всей вѣроятности приготовляемаго для совершенно незнакомыхъ ей друзей совѣтника.

Прилежно наблюдая за всѣми постройками, совѣтникъ перелеталъ съ мѣста на мѣсто, какъ перелетная птица. Случалось тоже, что онъ уѣзжалъ въ городъ, но отлучки его были непродолжительныя. А когда ему удавалось выбрать свободное времечко, то онъ тотчасъ-же поднимался въ бель-этажъ, гдѣ аккуратно пилъ свой послѣобѣденный кофе, къ большой досадѣ президентши, которая такимъ образомъ лишалась своего собесѣдника и одиноко сидѣла въ уютномъ уголкѣ роскошнаго зимняго сада.

Впрочемъ она частенько поднималась въ бель-этажъ въ одно время съ совѣтникомъ и разыгрывала роль жертвы, не желая оставлять Морица одного съ раздражительною больною и молодою дѣвочкою.

Посѣщенія президентши были для Кети весьма непріятны; она ощущала невольную робость и неловкость передъ опекуномъ съ тѣхъ поръ, какъ онъ окружалъ ее всевозможными ласками и предупредительностью, сохраняя въ отношеніи къ президентшѣ неизмѣнную, придворную любезность.

Молодая дѣвушка строго наблюдала за собой и стала гораздо сдержаннѣе и осторожнѣе во всѣхъ своихъ словахъ и движеніяхъ, но эта перемѣна, казалось, еще больше подстрекала его къ ухаживанью. Онъ, по ея глазамъ, старался угадать всѣ ея малѣйшія желанія, давно согласился продать рабочимъ лишнюю часть мельничнаго сада, никогда не останавливалъ молодую дѣвушку въ ея благотворительныхъ наклонностяхъ и каждый разъ безпрекословно наполнялъ ея кошелекъ, когда онъ оказывался пустымъ.

– Къ чему отказывать себѣ въ такихъ невинныхъ удовольствіяхъ, дорогая Кети, – говорилъ онъ; – мнѣ скоро придется покупать второй желѣзный шкафъ, а то некуда прятать новое приращеніе твоего капитала.

Но Кети мрачно слушала слова опекуна, который, при всей хитрости своихъ отвѣтовъ, все таки не могъ опровергнуть, что все ея богатство куплено посредствомъ барышничества; къ тому же и президентша никогда не опускала удобнаго случая поддерживать этотъ упрекъ, такъ что прежній дѣтскій восторгъ Кети при мысли, что она богата, мало по малу превратился въ страхъ и ужасъ, когда она думала о своемъ денежномъ шкафѣ, деньги въ которомъ росли съ такою гигантскою силою, точно собирались задавить ее своею тяжестью.

Вообще Кети стала задумчивѣе и серьезнѣе, и ея свѣжее личико рѣдко оживлялось веселой улыбкой. Только въ уютномъ домикѣ, возлѣ рѣчки, она бывала по прежнему веселой и беззаботной птичкой, но къ сожалѣнію это случалось не часто. Добрая тетушка Діаконусъ каждое лѣто безвозмездно занималась обученіемъ шитью и вязанью бѣдныхъ дѣтей, которыя аккуратно приходили къ ней по средамъ и субботамъ въ послѣобѣденное время.

Къ этому маленькому кружку присоединилась также Кети и съ большимъ рвеніемъ предалась новому занятію, чувствуя въ себѣ сильное влеченіе къ этимъ маленькимъ, безпомощнымъ созданіямъ.

Съ тѣхъ поръ она большую часть дня посвящала дорогимъ малюткамъ, шила имъ платья, передники и каждый разъ приносила съ собой большую корзинку съ завтракомъ, который раздѣляла между дѣтьми послѣ уроковъ.

Въ жаркіе дни тетушка переходила въ садъ и за нею весело толпилось ея маленькое общество; тогда тетушка садилась подъ тѣнь развѣсистыхъ деревъ, а дѣти должны были пользоваться здоровымъ, чистымъ воздухомъ, бѣгать по мягкой травѣ, или лежать подъ душистыми яблонями. Для этой цѣли Кети купила складныя скамеечки, и кромѣ того множество различныхъ дѣтскихъ игръ.

Поведеніе Кети и ея частыя сношенія съ маленькимъ домикомъ, сильно раздражали и сердили Флору; но зная, какъ „старуха“ любила эту здоровую дѣвушку съ плебейскимъ румянцомъ во всю щеку и считала ее за совершенство, она сочла за лучшее молчать.

Гордая невѣста ежедневно посѣщала маленькій домикъ, она купила себѣ цѣлую дюжину бѣлыхъ, вышитыхъ передниковъ, безъ которыхъ никогда не показывалась на глаза старой тетушкѣ. Флора употребляла всѣ старанія, чтобы ей понравиться, и подвергала свое нѣжное личико пылающему огню очага, что-бы научиться печь блины; много разспрашивала о соленьи и маринованіи фруктовъ, и часто брала пылающій утюгъ, что-бъ выгладить нѣсколько носовыхъ платковъ. Но всѣ ея старанія не имѣли желаемаго успѣха. Тетушка по прежнему оставалась вѣжливой и холодно сдержанной каждый разъ, какъ ей приходилось оставаться вмѣстѣ съ Флорою.

Казалось, будто она чувствовала, какъ прекрасная невѣста, входя въ свою уборную послѣ продолжительнаго визита въ маленькомъ домикѣ, съ сердцемъ срывала съ себя передникъ, бросала его въ уголъ и потомъ, что-бъ отдохнуть отъ подобныхъ усилій, садилась въ экипажъ и ѣхала къ сосѣдямъ, зависть которыхъ всегда приводила Флору въ хорошее расположеніе духа.

Внезапный переворотъ въ карьерѣ Брука все еще считался какимъ-то чудомъ. Городскіе жители никакъ не могли свыкнуться съ мыслью, что всѣми осмѣянный, ничтожный молодой врачъ возведенъ былъ въ чинъ придворнаго совѣтника и сталъ лейбъ-медикомъ герцога. Теперь онъ вдругъ выросъ въ глазахъ публики и такъ какъ своимъ переселеніемъ въ Л* становился въ будущемъ недосягаемымъ, то каждый страждущій торопился посовѣтоваться съ нимъ и тѣмъ спастись отъ недуга.

Такимъ образомъ Брукъ съ утра и до вечера былъ заваленъ практикою. Его начатая брошюра оставалась нетронутою на письменномъ столѣ; онъ ночевалъ въ своей городской квартирѣ, ѣлъ на скорую руку въ гостинницѣ, на отрѣзъ отказавшись отъ обѣдовъ въ домѣ совѣтника, и долженъ былъ, по его выраженію, воровать время у своихъ паціентовъ для короткихъ визитовъ въ виллу и къ дорогой тетушкѣ Діаконусъ.

Кети видѣлась съ нимъ весьма рѣдко и потому удивилась сильной перемѣнѣ въ его наружности, что впрочемъ приписала его усидчивымъ занятіямъ. Онъ былъ блѣденъ, казался усталымъ и его задумчивое, кроткое лицо носило отпечатокъ грусти и скрытности.

Съ Кети онъ почти не говорилъ съ тѣхъ поръ, какъ она застала его въ сѣняхъ въ объятіяхъ Флоры, какъ будто онъ все еще продолжалъ сердиться на нее за ея тогдашнее нецеремонное вторженіе. Замѣтивъ холодное, недружелюбное обращеніе доктора, Кети тоже старалась по возможности избѣгать его.

Напротивъ того, его отношенія къ Флорѣ ни на волосъ не измѣнились: онъ былъ такимъ-же холоднымъ, сдержаннымъ женихомъ, какъ въ тотъ день, когда Кети увидѣла обрученныхъ въ первый разъ. Такъ что бывали минуты, когда молодой дѣвушкѣ приходило въ голову, что возмутительная сцена въ домѣ тетушки была только произведеніемъ ея пылкой фантазіи, или, можетъ быть, Брукъ забылъ о ней и не желалъ болѣе вспоминать о минувшихъ тяжелыхъ мннутахъ!

Пожалуй, Флора ждала, что послѣ того, какъ она соизволила просить прощенія и во всемъ раскаялась, прежнія интимныя отношенія снова должны были возстановиться.

Не долженъ-ли былъ онъ испытывать безграничное счастіе при одной мысли, что скоро будетъ называть ее своею неотъемлемою собственностью.

Быть можетъ, онъ глубоко скрывалъ свое счастіе и не желалъ его показывать, думала Флора; дѣйствительно, Брукъ не изъ такихъ людей, что-бъ скоро помириться съ нею.

А въ сентябрѣ, послѣ свадьбы, все должно будетъ само собою измѣниться.

Вскорѣ наступило двадцатое мая, день рожденія Флоры. На всѣхъ столахъ ея комнаты были симметрично разставлены душистые букеты, присланные ея внимательными подругами; а самый большой изъ всѣхъ букетовъ былъ подарокъ самой герцогини, желавшей съ своей стороны поздравить невѣсту придворнаго совѣтника.

Да, это былъ день настоящаго торжества для Флоры; теперь она снова убѣдилась, что она въ самомъ дѣлѣ любимица боговъ, рожденная для избраннаго жизненнаго поприща.

А между тѣмъ на лицѣ ея все таки лежала легкая тѣнь и брови ея поминутно хмурились отъ нетерпѣнія и досады. На столѣ, между подарками бабушки и сестеръ, стояли хорошенькіе черные, мраморные часы. Брукъ прислалъ ихъ рано утромъ въ виллу и въ своемъ поздравительномъ письмѣ очень извинялся, что не можетъ явиться къ обѣду, такъ какъ ему невозможно оставить одного опасно-больнаго паціента.

– Не понимаю право, почему Лео выбралъ для меня этотъ некрасивый черный камень? – говорила Флора, показывая на часы и обращаясь къ президентшѣ, которая вынула изъ вазочки букетъ, присланный герцогинею, и не переставала подносить его къ носу, точно онъ долженъ былъ имѣть совершенно необыкновенный ароматъ.

– Кто же подноситъ невѣстѣ подарокъ чернаго цвѣта? Это ужасная безтактность съ его стороны.

– Напротивъ того, часы должны быть совершенно въ твоемъ вкусѣ, Флора; они отлично пополняютъ серьезное убранство этой комнаты, – сказала Генріэтта, полулежа на красномъ диванѣ и бросая взглядъ на черныя колонны въ углахъ краснаго кабинета.

– Вотъ глупости! Ты очень хорошо знаешь, что я ничего не возьму съ собой изъ всего этого убранства. – Я даже не знаю, гдѣ я помѣщу эту массу въ моемъ городскомъ лиловомъ будуарѣ съ бронзовыми украшеніями.

– Я бы тоже предпочла свѣжій букетъ, но, вѣдь, ты не сентиментальна, Флора, – замѣтила Генріэтта съ колкостью.

Между тѣмъ Кети, одѣтая сегодня въ первый разъ въ бѣлое платье, молчаливо стояла возлѣ великолѣпнаго миртоваго дерева, за которымъ долгое время ухаживала тетушка Діаконусъ, а теперь прислала его въ подарокъ невѣстѣ. Казалось, никто, кромѣ Кети, не обращалъ должнаго вниманія на рѣдкій по своей красотѣ подарокъ, стоившій тяжелой жертвы для доброй старушки.

Послѣ обѣда все семейство осталось на балконѣ и въ пріемной залѣ, потому что все еще не переставали пріѣзжать поздравители. Всѣ двери перваго этажа были отворены настежъ и сквозь позолоченную рѣшетку балкона въ комнаты проникалъ теплый весенній воздухъ, разливая пріятный ароматъ молодыхъ липъ и полураспустившихся цвѣточныхъ почекъ. Изъ всѣхъ высокихъ оконъ проникали золотистые лучи майскаго солнца, отражаясь на блестящемъ полу разноцвѣтныхъ гостинныхъ; только темно-красный кабинетъ казался мрачнымъ и холоднымъ и каждый человѣкъ, входя туда, невольно испытывалъ чувство сожалѣнія, при видѣ такого изобилія живыхъ цвѣтовъ между этими стѣнами. Генріэтта лежала въ мягкой качалкѣ противъ двери балкона; она, такъ-же какъ и Кети, окутала свою маленькую фигурку въ пышное облако бѣлой кисеи, но плечи ея были теперь закутаны въ теплую, мягкую шаль, поверхъ которой длинными локонами разсыпались ея золотистые волосы и придавали ея лицу видъ восковой головки.

Она отослала Кети въ залу, съ просьбою съиграть ей любимую пьесу Шуберта, и сидѣла теперь, съ нетерпѣніемъ ожидая звука перваго аккорда.

Но вдругъ на щекахъ больной вспыхнулъ яркій румянецъ и маленькія ручки невольно прижались къ груди: – въ комнату вошелъ Брукъ.

Флора бросилась къ нему навстрѣчу и нѣжно повисла на его рукѣ; не успѣлъ онъ еще со всѣми поздороваться, какъ она почти насильно потащила его въ кабинетъ, что-бъ показать свои подарки. Прекрасная невѣста, такъ хорошо умѣвшая разыгрывать роль ученой и серьозной женщины, обнаружила сегодня на двадцать девятомъ году своей жизни наивную веселость и грацію шестнадцатилѣтней дѣвочки и благодаря ея оживленному личику и мягкимъ, гибкимъ движеніямъ всей ея фигуры, она въ самомъ дѣлѣ казалась необыкновенно моложавою.

Кети спокойно стояла возлѣ высокой этажерки, и искала требуемую пьесу, когда обрученные прошли мимо нея, направляясь къ кабинету Флоры; молодая дѣвушка обернулась, докторъ поздоровался съ нею, слегка кивнувъ головою, и она еще усерднѣе принялась искать ноты.

– Послушай, Лео, съ сегодняшняго дня я заканчиваю съ своимъ прошедшимъ и благодарю Бога, что онъ открылъ мнѣ глаза и я во время поняла свое заблужденіе, изъ за котораго чуть было не потеряла все свое счастіе, – сказала Флора сладкимъ, заискивающимъ голосомъ.

– Я хочу навѣки забыть тотъ ужасный вечеръ, когда я потеряла всю власть надъ собой и, сама не помня своихъ дѣйствій, жестоко тебя оскорбила; впрочемъ, что-бъ хоть нѣсколько оправдаться въ твоихъ глазахъ, я должна сказать тебѣ, что и ты не былъ совершенно правъ, такъ какъ не понялъ меня. Ты никогда не спросилъ меня, что именно заставило меня заняться литературою: – я дѣлала это только потому, что хотѣла пользоваться своимъ дарованіемъ и талантомъ. – Думай, что хочешь, но я убѣждена, что проложила бы себѣ дорогу къ славѣ моею статьею: „Женщины“, которую ты совсѣмъ не знаешь. Быть можетъ, это произведеніе и сдѣлало-бы меня знаменитостью, но можетъ-ли мнѣ теперь придти въ голову мысль, идти своею дорогою возлѣ тебя и придавать значеніе своему таланту? Нѣтъ, Лео, я буду жить исключительно для твоей славы; а для того, что-бъ на будущее время не поддаваться искушенію, этотъ долговременный трудъ моихъ неутомимыхъ изученій, эти листы – должны навсегда исчезнуть съ лица земли.

Между тѣмъ, Кети, найдя наконецъ желаемую тетрадь, подошла къ роялю. Она видѣла, какъ Флора осторожно подожгла рукопись и, когда она вспыхнула, бросила ее въ каминъ; затѣмъ красавица невѣста обернулась къ окну, возлѣ котораго стоялъ докторъ и, казалось, ждала, что онъ удержитъ ее отъ этаго рѣшительнаго поступка. Но Брукъ не двигался и драгоцѣнный горючій матеріалъ жарко горѣлъ безъ того, что-бъ чья либо рука попыталась спасти его. Легкій запахъ гари проникъ въ музыкальный салонъ и въ то время, какъ Флора, съ крѣпко стиснутыми губами, мѣрными шагами отходила отъ камина, Кети торопливо сѣла къ роялю и быстро взяла первые аккорды любимой пьесы больной сестры. Кети не хотѣла слышать отвѣтъ Брука, ей и безъ того было непріятно, что она такъ часто была невольною свидѣтельницею сценъ между женихомъ и невѣстою. Кромѣ того молодую дѣвушку сильно возмущала комедія, только что разыгранная Флорою. Несчастная рукопись, безъуспѣшно странствующая по всѣмъ редакціямъ, измятая въ рукахъ лакеевъ и возвращаемая за негодностью, должна была играть теперь роль ужасной жертвы, приносимой самоотверженіемъ геніальной женщины.

Въ гостинной говорили довольно громко; Кети слышала серьезный голосъ доктора, но къ счастію не могла понять ни одного слова, а когда піэса была окончена, то Флора важно прошла черезъ музыкальный салонъ въ голубую гостинную.

Она шла рядомъ съ Брукомъ, держа въ рукахъ букетъ, присланный герцогиней, и такъ капризно надула губки, точно ребенокъ, котораго только-что побранили. Поровнявшись съ Кети, она бросила на нее косой, сердитый взглядъ и проговорила съ досадой:

– Слава Богу, что ты кончила, Кети! – Ты такъ сильно колотишь, что невозможно слышать своего собственнаго слова. Правда, ты порядочно играешь піэсы твоего сочиненія, потому что они не трудны и похожи на дѣтскія мелодіи, но до Шуберта и Листа тебѣ бы не слѣдовало дотрагиваться, для исполненія ихъ сочиненій у тебя не достаетъ таланта.

– Генріэтта просила меня съиграть эту піэсу, – отвѣтила Кети спокойно и закрыла рояль. – Я никогда не выдавала себя за первокласную музыкантшу.

– Конечно, дорогая моя Кети не принадлежитъ къ числу виртуозовъ, выдѣлывающихъ козлиные прыжки на клавишахъ, – сказала Генріэтта, неожиданно появившись въ залѣ; – но я еще никого не слыхала, кто-бы такъ глубоко понималъ Шуберта, какъ она! Неужели-же слезы, выступающія на мои глаза во время игры Кети, выжимаются только изъ угодливости?

– Слабые нервы, дитя мое, и больше ничего! – насмѣшливо замѣтила Флора и послѣдовала за докторомъ, котораго президентша позвала въ гостинную.

Пожилая дама сидѣла на мягкомъ диванѣ, съ раскраснѣвшимся лицомъ, держа въ правой рукѣ лорнетку, а вь лѣвой развернутое письмо, только-что поданное ей лакеемъ.

– Я хотѣла сообщить вамъ, дорогой придворный совѣтникъ, – сказала она, съ удовольствіемъ ударяя на этомъ титулѣ, – что моя подруга, баронесса Штейнеръ, собирается пріѣхать къ намъ на дняхъ; она желаетъ обратиться къ вамъ за совѣтомъ и помощью. У нея очень боленъ ея маленькій внукъ, такъ что знаменитѣйшіе врачи не могутъ опредѣлить его болѣзни. Согласитесь-ли вы лечить этого ребенка?

– Почему-же нѣтъ? Только съ условіемъ, что-бъ баронесса не отнимала у меня слишкомъ много времени.

Это замѣчаніе Брукъ сдѣлалъ потому, что по опыту зналъ, какъ эти аристократки заставляютъ себя ждать и каждый легкій насморкъ считаютъ за смертную болѣзнь.

Президентша была видимо недовольна холоднымъ отвѣтомъ доктора и, не отвѣчая ему, обратилась къ Флорѣ:

– Баронесса обидѣлась моимъ недавнимъ отказомъ; ея письмо наполнено колкостями и, если-бы она не боялась за болѣзнь внука, то вѣроятно никогда не написала-бы мнѣ больше. Не могу выразить тебѣ, какъ это меня мучаетъ. Теперь она рѣшила нанять помѣщеніе въ ближайшемъ отелѣ къ квартирѣ нашего придворнаго совѣтника и просить меня вторично не отказать ей въ просьбѣ и приготовить ей квартиру не меньше, какъ въ пять комнатъ.

При этихъ словахъ глаза президентши злобно посмотрѣли на молодую дѣвушку въ бѣломъ платьѣ, спокойно стоявшую противъ нея; облокотившись о спинку кресла, опустивъ свои длинныя рѣсницы, Кети молча слушала эти переговоры и ея миловидное личико поминутно краснѣло.

– Баронесса могла бы отлично помѣститься въ бель-этажѣ, если-бы только ей не требовалось пяти комнатъ, – продолжала президентша. – Впрочемъ, ей необходимо имѣть одну гостинную, удобное помѣщеніе для больнаго мальчика съ гувернаткой и потомъ еще три спальни, вѣдь, горничная тоже пріѣдетъ съ ними!

Пожилая дама глубоко вздохнула и грустно опустила голову на грудь.

– Другими словами сказать: Кети мѣшаетъ тебѣ исполнить твое желаніе; не такъ-ли бабушка? – сказала Генріэтта съ колкостью.

– Я уже говорила, что могу переселиться на мельницу на время пріѣзда баронессы, – отвѣтила Кети, съ ласкою проводя рукою по волосамъ сестры.

– Зачѣмъ? можно устроиться гораздо лучше, если только ты непремѣнно должна уступить твою комнату, – продолжала Генріэтта съ волненіемъ.

– Мы попросимъ добрую тетушку Діаконусъ, уступить тебѣ на время ту уютную комнату, которая назначена для гостей. Я знаю, что ты любимица тетушки и по всей вѣроятности она будетъ очень довольна видѣть тебя у себя въ домѣ. Мы перенесемъ туда твой рояль и я тоже испрошу себѣ позволеніе приходить къ вамъ такъ часто, какъ только мнѣ захочется.

Взглянувъ на доктора, она вдругъ замолчала. Брукъ стоялъ отвернувшись и смотрѣлъ въ окно; лицо его было очень серьезно и явное противорѣчіе выказывалось въ его задумчивыхъ глазахъ.

– Я нахожу, что будетъ гораздо практичнѣе, если больной мальчикъ съ гувернанткой поселятся въ моемъ домѣ, – замѣтилъ онъ холодно и принужденно.

Президентша съ насмѣшливой улыбкой на губахъ нетерпѣливо передергивала свою кружевную мантилью.

– Это трудно будетъ устроить, дорогой докторъ! – возразила она; – моя подруга ни за что не согласиться разстаться съ маленькимъ Іовомъ, который, нужно вамъ замѣтить, чрезвычайно избалованный мальчикъ. Нашъ наслѣдный принцъ не пріученъ къ такой роскоши, какъ этотъ единственный потомокъ семейства Брандау. Онъ привыкъ спать подъ атласными одѣялами и кроватка этого маленькаго созданьица должна быть завѣшана бархатными драпировками. Семейство баронессы Штейнеръ находитъ эту роскошную обстановку въ порядкѣ вещей и потому мы невольно приходимъ въ замѣшательство, когда намъ приходится принимать у себя такихъ рѣдкихъ гостей.

– А почему же, Лео, ты предпочитаешь поселить въ своемъ домѣ такаго шалуна и негоднаго мальчика, какъ этотъ потомокъ Брандау? – живо спросила Генріэтта, обращаясь къ Бруку.

Щеки ея пылали отъ волненія и она не могла удержаться отъ подобнаго желчнаго раздраженія.

– Почему ты сердишься на Кети? – Я давно замѣчаю твою несправедливость и холодность въ отношеніи ея. Можетъ быть она для тебя кажется не достаточно знатною особою, потому что ея дѣдъ былъ мельникомъ? Ты никогда не говоришь съ ней, не обращаешь на нее ни малѣйшаго вниманія, что крайнѣ смѣшно, такъ какъ она такая-же сестра Флоры, какъ и я. Мы всѣ говоримъ другъ другу „ты“, только она составляетъ исключеніе…

– Позволь тебѣ замѣтить, дорогая моя, что это „ты“ мнѣ давно колетъ глаза, и если бы это отъ меня зависѣло, то я, конечно и тебѣ не позволила бы такой фамильярности съ Брукомъ, – сказала Флора довольно рѣзко. – Правду сказать, я никому не желаю уступать своихъ правъ и преимуществъ, а тѣмъ болѣе не хочу ихъ дѣлить съ Кети.

Съ этими словами она нѣжно обняла Брука и страстно прижалась къ его стройной фигурѣ.

Доктору, видимо, не понравилось это прикосновеніе въ присутствіи другихъ; кромѣ того, взволнованный упреками Генріэтты, онъ вздрогнулъ, точно почувствовалъ близость змѣи, и поблѣднѣлъ, какъ мертвецъ.

Кети сдѣлала нѣсколько шаговъ съ намѣреніемъ выйти изъ гостинной; слезы душили ея горло и молодой дѣвушкѣ стоило неимовѣрныхъ усилій, что-бы не заплакать отъ боли, вызванной столькими оскорбленіями. Но въ эту минуту отворилась дверь и въ комнату вошелъ совѣтникъ. Кети вздохнула свободнѣе: она смотрѣла на него какъ на свою защиту, какъ на человѣка, замѣняющаго ей отца и потому живо подошла къ нему, взявъ его за руку.

Совѣтникъ посмотрѣлъ на нее съ удивленіемъ и радостно прижалъ къ своему сердцу маленькую ручку Кети. Въ рукахъ онъ несъ небольшой ящикъ, который поставилъ на столъ, подлѣ президентши.

Его появленіе прервало тяжелую сцену и Генріэтта чувствовала большое облегченіе; она была даже готова броситься къ нему на шею изъ благодарности, что онъ явился такъ кстати.

– Наконецъ-то и я успокоился, милая Флора, вотъ мой подарокъ, – весело сказалъ совѣтникъ. – Мой берлинскій агентъ извиняется мѣшкотностью фабрикантовъ.

Морицъ открылъ крышку ящика.

– Кромѣ того, у меня есть еще чѣмъ тебя порадовать, дорогая новорожденная, – продолжалъ онъ шутливымъ голосомъ. – Ты вполнѣ отомщена, Флора. Я только узналъ, что главную зачинщицу непріятнаго бунта въ лѣсу приговорили къ тюремному заключенію, а другихъ обвинили въ соучастіи и наказали арестомъ на нѣсколько дней.

– Не думаю, что-бы Флора могла радоваться такому извѣстію, – вскричала Генріэтта. – Конечно, правосудіе должно было наказать эту дикую мегеру, которой будетъ весьма полезно спокойно посидѣть и сдѣлаться ручнѣе. Но эта сцена въ лѣсу была для насъ слишкомъ унизительна! Ужасно подумать, что мы составляемъ предметъ ненависти; особенно должно быть непріятно это сознаніе для Флоры, на долю которой досталась самая большая часть этой злобы. Тебѣ бы не слѣдовало говорить объ этомъ сегодня, дорогой Морицъ.

– Въ самомъ дѣлѣ? – засмѣялась Флора. – Нѣтъ, видимо Морицъ знаетъ меня лучше тебя. Ему извѣстно, что я высоко стою надъ гласомъ народа и не пошевелю ни однимъ пальцемъ, что-бы сдѣлаться популярною. Прежде и ты была такого-же мнѣнія. Что-бы ты сказала, еслибъ въ прошломъ году кто нибудь осмѣлился защищать при тебѣ народные интересы? Это бы удивило тебя. Но съ тѣхъ поръ, какъ Кети къ намъ пріѣхала, вопросы эти постоянно слышатся въ бель-этажѣ, такъ что чувствуешь невольный страхъ передъ такой спартанской добродѣтелью и дѣвичьей премудростью. Я нисколько не удивлюсь, если наша младшая сестра откроетъ поваренную книгу и будетъ выискивать названія разныхъ суповъ, необходимыхъ для подкрѣпленія силъ осужденной грѣшницы.

– Этого я, конечно, не сдѣлаю, – серьезно отвѣтила Кети, съ презрѣніемъ глядя на насмѣшливое лицо прекрасной невѣсты, – но я разъузнала о ея семейныхъ обстоятельствахъ: у этой женщины четверо маленькихъ дѣтей, а ея братъ, работающій на фабрикѣ и взявшій на себя присмотръ за этими сиротами, лежитъ больной. Само собою разумѣется, что эти, ничѣмъ не повинныя малютки, не должны страдать, и я непремѣнно позабочусь о нихъ, пока ихъ мать снова не возвратится къ работѣ.

Совѣтникъ удивленно оглянулся и собирался что-то сказать, но Кети перебила его.

– Не останавливай меня, Морицъ; пойми, что въ такія минуты денежный шкафъ моего дѣда внушаетъ мнѣ менѣе ужаса и страха.

Президентша нетерпѣливо вертѣлась на своемъ стулѣ: подобные разговоры въ ея присутствіи не должны были допускаться.

– Вотъ еще интересныя новости! Какія извращенныя понятія у этой дѣвушки! Въ болѣе опасныя руки едва-ли могло попасть богатство! – воскликнула она съ раздраженіемъ въ голосѣ. – Не правда-ли, дорогой Брукъ? Посмотрите, какъ эта слабая рука безпомощно ухватилась теперь за Морица, а между тѣмъ хорошо умѣетъ самовольно кидать деньги на вѣтеръ; нѣтъ, опекунъ долженъ былъ поступать съ нею гораздо строже.

Кети моментально отдернула свою руку. Она замѣтила мрачный взглядъ доктора, брошенный на кончики ея пальцевъ, и это невольно смутило молодую дѣвушку.

– Развѣ вы не знаете Брука, бабушка, что ожидаете отъ него одобрительныхъ словъ? – сказала Флора, съ безпокойствомъ наблюдая за быстрыми перемѣнами въ лицѣ своего жениха. – Онъ самъ вѣчно былъ энтузіастомъ во всемъ, что только касается народнаго блага.

– Да, но не теперь, когда онъ избранъ лейбъ-медикомъ и принятъ ко двору, – замѣтила президентша.

– Такъ неужели-же я долженъ изъ за этого измѣнять свои принципы и взгляды? – сказалъ докторъ, стараясь сохранить внутреннее спокойствіе, между тѣмъ какъ голосъ его дрожалъ отъ сильной внутренней борьбы.

– Боже мой! Развѣ вы все еще будете держать сторону этихъ дерзкихъ демократовъ? – спросила президентша, краснѣя отъ негодованія и страха.

– Я уже нѣсколько разъ говорилъ, что не принадлежу ни къ одной изъ партій. Я стараюсь смотрѣть на все яснымъ, безпристрастнымъ взглядомъ, что необходимо, если хочешь дѣйствовать для истиннаго блага людей.

Между тѣмъ совѣтникъ торопливо распаковывалъ ящикъ. Ему былъ непріятенъ этотъ разговоръ, нарушавшій миръ его души, и потому онъ всѣми силами старался его прекратить.

Онъ развернулъ золотистый кусокъ атласа, цвѣта маиса, и свѣтло-лиловый шелковый бархатъ.

– Вотъ два туалета для твоего перваго дебюта, дорогая Флора, когда ты будешь профессоршею, – сказалъ онъ, подходя къ невѣстѣ.

Совѣтвикъ достигъ, чего хотѣлъ: глаза всѣхъ присутствующихъ моментально обратились въ сторону, гдѣ лежали дорогіе подарки; а когда изъ ящика вынуты были роскошные вѣера и картонки съ парижскими перьями и цвѣтами, то и раздражительная Генріетта забыла свое негодованіе и съ веселою улыбкою подошла къ столу.

– Другія дамы тоже не должны уйти отъ сюда съ пустыми руками, – продолжалъ Морицъ, – тѣмъ болѣе, что я не скоро опять поѣду путешествовать.

Президентша съ граціознаю улыбкою приняла дорогую кружевную шаль, Генріетта получила цѣлый кусокъ бѣлаго шелку на платье, а въ Кетину руку совѣтникъ почти насильно вложилъ довольно большой футляръ.

Замѣтивъ странный многозначительный взглядъ, обращенный на нея Морицемъ, молодая дѣвушка почувствовала цѣлую бурю непріятныхъ ощущеній.

Боже мой, что скажутъ теперь окружающіе; имѣлъ-ли онъ право глядѣть на нея такими страстными глазами? нѣтъ, тысячу разъ нѣтъ!

Она хотѣла тутъ-же, при всѣхъ, обнаружить къ нему свое отвращеніе и отъ сильной внутренней борьбы лицо ея покрылось смертельною блѣдностью.

– Неужели-же для тебя такая новость получать подарки? – спросила Флора съ колкостью. – Что-же далъ тебѣ Морицъ? Рано или поздно намъ все таки придется узнать эту тайну; давай сюда!

Она поспѣшно взяла футляръ изъ рукъ растерявшейся сестры и чуть не вскрикнула, отворивъ его. Блѣдно-красный блескъ исходилъ изъ драгоцѣнныхъ камней, нашитыхъ на черный бархатъ въ видѣ ожерелья.

Президентша важно подняла лорнетъ къ глазамъ.

– Отличная работа! Просто художественно! Удивительно, до чего теперь дошло подражаніе: самыя знатныя барыни не тотчасъ бы замѣтили, что это стекло, – сказала президентша, протягавая руку за футляромъ.

– Стекло? – повторилъ совѣтникъ, оскорбившись; – но за кого-же вы меня считаете, дорогая бабушка, есть-ли тутъ хоть одинъ поддѣльный камушекъ? Пора бы вамъ знать, что я никогда не покупаю ничего ненастоящаго.

Президентша прикусила губы.

– Я это знаю, Морицъ, но въ настоящую минуту я не могла повѣрить своимъ глазамъ. Вѣдь, это такіе рѣдкіе рубины, какихъ, можетъ быть, не найдется у самой герцогини.

– Въ такомъ случаѣ я жалѣю герцога, у котораго на это не хватитъ средствъ, – воскликнулъ совѣтникъ съ веселымъ смѣхомъ; – впрочемъ я и не могъ подарить Кети что нибудь, неимѣющее цѣны: не забудьте, что черезъ два года она будетъ обладать такимъ богатствомъ, котораго станетъ на всѣ драгоцѣнные камни въ мірѣ. Фальшивые камни могли бы оскорбить ее, и она вправѣ была-бы съ презрѣніемъ ихъ оттолкнуть отъ себя.

– Этому я охотно вѣрю, – возразила пожилая дама съ холодной ироніей; – вообще Кети любитъ увѣшивать себя дорогими вещами: это доказываютъ ея тяжелыя, шелковыя платья. Но, дитя мое, необходимо во всемъ имѣть извѣстный тактъ, если желаешь принадлежать къ изысканному обществу.

При этомъ президентша съ гордостью посмотрѣла на Кети, молча стоявшую, и положившую руки на спинку кресла, не обращая никакого вниманія на богатое ожерелье.

– Восемнадцать лѣтъ и брилліанты – совсѣмъ не совмѣстимы. Дѣвушкѣ твоихъ лѣтъ можно надѣть простенькій крестикъ, медальонъ на черной бархатной лентѣ, или, по большей мѣрѣ, тоненькую жемчужную или кораловую нитку.

– Но, позволь замѣтить тебѣ, бабушка, что Кети не навсегда-же останется восемнадцатилѣтнею дѣвушкою! – вскричала Флора съ жаромъ, – я это лучше знаю; не такъ-ли, Кети?

Глаза младшей сестры блеснули отъ негодованія и оскорбленной стыдливости; она гордо отвернулась и не сказала ни слова.

– Боже мой, какой величественный видъ у этой малютки! – сказала Флора смѣясь; – однако, при всемъ ея стараніи, ей не удалось скрыть смѣсь злобы и замѣшательства.

– Можно подумать, что я, своею невинною болтовнею, открыла какую нибудь государственную тайну! Развѣ желаніе выйти за мужъ – преступленіе? Не нужно только отрицать публично того, что высказываешь въ минуту откровенности! – Она положила дорогое ожерелье на свои бѣлые пальцы и многозначительно посмотрѣла на совѣтника.

– Правда и то, Морицъ, что такіе рубины можетъ носить только жена милліонера, – сказала она, лукаво улыбаясь.

При этихъ словахъ президентша встала; она поспѣшно взяла со стола письмо и лорнетку, натянула на плечи шаль, собираясь выйти изъ комнаты.

– Хотя ты и никогда не покупаешь ничего поддѣльнаго, дорогой Морицъ, – сказала она съ небрежностью, – но шампанское, поданное сегодня къ обѣду, вѣроятно, не было настоящее и у меня сильно разболѣлась голова. Я пойду отдохнуть на нѣсколько часовъ.

По среди гостинной она еще разъ обернулась.

– Когда я встану, то попрошу тебя придти ко мнѣ, я хочу посовѣтоваться съ тобою, – продолжала пожилая дама, протягивая ему письмо. – Прочитай! по всей вѣроятности ты согласишься со мною, что баронессу нельзя оскорблять вторичнымъ отказомъ. Послѣдній разъ я подчинилась твоему желанію, что-бъ избѣжать какихъ нибудь непріятныхъ сценъ, но теперь я не въ силахъ больше уступить. Люди, подобные мнѣ, не могутъ же позволить вертѣть собою какъ маріонетками; не достаетъ только того, что-бъ вы пренебрегали мною, какъ лишнимъ бременемъ. Замѣть это, Морицъ.

Затѣмъ, кивнувъ головою совѣтнику, она вышла, бросивъ строгій взглядъ на всѣхъ окружающихъ.

XIX.

– Ну, Морицъ, не легко тебѣ будетъ съ нею справиться, – замѣтила Флора, указывая на дверь, за которой скрылась президентша. – Бабушка раздражена и сильно не въ духѣ.

Совѣтникъ громко засмѣялся.

– Я вполнѣ увѣрена, что бабушка ни за что на свѣтѣ не согласится кому бы то ни было уступить власть, изъ давна предоставленную ей тобою! – продолжала Флора. – Я часто остерегала тебя, теперь справляйся, какъ знаешь.

Потомъ, посмотрѣвъ на Брука, она заботливо взяла его за руку.

– Скажи мнѣ, ради Бога, что съ тобою, Лео? Ты борешься съ внутреннею болью, которую стараешься скрыть отъ меня! Но любящую женщину трудно обмануть. Я вижу на твоемъ лицѣ линіи, сильно меня безпокоющія. Ты слишкомъ напрягаешь свои силы. Съ завтрашняго дня я беру на себя смѣлость отправить въ твою городскую квартиру одного изъ нашихъ лакеевъ и велю ему отказывать всѣмъ тѣмъ навязчивымъ посѣтителямъ, которые мѣсяцъ тому назадъ бросали въ тебя каменьями, а теперь портятъ тебѣ здоровье своею неотступностью.

Генріетта съ удивленіемъ посмотрѣла на сестру, а совѣтникъ въ сильномъ замѣшательствѣ нѣсколько разъ провелъ рукою по своимъ волосамъ.

На неподвижнымъ лицѣ доктора скользнуло горькое и презрительное выраженіе.

– Этого ты, конечно, не сдѣлаешь, Флора, – сказалъ онъ строго и холодно. – Я положительно запрещаю всякое постороннее вмѣшательство въ мою практику. Кстати, Морицъ, мнѣ нужно поговорить съ тобою объ одномъ опасно больномъ, – обратился онъ къ совѣтнику. – Не можемъ ли мы на нѣсколько минутъ удалиться въ кабинетъ для краткой бесѣды на единѣ?

– Объ опасно-больномъ? – повторилъ совѣтникъ въ раздумьѣ, нахмуривъ брови. – Ахъ, да, теперь я припоминаю; это тотъ купецъ Ленцъ. Безрасуднѣйшій человѣкъ, спустившій весь свой капиталъ безумными спекуляціями и желающій теперь поправить свои дѣлишки по средствомъ моихъ денегъ! Благодарю покорно!

– Ты все это можешь сказать мнѣ въ твоей комнатѣ, – замѣтилъ докторъ. – Только намъ съ тобой этотъ насчастный повѣрилъ свое безвыходное положеніе, даже жена его ничего еще не знаетъ.

– Пойдемъ, пожалуй; посмотрю въ чемъ заключается твое посредничество, только не надѣйся, что-бъ я протянулъ ему руку помощи. Откровенно говоря, онъ окончательно провалился и никогда не поднимется на ноги.

Морицъ пожалъ плечами. Сердце его стало нечувствительнымъ, счастіе и деньги испортили этого добраго человѣка; теперь онъ былъ даже неспособенъ понимать тяжкія заботы и несчастія другихъ.

– Правду сказать, тебѣ менѣе, чѣмъ кому либо другому не стоило-бы брать его сторону; помнишь, онъ тоже не разъ поднималъ камень, что-бы бросить въ тебя.

– Такъ неужели же я долженъ брать съ него примѣръ? – сказалъ Брукъ серьезно, переступая порогъ сосѣдней комнаты.

Этотъ честный, правдивый человѣкъ, казался теперь величественнымъ въ сравненіи съ раскраснѣвшимся капиталистомъ.

Сестры остались однѣ. Флора, подойдя къ двери, громко позвала свою горничную, для того, что-бы она убрала подарки совѣтника, а Кети торопливо взяла съ стола свой зонтикъ.

– Ты уходишь, Кети? – спросила Генріетта, сново развалившись въ мягкой качалкѣ.

– Да, сегодня у тетушки назначенъ рукодѣльный часъ; я немного запоздала и должна поторопиться, – спокойно отвѣтила Кети, но вдругъ замолкла. Флора такъ сильно бросила картонку съ цвѣтами въ ящикъ, который горничная держала передъ нею, что цѣлый дождь бѣлыхъ лепестковъ разсыпался по дорогимъ матеріямъ.

– Какъ мнѣ противны всѣ эти комедіи! – вскричала она со злобою. – Эта тетушка, олицетворенная добродѣтель, отказалась сегодня отъ моего приглашенія на чашку кофе, потому что не могла оставить безъ присмотра дѣвчонокъ, собирающихся у ней чуть не каждый день. И потому наша Кети тоже спѣшитъ туда, что-бы придать серьезный видъ этой кукольной комедіи.

Замолчавъ на минуту и подождавъ, пока горничная удалилась, Флора быстро схватила Кети за руку, видя, что она собирается уходить.

– Имѣй минутку терпѣнія! Позволь сказать тебѣ, что ты своими глупыми поступками и меня заставляешь брать на себя роль, которую я не въ силахъ буду выдержать до сентября мѣсяца. Очень понятно, что тетушка потребуетъ отъ невѣсты своего племянника такого-же геройскаго самопожертвованія, какое привыкла видѣть въ моей образцовой сестрицѣ.

– Вѣдь смѣшно подумать, что должна держать въ своихъ рукахъ немытые пальцы ребятишекъ и терпѣливо снимать со спицъ одну петлю за другую, пока эти телячьи головы постигнутъ премудрость вязанья! Пожалуй, еще придется умывать ихъ грязныя лица и расчесывать косматыя косы? Нѣтъ, благодарю за подобное удовольствіе! А если я на отрѣзъ откажусь отъ этого, сплетни доброй тетушки не замедлятъ сдѣлать меня въ глазахъ Брука безсердечной, бездушной женщиной, потому что я не питаю любви и сочувствія къ обворожительному дѣтскому міру. Поэтому, разъ на всегда запрещаю тебѣ поддерживать подобнаго рода сношенія съ домомъ моего жениха; – слышишь? Я, какъ невѣста Брука, имѣю полное право этого отъ тебя требовать.

– Да, но я все таки буду продолжать дѣлать то, чего не запрещаетъ мнѣ моя совѣсть, – возразила Кети совершенно хладнокровно, слегка оттолкнувъ отъ себя руку сестры. – Твое же право, о которомъ ты сейчасъ говорила, никогда не было мною нарушено. Тебѣ же, по моему, совѣстно-бы было признаться, что ты въ каждомъ поступкѣ другихъ видишь для себя опасность.

– Опасность! – повторила Флора, всплеснувъ руками. – Нѣтъ, дорогая проповѣдница нравственности, вы жестоко ошиблись: я подвергала жестокимъ испытаніямъ любовь Брука, и пришла къ тому заключенію, что ничто въ мірѣ не можетъ поколебать это прочное, страстное чувство.

– Сомнѣваюсь! – пробормотала Генріетта слабымъ голосомъ, судорожно сжимая руки. – Я постоянно должна припоминать твердость и энергію Брука, что-бы не считать его за человѣка слабаго и безхарактернаго.

– Дѣло въ томъ, – продолжала Флора, отвѣтивъ на слова Генріетты насмѣшливымъ пожатіемъ плечъ, – что мнѣ не хочется, пока я еще невѣста, вооружать противъ себя эту старуху: я должна сохранить съ нею хорошія отношенія до Сентября мѣсяца. Когда же мы переѣдемъ въ столицу, то съ первыхъ же дней нашей свадьбы Брукъ убѣдится, что такая жена, какую ему желаетъ тетушка, была бы не только постыднымъ бременемъ, но положительною невозможностью. Тогда онъ узнаетъ мнѣ цѣну и посмотритъ, какъ я съумѣю окружить его блескомъ, вполнѣ соотвѣтствующимъ его положенію. Не пренебрегая своими домашними обязанностями онъ всегда найдетъ меня готовую для принятія гостей. Я обо всемъ успѣла подумать и уже разсчитала, что за вычетомъ суммы, необходимой для моего туалета, я буду въ состояніи держать отличную кухарку, ключницу, няньку и гувернантку, платя имъ содержаніе изъ процентовъ моего собственнаго капитала.

Сказавъ это, она внимательно посмотрѣла на свои блестящіе, розовые ногти и обернулась, бросивъ гордый взглядъ на противъ-стоявшее большое трюмо. Правильное зеркало отражало всю ея величественную фигуру, глядя на которую, трудно было допустить, чтобъ эта важная особа могла въ семейномъ кружкѣ, качать на колѣняхъ ребенка, просижывать по цѣлымъ часамъ въ дѣтской у изголовья больнаго малютки, занимать его сказками и испытывать святое чувство материнской любви.

Нѣтъ, она объ этомъ и не думала; другія мысли занимали ее въ ту минуту, когда взглядъ ея, скользнувъ по гладкому стеклу, остановился на молодой дѣвушкѣ въ бѣломъ платьѣ, за которой, какъ декорація, до самаго полу спускалась бархатная портьера. Отъ этого темнаго грунта энергичное лицо Кети выдѣлялось еще рельефнѣе и въ эту минуту она могла служить олицетвореніемъ невинности и цѣломудренной чистоты.

Флора насмѣшливо улыбнулась и граціозно покачала головою.

– Да, дитя мое, тебѣ не всегда придется оставаться такой скромницей и недотрогой, да и хозяйственныя наклонности, развитыя въ тебѣ твоею заботливою Лукасъ, вовсе не умѣстны для твоего будущаго поприща. Морицъ ни за что не пожелаетъ слушать бренчанье ключами и не позволитъ тебѣ часами просиживать въ кухнѣ; въ этомъ будь совершенно увѣрена, если-бъ онъ даже въ минуту нѣжности десять разъ обѣщалъ тебѣ устроить птичій дворъ. Такіе новоиспеченные дворяне еще больше гонятся за этикетомъ и требуютъ большей важности отъ своей жены, чѣмъ родовые дворяне.

Кети покраснѣла и отошла въ сторону.

– Какое мнѣ дѣло до того, какъ будетъ жить Морицъ? – живо спросила она, съ удивленіемъ посмотрѣвъ на старшую сестру.

– Не понимаю, Флора, какъ у тебя не хватаетъ такту, что-бы не болтать всего, что у тебя на языкѣ? – вскричала Генріетта, бросивъ озабоченный взглядъ на лицо Кети. – Развѣ Морицъ уполномочилъ тебя на этотъ разговоръ?

– Вотъ глупости! Онъ, во всякомъ случаѣ, долженъ благодарить меня, что я о немъ забочусь. Неужели-же ты думаешь, что я высказываю новость, неизвѣстную для Кети? Да нѣтъ на свѣтѣ дѣвушки, которая, достигнувъ шестнадцати лѣтъ, не съумѣетъ инстинктивно понять, какое сердце для нея сильнѣе бьется? Развѣ только слишкомъ глупыя или отъявленныя кокетки могутъ составлять нѣкоторое исключеніе.

Красавица внимательно посмотрѣлась въ зеркало и надвинула на лобъ воздушные локончики.

– Тому, кто нѣсколько минутъ тому назадъ видѣлъ, съ какою довѣрчивою преданностью наша малютка умѣетъ приласкаться, – тому трудно ошибаться; – не такъ-ли, Кети? Вѣдь, ты понимаешь меня?

– Нѣтъ, я не понимаю, – отвѣчала Кети дрожащимъ голосомъ.

Необъяснимое чувство отвращенія и страха овладѣло всѣмъ ея существомъ.

– Уйдемъ отсюда, Кети, – сказала Генріэтта, – обнявъ стройную фигуру сестры съ намѣреніемъ вывести ее изъ комнаты. – Я не въ силахъ слушать дерзкія слова Флоры, – добавила она, топнувъ ногою.

– Не горячись и не волнуйся напрасно, Генріэтта, – засмѣялась Флора и протянула Кети футляръ съ драгоцѣннымъ ожерельемъ.

– Прибери это, дитя мое, нельзя оставлять такія вещи въ пустой комнатѣ, куда постоянно входитъ прислуга.

Кети поспѣшно, какъ ребенокъ, заложила правую руку за спину.

– Морицъ можетъ взять эти рубины обратно, – сказала она коротко, но съ твердостью. – Твоя бабушка совершенно права – это подарокъ не по мнѣ; я не могу украсить свою шею такимъ роскошнымъ ожерельемъ.

– И ты воображаешь, что я повѣрю твоему простодушію? – воскликнула Флора разсердившись. – Такой полновѣсной дѣвушкѣ совсѣмъ не къ лицу подобное ребячество. Посмотри, вонъ лежитъ кружевная шаль, которую бабушка не хотѣла принять отъ Морица; наша важная президентша обидчивѣе твоихъ сестеръ, которыя находятъ, что Морицъ и не могъ поступить иначе, какъ сдѣлать тебѣ самый дорогой подарокъ. Неужели-же причина такого предпочтенія можетъ быть тебѣ неизвѣстной? Вѣдь, это смѣшно! Я думаю, ты ежедневно слышишь, какъ рабочіе колотятъ и стучатъ, возобновляя павильонъ, и знаешь, что онъ приготовляется для мѣста жительства бабушки, когда молоденькая жена коммерціи совѣтника вступитъ въ роскошныя комнаты замка! Ну, дорогая моя, говорить-ли мнѣ еще яснѣе?

До сихъ поръ молодая дѣвушка стояла неподвижно, устремивъ удивленные глаза на сестру и слегка вздрагивая, точно ощущала приближеніе ядовитой змѣи; но теперь гордая улыбка мелькнула на ея блѣдныхъ губахъ.

– Довольно! теперь я наконецъ поняла тебя! Ты повела дѣло гораздо ловчѣе твоей бабушки, что-бы удалить меня изъ этого дома. Теперь, конечно, мое дальнѣйшее пребываніе здѣсь сдѣлалось не возможнымъ.

– Кети! – вскричала Генріетта; – нѣтъ, въ этомъ ты ошибаешься. Флора поступила необдуманно, но она, навѣрно, не хотѣла оскорбить тебя своими намеками.

Она нѣжно прижалась къ младшей сестрѣ и ласково посмотрѣла ей въ глаза.

– Зачѣмъ придавать такое значеніе простымъ шуткамъ? Или ты въ самомъ дѣлѣ не замѣчала любви, которую тебѣ ясно выказываютъ? Ты знаешь, что я часто испытываю сильное желаніе умереть; но если это правда, что ты сдѣлаешься хозяйкою въ нашемъ отцовскомъ домѣ, тогда…

Кети быстро вырвалась изъ нѣжныхъ объятій сестры.

– Никогда! – воскликнула она, гордо покачавъ головою, и обнаружила такое негодованіе, на какое только способно дѣвичье сердце, неделикатно задѣтое за больное мѣсто.

– Какъ, неужели никогда! – повторила Флора съ насмѣшкой. – Можетъ быть ты находишь, что эта партія недостаточно прилична для тебя? Не ждешь-ли ты какого нибудь промотавшагося графа или князя, который, не обращая вниманія на жену, будетъ очень доволенъ освободить твои денежные мѣшки отъ тюремнаго заключенія въ желѣзномъ шкафѣ. Что-жъ въ нашемъ вѣкѣ такихъ жениховъ не мало! Но какую жизнь ведутъ ихъ несчастныя жены – это тоже намъ хорошо извѣстно. Если ты вѣчно желаешь слышать, что твой дѣдъ бѣгалъ съ кнутомъ за мельничными клячами, а бабушка ходила по лѣсу босая, тогда, пожалуй, вступи въ такое гордое, знатное семейство!

– Впрочемъ, я не могу постичь, что побуждаетъ тебя отклонять предложеніе Морица, – продолжала она. – Правда, что ты богата, но источникъ этого богатства не всѣмъ пріятно будетъ узнать. У тебя много свѣжести, но ты не хороша собою, дитя мое; а что касается до твоего таланта, которымъ ты всегда стараешься блеснуть въ обществѣ, то это только искорка, искусно раздутая твоими учителями, которая быстро потухнетъ съ прекращеніемъ ихъ гонорарія.

– Флора! – съ упрекомъ сказала Генріэтта.

– Замолчи! Я говорю теперь въ твоихъ-же интересахъ, – возразила старшая сестра, порывистымъ движеніемъ отстраняя отъ себя слабую фигуру больной.

– Или, можетъ быть, ты желаешь видѣть Морица пламенно влюбленнаго въ тебя, Кети? Но вспомни, дорогая моя, что онъ человѣкъ уже не первой молодости, которому смѣшно выказывать страстное увлеченіе двадцатилѣтняго юноши. Вообще, еще неизвѣстно, выберутъ-ли тебя когда нибудь ради тебя самой, – подобныя милліонерши никогда не должны на это надѣяться… Я положительно не понимаю тебя. До сегодняшняго дня ты, не слушая ничьихъ совѣтовъ, съ самоотверженіемъ ухаживала за больною, а теперь, когда Генріэтта всю свою будущность связываетъ съ твоимъ пребываніемъ въ этомъ домѣ, – ты хочешь уходить. Что касается до меня, то, уѣхавъ отсюда, я была бы спокойна за сестру, зная что она въ твоихъ надежныхъ рукахъ. А о мнѣніи Брука тебѣ заботиться не зачѣмъ – тебѣ только что пришлось убѣдиться, какъ ты ему мало симпатична. Онъ скорѣе соглашается терпѣть въ своемъ домѣ присутствіе избалованнаго мальчика Брандау, чѣмъ твое присутствіе. Впрочемъ я увѣрена, что онъ охотнѣе всего, послѣ своего отъѣзда, передастъ свою паціентку въ твои руки, зная, какъ она тебя горячо любитъ.

Генріэтта, блѣдная и измученная, прислонилась къ стѣнѣ. Она не въ состояніи была произнести ни одного слова, такъ глубоко она была потрясена дерзкими словами Флоры, ея легкомысліемъ и злостью, съ какою она говорила о сестрахъ.

Кети-же скоро удалось овладѣть собою.

– Объ этомъ мы поговоримъ съ тобою на единѣ, Генріэтта, – сказала она совершенно спокойно, но губы, коснувшіяся до лба больной и руки, ласково сжавшія ея тонкія пальцы, были холодны, какъ ледъ.

– Теперь, совѣтую тебѣ подняться въ твою комнату: тебѣ пора принять лекарство. Я скоро вернусь домой.

Она вышла, не бросивъ ни одного взгляда въ сторону, гдѣ стояла Флора.

– Глупое созданіе! Мнѣ кажется, она обижается, что ея не считаютъ за первую красавицу въ мірѣ и что за ней не ухаживаютъ такія личности, какъ Брукъ? – сказала красавица съ саркастическою улыбкою.

И въ то время, какъ Генріэтта собирала со стола свои подарки и футляръ съ драгоцѣнными рубинами, Флора, слегка напѣвая веселенькую пѣсенку, подошла къ комнатѣ, въ которой бесѣдовали оба кавалера и, безцеремонно постучавъ въ дверь, напомнила имъ, что очень невѣжливо оставлять „новорожденную“ одну.

XX.

Кети долго безцѣльно бродила по парку, незамѣтно проходя по самымъ пустыннымъ и отдаленнымъ дорожкамъ. Въ такомъ взволнованномъ состояніи ей не хотѣлось показаться на глаза доброй тетушки.

Старушка не замедлила-бы разспрашивать, добивалась бы узнать причину волненія, а тогда пришлось бы во всемъ откровенно сознаться. По всей вѣроятности, тетушка такъ-же пожелаетъ ея брака съ коммерціи совѣтникомъ: въ этомъ отношеніи всѣ вооружились противъ нея. Да, всѣ они эгоисты, но имъ трудно будетъ поймать ее и засадить въ клѣтку.

Такъ думала Кети; утомленная наконецъ долгимъ хожденіемъ, она остановилась на минутку передъ развалинами, возлѣ которыхъ очутилась совершенно неожиданно.

Солнце почти уже закатилось, бросая свои послѣдніе, слабые лучи на темный лѣсной боръ и на шумящія водяныя струи; между тѣмъ, какъ при ихъ исчезновеніи, вечерняя заря поспѣшила окрасить алымъ пурпуромъ высокія руины съ остроконечными башенками, стѣны которыхъ давно уже успѣли обрости густымъ зеленымъ мхомъ.

Какъ большая глыба чернаго мрамора, отдѣлялась башня отъ блестящаго грунта, а широколиственный орѣшникъ стоялъ, какъ темный силуэтъ, сквозь пышныя вѣтви котораго, какъ сквозь тюль, просвѣчивали яркія, огненныя пятна.

Глаза молодой дѣвушки враждебно посмотрѣли на берегъ рѣки и на то окно башни, за тяжелыми занавѣсями котораго неприкосновенно стоялъ желѣзный шкафъ съ деньгами. До этой минуты она только боялась, теперь-же положительно ненавидѣла эти холодныя, желѣзныя стѣны, сживавшія со свѣту ея собствннное „я“. Неужели-же въ самомъ дѣлѣ богатство можетъ отодвинуть на послѣдній планъ и доброе сердце, и теплое, святое чувство человѣка?

Кто бы не явился просить руки богатой дѣвушки, тотъ, навѣрное, съ любовью перемигивался съ желѣзнымъ шкафомъ и каждый страстный взглядъ его относился къ денежнымъ пачкамъ, каждое теплое пожатіе – къ ея приданному.

И объ этомъ думалъ тоже коммерціи совѣтникъ: богачъ хотѣлъ сдѣлаться еще богаче. Да, та коварная мысль, уничтожающая чувство собственнаго достоинства, которую Флора съ такою ядовитою злобою вложила въ душу молодой сестры, не могла даже сравниться съ точеніемъ червя, постепенно съѣдающаго внутренность сочнаго плода.

А тамъ, внизу, у подножія башни виднѣлся темный люкъ погреба, гдѣ хранились самыя драгоцѣнныя вины богача. Еще не такъ давно совѣтникъ водилъ туда президентшу и всѣхъ трехъ свояченицъ. Желѣзная дорога снова привезла ему безсчетное число боченковъ съ дорогими напитками, и всѣ они удобно помѣстились подъ тяжелыми каменными сводами, глубоко врытыми въ нѣдра холма.

Какой холодный, сухой и чистый воздухъ вѣялъ тамъ, внизу. Плиты каменнаго пола бдестѣли, какъ натертый паркетъ, нигдѣ не виднѣлось ни одной пылинки, ни одной тонкой нитки паутины не спускалось съ высокихъ желѣзныхъ стропилъ, поддерживающихъ потолокъ, въ видѣ купола.

А симетрично разставленные сосуды для питья, зеленые кубки для Рейнвейна и хрустальные бокалы для шампанскаго сверкали, какъ драгоцѣнные камни.

По всему видно было, что здѣсь, по приказанію заботливаго хозяина, наемныя руки усерднѣе мели и чистили, чѣмъ въ блестящихъ салонахъ замка.

А тамъ, гдѣ высоко громоздились боченки рѣдкихъ сортовъ винъ, куда проникалъ лишь блѣдный проблескъ дневнаго свѣта въ самомъ темномъ углу, стояли двѣ бочки съ историческимъ порохомъ, видъ котораго былъ еще такъ свѣжъ, что Кети думала – не подновляютъ-ли эту знаменитую рѣдкость.

Этотъ уголъ оставался для Кети загадкою; она не понимала, какъ совѣтникъ могъ спокойно терпѣть его и днемъ, и ночью подъ своими ногами.

Глаза Кети машинально посмотрѣли на почернѣвшія плиты, – одна искра и могущественные каменные своды, возведенные здѣсь точно на вѣки – вѣчные, разнеслись бы на части и вмѣстѣ съ каменными стѣнами взлетѣли-бы на воздухъ всѣ дорогія сокровища, жадно накопленныя впродолженіи нѣсколькихъ десятковъ лѣтъ. Желѣзный шкафъ тоже лопнулъ-бы съ трескомъ и всѣ бумаги, заклейменныя проклятіемъ бѣдняковъ, высоко разнеслись-бы на всѣ четыре стороны.

Эта мысль испугала молодую дѣвушку, она быстро закрыла лицо руками, какъ бы желая успокоить свою разыгравшуюся фантазію. Потомъ съ глубокимъ вздохомъ посмотрѣла вокругъ себя; въ голубоватомъ, прозрачномъ воздухѣ высоко надъ башнею кружились голуби Генріетты, а передъ окномъ, на покривившейся стѣнѣ, на вершинѣ которой сохранился еще остатокъ древней колонады, висѣла клѣтка съ чернымъ дроздомъ, принадлежность живущаго тамъ лакея. На подоконникѣ стоялъ розмаринъ и желтая герань, заслоненные отъ свѣта густою сѣтью зеленаго хмѣля. Веселая птичка пѣла изо всей силы, не обращая вниманія на шумно летавшихъ голубей, а черезъ зеленую канаву тихо проходили двѣ козули, пристально осматривая стройную фигуру Кети, только что очнувшуюся отъ ужасно тяжелаго сна.

Козули и голуби были хорошо знакомы съ высокою дѣвушкою, которая никогда не приходила къ нимъ безъ корма; но сегодня она ничего не имѣла для нихъ, кромѣ прощальнаго поклона, хотя цѣлая стая маленькихъ животныхъ спустилась на траву и безстрашно къ ней подступала.

Кети молча продолжала идти вдоль берега рѣчки, вскорѣ веселые дѣтскіе голоса слились съ шумомъ бушующихъ волнъ. Маленькія ученицы тетушки Діаконусъ играли еще въ саду, и, не смотря на уныніе, на глубокую сердечную тоску, эти звуки благотворно подѣйствовали на Кети и сново возбудили въ ней теплое, отрадное чувство.

Маленькія созданья съ невинными взглядами и веселыми сердечками не видѣли въ ней милліонершу; они ничего не знали о ея богатствѣ, а спокойно брали изъ ея рукъ приготовленный имъ завтракъ, не спрашивая кто заплатилъ за него. Для нихъ она была просто тетей Кети, за любовь которой они спорили и бранились, которую съ восторгомъ бѣжали встрѣчать и провожать. Тамъ ее искренно любили, не изъ корыстолюбія, а ради ея самой.

Кети ускорила шаги и, чѣмъ ближе приближалась къ маленькому домику, тѣмъ болѣе ей казалось, что она возвращается домой.

Вотъ изъ за группы высокихъ тополей показалась кухарка съ корзинкою въ рукѣ, она, вѣроятно, отправлялась въ городъ за вечерними покупками. Женщина эта была честная добрая душа, преданная своимъ господамъ не ради денегъ и всѣми любимая въ маленькомъ домикѣ доктора.

Когда Кети взошла на мостъ, она все еще не могла видѣть своихъ маленькихъ друзей, такъ какъ дѣти играли за домомъ. За то по полянѣ съ великою важностью прогуливался пѣтухъ; онъ гордо махалъ своими пестрыми крыльями и громкій крикъ далеко разнесся по широкому полю. Куры прекратили свое кудахтанье и, склонивъ голову на бокъ, съ любопытствомъ посматривали на руку дѣвушки, а дворовый песъ, замѣтивъ желанную гостью, встрѣтилъ ее дружескимъ виляньемъ хвоста.

Входная дверь была отворена настежъ, и такъ какъ кухарки не было дома, то тетушка, по всей вѣроятности, была въ комнатѣ. Не успѣла Кети взойти на первую ступеньку, какъ услыхала въ сѣняхъ голосъ доктора. Она остановилась какъ вкопанная.

– Нѣтъ, дорогая тетя, этотъ шумъ безпокоитъ меня. Я постоянно страдаю нервнымъ разстройствомъ, – говорилъ онъ. – Если я на время прихожу въ этотъ уютный уголокъ, то мнѣ нужны отдыхъ и спокойствіе…

Неужели, вь самомъ дѣлѣ, это былъ голосъ Брука? Что за причина такого нервнаго раздраженія и мучительной тоски.

– Я прошу отъ тебя жертвы, дорогая тетя, я знаю это, но все таки я требую, что-бы ты прекратила твои занятія съ дѣтьми на то короткое время, пока я еще остаюсь здѣсь. На эти мѣсяцы я охотно найму въ городѣ комнату и заплачу гувернанткѣ съ тѣмъ, что-бы твои ученицы не позабыли…

– Перестань, Лео, тебѣ стоитъ только сказать слово, – перебила его испуганная старушка. – Могла-ли я подозрѣвать, что эти маленькія сборища могутъ быть тебѣ непріятны. Ни одинъ звукъ не будетъ больше тебя безпокоить: объ этомъ ужъ я позабочусь! Мнѣ жаль только Кети!

– Вѣчно эта дѣвушка! – прошепталъ докторъ, какъ будто теряя остатокъ терпѣнія и самообладанія. – Обо мнѣ ты не подумаешь.

– Но что съ тобою, Лео? Мнѣ кажется, ты сталъ ревновать твою старую тетку за ея любовь и преданность, – воскликнула старушка, недовѣрчиво засмѣявшись.

Брукъ молчалъ. Кети ясно слышала, какъ онъ сдѣлалъ нѣсколько шаговъ по направленію къ двери.

– Бѣдная моя Кети! Право непостижимо для меня, что-бы это милое, нѣжное созданіе, всегда готовое ко всевозможнымъ услугамъ, могло кому-бы то ни было внушить непріязненное чувство, – продолжала тетушка, тихо слѣдуя за нимъ. – Я въ первый разъ вижу дѣвушку, которая сосредоточиваетъ въ себѣ столько дѣтской наивности, женскаго достоинства, остраго ума и теплаго, искреннаго чувства. Все это непреодолимо меня къ ней притягиваетъ и я думаю, что моему Лео не слѣдуетъ быть такимъ несправедливымъ, что-бы позволить своей обожаемой невѣстѣ затмить собою всѣхъ остальныхъ женщинъ.

Кети вздрогнула отъ испуга – докторъ разразился саркастическимъ смѣхомъ. Она невольно обернулась что-бы бѣжать, но остановилась. Ей хотѣлось знать отвѣтъ доктора: будетъ-ли онъ опровергать доброе мнѣніе тетушки, или просто уйдетъ, не удостоивъ ее отвѣтомъ.

– Я тебя всегда считалъ за умную и дальновидную женщину, дорогая тетя, но въ этомъ случаѣ зоркій взглядъ окончательно измѣнилъ тебѣ, – сказалъ онъ, переставъ смѣяться. – Я, конечно, не стану опровергать твое мнѣніе, но попрошу тебя объ одномъ: что-бы наша жизнь здѣсь до моего отъѣзда, была такою-же, какъ въ прошлое время, то есть, вполнѣ уединенною. Прежде ты чувствовала себя весьма довольною и безъ общества молодыхъ дамъ, постарайся-же и эти нѣсколько мѣсяцевъ прожить въ безмятежномъ одиночествѣ. Я не желаю видѣть здѣсь посторонняго лица.

– Значитъ, и Кети?

Молодая дѣвушка слышала, какъ докторъ нетерпѣливо переступалъ съ ноги на ногу.

– Тетя, не принуждай меня насильно ее видѣть, – вскричалъ онъ, и его голосъ едва можно было узнать.

– Боже меня сохрани! – все будетъ сдѣлано по твоему желанію, Лео! – поспѣшила сказать старушка, не стараясь, впрочемъ, скрывать своего сожалѣнія. – Я постараюсь, какъ можно осторожнѣе, сказать ей это, чтобы не обидѣть ее. – Но, Боже мой, какъ ты взволнованъ, Лео: твои глаза горятъ лихорадочнымъ блескомъ! Ты, вѣрно, боленъ. Ты слишкомъ жертвуешь собою для своихъ паціентовъ. По крайней мѣрѣ, здѣсь ты будешь отдыхать отъ всѣхъ тревогъ и заботъ; объ этомъ я постараюсь! А теперь позволь мнѣ приготовить тебѣ стаканъ лимонаду.

Онъ поблагодарилъ и простился съ нею.

Кети слышала, какъ тетушка прошла въ кухню, вѣрно, для того, чтобы позаботиться объ ужинѣ; между тѣмъ въ дверяхъ показался докторъ.

XXI.

Возлѣ самой лѣстницы молодая дѣвушка плотно прижалась къ стѣнѣ; лицо ея было смертельно блѣдно, губы крѣпко сжаты, а глаза безцѣльно устремлены вдаль.

Брукъ испугался, съ удивленіемъ посмотрѣлъ на нее и остановился.

– Кети! – позвалъ онъ ее тихонько и боязливо, точно боялся разбудить ее, какъ лунатика.

Дѣвушка гордо выпрямилась и отошла на нѣсколько шаговъ.

– Что вамъ угодно, г-нъ докторъ? – спросила она, бросивъ сверкающій взглядъ на Брука.

Онъ покраснѣлъ до корня волосъ и подошелъ къ ней ближе.

– Вы слышали? – спросилъ онъ робкимъ голосомъ, и каждая черта его лица выражала лихорадочное напряженіе.

– Да, – прервала она его, горько улыбаясь, – каждое слово. Вы отлично дѣлаете, что изгоняете изъ вашего дома всѣхъ постороннихъ, когда даже и у стѣнъ есть уши.

Съ этими словами, Кети еще отошла на нѣсколько шаговъ отъ дому, точно боялась его близости. Брукъ между тѣмъ успѣлъ овладѣть собою; онъ бросилъ свою шляпу на садовый столикъ и выпрямился, вздохнувъ свободнѣе; румянецъ его исчезъ, и онъ казался довольнымъ, что случай явился къ нему на помощь и придалъ дѣлу такой оборотъ.

– Я вовсе не боялся, что меня въ домѣ подслушиваютъ: этотъ мирный уголокъ не имѣетъ секретовъ; а что должно оставаться скрытымъ въ глубинѣ сердца, о томъ не говорится и между такими стѣнами, гдѣ нѣтъ ушей, – сказалъ онъ серьезно и спокойно.

– Вы сами сказали, что слышали каждое слово, и потому знаете, что только желаніе имѣть минуты полнаго отдыха заставило меня требовать безусловной тишины и спокойствія. Теперь я не въ силахъ защищать своего грубаго эгоизма. – Вы еще не дошли до того убѣжденія, что есть натуры, которымъ надо бѣжать даже отъ своихъ мыслей и любимыхъ образовъ; но, можетъ быть, вы легче поймете мученія раздраженнаго человѣка, который стремится на отдыхъ къ своему родному крову и именно тамъ встрѣчаетъ то, отъ чего онъ бѣжалъ.

Она пристально посмотрѣла на него выразительными глазами и убѣдилась въ искренности его словъ, потому что на лицѣ его можно было прочесть тѣ мученія, о которыхъ онъ говорилъ; глаза его странно блуждали, а мертвенная блѣдность покрывала его правильныя черты.

Но отъ кого-же онъ бѣжалъ? Къ малюткамъ это не могло относиться; – значитъ, она не ошиблась: она сдѣлалась ему тягостною и невыносимою! Онъ не хотѣлъ встрѣчать ее въ своемъ домѣ, и веселая дѣтская компанія была потому устранена изъ дому, чтобы лишить ее возможности часто посѣщать добрую тетушку. Это убѣжденіе придало ея милому личику выраженіе холодной недовѣрчивости.

– Вы нисколько не обязаны объяснять причину вашихъ строгихъ распоряженій – вы здѣсь хозяинъ, и этого довольно, – возразила она сухо. – Но какое сильное расположеніе вы должны питать къ баронессѣ Штейнеръ, что жертвуете ей вашимъ дорогимъ спокойствіемъ и предлагаете помѣстить у себя ея избалованнаго внука и капризную гувернантку!

Въ этихъ немногихъ словахъ слышался горькій упрекъ, и въ первый разъ мягкій голосъ Кети звучалъ такъ рѣзко и сурово.

– Не возражайте мнѣ! – продожала она, поднимая руку, какъ-бы желая этимъ движеніемъ помѣшать ему отвѣтить, – я вовсе не желаю, чтобы вы, ради пустой вѣжливости, говорили не то, что думаете. Вѣдь, мнѣ хорошо извѣстны побудительныя причины вашихъ дѣйствій! – Она, видимо, боролась со слезами.

– Я нѣсколько разъ невольно попадалась вамъ на дорогѣ и нисколько не удивляюсь тому, что вы сказали: „вѣчно эта дѣвушка“! Я сама никогда не прощу себѣ своей неловкости и чистосердечно признаюсь, что только одинъ разъ преднамѣренно вмѣшалась въ ваши дѣла. Но вы – неумолимый судья и слишкомъ строго меня за это преслѣдуете.

Докторъ Брукъ упорно молчалъ; губы его были крѣпко стиснуты, точно онъ боялся искушенія, чтобы не заговорить; его глаза устремлены были на Кети такъ твердо и выразительно, точно онъ насквозь видѣлъ всѣ ея мысли, а правая рука, которою онъ держался за садовый столикъ, судорожно вздрогнула. Въ этомъ положеніи, во всѣхъ чертахъ его правильнаго лица выказывались отличительныя свойства его характера: скрытность и сила воли, которыя только въ самомъ крайнемъ случаѣ рѣшаются на объясненіе.

– Я вернулась сюда не по собственному желанію; напротивъ того, внутреннее чувство отталкиваетъ меня отъ моего отцовскаго крова, гдѣ важная барыня съ своею президентскою гордостью отравила все мое дѣтство, и я никогда не прощу ей тѣхъ горькихъ слезъ, которыя она, своею постоянною дерзостью, заставляла проливать мою добрую Лукасъ, – продолжала Кети, какъ-бы не хотя.

– Вы знаете мой страхъ, когда я, въ первый разъ приближаясь къ виллѣ, трепетала при мысли о моей встрѣчѣ съ умною, доровитою сестрою Флорою, – зачѣмъ не уѣхала я тогда обратно въ Дрезденъ? Тамъ, въ замкѣ вѣетъ не только глупымъ чванствомъ и гордостью, но и самый воздухъ переполненъ золотою пылью и надменностью, такъ что свѣжія, живыя мысли и чувства непремѣнно должны въ немъ заглохнуть. По своей натурѣ, я не могла долго оставаться въ подобной атмосферѣ, – а здѣсь, – она указала на маленькій домикъ, – я чувствовала себя, какъ дома, здѣсь, въ этомъ уютномъ уголкѣ, я могла-бы даже забыть свою Дрезденскую родину, а почему – я и сама этого не знаю.

Какъ мила она была въ своемъ воздушномъ, бѣломъ платьѣ, задумчиво склонивъ головку на правое плечо.

– Мнѣ кажется, что ваша добрая тетушка сильно привязала меня къ этому мирному жилищу; – снова начала Кети, – ея благородная, любящая душа имѣетъ на меня огромное вліяніе. Она никогда не противорѣчитъ, никогда не выказываетъ упрямой настойчивости, но между тѣмъ ни за что на свѣтѣ не уклонится отъ того, что считаетъ хорошимъ и справедливымъ. Да, все это съумѣешь цѣнить, когда постоянно видишь вокругъ себя пустое важничанье, лживую спѣсь и надутость, – слабости, которымъ, къ сожалѣнію поддаются иногда и мужчины.

Мрачно сдвинувъ брови, она далеко бросила отъ себя цвѣтущую вѣтку сирени, которую до сихъ поръ нетерпѣливо вертѣла между пальцами.

Это незначительное движеніе восхитило стоявшаго противъ нея доктора и въ глазахъ его мгновенно вспыхнула искра; – онъ понялъ Кети.

– Вы еще забыли упомянуть объ одной добродѣтели прекрасной старушки: о ея кротости и осторожности въ сужденіяхъ, – сказалъ онъ строго и серьзно.

– Она никогда не рѣшилась бы произнести обвинительный приговоръ съ такимъ спокойствіемъ, какъ вы это сейчасъ сдѣлали, потому что она знаетъ, какъ часто человѣкъ можетъ ошибаться и какъ не рѣдко – хотя-бы и въ настоящемъ случаѣ – подъ воображаемою слабостью скрывается твердость силы и характера.

Онъ говорилъ съ жаромъ и всегдашнее спокойствіе покинуло его.

Хотя Кети при первыхъ же его словахъ сильно покраснѣла и опустила вѣки, но чувствовала себя правою; его собственныя слова только что убѣдили ее, что онъ былъ слабъ не только что въ отношеніи любви, но и въ своемъ отвращеніи. Она упрямо откинула голову.

Въ эту минуту изъ за угла дома выбѣжали веселые ребятишки и какъ только замѣтили Кети, съ радостнымъ визгомъ бросились къ ней на-встрѣчу.

Молодая компанія и не замѣчала, что рядомъ съ высокою дѣвушкою стоялъ серьезный докторъ и, порывисто махалъ руками; казалось, ничто не могло удержать ихъ желанія, какъ можно скорѣе обнять дорогую тетю, и дѣйствительно въ одну секунду стройная фигура Кети была окружна цѣлою толпою маленькихъ созданій, шумно тѣснившихся и на-перерывъ хватавшихъ руки доброй дѣвушки.

Не смотря на грустное состояніе своей души, Кети чуть не разсмѣялась, потому что едва устояла отъ напора эластичныхъ дѣтскихъ тѣлъ, между тѣмъ какъ лицо доктора сдѣлалось еще суровѣе. Онъ громко крикнулъ на бойкихъ малютокъ, оттолкнулъ ихъ, приказывая имъ удалиться и ждать, пока ихъ не позовутъ.

Дѣти надули губы и, молча побрели назадъ.

Кети съ досадой прикусила нижнюю губу и слѣдила за удаляющимися дѣтьми, пока они наконецъ не скрылись за угломъ дома.

– Съ какою охотою я пошла бы за ними, что-бы ихъ успокоить, но теперь конечно не сдѣлаю больше ни шагу по той землѣ, которую сейчасъ на вѣки покину, – сказала она съ болью въ сердцѣ.

– Успокоить! – повторилъ докторъ съ насмѣшкой, – не наградите-ли вы меня новымъ титуломъ, въ родѣ варвара, какъ недавно назвали меня безхарактернымъ? Утѣшьтесь, такой возврастъ самъ отлично съумѣетъ себя успокоить; смѣхъ и слезы тѣсно связаны у нихъ между собою. Слышите, вонъ ужъ они хохочутъ. Пари держу, что они смѣются над моей строгостью. Вѣдь я только ради васъ приструнилъ эту необузданную толпу; какъ можете вы терпѣть, что-бы васъ такъ обступали и тормашили?

– Они это потому дѣлаютъ, что любятъ меня! И я благодарю за это Бога! По крайней мѣрѣ я могу имъ вѣрить! – воскликнула Кети, крѣпко прижимая свои руки къ груди. – Или, можетъ быть, вы на этотъ разъ захотите убѣдить меня, что ихъ сердечныя ласки относятся только къ моему денежному шкафу? Нѣтъ, въ этомъ случаѣ я не уступлю вамъ своего утѣшительнаго убѣжденія! Въ этомъ будьте увѣрены!

Какъ рѣзко звучали эти слова въ устахъ молодой дѣвушки!

Брукъ невольно отступилъ на нѣсколько шаговъ.

– Какая странная идея!

– Да, вамъ кажется страннымъ, что я наконецъ очнулась отъ своей ребяческой самонадѣянности и узнала, что теплое, искреннее чувство и справедливая воля ничего не значатъ въ свѣтѣ. Неправда-ли, я довольно поздно поняла, какъ я смѣшна съ своими своеобразными воззрѣніями на хорошее и дурное, на правду и ложь?

Кети поблѣднѣла отъ чрезмѣрнаго внутренняго волненія, и по членамъ ея пробѣжала потрясающая дрожь.

– Трудно сознаться, что я до сихъ поръ часто обманывалась въ людяхъ, и не имѣю права быть счастливою по своему. Вы спросили меня въ первый день нашего знакомства, какъ я смотрю на свое неожиданное богатство? Только въ настоящую минуту я могу дать вамъ точный отвѣтъ.

– Мнѣ кажется, что съ этимъ богатствомъ посѣтило меня и несчастіе. Теперь всѣ тѣ, которые протягиваютъ мнѣ руки,чтобы притянуть меня къ себѣ, не желаютъ обладать лично мною, но тѣми золотыми волнами, которыя такъ обильно за мною слѣдуютъ.

Докторъ испуганно посмотрѣлъ на свою собесѣдницу.

– Боже мой! Какимъ образомъ пришли вы къ такому возмутительному заключенію?

Кети засмѣялась принужденнымъ смѣхомъ.

– И вы еще спрашиваете? Неужели вы не замѣчаете, что меня ежечасно принуждаютъ подкрѣплять въ себѣ это возмутительное убѣжденіе. Меня стараются увѣрить, что въ моемъ миломъ Дрезденѣ меня любятъ и ласкаютъ только потому, что я богата; учителя раздуваютъ въ мнѣ слабую искру музыкальнаго таланта лишь изъ крупнаго гонорара, который я имъ плачу, а опекунъ ухаживаетъ за питомицей и сватается за нее, потому что лучше всѣхъ знаетъ ея стоимость.

Говоря это, Кети безцѣльно смотрѣла на вечернее небо; а когда она украдкой взглянула на Брука, онъ сдѣлалъ движеніе, точно передъ его глазами блеснула молнія.

– Развѣ это дѣло рѣшенное? – спросилъ онъ, запинаясь. – И вамъ конечно очень больно сознаться, что и Морицъ думаетъ также?

Кети съ любопытствомъ прислушивалась къ его голосу, который теперь казался необыкновенно слабымъ и дрожащимъ.

– Меня еще больше удивляетъ то, что каждый считаетъ своимъ долгомъ непремѣнно вмѣшаться въ это дѣло, – отвѣчала она съ гордостью, выпрямившись во весь ростъ и нервно тряхнувъ головою.

– Бѣдная золотая рыбка, не легко ей обороняться, что-бы не сдѣлаться жалкою игрушкою въ рукахъ эгоистовъ. А я этого положительно не хочу. Вѣдь, вы сами, докторъ, того мнѣнія, что сирота должна отдать себя на распоряженія старшихъ. Отсюда вы меня изгоняете, а между тѣмъ тамъ, – готовы сковать мои ноги цѣпями, что-бы я осталась. Желала-бы я знать, кто даетъ вамъ право на такое самовольное распоряженіе? Въ послѣдній разъ спрашиваю я васъ: что я вамъ сдѣлала?

Кети едва удерживала слезы, душившія ея горло; даже губы слегка тряслись отъ упорной борьбы.

– Ни слова болѣе, Кети! – прошепталъ Брукъ, схвативъ ее руку своими холодными, точно желѣзными пальцами. – Счастіе, что я знаю всю вашу честность и вашу неспособность разыгрывать комедіи, а то я подумалъ бы, что вы преднамѣренно избрали эту утонченную пытку для того, что бы вырвать у меня мою самую сокровенную тайну. Но я не хочу этого.

Брукъ скрестилъ руки на груди и сдѣлалъ нѣсколько шаговъ по направленію къ дому, потомъ остановился, снова подошелъ къ Кети и сказалъ:

– Впрочемъ, мнѣ очень интересно знать, какимъ образомъ я надѣваю на васъ цѣпи, чтобы вы здѣсь остались? – спросилъ онъ совершенно спокойно.

Кети сильно покраснѣла; нѣсколько минутъ она медлила отвѣтомъ, но потомъ рѣшительно сказала:

– Вы желаете, чтобы я сдѣлалась хозяйкою въ виллѣ Баумгартенъ.

– Я?

Докторъ удивленно посмотрѣлъ на молодую дѣвушку и, судорожно прижавъ руки къ груди, громко засмѣялся.

– А на чемъ основано это предположеніе? Для чего мнѣ желать, чтобы вы сдѣлались владѣтельницею виллы? – спросилъ онъ, сдерживая свой голосъ.

– Потому что, если вѣрить Флорѣ, вамъ не хочется оставить больную Генріэтту на произволъ судьбы, – отвѣчала Кети откровенно. – Вы находите, что я съ любовью ухаживаю за бѣдною сестрою; а для того, чтобы и на будущее время положеніе ея въ домѣ совѣтника не измѣнилось, я должна сдѣлаться женою Морица.

– И вы думаете, что я тоже участвую въ этой семейной интригѣ? И вы не шутите? Неужели-же вы забыли, какъ я возставалъ противъ вашего желанія ухаживать за Генріэттою и совѣтовалъ вамъ воротиться въ Дрезденъ?

– Съ тѣхъ поръ многое уже измѣнилось, – возразила она поспѣшно; – въ сентябрѣ мѣсяцѣ вы на-всегда уѣдите отсюда, и тогда вамъ будетъ безразлично, кто живетъ и хозяйничаетъ въ виллѣ. Ваше спокойствіе не будетъ нарушаемо несимпатичною личностью…

– Кети! – воскликнулъ Брукъ съ упрекомъ.

– Что прикажите, докторъ? – Впрочемъ, мысль подобнаго устройства весьма понятна и естественна, и только такое неразвитое существо, какъ я, могло такъ долго не замѣтить, что вокругъ него происходитъ, – сказала она съ притворнымъ равнодушіемъ, точно вдругъ пріобрѣла многолѣтнюю опытность.

– Тогда ничто не измѣнилось-бы въ семейномъ кружкѣ, въ составъ котораго не вошло бы посторонней личности; все домашнее устройство осталось-бы, какъ было, всѣ привычки, порядки въ виллѣ не измѣнились-бы ни на волосъ. Все, даже мой желѣзный шкафъ въ башнѣ могъ-бы остаться на мѣстѣ. Да, очень практично придумано.

– И это кажется вамъ настолько натуральнымъ, что вы остаетесь, не колеблясь? – спросилъ докторъ съ волненіемъ.

– Нѣтъ, докторъ, вы слишкомъ рано торжествуете, – вскричала она съ злорадствомъ. – Со мною трудно справиться; сегодня я уѣзжаю. Я пришла сюда, чтобы проститься съ тетушкою Діаконусъ, и, конечно, засмѣялась бы, узнавъ, что вы такъ поздно вздумали изгонять меня, если-бы это не оскорбило мое самолюбіе. Мои сестры сегодня только открыли мнѣ глаза и разсказали мнѣ о той счастливой будущности, которую для меня подготовляютъ. Въ моментъ неожиданнаго открытія я почувствовала, что изъ голубой гостинной президентши мне осталась только одна дорога, а именно: на станцію желѣзной дороги; и я бы тотчасъ уѣхала, если-бы не вспомнила о принятыхъ на себя обязанностяхъ. Впрочемъ, я уѣзжаю только на время, а тамъ постараюсь убѣдить Морица, чтобы онъ на-всегда потерялъ надежду на мое къ нему расположеніе, никогда не расчитывалъ на другія отношенія со мною, кромѣ строго родственныхъ, и возьму съ него слово не принимать со мною другаго тона, кромѣ тона опекуна.

Сказавъ это, Кети низко опустила голову, ея грудь порывисто поднималась и опускалась, все лицо горѣло яркимъ румянцемъ женской стыдливости; но она, во что бы то ни стало, хотѣла высказаться человѣку, который, по ея мнѣнію, такъ несправедливо судилъ о ней.

Брукъ вздохнулъ свободнѣе и выпрямился, точно съ плечъ его свалилась тяжесть.

– Съ того памятнаго дня, какъ мы внесли въ вашъ домъ больную Генріэтту, между ею и тетушкою Діаконусъ завязалась тѣсная дружба, – продолжала Кети съ поспѣшностью. – Теперь я спокойнѣе уѣду, зная, что тетушка возьметъ Генріэтту на свое попеченіе. Объ этомъ хотѣла я просить ее, когда, нѣсколько минутъ тому назадъ, приближалась сюда. Но теперь я напишу ей изъ Дрездена, потому что вы сами поймете, можетъ-ли изгнанная изъ вашего дома, снова вступить на его порогъ?

Съ этими словами молодая дѣвушка прошла мимо него.

– Прощайте! – сказала она, слегка поклонившись, и направилась къ мосту.

Дойдя до группы тополей, Кети обернулась, чтобы еще разъ взглянуть на дорогой домикъ; тамъ, изъ за угла, торчали дѣтскія головки, стараясь пробраться впередъ, а у дерева молча стоялъ докторъ, крѣпко опершись обѣими руками о зеленую доску стола и устремивъ на удалявшуюся дѣвушку пристальный взглядъ съ почти дикимъ выраженіемъ.

Загадочное дѣвичье сердце! Не задумавшись ни на минуту, бросилась Кети назадъ, быстро пробѣжала по той землѣ, на которую нога ея не должна была больше ступать, и ласково положивъ свои теплыя руки на холодные пальцы доктора прошептала со страхомъ въ голосѣ:

– Боже мой! не больны-ли вы?

– Нѣтъ, я здоровъ, Кети, но я чувствую слабость, хотя не ту слабость, въ которой вы меня недавно обвиняли! – сказалъ онъ едва слышно. – Ступайте, – ступайте! Развѣ вы не видите, что я нахожусь въ такомъ настроеніи, когда каждое теплое слово, каждый ласковый взглядъ превращаются въ пытку! – воскликнулъ онъ и, поспѣшно нагнувшись, прижалъ свои горячія губы, крѣпко и страстно, къ рукѣ, все еще лежавшей на пальцахъ.

Кети вздрогнула отъ испуга, но, не смотря на то, почувствовала, что сердце ея переполнилось какимъ-то блаженствомъ и она чуть не вскричала:

– Нѣтъ, я не пойду, я нужна тебѣ.

Но снова взглянувъ на доктора, стоявшаго передъ нею съ болѣзненно-блѣднымъ лицомъ и молча указывавшаго на мостъ, молодая дѣвушка, не оглядываясь, убѣжала, точно за нею гнался злой духъ съ огненнымъ мечемъ.

Нѣсколько часовъ спустя, Кети въ шляпкѣ и въ вуали, съ дорожною сумкою черезъ плечо, спускалась по боковой лѣстницѣ виллы, стараясь, чтобы никто не замѣтилъ ея отъѣзда.

Бѣдная Генріэтта, хотя и горько плакала, прощаясь съ дорогою сестрою, но все таки не задерживала ее, предчувствуя, что непрошенное вмѣшательство Флоры, непремѣнно повлекло бы за собой цѣлый рядъ тяжелыхъ сценъ. Больная согласилась тоже не говорить никому объ отъѣздѣ сестры, пока они сами не узнаютъ о ея намѣреніяхъ изъ письма, которое Кети не замедлитъ прислать изъ Дрездена.

Впрочемъ Генріэтта взяла слово съ Кети, что въ ту минуту, когда она почувствуетъ необходимость съ нею видѣться, то Кети тотчасъ пріѣдетъ, все равно гдѣ бы она не находилась.

Больная долго стояла у окна и съ отчаяніемъ протягивала руки, какъ бы желая удержать удаляющуюся Кети, которая еще разъ обернулась, съ любовью посмотрѣла на сестру и опустила вуаль надъ заплаканными глазами.

Между тѣмъ въ домѣ ужасно суетились; всѣ залы и гостинныя были облиты свѣтомъ, къ главному подъѣзду то и дѣло подъѣзжали карета за каретою, а по широкому корридору, уставленному тропическими растеніями, по-минутно проходили дамы въ дорогихъ бальныхъ нарядахъ, старательно поправляя передъ большимъ зеркаломъ нѣсколько измятыя кружева на платьѣ и пушистые локоны высокой прически.

Лакеи широко растворили двери голубой гостинной, среди которой въ полномъ блескѣ и красѣ стояла ослѣпительная Флора, въ кружевномъ платьѣ на блѣдно-розовомъ чахлѣ; она съ гордою улыбкою принимала гостей, являвшихся отпраздновать день ея рожденья, и медленно переходила отъ одной дамы къ другой.

Бросивъ робкій взглядъ на это зрѣлище, Кети, все еще стоявшая въ темномъ углу двора, ощутила острую боль въ сердцѣ. За что, въ самомъ дѣлѣ, это дерзкое, своевольное созданіе пользуется полнымъ счастіемъ, которое положительно всюду за ней бѣгаетъ, тогда какъ молодая сестра должна прятаться, какъ грѣшница, и только издали смотрѣть, какъ веселятся другіе? Зачѣмъ такое изобиліе любви и счастія выпало на долю той, которая добровольно отталкиваетъ его и не умѣетъ цѣнить, тогда какъ другая обречена на одиночество и на жизнь, полную тяжкихъ самоотверженій!

Широкія двери скоро снова закрылись и бѣдная Кети опрометью бросилась въ паркъ; сильное негодованіе глубоко потрясло ея молодое, горячее сердце. И въ то время, какъ разряженная горничная напрасно ждала свою барышню, чтобы помочь ей одѣться на вечеръ, она громко стучалась въ освѣщенное окно мельницы и звала Франца, чтобы онъ проводилъ ее на станцію желѣзной дороги.

XXII.

Съ тѣхъ поръ прошло больше трехъ мѣсяцевъ.

Никогда еще Кети не занималась такъ усердно музыкою, какъ въ это время; кромѣ того, она съ жаромъ принялась за науки и съ такимъ рвеніемъ просиживала цѣлые часы за книгами, точно готовилась къ какому нибудь трудному экзамену; а, между тѣмъ, молодая дѣвушка просто надѣялась, что найдетъ забвеніе въ усиленномъ трудѣ и неусыпной дѣятельности.

Каждую недѣлю она аккуратно получала подробное письмо отъ Генріэтты, и эти дорогіе листики сообщали Кети все, что происходило въ виллѣ со дня ея отъѣзда. Теперь она узнала, что президентша вновь ожила, но командуетъ въ домѣ деспотичнѣе, чѣмъ когда либо. Эта важная дама, по словамъ Генріэтты, выхваляла Кети до небесъ, за ея „тактичный поступокъ и твердый характеръ“, при чемъ Флора насмѣшливо пожимала плечами и съ ѣдкою ироніею говорила о глупыхъ, ребяческихъ выходкахъ младшей сестры. Совѣтникъ же нѣсколько дней сердился на Флору за ея непрошенное вмѣшательство. Въ тотъ моментъ, когда Генріэтта, отозвавъ его въ уединенную гостинную, сказала ему обо всемъ случившемся, онъ поблѣднѣлъ отъ испуга и злости и, только благодаря присутствію гостей, не вышло сильной семейной сцены, тѣмъ болѣе, что и Флора была въ тотъ вечеръ въ сильномъ раздраженіи, такъ какъ ея женихъ, извинясь обязанностями службы, не явился на вечеръ.

Вскорѣ послѣ того, совѣтникъ писалъ Кети и обѣщалъ пріѣхать въ Дрезденъ въ Іюнѣ „для переговоровъ“; однако письма Генріэтты сообщали, что Морицъ большую часть времени проводитъ въ Берлинѣ и что онъ ужасно заваленъ дѣлами. Такимъ образомъ обѣщанный визитъ не состоялся, а только изрѣдка на имя Кети приходили короткія, дѣловыя письма отъ опекуна, впрочемъ послѣдняя денежная посылка была послана, – ко всеобщему удивленію, – бухгалтеромъ.

Кети вздохнула свободнѣе; непріятное свиданіе, котораго она такъ боялась, было безъ сомнѣнія устранено. По всей вѣроятности, опекунъ понялъ, что ему не на что надѣяться и благоразумнымъ образомъ прекратилъ свои дальнѣйшія притязанія. Теперь Кети снова могла возвратиться въ виллу къ больной сестрѣ, но этому энергично воспротивилась заботливая докторша, такъ какъ по ея мнѣнію, молодая дѣвушка очень измѣнилась и утратила свою веселость и свѣжій цвѣтъ лица во время первой поѣздки въ виллу Баумгартеновъ. Къ тому-же баронесса Штейнеръ пріѣхала въ виллу со всѣмъ своимъ штатомъ и такъ широко расположилась, что въ бель-этажѣ не оставалось ни одного свободнаго уголка.

Кети тоже нервно содрогалась при мысли вернуться въ виллу, прежде чѣмъ Флора не переселится въ Л*. Она хорошо чувствовала, что не въ силахъ была-бы долго сохранять наружное спокойствіе и хлоднокровіе. Ей уже и въ Дрезденѣ не мало стоило труда, что бы не выказать всю потерю своего внутренняго спокойствія; она сильно боролась противъ сладостнаго непреодолимаго чувства, которое люди называютъ грѣхомъ. Вѣдь Генріэтта еще не звала ее, хотя въ каждомъ письмѣ жаловалась на одиночество, и говорила, что только благодаря заботамъ доброй тетушки Діаконусъ, она осталась жива эти мѣсяцы. Во всѣхъ письмахъ больной сестры главныя роли играли два человѣка: докторъ и тетушка. Все что происходило въ уютномъ домикѣ возлѣ рѣчки, передавалось въ мельчайшихъ подробностяхъ, даже самыя незначительныя новости разсказывались, какъ будто то были замѣчательныя событія и въ этихъ мѣстахъ письмо Генріэтты дышало жизнью и веселостью, – въ остальномъ-же оно было мрачно и скучно, а иногда нѣкоторые листки казались еще влажными отъ слезъ.

Объ интимныхъ отношеніяхъ обрученныхъ, Генріэтта не говорила ни слова, но жаловалась на доктора, который теперь вслѣдствіе своей громадной практики, сдѣлался неузнаваемъ, только съ своими паціентами онъ былъ кротокъ и разговорчивъ, въ обществѣ-же раздражителенъ, молчаливъ и мраченъ. Кромѣ того всѣ единогласно замѣчали, что онъ сильно измѣнился по наружности, похудѣлъ и значительно поблѣднѣлъ.

Между тѣмъ время шло, и срокъ, назначенный для свадьбы, приближался. Флора не сочла нужнымъ пригласить младшую сестру изъ Дрездена; по словамъ Генріэтты, прекрасная невѣста не успѣваетъ отдыхать отъ шумныхъ празднествъ и баловъ и голова ея совсѣмъ закружилась отъ различныхъ приготовленій къ предстоящей свадьбѣ. Къ тому же Флора по прежнему продолжала капризничать и къ великому отчаянію поставщиковъ, постоянно перемѣняла различные заказы, непремѣнно требуя чтобы они были окончены къ извѣстному сроку. Генріэтта находилась въ неописанномъ волненіи и не переставала повторять, что ужасно тяготится всѣми этими свадебными треволненіями. Тетушка Діаконусъ тоже не была въ состояніи поддерживать ее въ „эти ужасные дни“, такъ какъ сама тоскуетъ и часто бываетъ разстроена въ виду предстоящей разлуки. Подобныя жалобы усиливались съ каждымъ письмомъ, пока однажды, вечеромъ, за недѣлю до свадьбы пришла, на имя Кети телеграмма слѣдующаго содержанія:

„Пріѣзжай, какъ можно скорѣе! Я страдаю душевно и тѣлесно!“

Медлить было некогда; сама докторша не въ состояніи была удержать Кети въ Дрезденѣ. Лихорадочная дрожь потрясала всѣ члены молодой дѣвушки, когда она думала о томъ, что ей предстоитъ; но въ тоже время сердце ея переполнялось радостью при одной мысли снова увидѣть того, кто въ скоромъ времени сдѣлается ее зятемъ.

И вотъ въ одно ясное сентябрьское утро Кети опять входила во дворъ своей мельницы. Она еще изъ Дрездена телеграфировала Францу о своемъ пріѣздѣ и старая Сусанна съ истинно материнскою заботливостью приготовила все къ ея прибытію: на окнахъ угловой залы въ изобиліи стояли цвѣтущіе горшки геліотроповъ, розъ и резеды, наполняющіе всю комнату душистымъ ароматомъ; на комодѣ и столахъ лежали чистыя салфетки, изъ за зеленой перегородки выглядывала бѣлоснѣжная кровать, а на дубовомъ, большомъ столѣ съ старомодными фигурными ножками, красовался знакомый намъ мѣдный кофейникъ, только что испеченная булка, щедро засыпанная мелкимъ сахаромъ и золоченая чашечка, самая драгоцѣнная вещь изъ стекляннаго шкафа покойной мельничихи.

Блестящіе досчатые полы снова трещали подъ ногами молодой дѣвушки, а черезъ открытыя окна ясно доносилось звонкое воркованье голубей и шумъ воды съ ближайшей плотины.

Кети была у себя дома и здѣсь ей хотѣлось остаться! Цѣль ея, конечно, была, какъ можно скорѣе навѣстить больную сестру, но она, во что бы то ни стало, рѣшилась отказаться отъ гостепріимства въ домѣ коммерціи совѣтника, если-бы даже пришлось вынести нѣсколько колкихъ замѣчаній со стороны президентши, которая всегда морщилась, когда дѣло шло о неприличномъ сношеніи виллы съ мельницею.

Кети находилась въ странномъ настроеніи духа. Страхъ передъ свиданіемъ съ жителями виллы, болѣзненное влеченіе къ домику около рѣчки, куда она не смѣла показаться, хотя глядя изъ окна на знакомые, золоченые флюгера, ей казалось, какъ будто они ласково ее къ себѣ манили; страстное нетерпеніе хоть одинъ разъ встрѣтиться съ симпатичнымъ докторомъ, котораго она впервые увидала на мельницѣ и съ того же момента горячо полюбила: все это тѣснилось въ ея взволнованной груди и сердцемъ ея овладѣла непонятная робость и грусть.

***

Уже въ теченіи нѣсколькихъ мѣсяцевъ, страницы газетъ были переполнены интересными извѣстіями объ огромныхъ капиталахъ, рухнувшихъ въ Вѣнѣ, вслѣдствіе банкротства нѣкоторыхъ изъ частныхъ банковъ и не удачныхъ акціонерныхъ спекуляцій. Во всѣхъ публичныхъ мѣстахъ, во всѣхъ домашнихъ салонахъ только и толковали, что объ этомъ потрясающемъ событіи, и даже въ маленькомъ семейномъ кружкѣ докторши его неоднократно разбирали.

Во время переѣзда Кети изъ Дрездена, пассажиры не переставали говорить о паденіи этой вавилонской башни новѣйшихъ временъ и предсказывали еще худшее, такъ что Кети сильно встревожилась и съ тяжелымъ чувствомъ стояла у угловаго окна, когда вниманіе ея было вдругъ привлечено говоромъ рабочихъ, собравшихся на большую площадь передъ прядильнею. По всему видно было, что сильне уныніе овладѣло этимъ бѣднымъ людомъ; и дѣйствительно было изъ за чего унывать: общество, основанное на акціяхъ и купившее фабрику у совѣтника, обанкрутилось. А въ настоящую минуту въ зданіе вошла судебная комиссія, и народъ въ испугѣ разсыпался по всему двору.

– Да, вотъ до чего мы дожили! – говорилъ Францъ, внося въ комнату дорожный чемоданъ Кети. – Хорошо было имъ жить на свѣтѣ, такъ нѣтъ, надо было искать лучшаго! Таковы времена, барышня! Каждому хочется всѣми правдами и неправдами денегъ побольше загребать, или безъ всякихъ трудовъ подбирать съ улицы червонцы.

– Хорошо тому, кто успѣлъ о себѣ позаботитъся! – продолжалъ Францъ, съ улыбкою похлопывая себя по боковому карману. – Честно зарабатывать денежки и постепенно откладывать про черный день – вотъ мое правило. Тогда только и можно спокойно спать. Кто не умѣетъ заниматься спекуляціями, тому лучше и не браться за нихъ. Вотъ нашъ совѣтникъ – тому и дѣла нѣтъ до всего случившагося: онъ крѣпко сидитъ на своемъ мѣстѣ, потому что у него умная голова, чутье хорошее.

– Онъ вчера только возвратился изъ Берлина; я встрѣтилъ его тысячныхъ рысаковъ, когда отвозилъ муку на товарную станцію. Про него можно сказать, что онъ молодецъ. Одинъ его геройскій видъ заставляетъ всѣхъ думать, что онъ командуетъ милліонами. На этотъ разъ его долго здѣсь не было, быть можетъ онъ, и вчера не собрался бы пріѣхать, если-бы въ замкѣ не праздновали сегодня дѣвичника.

Дѣвичникъ! Значитъ, послѣ завтра свадьба, послѣ которой молодые тотчасъ-же должны уѣхать? Все это Кети давно знала, а между тѣмъ ею овладѣлъ внезапный, болѣзненный испугъ, когда Францъ съ такимъ спокойствіемъ говорилъ о предстоящемъ событіи.

– Говорятъ, сегодня тамъ пиръ на весь міръ, – сказала Сусанна, наливая кофе въ золоченную чашку. – Вчера мнѣ говорилъ Антонъ, камердинеръ г-на совѣтника, что въ замокъ наѣхало столько гостей, что не знаютъ, куда ихъ всѣхъ помѣстить. Тамъ выстроили театръ и изъ города ожидаютъ цѣлую кучу барышенъ; а зелень для уборки залы такъ и таскаютъ возами.

На фабричныхъ часахъ пробило одинадцать, когда Кети медленно приближалась къ виллѣ. Въ то время, какъ она проходила мельничный дворъ, шумъ голосовъ съ фабрики еще доносился до нея, но какъ только маленькая калитка въ каменной стѣнѣ захлопнулась и нога Кети ступила на дорожку парка, ее охватила глубокая, торжественная тишина.

Францъ былъ правъ! Здѣсь каждый чувствовалъ, что сюда не проникаетъ непріятный шумъ мелкихъ торгашей, и всепоглощающія волны несчастія не смѣли касаться сокровищъ богача.

Вотъ, на право широко разстилалось чудное водяное зеркало, на поверхности когораго ясно отражалось осеннее, безоблачное небо; это былъ новый прудъ, вырытый въ такое короткое время, благодаря старанію не одной сотни рабочихъ рукъ и громаднымъ денежнымъ средствамъ. Бѣлоснеѣжные лебеди граціозно плавали по синеватой зыби, а возлѣ берега равномѣрно качалась пестрая украшенная лодка.

Когда Кети уѣхала, деревья парка не были еще въ полномъ цвѣту, а теперь всѣ аллеи и дорожки были скрыты отъ яркихъ солнечныхъ лучей густою тѣнью роскошныхъ, развѣсистыхъ деревъ, что придавало величественному парку таинственный, весьма заманчивый видъ.

Сколько людей требовалось, чтобы поддерживать въ немъ такой порядокъ и чистоту! Ни одного листочка не видно было на дорожкахъ, ни одна травка не смѣла уклоняться отъ предписанной линіи, ни одинъ завядшій цвѣтокъ не висѣлъ на вѣткахъ.

А тамъ дальше виднѣлся красивый фасадъ новой конюшни. Удивительно, право, въ какое баснословно-короткое время успѣли человѣческія руки воздвигнуть такое громадное строеніе; можно было подумать, что невидимая исполинская сила выдвигала изъ земли эти массивныя, каменныя стѣны съ готическими лѣпными украшеніями. Да, каждый кирпичъ, каждый камушекъ стоилъ большихъ денегъ и по всему видно было, что ни одинъ изъ ударовъ,такъ жестоко потрясшихъ большую часть коммерческаго міра, не проникалъ сюда, гдѣ источнику золота и серебра никогда не суждено было изсякнуть.

Кети вошла въ тѣнистую, прохладную липовую аллею и медленными шагами приближалась къ виллѣ; въ первый разъ видъ аристократическаго дома показался ей такимъ недосягаемымъ, волшебнымъ замкомъ, какъ въ это ясное, сентябрьское утро, когда золотистые лучи осенняго солнца яркими звѣздами отражались въ зеркальныхъ окнахъ маленькаго дворца, надъ которымъ величественно развѣвался пестрый праздничный флагъ.

Молодая дѣвушка невольно прижала руку къ сильно бьющемуся сердцу – вѣдь ее никто не приглашалъ на торжество, а она все-таки шла непрошенною гостьей! Да, каждый шагъ тяжело отзывался въ ея душѣ: это была большая жертва, приносимая больной сестрѣ, не легка была борьба между чувствомъ оскорбленной гордости и сильной самоотверженной любовью!

Какъ только Кети подошла къ бронзовой рѣшеткѣ балкона, ее встрѣтилъ недружелюбный лай болонки, любимой собачки президентши и оглушительный крикъ попугаевъ, важно сидѣвшихъ въ золоченыхъ клѣткахъ на растворенныхъ окнахъ голубаго салона.

Пройдя мимо терассы, Кети вступила въ главныя ворота и неожиданно встрѣтилась съ какой-то дамой, лицо которой было старательно прикрыто носовымъ платкомъ, однако сквозь прозрачныя кружева все-таки можно было замѣтить красные, заплаканные глаза. Кети тотчасъ-же узнала въ ней красивую жену одного маіора, роскошные туалеты которой сдѣлались поговоркою во всемъ городѣ. Она быстро прошла за уголъ дома и исчезла въ густой, тѣнистой аллеѣ, вѣрно съ тѣмъ, что бы успокоиться и уничтожить слѣды слезъ раньше, чѣмъ показаться въ общество.

– Ему ничего больше не остается дѣлать, какъ пустить себѣ пулю въ лобъ, говорятъ, у него ничего не останется, – услыхала Кети, проходя мимо двери швейцарской, голосъ одного лакея.

– И по дѣломъ ему: чего такому офицеру пускаться въ биржевую игру, когда онъ ничего не понимаетъ! А теперь приходитъ его жена и надѣется своими слезами разжалобить нашего барина. Какъ-бы не такъ! Если-бъ онъ всѣмъ помогалъ, которые таскались сюда эти дни, – да тогда ему самому пришлось-бы притворить двери палочкой и остаться безъ гроша.

Опять одна изъ жертвъ ужасной катастрофы! Кети содрогнулась и медленно стала подниматься на лѣстницу.

Въ бель-этажѣ было совершенно тихо.

Машинально прошла она прямо въ ту комнату, гдѣ жила нѣсколько мѣсяцевъ тому назадъ, и отворила дверь. Хотя баронесса Штейнеръ не господствовала больше въ виллѣ, но повидимому эта комната не была предназначена для пріема новыхъ гостей. Почти вся мягкая мебель была вынесена, но за то вдоль стѣнъ возвышались высокія подмостки, на которыхъ разложены были всевозможныя туалетныя принадлежности богатаго приданаго будущей профессорши. Посреди комнаты, на рѣзной вѣшалкѣ красовалось бѣлое атласное платье, сверху до низу покрытое дорогимъ кружевомъ и букетиками изъ мелкаго флер-д-оранжа: это былъ подвѣнечный нарядъ Флоры!

Посмотрѣвъ съ минуту на эту выставку, Кети осторожно вышла, затворила за собою дверь и, нѣсколько минутъ спустя она съ распростертыми объятіями стояла передъ Генріэттою, разразившейся такимъ восторгомъ, точно прибытіе младшей сестры на вѣкъ избавляло ее отъ безконечныхъ мученій.

Больная сестра была одна въ комнатѣ.

Сегодня всѣмъ въ домѣ было много дѣла и никто не заботился о ней, жаловалась она. Морицъ праздновалъ свадьбу Флоры съ безразсудною роскошью. Онъ, какъ и всегда, хотѣлъ похвастаться передъ всѣми жителями столицы своими неисчерпаемыми денежными мѣшками.

Слѣдуя своему независимому характеру, Генріэтта не сказала роднымъ о томъ, что вызвала сестру телеграммой, на что Кети съ неудовольствіемъ покачала головою и замѣтила, что слѣдовало посовѣтоваться по крайней мѣрѣ съ опекуномъ.

– Это совершенно излишне, – возразила больная съ досадой, – вѣдь они знаютъ, что я давно собиралась вызвать тебя; что-же касается до неожиданной встрѣчи съ Морицемъ, то можешь быть совершенно спокойна, такъ какъ онъ забылъ все прошлое и заинтересованъ кѣмъ-то въ Берлинѣ, откуда пріѣхалъ вчера весьма разсѣянный и хотя весь вечеръ лукаво улыбался, но не отвергалъ намековъ и поддразниваній Флоры.

Кети молча слушала сообщенія Генріэтты и, наконецъ, почувствовала, что пріѣхала не во время. Правда, что больная сестра страдала сильнѣйшимъ разстройствомъ нервъ; глухой, давящій кашель сильнѣе и чаще потрясалъ ея слабое тѣло, руки горѣли лихорадочнымъ огнемъ, и дыханіе становилось все слабѣе и тяжелѣе. Но какъ помочь всѣмъ этимъ страданіямъ! Кромѣ того, Кети замѣтила красные, заплаканные глаза Генріэтты, тогда какъ прежде, даже при самыхъ сильныхъ страданіяхъ, больная никогда не доходила до слезъ.

Ее терзалъ мучительный страхъ, что Брукъ, не смотря на всю свою любовь къ Флорѣ, не будетъ счастливъ въ своей семейной жизни; больная говорила это, стыдливо пряча свою кудрявую головку на грудь Кети, и не могла побороть въ себѣ той мысли, что и тетушка Діаконусъ тоже сильно тревожится за счастіе своего любимца.

Кети рѣзко остановила ее, замѣтивъ, что Брукъ не мальчикъ и долженъ самъ о себѣ заботиться; никто лучше его не могъ убѣдиться въ своенравномъ и эгоистичномъ характерѣ Флоры, и если онъ, не смотря ни на что, все-таки желаетъ обладать ею, то пусть живетъ какъ знаетъ; это его дѣло.

Генріэтта содрогнулась; въ первый разъ голосъ Кети звучалъ такъ рѣзко и строго; можно было подумать, что и она въ эту минуту покончила со своею судьбою – послѣ долгой и тяжелой борьбы.

XXIII.

Часъ спустя, Кети, осторожно поддерживая больную сестру, медленно спускалась по маленькой лѣстницѣ въ нижній этажъ, чтобы поздороваться съ родными. Затѣмъ онѣ прошли вдоль узенькаго корридора, занимавшаго почти все пространство одного изъ боковыхъ флигелей виллы.

– Сегодня, вечеромъ у насъ репетиція театра, а декораціи еще не совсѣмъ окончены, – сказала Генріэтта, насмѣшливо улыбаясь и прислушиваясь къ патетическимъ декламаціямъ, долетавшимъ изъ слабо притворенныхъ дверей залы.

– Какъ мнѣ противны всѣ эти городскія барышни! Я увѣрена, что имъ всѣмъ безъ исключенія очень бы хотѣлось выцарапать у невѣсты глаза, а между тѣмъ онѣ сладко улыбаются и врутъ всякій вздоръ о любви, о какомъ нибудь поэтическомъ геніѣ и о тому подобныхъ пустякахъ. А бѣдный Морицъ со своею непростительною щедростью ведетъ себя какъ дуракъ. Вчера вечеромъ, тотчасъ послѣ своего возвращенія изъ Берлина, онъ страшно обругалъ рабочихъ за то что они, въ виду экономіи, натянули шерстяную матерію, вмѣсто шелковой парчи въ самыхъ темныхъ углахъ декораціи. Право, онъ становится противенъ своею чрезмѣрною расточительностью. Взгляни сюда!

Съ этими словами Генріэтта пріотворила одну изъ дверей корридора. Сквозь узенькую щелку сцены ничего почти не было видно, но за то какъ разъ противъ двери красовался великолѣпный балдахинъ изъ пунцоваго бархата съ золотою бахрамою, предназначенный для жениха и невѣсты.

– Какъ-то онъ посмотритъ на всю эту глупую комедію, – шепнула Генріетта и крѣпко прижала свою русую головку къ плечу сестры.

– И она опять станетъ рядомъ съ нимъ, съ торжествующимъ, побѣдоноснымъ видомъ, въ легкомъ бѣломъ платьѣ, усѣянномъ наивными маргаритками, какъ и слѣдуетъ для невѣсты въ день своего дѣвичника. Ахъ, Кети! сколько загадочнаго и непонятнаго во всей этой исторіи; меня ежеминутно тревожитъ предчувствіе чего-то недобраго, мнѣ часто кажется, что близокъ конецъ нашему счастію!

Въ столовой за завтракомъ сидѣла президентша съ Флорою и Морицомъ; невѣста была въ свѣтло розовомъ капотѣ и хорошенькомъ чепчикѣ, искусно скрывавшемъ ея мелкіе локончики, навернутые на бумажки. Кети почти испугалась, такъ жалко и рѣзко показалось ей лицо старшей сестры безъ золотистаго сіянія мелкихъ букляшекъ на лбу.

Сегодня только она въ первый разъ увидѣла, что Флора утратила свою первую молодость; не смотря на всѣ старанія невѣсты казаться моложе своихъ лѣтъ, время взяло свое и очертило прелестный овалъ лица рѣзкими, суровыми линіями и весьма замѣтными морщинками.

– Боже мой, Кети, какими это судьбами ты именно сегодня надумалась посѣтить насъ? – воскликнула Флора съ испугомъ и затаенной злобой. – Ты меня приводишь въ замѣшательство! Что я буду теперь дѣлать? У меня уже есть двѣнадцать молодыхъ дѣвицъ, куда-же я дѣну тринадцатую!

Между тѣмъ, совѣтникъ, сидѣвшій спиною къ двери и только что налившій себѣ стаканъ бургунскаго вина, не видѣлъ какъ вошла Кети, и только восклицаніе Флоры оповѣстило его о пріѣзжей. Въ ту минуту, какъ онъ хотѣлъ обернуться, рука его дрогнула и все темно-красное вино моментально разлилось по бѣлоснѣжной, камчатной скатерти и попало даже на платье Флоры.

Это обстоятельство въ первую минуту смутило богача, внезапно поблѣднѣвшаго, какъ полотно; онъ молча, испуганными глазами смотрѣлъ на дверь, точно черезъ порогъ ступило привидѣніе, а не серьезная дѣвушка, съ строгими чертами и твердою, спокойною осанкою. Однако онъ скоро пришелъ въ себя; извинившись передъ Флорою, совѣтникъ прижалъ пуговку электрическаго звонка, что-бы позвать кого нибудь изъ слугъ, а потомъ бросился на встрѣчу къ гостьѣ и ввелъ ее глубже въ комнату. Кети не безъ удовольствія замѣтила, что въ обращеніи съ нею совѣтника не было и слѣда прежнего ухаживанья, а напротивъ того въ каждомъ его движеніи видѣнъ былъ только родственникъ-опекунъ, весьма довольный, что видитъ свою питомицу въ цвѣтущемъ здоровьѣ. Онъ ласково похлопалъ ее по плечу и сказалъ съ робостью:

– Я не смѣлъ пригласить тебя, дитя мое; къ тому же все это время я былъ ужасно заваленъ дѣлами, такъ что не могъ много думать о Дрезденѣ; надѣюсь, что ты простишь меня?

– Я пріѣхала единственно для того, что-бы ухаживать за Генріэттою, – поспѣшно перебила его Кети, не обращая вниманія на дерзкій пріемъ Флоры.

– Это очень любезно съ твоей стороны, дорогая моя Кети, – сказала президентша съ просвѣтлѣвшимъ лицомъ: видно было, что слова молодой дѣвушки уничтожили въ ней какое-то опасеніе. – Но куда я помѣщу тебя? Въ твоей бывшей комнатѣ разложено приданое Флоры…

– Поэтому вы вѣрно согласитесь, что-бъ я устроилась въ своемъ мельничномъ домикѣ, что впрочемъ уже и сдѣлано, такъ какъ я пріѣхала съ раннимъ поѣздомъ, – отвѣчала Кети вѣжливо, но рѣшительно.

– Конечно, больше ничего не остается дѣлать, – продолжала пожилая дама, весело улыбаясь. – Сегодня вечеромъ всѣ наши залы будутъ биткомъ набиты гостями; все это время въ нашемъ домѣ страшная суматоха, мы едва улучили свободную минутку, что-бы позавтракать. Вѣдь цѣлый день кругомъ насъ слышится стукотня, репетиціи и бѣготня прислуги.

– Да, тамъ на верху такъ громко декламируютъ, что полы трещатъ, – злобно замѣтила Генріетта и поспѣшила опуститься въ мягкое кресло, придвинутое къ ней совѣтникомъ. Проходя по корридору мы слышали что-то про Палладу афинскую, про Розы кашмирскія и новую профессуру, – все это въ благозвучныхъ рифмахъ.

– Перестань, Генріетта! – воскликнула Флора, затыкая уши руками. – Какъ тебѣ не стыдно оскорблять мой слухъ подобной декламаціей, когда я всегда сама отличалась на придворныхъ спектакляхъ! Не могу-же я серьезно сидѣть, когда ты меня смѣшишь своими выходками.

Президентша остановила ее, порывисто приложивъ указательный палецъ къ губамъ, – въ комнату входили играющія дамы; передъ самой репетиціей онѣ пили въ столовой шоколадъ и теперь вернулись за своими шляпками и зонтиками.

Флора быстро проскользнула въ сосѣдній будуаръ бабушки.

Съ притворною радостію подбѣжала къ Кети фрейлина Гизе и изъявила ей свое сожалѣніе, что такъ долго не видала молодую сестру невѣсты. Потомъ она дружелюбно подошла къ совѣтнику и протянула ему руку.

– Очень рада васъ здѣсь встрѣтить, дорогой господинъ фонъ-Ремеръ! – воскликнула она. – Мы можемъ принести вамъ нашу искреннюю благодарность за то торжество, которое вы намъ сегодня устроили! Вашей щедрости и находчивости не съ кѣмъ соперничать. Такого волшебнаго праздника изъ „Тысячи и одной ночи“, нигдѣ не встрѣтишь, кромѣ какъ въ виллѣ Баумгартенъ, – это каждый изъ насъ знаетъ. Кстати, слышали-ли вы о несчастіи маіора Брендовъ? Онъ окончательно погибъ и раззоренъ до крайности, вѣдь это ужасно! Боже мой, въ какую ужасную эпоху мы живемъ! Въ такое короткое время и столько банкротствъ!

– Конечно, но маіоръ Брендовъ самъ виноватъ въ своемъ несчастіи: онъ занимался спекуляціями самымъ безразсуднымъ образомъ, – замѣтила президентша равнодушнымъ тономъ.

– Кому-же простительно дѣйствовать такъ необдуманно, съ такимъ громаднымъ рискомъ?

– Я во всемъ обвиняю его жену, эту прекрасную Юлію, – замѣтила фрейлина; – она слишкомъ много тратила на свои наряды, которые ежегодно стоили ей болѣе трехъ тысячъ талеровъ.

– Ну – эта сумма не могла-бы раззорить его, если-бы онъ обращался осторожнѣе съ своимъ капиталомъ и не пускался въ такія рискованныя предпріятія. Въ такихъ случаяхъ нужно спрашивать совѣта у опытныхъ людей, какъ я, на примѣръ. Не такъ-ли, Морицъ! Вѣдь мы можемъ спать спокойно?

– Надѣюсь, – сказалъ совѣтникъ, весело улыбаясь и вторично наполнивъ свой стаканъ бургунскимъ, выпилъ его залпомъ. – Конечно нельзя требовать, что-бъ такой сильный ударъ вовсе не коснулся нашихъ денежныхъ оборотовъ. Небольшія суммы невольно проскользаютъ между пальцевъ, но это сущіе пустяки.

– Теперь я только вспомнила, что не получила еще сегодня „Биржеваго Листка“, – замѣтила президентша, поспѣшно вставая, – обыкновенно эта газета подается мнѣ аккуратно въ девять часовъ.

Совѣтникъ равнодушно пожалъ плечами.

– Вѣроятно, произошла ошибка въ почтамтѣ, или листокъ по недосмотру попалъ въ мой письменный портфейль и отнесенъ въ башню; погоди немножко, я сейчасъ справлюсь.

Съ этими словами онъ осушилъ еще стаканъ краснаго вина.

– Прошу извинить меня, дорогія гостьи, – сказалъ онъ удаляясь. – Но я чувствую сильную головную боль, которую быстро излѣчиваю хорошимъ, бургунскимъ виномъ.

Затѣмъ совѣтникъ снова подошелъ къ буфетному столу, откупорилъ бутылку сладкаго вина и, наполнивъ нѣсколько хрустальныхъ бокаловъ, сказалъ, обращаясь къ дамамъ:

– Прошу васъ выпить со мною за успѣхъ нашего вечерняго спектакля. – Да здравствуетъ виновница сегодняшняго торжества! Выпьемте за молодость, за красоту и за веселую жизнь, которая ни къ кому изъ насъ не относится враждебно!

Бокалы громко зазвенѣли и президентша съ тихимъ смѣхомъ покачала головою.

Между тѣмъ Кети невольно углубилась въ оконную нишу и молча стояла за кресломъ больной сестры. Она съ болью въ сердцѣ замѣтила, какъ при безтактномъ тостѣ, провозглашенномъ Морицомъ, глаза Генріетты сдѣлались влажны; ей тяжело было смотрѣть на веселящихся счастливцевъ, тогда какъ для нея жизнь была мучительною пыткою.

Кети не взяла стакана, и опекунъ также не предлагалъ ей; она серьезно взглянула на оживленныя черты совѣтника и тотчасъ замѣтила, что сильная буря волновала все его существо: глаза его безцѣльно блуждали, губы конвульсивно подергивались и голосъ звучалъ напряженною веселостью.

Казалось, будто онъ вдругъ почувствовалъ на себѣ этотъ строгій взглядъ и, поспѣшно посмотрѣвъ на оконную нишу, совѣтникъ стремительно поставилъ стаканъ на столъ и провелъ обѣими руками по волосамъ, точно къ головной боли присоединилось еще легкое головокруженіе.

XXIV.

Вечеромъ шумъ дѣвичника увеличился до невыносимости; съ шести часовъ начали съѣзжаться аристократическія семейства изъ сосѣднихъ имѣній, и всѣмъ гостямъ отведены были комнаты въ нижнемъ этажѣ. Изъ города привозили цѣлые коробы съ театральными костюмами, такъ какъ актрисы должны были костюмироваться въ виллѣ. Парикмахеры и портнихи поминутно пробѣгали по корридорамъ, а въ большую залу все еще не переставали вносить громадныя померанцовыя деревья и различные сорта пальмъ.

Не смотря на безпрерывный шумъ и возню въ нижнемъ этажѣ, Генріэтта впала въ легкій, послѣобѣденный сонъ; въ сосѣдней комнатѣ молча сидѣла Нанни и усердно нашивала серебряныя блестки на большой кусокъ бѣлаго газа; по страшной быстротѣ, съ какой она двигала своими пальцами, можно было судить на сколько она торопилась. Минуту спустя, въ комнату отворилась дверь и на порогѣ показалась Кети; она вѣжливо попросила дѣвушку присмотрѣть за больною и не отлучаться изъ комнаты до ея возвращенія, – потомъ Кети тихо спустилась съ лѣстницы съ намѣреніемъ отправиться на мельницу, чтобы сдѣлать нѣкоторыя распоряженія.

Не желая проходить по главному корридору, гдѣ народу было и безъ того много, Кети повернула въ боковой корридорчикъ, шедшій вдоль залы. Здѣсь не замѣтно было большаго оживленія, но въ узкихъ дверяхъ, выходившихъ во дворъ, стоялъ совѣтникъ въ легкомъ пальто и соломенной шляпѣ, очевидно собираясь отправиться въ башню. Онъ разговаривалъ со стоявшимъ рядомъ съ нимъ камердинеромъ Антономъ и посылалъ его въ городъ съ новыми порученіями.

– Не торопись возвращаться, – крикнулъ ему вслѣдъ совѣтникъ. – Я не буду переодѣваться раньше восьми часовъ.

Кети медленно приближалась впередъ, надѣясь, что совѣтникъ выйдетъ въ садъ, но онъ машинально положилъ руки въ карманъ пальто и не двигался съ мѣста, внимательно осматривая великолѣпный паркъ, величественно растилавшійся передъ его глазами. Картина была дѣйствительно восхитительна: вся живописная мѣстность была какъ бы обтянута розовымъ газомъ отъ красноватаго оттѣнка вечерней зари, и только кое гдѣ еще ярко мерцали послѣдніе лучи заходящаго солнца.

Молодая дѣвушка замѣтила по движенію головы совѣтника, что глаза его не переставали блуждать по окрестностямъ, а отъ порывистаго, учащеннаго дыханія грудь его положительно дрожала, какъ въ лихорадкѣ. Она видѣла, какъ его правая рука судорожно сжалась, какъ онъ внезапно вздрогнулъ и провелъ лѣвою рукою по разгорѣвшимся щекамъ. По всей вѣроятности онъ боролся съ болѣзнью, которую старался преодолѣть, чтобы не разстроить вечерняго торжества.

Кети ускорила шаги; совѣтникъ обернулся.

– Твоя головная боль усилилась? – спросила она съ участіемъ.

– Да, и къ тому-же я чувствую сильное головокруженіе, – отвѣтилъ онъ не твердымъ голосомъ, и надвинулъ шляпу на глаза. – Ничего нѣтъ мудренаго! Если-бъ я только зналъ, сколько хлопотъ и непріятностей связано съ празднованіемъ этого дѣвичника, то навѣрное не сталъ бы затѣвать его. Эти глупыя головы рабочихъ ничего не съумѣли сдѣлать, какъ слѣдуетъ, такъ что все, что они слѣпили и сколотили въ недѣлю моего отсутствія, нужно было содрать и вновь сдѣлать въ нѣсколько часовъ. Очень весело теперь возиться до послѣднѣй минуты и вбивать гвозди въ тотъ моментъ, когда долженъ взвиться занавѣсъ.

Разсерженный хозяинъ спустился со ступеней и медленно пошелъ, точно передъ его глазами все кружилось.

– Не принести-ли тебѣ стаканъ сельтерской воды? – спросила Кети, останавливаясь на порогѣ. – Не лучше-ли, чѣмъ такъ страдать, послать въ городъ за докторомъ?

– Нѣтъ, Кети, благодарю тебя, – возразилъ онъ ласковымъ тономъ, обращая свои влажные глаза на стройную фигуру молодой дѣвушки. – Впрочемъ напрасно было бы посылать за Брукомъ; онъ такъ занятъ постоянной практикой, что и послѣ завтра его придется вести къ вѣнцу отъ постели какого-нибудь больнаго.

Насмѣшливая улыбка скользнула по его губамъ.

– Самое лучшее лекарство – это мой прохладный, винный погребъ, – продолжалъ совѣтникъ, – я тотчасъ-же отправлюсь туда и займусь выборомъ самыхъ лучшихъ винъ для нашего ужина; холодный, свѣжій воздухъ благотворно подѣйствуетъ на мою голову.

Кети ничего не отвѣчала; она крѣпко завязала ленты своей шляпки и спустилась съ лѣстницы.

– А ты вѣроятно собралась идти на мельницу? – спросилъ онъ небрежно какъ бы мимоходомъ, но Кети все таки показалось, что при этомъ простомъ вопросѣ дыханіе остановилось въ его груди.

Отвѣтивъ утвердительнымъ наклоненіемъ головы, она спокойно пошла черезъ площадку и обернувшись увидѣла, какъ совѣтникъ быстрыми, невѣрными шагами направился къ башнѣ; онъ вѣроятно сильнѣе страдалъ, чѣмъ показывалъ!

При этой мысли, Кети содрогнулась и всѣмъ ея существомъ овладѣло непонятное чувство страха. Больной человѣкъ, страдая сильнымъ головокруженіемъ, одинъ въ страшномъ погребу! Въ головѣ Кети моментально мелькнула та ужасная мысль, которая однажды испугала ее въ виду развалинъ.

– Прошу тебя, Морицъ, будь остороженъ съ огнемъ въ этомъ страшномъ подвалѣ! – крикнула она ему вслѣдъ.

Былъ-ли онъ слишкомъ углубленъ въ свои мысли, или же нервы его были раздражены до послѣдней крайности, но, услышавъ слова Кети, онъ взрогнулъ, точно въ него выстрѣлили.

– Что ты хочешь этимъ сказать? – возразилъ онъ хриплымъ голосомъ. – Что у тебя за странныя идеи! – прибавилъ онъ, разразившись громкимъ хохотомъ, и затѣмъ исчезъ въ густой аллеѣ парка.

Пробывъ на мельницѣ болѣе получаса, Кети снова возвращалась въ виллу; но такъ какъ свободнаго времени у ней оставалось еще довольно, то она пошла въ обходъ, вдоль берега рѣчки, чтобы хоть украдкой полюбоваться на старый, милый домикъ тетушки Діаконусъ. Какъ сильно забилось ея сердце, когда она сквозь частую листву прибрежныхъ березъ увидѣла золоченые флюгера и красную крышу дома. Она приходила, какъ изгнанница, желающая еще въ послѣдній разъ бросить взглядъ на благословенную землю!

Прислонившись къ высокимъ тополямъ, молодая дѣвушка вспоминала ту картину, которую видѣла въ послѣдній вечеръ своего отъѣзда изъ виллы. Въ пылкомъ ея воображеніи живо воскресла фигура высокаго мужчины, гордо стоявшаго у садоваго стола съ судорожно сжатыми руками на груди.

Теперь все было тихо вокругъ милаго домика; фруктовыя деревья, которыя весною были покрыты только бѣло-снѣжнымъ цвѣтомъ, сгибались подъ тяжестью спѣлыхъ плодовъ, а вдоль высокихъ заборовъ въ роскошномъ изобиліи висѣли сочныя, темносинія и свѣтлозеленыя виноградныя кисти.

Кети робко посмотрѣла на угловое окно, возлѣ котораго стоялъ письменный столъ; въ комнатѣ было пусто, докторъ не возвращался еще изъ города; да вѣдь онъ уже не жилъ болѣе въ этомъ уютномъ уголкѣ.

На окнахъ, за пышными кружевными занавѣсями, по прежнему стояли душистые жасмины и левкои, между которыми лежалъ теперь бѣлый, жирный котъ; а въ сосѣднемъ окнѣ неожиданно показались двѣ вяжущія руки, надъ которыми усердно нагнулась женская голова съ сѣдыми волосами, старательно припрятанными подъ бѣлый кисейный чепчикъ. Старая пріятельница тетушки Діаконусъ уже переѣхала туда и заняла кабинетъ доктора. Да, еще одинъ день и гордая, безсердечная Флора встанетъ рядомъ съ нимъ въ бѣломъ атласномъ платьѣ, съ цѣлью сдѣлаться салонною представительницею знаменитаго мужа. Эта мысль терзала душу молодой дѣвушки, она чувствовала себя покинутою, и преступная ревность мучила ея наболѣвшее сердце.

Твердые, мужскіе шаги, внезапно послышавшіеся на мосту, испугали ее. Это былъ мельникъ Францъ, онъ молча прошел мимо и направился къ плотинѣ.

Эта неожиданная встрѣча заставила Кети очнуться, она быстро оставила свой наблюдательный постъ и продолжала путь вдоль берега.

Ей все еще не хотѣлось возвращаться въ виллу; одѣться къ сегодняшнему вечеру ей было не долго, во всякомъ случаѣ придется дожидаться Генріэтту, которая, не смотря на свою слабость, непремѣнно пожелала присутствовать на праздникѣ; а ей, какъ больной, не мало требуется времени, чтобы украсить свое жалкое тѣло и по возможности скрыть слѣды опустошительной болѣзни.

А здѣсь царствовала такая чудная тишина! Никто не видѣлъ ея заплаканныхъ глазъ, ея тяжелой борьбы съ преступнымъ желаніемъ увидѣть еще разъ хозяина маленькаго домика! Да, Кети должна была сознаться самой себѣ, что, увидѣвъ у угловаго окна другое лицо, этотъ дорогой клочокъ земли показался ей пустыннымъ и одинокимъ.

Между тѣмъ мельникъ давно уже исчезъ изъ ея глазъ и Кети все ближе и ближе приближалась къ развалинамъ. Свѣтлая струя рѣчки ярко сверкала между рѣдкимъ кустарникомъ, и изящный мостикъ, перекинутый черезъ ровъ, предсталъ взорамъ молодой дѣвушки.

Въ эту минуту изъ башни вышелъ какой-то человѣкъ, съ длинною рыжею бородою и, обогнувъ развалины, пошелъ черезъ поляну; на немъ была потертая, синяя рабочая блюза и старый сюртукъ, а въ рукѣ онъ держалъ большую палку, которою погонялъ двухъ козуль, испуганно бѣжавшихъ передъ нимъ.

Кети, вѣроятно, не обратила бы вниманія на этого человѣка, такъ какъ рабочіе часто проходили черезъ паркъ, но ее удивило, что этотъ незнакомецъ съ такою поспѣшностью гналъ робкихъ животныхъ и ударялъ ихъ даже палкою, тогда какъ совѣтникъ нѣжно любилъ этихъ козуль и никому не позволялъ ихъ трогать. Можетъ быть, это былъ одинъ изъ тѣхъ раздраженныхъ бѣдняковъ, которые вѣчно старались вредить богатому семейству? – Кети внимательно посмотрѣла на работника. Боже мой! какое сходство съ совѣтникомъ. Тотъ-же ростъ, таже осанка, тоже сложеніе; только цвѣтъ волосъ былъ другой, да борода измѣняла общій видъ лица.

Молодая дѣвушка невольно остановилась, какъ прикованная къ мѣсту, и посмотрѣла на башню, откуда вышелъ этотъ русый двойникъ совѣтника. Но снова все было тихо вокругъ, только шумное хлопанье крыльевъ голубей раздавалось въ воздухѣ, да флагъ на башнѣ слегка трещалъ отъ легкаго вѣтра.

Но въ ту-же минуту, точно внезапное изверженіе кратера съ ужаснымъ трескомъ высоко подбросило всю черную массу гранита и мрамора; молодая дѣвушка почувствовала, точно земля обрушилась подъ ея ногами; она упала, какъ пораженная громомъ, на берегъ рѣки и холодныя волны охватили ея дрожавшіе члены.

Что это было? – Всѣ, отъ мала до велика, хлынули изъ виллы и бѣгали по саду – весь домъ былъ потрясенъ, какъ отъ страшнаго землетрясенія. Испуганная толпа гостей стояла, обезумѣвъ отъ страха, никто не произносилъ ни слова, каждую минуту ожидая, что земля разверзнется подъ ихъ ногами. Низколежащая поляна поминутно покрывалась шумящими потоками воды, въ воздухѣ слышался сильный запахъ гари, а земля была засыпана осколками камней, и остатками въ пепелъ превращенныхъ вещей башенной обстановки. Громадныя зеркальныя стекла аристократическаго дома потрескались, въ голубой гостинной сорвалось со стѣны большое зеркало и лежало теперь въ мелкихъ дребезгахъ на скользкомъ паркетѣ, съ приготовленной сцены слетѣла бархатная драпировка, и работники едва успѣли спастись отъ свалившихся тяжелыхъ бронзовыхъ украшеній и багетовъ.

Въ дверяхъ виллы толпилось множество народа и между ними стоялъ тоже Антонъ, только что возвратившійся изъ города.

– Посмотрите туда, тамъ горитъ! – кричала испуганная прислуга, обращаясь къ президентшѣ, которая въ полубезчувственномъ состояніи стояла, облокотившись на плечо Флоры, и безсознательно смотрѣла въ окно, гдѣ видно было, какъ изъ за деревьевъ густымъ столбомъ поднимались черные клубы дыма, между которыми, какъ ракеты, высоко вылетали огненныя головешки и мелкія искры.

– Это взрывъ пороха въ погребѣ башни! – крикнулъ кто-то изъ толпы.

– Вздоръ! – сказалъ Антонъ, у котораго зубы стучали отъ испуга. – Старый порохъ давно уже не въ состояніи произвести взрыва, а тоненькій слой, насыпанный бариномъ для виду, не можетъ сдвинуть такаго массивнаго строенія.

Не смотря на то, Антонъ бѣгомъ бросился бѣжать по размытому лугу, направляясь къ башнѣ, вспомнивъ, что его баринъ долженъ былъ находиться на мѣстѣ пожара. За нимъ хлынула и вся толпа народа, между тѣмъ какъ на ближайшей колокольнѣ начался сигнальный трезвонъ.

Боже мой, какое разрушеніе! Въ одну секунду превратился въ пепелъ и груду камней тотъ земной рай, надъ которымъ такъ долго трудился богатый владѣлецъ. Громадные куски мрамора, съ страшною силою подброшенные на воздухъ, падали потомъ на землю и глубоко вонзались въ мягкую, травянистую почву; всѣ деревья, попадавшіяся имъ на дорогѣ, покорно гнулись и ломались, какъ тростникъ, а красивый пальмовый домикъ съ стеклянными простѣнками стоялъ уже безъ крыши и ярко сверкалъ зубчатыми осколками. Настоящій каменный градъ, какъ бы нарочно направленный чьей то мстительной рукою, окончательно разрушилъ это „стекляное чудо“.

Да, страшное зрѣлище, при видѣ котораго волосы поднимаются дыбомъ и дыханіе замираетъ отъ страха.

Верхняя часть башни съ зубчатымъ вѣнцомъ раскрошилась и разлетѣлась по разнымъ сторонамъ, но за то нижняя часть стѣны уцѣлѣла отъ страшнаго взрыва и гигантской силѣ удалось только оторвать небольшую часть отъ крѣпкой башни; изъ жерла ея высоко поднимались блѣдно желтые огненные языки, усердно лизавшіе каждую балку, каждый камень на внутреннихъ стѣнахъ.

– Мой бѣдный баринъ! – кричалъ Антонъ, въ отчаяніи протягивая руки надъ рвомъ, и съ ужасомъ посматривая, какъ журчавшія волны далеко разливались по парку и потомъ снова возвращались въ свое низкое ложе, унося съ собой зеленыя вѣтки, куски дерна и окрававленные трупы голубей и сорокъ.

Хорошенькій мостокъ безслѣдно исчезъ, на высокомъ, живописномъ холмѣ образовались глубокія трещины, а старые орѣшники, украшавшіе всю мѣстность лежали теперь съ вырванными корнями.

Какую пользу могли принести стекавшіяся сюда новыя массы народа? Какой толкъ въ томъ, что привезли пожарныя трубы? О спасеніи башни не могло быть и рѣчи. Да кто-же рѣшится броситься въ огонь, что-бы спасать дорогую мебель, старинные, серебреные кубки, рѣдкія художественныя произведенія и бархатные ковры? Объ этомъ, конечно, никто и не думалъ.

Правда, что въ толпѣ шептались довольно громко, но то были разговоры о накопленныхъ сокровищахъ, о золотѣ, о серебрѣ, о цѣнныхъ бумагахъ, хранившихся подъ семью замками въ желѣзныхъ шкафахъ. Куда все это дѣлось? Лопнули-ли толстыя, желѣзныя стѣны, отдавъ огню на истребленіе всѣ свои несмѣтныя сокровища, или, на зло свирѣпому пламени, свалились въ подвалъ цѣлыми и невредимыми?

А что сталось съ богачемъ, который, по словамъ Антона, часъ тому назадъ отправился въ погребъ, что-бы выбрать лучшія вина къ предстоящему ужину?

Всѣ съ замираніемъ сердца смотрѣли въ огненную бездну, между тѣмъ какъ растерянный слуга бѣгалъ вокругъ рва и громко повторялъ имя своего господина.

Какое непростительное легкомысліе хранить порохъ въ подвалѣ, куда часто входили съ огнемъ.

– Взрывъ не могъ произойти отъ жалкихъ остатковъ тридцатилѣтняго пороха; для этого нуженъ совершенно другой горючій матеріалъ, – сказалъ молодой инженеръ, толпившійся между гостями.

– Но какимъ образомъ онъ могъ попасть въ подвалъ? – замѣтилъ Антонъ, робко взглянувъ на говорившаго.

Молодой офицеръ молча и многозначительно пожалъ плечами и, не сказавъ ни слова отошелъ въ сторону, такъ какъ иначе рисковалъ попасть подъ холодную струю воды: – пожарныя трубы начали свое дѣйствіе.

Между тѣмъ на городской башнѣ неумолкаемо звонилъ колоколъ; пожарная команда притащила изъ виллы множество досокъ, что-бы сдѣлать импровизованный мостъ черезъ ровъ; шумъ и бѣготня увеличивались съ каждою минутою. Вдругъ послышался раздирающій крикъ, всѣ бросились впередъ и увидѣли невдалекѣ отъ руины трупъ мельника Франца; тяжелый камень упалъ прямо на него и раздавилъ ему грудь. Бѣдная мельничиха съ воплемъ бросилась на трупъ своего мужа и эта печальная картина вырвала не одинъ вздохъ со стороны близь стоявшей толпы.

– Морицъ! они вѣрно нашли его! – со страхомъ сказала президентша, сидѣвшая на скамьѣ близь дома. Она нѣсколько разъ дѣлала усиліе, стараясь подняться, но старость давала себя чувствовать и дряхлыя ноги отказывались ей долѣе служить.

– Это его несутъ? Онъ умеръ? – бормотала она; и обыкновенно такъ важно и гордо смотрящіе глаза, устремлялись теперь въ дикомъ страхѣ по направленію къ развалинѣ, при чемъ пальцы ея крѣпко обхватили руку Флоры, смирно стоявшей возлѣ нея.

Красавица невѣста одна изо всѣхъ не потеряла присутствія духа. Какой контрастъ! Тамъ, надъ башней густой дымъ заволакивалъ небо, окрашивая его въ грязно-сѣрый цвѣтъ, здѣсь, передъ окнами дома медленно стекала вода, образуя маленькіе ручейки въ глубокихъ колеяхъ, пробитыхъ тяжелыми колесами пожарныхъ трубъ, мимо балкона, съ перевернутыми вверхъ дномъ померанцовыми деревьями, гудѣлъ безумный крикъ и шумный говоръ все еще прибывающихъ городскихъ жителей; а посреди этого хаоса, этого опустошенія – бѣлоснѣжная невѣста, съ букетикомъ изъ бѣлыхъ маргаритокъ на груди и съ такимъ-же вѣнкомъ въ свѣтло русыхъ распущенныхъ локонахъ.

– Хоть бы ты на минутку выпустила мою руку, бабушка! – сказала Флора съ нетерпѣніемъ, – тогда я могла бы доказать тебѣ, что ты видишь призраки. Почему предполагать, что съ Морицомъ случилось несчастіе? Я увѣрена, что онъ стоитъ цѣлъ и невредимъ среди толпы, а перепуганная прислуга, окончательно потерявъ разсудокъ, бѣгаетъ и кричитъ во все горло вмѣсто того, что-бы поискать своего господина.

Сказавъ это, она обвела взорами промокшую поляну и, мелькомъ взглянувъ на свою ножку въ бѣлой атласной туфлѣ, выдвинувшуюся изъ подъ легкаго платья, сказала съ презрительной улыбкою:

– Можно подумать, что я тоже помѣшалась, но мнѣ необходимо пройти туда ближе къ башнѣ.

– Нѣтъ, нѣтъ, я не пущу тебя, – вскричала президентша, крѣпко вцѣпившись въ складки бѣлаго платья Флоры. – Ты не можешь оставить меня съ больной Генріэттой, которая не въ состояніи служить мнѣ опорой. Боже мой, я умираю. Если Морицъ убитъ – что тогда?

Голова президентши низко упала на грудь, ярко сіявшую брильянтовыми украшеніями, и не смотря на нарядное платье и изящную прическу она въ настоящую минуту казалась гораздо старше своихъ лѣтъ.

На другомъ концѣ скамейки сидѣла Генріэтта, блѣдная отъ волненія, и тѣло ея дрожало и тряслось, какъ въ сильнѣйшей лихорадкѣ.

– Кети! Куда убѣжала Кети? – повторяла она ежеминутно, какъ заученную фразу.

– Боже мой, дай мнѣ терпѣнія! – бормотала Флора сквозь зубы. – Наказаніе господне возиться съ такими слабонервными женщинами. Къ чему же ты такъ кричишь, Генріэтта? Вѣдь никто не думалъ отнимать у тебя твоей Кети.

Глаза ея съ нетерпѣніемъ перенеслись на домъ, желая отыскать кого нибудь, кто бы могъ замѣнить ее возлѣ несносной старухи, но всѣ, рѣшительно всѣ, бѣжали къ развалинѣ, даже горничныя и тѣ опрометью неслись черезъ глубокія лужи, не обращая никакого вниманія на своихъ господъ.

Но въ эту мннуту изъ города пріѣхали молодыя дамы, актрисы для предполагаемаго спектакля; выйдя изъ кареты, онѣ показались запыхавшись изъ-за угла дома.

– Скажите ради Бога, что здѣсь случилось? – крикнула Фрейлина Газе^[16], подбѣгая къ Флорѣ.

– Въ башнѣ произошелъ взрывъ, это все, что мы сами знаемъ, – отвѣчала красавица, пожимая плечами. – Всѣ бѣгутъ мимо насъ, не съ кѣмъ слова сказать; а я не могу двинуться съ мѣста, потому что бабушка со страху потеряла голову и такъ крѣпко вцѣпилась въ мое платье, что я рискую остаться въ однихъ лохмотьяхъ. Она воображаетъ, что Морицъ погибъ.

Молодая дѣвушка вздрогнула отъ ужаса.

Красивый, молодой человѣкъ, такъ недавно еще восхищавшійся жизнью, погибъ вдругъ въ пламени! Это немыслимо!

– Невозможно! – простонала Фрейлина Газе.

– Невозможно? – повторила президентша въ припадкѣ истерики и, шатаясь какъ пьяная, вскочила на ноги и указала на рощу.

– Вотъ они несутъ его! Боже мой! Морицъ!

Въ дали дѣйствительно кого-то несли на носилкахъ; цѣлая толпа любопытныхъ окружала идущихъ, а сзади всѣхъ мѣрными шагами шелъ докторъ Брукъ; онъ былъ безъ шляпы и его высокая фигура была видна изъ далека.

Флора бросилась ему на встрѣчу, между тѣмъ какъ президентша громко зарыдала.

При видѣ приближавшейся невѣсты, толпа нѣсколько разступилась; внимательно посмотрѣвъ на вытянутую фигуру, лежавшую на носилкахъ, Флора обернулась въ сторону бабушки и крикнула:

– Успокойся, бабушка, это не Морицъ.

– Вѣроятно, это Кети! Я такъ и думала, – шептала Генріетта съ отчаяніемъ и, тихо рыдая, невѣрными шагами пошла къ тому мѣсту, гдѣ носильщики остановились, чтобы перевести духъ.

Несчастная дѣвушка лежала на старинномъ матрасѣ, въ видѣ кушетки; платье ее, было промочено насквозь и во многихъ мѣстахъ разорвано. Она лежала такъ спокойно со сложенными на груди руками и закрытыми глазами, что можно было-бы принять ее за мирно-спящую, но кровавые потеки на лѣвой щекѣ и повязка на лбу свидѣтельствовали о головной ранѣ.

– Что случилось съ Кети, Лео? Странно, въ самомъ дѣлѣ, что ей всюду нужно соваться! Къ чему ей было идти на мѣсто пожара? – Спросила Флора, подходя къ Бруку. Ея тонъ и взглядъ, брошенный на сестру, показывали скорѣе неудовольствіе и злость, чѣмъ испугъ.

Докторъ, казалось, не слыхалъ ея словъ; онъ мелькомъ посмотрѣлъ на Флору и остановилъ свой взглядъ на Генріэттѣ.

Бѣдная больная стояла, не смѣя произнести ни слова, обративъ на Брука глаза, полные слезъ и мольбы.

– Одно только слово, Лео, – жива-ли она? – проговорила наконецъ Генріэтта, дѣлая надъ собой страшное усиліе.

– Да, сильное потрясеніе и потеря крови лишили ее сознанія. Благодаря Бога, рана на головѣ не опасна, нужно только какъ можно скорѣе снять съ нея мокрое платье, – отвѣтилъ докторъ ласковымъ голосомъ и, съ братскою заботливостью подойдя къ Генріеттѣ, взялъ ее подъ руки, очевидно желая поддержать слабое существо, едва державшееся на ногахъ.

– Впередъ! – приказалъ онъ отдохнувшимъ носильщикамъ и въ голосѣ его слышалось безпокойство и нетерпѣніе.

Услышавъ, что въ состояніи больной нѣтъ ничего опаснаго, собравшаяся толпа разсѣялась и многіе снова вернулись на мѣсто пожара; носильщики понесли кушетку черезъ поляну, мимо президентши, все еще стоявшей на одномъ мѣстѣ и смотрѣвшей безсмысленными глазами на проходившихъ, точно она не понимала, что вокругъ нея дѣлалось. Брукъ спокойно шелъ возлѣ носилокъ, поддерживая лѣвою рукою слабую Генріэтту, а правую положивъ на лобъ безчувственной Кети, что-бъ предупредить всякое болѣзненное потрясеніе.

Этотъ человѣкъ, на лицѣ котораго въ послѣднее время можно было видѣть только мрачную озабоченность и принужденность, ласково смотрѣлъ теперь на блѣдныя черты дѣвушки, точно ничего въ мірѣ не было для него дороже того безчувственнаго существа, которое онъ спасъ съ неимовѣрными усиліями.

Флора отстала на нѣсколько шаговъ отъ молчаливой группы и, казалось, ничто не связывало ее съ тѣми людьми, которыхъ такъ тѣсно сблизило несчастіе.

Она совершенно равнодушно ступала своими бѣлыми сапожками въ глубокія лужи, а ея длинный, воздушный шлейфъ волочился по мокрому песку, окрашиваясь въ грязно-бурый цвѣтъ. Быстрымъ движеніемъ прекрасная невѣста сорвала съ головы бѣлый вѣнокъ, машинально изорвала его и разсыпала по дорогѣ. Поравнявшись съ бабушкой, она только мелькомъ взглянула на старушку и прошла мимо, внимательно слѣдя за каждымъ движеніемъ своего жениха, какъ будто каждую минуту ожидая, что онъ наконецъ обернется и подойдетъ къ ней. Надѣясь на это, она слѣдовала за нимъ шагъ за шагомъ черезъ широкую поляну, черезъ дворъ и за порогъ дома.

Президентша позвала ее; снова послышался странный трескъ со стороны башни, а потомъ въ воздухѣ пронесся громкій гулъ и ропотъ человѣческихъ голосовъ. Но Флора не сочла нужнымъ обернуться; хотя бы весь свѣтъ провалился позади нея, это ее нисколько не безпокоило; – она стойко оберегала свои права.

ХXV.

За этимъ ужаснымъ днемъ послѣдовала тяжелая безсонная ночь, полная страха, горя и отчаянія.

Никто не думалъ ложиться спать; во всѣхъ комнатахъ горѣли лампы, прислуга безъ всякой цѣли ходила на цыпочкахъ по длиннымъ коридорамъ, не переставая шептаться, и всѣ ожидали, что вотъ наконецъ скрипнетъ дверь и на порогѣ появится хозяинъ дома. Однако ночь прошла, въ окнахъ свѣтилась занимавшаяся, утреннея заря, а совѣтника все еще не было.

Яркій лучъ, озарившій виллу Баумгартенъ, предвѣщалъ теплый и ясный день; онъ робко пробрался сквозь разбитыя стекла въ музыкальный салонъ, освѣтилъ валявшіеся остатки вчерашняго убранства, въ видѣ лоскутьевъ пунцоваго бархата, розоваго крепа и зеленыхъ измятыхъ тропическихъ растеній и ярко отражался въ серебристыхъ осколкахъ громаднаго зеркала. Какой ужасный хаосъ!

Одинъ ударъ разрушилъ всѣ грандіозныя затѣи и обратилъ въ прахъ всю роскошь и богатство расточительнаго совѣтника фонъ Ремера.

Можетъ быть, сегодня въ первый разъ утренній свѣтъ проникалъ съ такою свободою въ аристократическіе покои виллы: всѣ ставни были отперты, всѣ сторы подняты, ничто не мѣшало ему безпрекословно посѣтить всѣ комнаты, не исключая даже и великолѣпной спальни, съ пунцовыми шелковыми драпировками и съ рѣзною, покрытою кружевами кроватью, на высокой эстрадѣ.

Золотые лучи его имѣли полное право отражаться въ брильянтахъ, все еще украшавшихъ пышные локоны президентши, за которой тяжело волочился желтый штофный^[17] шлейфъ, когда она шатаясь проходила по длинному ряду комнатъ, съ ужасомъ поглядывая на изломанную мебель и разбитыя статуи.

Тюлевый шарфъ, всегда такъ тщательно скрывавшій нижнюю часть ея подбородка, теперь развязался и выставилъ на показъ морщинистую, костлявую шею. Да, старость брала свое, ей было уже много лѣтъ, но дряхлая голова ея была еще способна исключительно думать о томъ: – кто будетъ наслѣдникомъ Морица?

Сама она не имѣла ни малѣйшаго права на имущество внезапно погибшаго, ей не принадлежала даже кровать, на которой она спала, ни посуда, изъ которой она ѣла. Ей было хорошо извѣстно, что у совѣтника не было родственниковъ того же имени, онъ только изрѣдка говорилъ объ одной бѣдной сестрѣ своей покойной матери, которой иногда посылалъ денежное вспомоществованіе. Возможно-ли, что-бъ эта женщина сдѣлалась его наслѣдницею? Подобная мысль ужасала пожилую даму. Неужели жена какого нибудь писаря, ничтожная бѣлошвейка должна была захватить все громадное богатство совѣтника, а президентша Урахъ, привыкшая къ роскоши, комфорту, блестящимъ экипажамъ, изысканнымъ обѣдамъ и ливрейной прислугѣ, принуждена будетъ снова вызвать на свѣтъ Божій старую, полинялую мебель, давно поставленную на чердакъ, и помѣститься въ небольшой квартиркѣ, безъ конюшни и безъ богатой обстановки, потому что она и ея обѣ внучки не были близкими родственниками милліонера Ремера, умершаго безъ завѣщанія.

Мужчины, пріѣхавшіе на пиршество дѣвичника, сидѣли у президентши далеко за полночь, и хотя никто изъ нихъ не касался этого щекотливаго вопроса, но тѣмъ не менѣе все таки слышались мимолетныя замѣчанія о тяжелыхъ послѣдствіяхъ, неизбѣжныхъ послѣ такой ужасной катастрофы, такъ какъ совѣтникъ всѣ свои документы, книги и цѣнные билеты хранилъ въ башнѣ, а всѣ знали, что отъ пожара не уцѣлѣла ни одна бумажка. Положимъ даже, что весь наличный капиталъ безслѣдно пропалъ, но вѣдь пожилой дамѣ оставалась еще земля, оцѣненная въ нѣсколько сотъ тысячъ; подъ крѣпкими, каменными сводами хранилось не мало серебра, въ конюшняхъ стояли дорогіе кони, въ домѣ богатая мебель и картины знаменитѣйшихъ мастеровъ. Всего этого было совершенно достаточно, чтобы обезпечить жизнь избалованной старушки и упрочить за нею существованіе, полное роскоши и богатства, если-бы она въ состояніи была доказать, что мѣщанская кровь совѣтника течетъ тоже и въ ея жилахъ.

Словоохотливые гости не забывали тоже говорить о внучкѣ мельника, лежавшей теперь на верху въ Генріэттиной комнатѣ; каждый зналъ, что все ея состояніе хранилось опекуномъ въ башнѣ, за крѣпкими стѣнками желѣзнаго шкафа.

Президентша такъ предалась отчаянію и горю, что почти не обращала вниманія на эти разговоры: какое ей было дѣло до денегъ мельника? Между тѣмъ Флора, не смотря на хладнокровіе съ которымъ она относилась къ потрясающему событію, съ злобнымъ чувствомъ перечисляла всѣ случайности, которымъ подвергалась младшая сестра, послѣ потери всѣхъ денежныхъ документовъ.

На ея красивомъ лицѣ отражалась злость, когда она, въ десятомъ часу утра, спускалась съ лѣстницы бельэтажа. Она, всѣми прославляемая, всѣми уважаемая красавица, умъ и здравыя сужденія которой такъ высоко всегда цѣнились, должна была теперь унижать свое достоинство и играть жалкую роль лишней въ комнатѣ больной.

Возлѣ кровати, на которой лежала Кети, сидѣла еле живая Генріэтта, съ поджатыми подъ себя ногами и новая сестра милосердія – тетушка Діаконусъ. Впрочемъ старушка волею-неволею должна была искать убѣжища въ виллѣ, потому что въ ея уютномъ домикѣ отъ сильнаго взрыва провалились всѣ трубы, на стѣнахъ образовались трещины, изъ оконъ выпали рамы и всѣ двери сорвались съ петлей. Подруга тетушки, недавно къ ней переѣхавшая, перебралась вмѣстѣ съ кухаркою на мельницу къ Сусаннѣ, а къ разрушенному домику были приставлены два сторожа.

Кромѣ тетушки и Генріэтты, у изголовья больной помѣстился еще докторъ, такъ что для Флоры не нашлось свободнаго мѣста въ комнатѣ. Да и гордой красавицѣ непріятно было смотрѣть на поведеніе старухи, которая такъ ужасно безпокоилась о безопасной ранѣ на Кетиномъ лбу, точно это было самое важное послѣдствіе случившагося несчастія. Докторъ тоже озабоченно смотрѣлъ на больную и поминутно вставалъ, чтобы мѣнять компрессъ на ея лбу. У Флоры не хватало терпѣнія хладнокровно смотрѣть, какими нѣжностями и заботами окружали эту коренастую дѣвушку съ крѣпкими нервами и здоровымъ тѣлосложеніемъ простаго дровосѣка.

Утомившись неумолкаемой болтовней и рѣшивъ, что сегодня ей не съ кѣмъ серьезно поговорить, прекрасная невѣста въ сильномъ раздраженіи спустилась въ нижній этажъ, надѣясь отдохнуть тамъ въ своей уединенной комнатѣ.

Снявъ воздушный, тюлевый нарядъ, она облачилась въ бѣлый кашемировый капотъ греческаго фасона и прилегла отдохнуть на красную отоманку.

Бывшій рабочій кабинетъ Флоры находился теперь въ плачевномъ состояніи: черный, рѣзной столъ стоялъ въ углу пустой и запыленный, почти всѣ книги были сняты съ полокъ и лежали въ большихъ ящикахъ, нагроможденныхъ посреди комнаты, на полу валялись черные и бѣлые куски мрамора – осколки статуй и бюстовъ, и все это освѣщалось слабымъ огнемъ едва мерцавшей лампы, съ чернымъ, закоптѣвшимъ стекломъ.

Впрочемъ Флора не долго оставалась одна и съ первыми проблесками наступившаго дня послала въ бель этажъ и приказала просить къ себѣ доктора. Услышавъ его твердые шаги, громко раздававшіеся по корридору, она торопливымъ движеніемъ поправила мелкіе локончики, упрямо торчащіе изъ подъ кружевъ утренняго чепца, еще глубже прижала блѣдное, взволнованное лицо къ краснымъ, шелковымъ подушкамъ и установила сверкавшіе глаза на дверь, черезъ которую онъ долженъ былъ войдти.

При появленіи Брука, молодая женщина невольно привстала, потому что ее испугало суровое выраженіе его лица; ей даже показалось, что къ ней вошелъ незнакомый мужчина.

– Я очень дурно себя чувствую, Лео, – сказала она тихимъ голосомъ, не сводя глазъ съ его лица. – У меня сильный жаръ; можетъ быть это послѣдствіе испуга, во всякомъ случаѣ скверно и то, что я промочила ноги, это развило во мнѣ лихорадку.

Во время того, какъ Флора говорила, докторъ пытливо посмотрѣлъ на ея черты, и при этомъ взглядѣ вся кровь ея бурно закипѣла.

– Берегись, Брукъ! – продолжала она сдержаннымъ голосомъ, но грудь ея высоко поднималась отъ порывистаго дыханія и на мраморно-бѣломъ лбу показались двѣ глубокія морщинки.

– Вотъ уже нѣсколько мѣсяцевъ, какъ я терпѣливо переношу одиночество, убѣдившись, что для тебя нѣтъ ничего на свѣтѣ дороже твоей практики. Я предвижу даже и то, что и на будущее время участь моя не измѣнится; но это нисколько не пугаетъ меня: – такая преданность своему призванію возвышаетъ въ моихъ глазахъ человѣка, имя котораго я буду носить! Но я рѣшительно протестую противъ всякаго пренебреженія, когда я сама нуждаюсь въ твоей медицинской помощи. Безспорно, мы всѣ потерпѣли отъ ужасной катастрофы, но на мою долю пришлась еще тяжелая обязанность поддерживать полусумасшедшую бабушку и безпомощную Генріэтту, а это не легко! А между тѣмъ тебѣ и въ голову не пришло спросить меня, какъ подѣйствовало на меня это несчастіе?

– Я не спросилъ тебя потому, что знаю до какой степени у тебя крѣпки нервы и что каждое душевное потрясеніе контролируется у тебя разсудкомъ. Мнѣ достаточно было одного взгляда, чтобы убѣдиться, какъ мало ты физически пострадала.

Флора съ ужасомъ слушала его слова; хотя Брукъ наружно и старался быть покойнымъ, но голосъ его дрожалъ, точно отъ мучительнаго, сильнѣйшаго біенія сердца.

– Что касается до твоего втораго замѣчанія, то позволь сказать тебѣ, что ты жестоко ошибся, – сказала она, послѣ минутнаго молчанія. – У меня страшная головная боль и преимущественно въ лѣвомъ вискѣ, что причиняетъ мнѣ сильное страданіе. Относительно-же твоего мнѣнія о моемъ самообладаніи, ты, пожалуй, правъ. Я никогда не позволяю себѣ теряться въ несчастіи и стараюсь прежде всего составить себѣ ясное понятіе о случившемся. А ты вмѣсто того, что-бы похвалить меня за мою тактику, видимо сердишься и оставляешь меня безъ всякаго вниманія. Я никогда не слушалась Морица и не пустила въ спекуляціи того солиднаго капитала, который наслѣдовала отъ покойнаго отца. Если-бы я хоть одинъ разъ ослушалась своей спокойной разсудительности, то стояла бы теперь передъ тобою съ пустыми руками, мое приданое исчезло бы точно также, какъ бумажное состояніе, взлетѣвшее вчера на воздухъ. Можешь смотрѣть на меня, сколько хочешь, я не боюсь твоего взгляда, – сказала она понизивъ голосъ. – Меня никто не проведетъ! Посмотри теперь на бабушку, какъ она мечется изъ угла въ уголъ, оплакивая потерянное богатство; а всѣ наши гости со слезами на глазахъ вспоминаютъ о томъ баловнѣ счастія, котораго злая судьба такъ трагично вырвала изъ его земнаго рая! Я же говорю, что театральная смерть была плохо разыграна, въ кулисахъ образовался пробѣлъ, черезъ который легко видѣть всю истину. Въ непродолжительномъ времени судъ обнаружитъ, что Ремеръ сначала занимался легкомысленными спекуляціями, а потомъ пустился на мошенничества.

Флора видимо увлеклась и не стѣснялась называть предметы ихъ настоящими именами; можетъ быть, она была бы права: эта самая мысль уже со вчерашняго вечера преслѣдовала Брука; но тѣмъ не менѣе ея рѣзкія выраженія глубоко возмутили его.

– Я вижу, что сегодня каждое мое слово раздражаетъ тебя, – снова начала Флора, вставая съ кушетки и дѣлая нѣсколько шаговъ къ окну, возлѣ котораго стоялъ докторъ.

– Не спорю, что мое мнѣніе было высказано немножко смѣло; можетъ быть, из благодарности къ нѣкоторымъ удовольствіямъ, доставляемымъ мнѣ Морицемъ, я не была бы въ правѣ говорить съ такою откровенностью; – она презрительно пожала плечами, – но я врагъ всякихъ прикрасъ и чувствую себя глубоко возмущенной. Изъ-за него моя сестра Генріэтта будетъ теперь нищею, а Кети… будь увѣренъ, что изъ всего громаднаго капитала ей не осталось ни одного гроша.

– Тѣмъ лучше! – едва слышно прошепталъ докторъ и слегка улыбнулся.

– Тѣмъ лучше? – повторила Флора съ изумленіемъ, и съ притворнымъ смѣхомъ всплеснула руками.

– Я конечно никогда не чувствовала особой симпатіи къ нашей младшей сестрѣ, но чѣмъ могла она заслужить такую ненависть съ твоей стороны, что ты даже радуешься ея несчастію?

Докторъ видимо боролся съ внутреннимъ волненіемъ, онъ крѣпко прикусилъ нижнюю губу и прислонилъ голову къ оконному стеклу.

– Правда, что положеніе Кети не такъ отчаянно: у нея остается еще мельница, которая все таки стоитъ не мало денегъ; но бѣдная Генріэтта, ее очень жаль! – продолжала Флора послѣ короткой паузы. – Кети можетъ переселиться въ мое убѣжище, когда здѣсь все перевернется вверхъ дномъ, и для нашей бѣдной страдалицы я не желала-бы лучшаго пріюта; онѣ такъ любятъ другъ друга, что вѣрно, проживутъ въ мирѣ и согласіи. Впрочемъ дѣлать больше нечего. Бабушкѣ не изъ чего будетъ содержать Генріэтту, а я, конечно, не позволю себѣ навязать тебѣ на шею больную сестру.

Съ этими словами она ласково взяла его за руку и взглянула на него съ обворожительною нѣжностью.

– Не могу сказать тебѣ, Лео, съ какимъ нетерпѣніемъ я жду той минуты, когда мы завтра сядемъ съ тобой въ карету и далеко умчимся отъ всѣхъ этихъ дрязгъ и непріятностей.

Брукъ поспѣшно вырвалъ руку и съ такимъ укоромъ посмотрѣлъ на свою невѣсту, что дрожь пробѣжала по ея тѣлу.

– Неужели ты въ самомъ дѣлѣ, рѣшаешься покинуть своихъ бѣдныхъ родныхъ въ минуту самаго ужаснаго несчастія? – вскричалъ онъ внѣ себя. – Поѣзжай, куда хочешь – я остаюсь.

– Лео! – воскликнула Флора, точно острый кинжалъ поразилъ ее прямо въ сердце. – Ты, вѣроятно, не подумалъ о томъ, что сказалъ, и потому я не могу придавать важности твоимъ опрометчивымъ словамъ. Замѣть только, что если завтра мы не уѣдемъ отсюда, и не выполнимъ того, что давно задумано, то намъ придется отложить свадьбу на неопредѣленный срокъ.

Брукъ упорно молчалъ и стоялъ, какъ окаменѣлый, не двигая ни однимъ мускуломъ, что видимо раздражало молодую женщину.

– Я только что говорила тебѣ, что согласна по цѣлымъ днямъ не видать тебя, если того требуетъ твое докторское призваніе и твоя практика, – продолжала она настойчиво. – Но никогда не уступлю своихъ правъ другимъ женщинамъ, помни это, Лео! Я не понимаю, почему я обязана оставаться теперь здѣсь и терпѣть всякія лишенія, когда я могу спокойно удалиться въ мирный уголокъ, обѣщанный тобою; и зажить своимъ хозяйствомъ? Такой жертвы ты не вправѣ отъ меня требовать. Вѣдь не въ моей-же власти измѣнить что нибудь въ этомъ дѣлѣ? Къ чему же напрасно волноваться и путаться въ чужія дѣла? Или ты хочешь, чтобы я тоже испытала удовольствіе, быть предметомъ всеобщаго состраданія? Нѣтъ, я скорѣе пѣшкомъ уйду отъ сюда, чѣмъ дожидаться той минуты, когда на меня будутъ указывать пальцами!

Флора нѣсколько разъ прошлась по комнатѣ, щеки ея пылали и глаза горѣли лихорадочнымъ огнемъ.

– Какія у тебя причины, для того, что-бы оставаться здѣсь? – спросила она, быстро повернувшись и ожидая какого нибудь отвѣта. – Тебѣ даже невозможно сослаться на нашихъ больныхъ верхняго этажа. Генріэтту ты и безъ того рѣшился предоставить ея судьбѣ, а что касается до Кети, то тебѣ не удастся убѣдить меня, что вполнѣ безопасная царапина на ея лбу требуетъ всего твоего искусства и вниманія. Правду сказать, смѣшно было смотрѣть сегодня ночью, какъ ты и тетушка возились около больной. Если Генріэтта плачетъ и распинается при видѣ нѣсколькихъ капель крови, то это понятно, она слаба и крайне нервна; но что ты нѣжничаешь съ нашею младшею сестрою, этою здоровою дѣвушкою, какъ будто она создана изъ воздуха и свѣта… – Сказавъ это она вдругъ замолкла.

Брукъ грозно посмотрѣлъ на нее и поднялъ руку съ выраженіемъ сильнаго раздраженія.

Флора злобно захохотала.

– Не думаешь ли ты, что я боюсь тебя? Ты грозишь мнѣ, а у меня тоже есть противъ тебя угроза: берегись – еще не произнесено роковое „да“, и въ моей власти сдѣлать такой шагъ, который едва-ли будетъ тебѣ по вкусу. Еще разъ повторяю тебѣ, что твое обхожденіе съ Кети мнѣ просто противно. Мое положеніе крайне неловкое, ты пренебрегаешь мною, а за нею ухаживаешь и бережешь ее, какъ какую нибудь принцессу.

– Нѣтъ, не какъ принцессу, а какъ дѣвушку, дорогую моему сердцу, какъ первую и единственную любовь, Флора, – произнесъ Брукъ твердымъ, звучнымъ голосомъ, съ трудомъ скрывая свое волненіе.

Молодая женщина вздрогнула отъ испуга, точно молнія блеснула передъ ея глазами и невольно подняла руки, точно ища какой нибудь помощи и опоры.

– То, что я нѣсколько мѣсяцевъ съ неимовѣрными усилиями скрывалъ въ своей груди – я долженъ открыть тебѣ теперь. Не стану, конечно, оправдываться и защищать своего поступка, – я измѣнилъ тебѣ съ той минуты, когда въ первый разъ увидѣлъ Кети.

Флора тихо опустила руки. Не смотря на откровенность исповѣди Брука, она не повѣрила его словамъ и обвинила себя за то, что такъ безрассудно поддалась испугу. Часто случалось, что всѣми уважаемая красавица привлекала къ себѣ мужскія сердца, а потомъ снова неожиданно отталкивала ихъ – это повторялось нѣсколько разъ въ зиму; но что-бы мужчина могъ отказаться отъ нея, это было слишкомъ смѣшно! Да такому событію никто не повѣритъ! Пожалуй, скорѣе можно было допустить, что докторъ Брукъ рѣшился отмстить ей за ту угрозу, которую она, нѣсколько минутъ тому назадъ, осмѣлилась высказать. Можеть быть, долгое испытаніе истощило его терпѣніе, и онъ хотѣлъ наказать ее тѣмъ, что возбуждалъ въ ней ревность? Неимовѣрное тщеславіе и легкомысліе успѣли разогнать въ ней горькое разочарованіе и она снова овладѣла своимъ всегдашнимъ хладнокровіемъ.

Красавица слегка улыбнулась и, скрестивъ руки на груди, сказала съ ироніей:

– Вотъ какъ! Ты измѣнилъ мнѣ при первой же встрѣчѣ съ нею? Въ ту минуту, когда она вступила въ нашъ домъ, не успѣвъ еще отряхнуть пыли съ ногъ и снять съ себя дорожнаго платья?

Насмѣшливыя слова Флоры сильно возмутили доктора; но онъ все таки по возможности сдерживалъ себя и, рѣшившись довести до конца начатое объясненіе, старался сохранить нѣкоторое спокойствіе и хладнокровіе.

– Нѣтъ, въ тотъ день я уже узналъ ее прежде, такъ какъ встрѣтился съ нею на мельницѣ и проводилъ до виллы, – отвѣтилъ онъ, послѣ минутнаго молчанія.

Сильная краска разлилась по блѣднымъ щекамъ Флоры, она не ожидала подобнаго отвѣта и ея острые зубы крѣпко вонзились въ нижнюю губу.

– Вонъ оно что! Однако это новость! И эта дѣва съ „чистымъ сердцемъ“ вѣрно, не безъ основанія скрывала эту интересную встрѣчу. Что-же дальше, Брукъ? – спросила она, смѣясь, и еще крѣпче скрестила руки на груди.

– Если ты не прекратишь твоихъ насмѣшекъ, Флора, то мнѣ придется объясниться съ тобою письменно.

Съ этими словами Брукъ хотѣлъ выйти изъ комнаты, но молодая женщина загородила ему дорогу.

– Боже мой, какую важность ты придаешь моимъ словамъ, я только поддерживаю твою маленькую комедію. Неужели ты серьезно хочешь завести между нами письменную борьбу? Дорогой Лео, хотя я и знакома съ твоими медицинскими брошюрами, но въ этомъ случаѣ могу тебя увѣрить, что тебѣ придется уступить.

Дерзкая улыбка замерла на губахъ красавицы, когда она встрѣтила его холодный и суровый взглядъ. Теперь только она начинала чувствовать, что онъ дѣйствительно говорилъ серьезно.

Его любви къ Кети она еще не допускала, но боялась, что онъ не на шутку рѣшился порвать связь съ капризною невѣстою, не желая всю жизнь подвергаться „испытанію“. Флора даже раскаивалась въ своей опрометчивости, но упрямство и своевольный характеръ одержали въ ней верхъ.

– Такъ ступай! – сказала она поспѣшно отходя въ сторону. – Подобныхъ взоровъ я не желаю выносить. Иди, куда знаешь, я не буду удерживать тебя.

При этомъ она разразилась громкимъ хохотомъ.

– Вотъ вамъ и хваленый мужской характеръ! Были минуты, когда я чуть не на колѣняхъ просила отдать мнѣ свободу, но тогда ты старался еще крѣпче заковать меня въ ненавистныя цѣпи. Такъ я совѣтую тебѣ брать примѣръ съ меня, для которой въ подобныхъ случаяхъ единственнымъ руководствомъ служитъ гордость.

– Да, именно гордость и заставила меня тогда оставаться непреклоннымъ, но совершенно другая гордость, чѣмъ смѣсь упрямства и злости, которую ты называешь этимъ именемъ, – замѣтилъ Брукъ спокойно, хотя лицо его покрылось ужасною блѣдностью.

– Я откровенно сознаюсь въ своемъ тяжеломъ заблужденіи; тебя я не обвиняю, я самъ виноватъ, что слишкомъ понадѣялся на свою собственную силу и твердую волю. Я не хотѣлъ возвратить тебѣ твоего слова, потому что считалъ его ненарушимымъ и смотрѣлъ на наше обрученіе какъ на бракъ: во мнѣ говорилъ остатокъ студенческой чести. Въ тотъ вечеръ я сказалъ тебѣ, что не хочу присоединиться къ числу тѣхъ мужчинъ, которыхъ ты, разъ одаривъ своимъ вниманіемъ, прогоняла потомъ съ тріумфомъ. Теперь я стою выше этого воззрѣнія, потому что вижу, что въ такихъ случаяхъ компрометтируетъ себя женщина, а не мужчина.

Молодая женщина злобно взглянула на своего противника и, повернувшись къ нему спиною, начала нервно барабанить пальцемъ по столу.

– Я никогда не скрывала отъ тебя, что у меня было много жениховъ до того дня, какъ ты за меня посватался, – сказала она, какъ бы самой себѣ и не повертывая головы.

– Этого никто не скрывалъ отъ меня, – отвѣтилъ онъ. – Но не должно забывать, что ты была предметомъ всей моей юности, моимъ дорогимъ идеаломъ, о которомъ я постоянно мечталъ. Въ университетѣ и въ послѣднемъ походѣ меня часто подстрекала мысль, что гордое сердце красавицы, окруженное толпою поклонниковъ, еще никому не отдано и глубоко осчастливитъ того, кто однажды имъ завладѣетъ.

– Не вздумаешь-ли ты утверждать, что я любила кого-нибудь изъ толпы моихъ поклонниковъ? – поспѣшила замѣтить Флора.

– Любила? нѣтъ, ты никого не любила, не исключая даже и меня, – воскликнулъ онъ съ жаромъ.

– Ты можешь любить только свою красоту, высокое общественное положеніе, всѣми восхваляемый умъ и будущую славу знаменитой Флоры Мангольдъ.

– Скажите, пожалуйста, теперь ты легко находишь всѣ эти льстивые эпитеты, а когда былъ нѣжнымъ женихомъ, тогда не находилъ для меня ни одного ласковаго слова.

Брукъ покраснѣлъ, какъ молодая дѣвушка. Давно уже онъ не цѣловалъ эти чудныя уста, а между тѣмъ ему казалось, что дѣлая это, онъ грѣшилъ противъ другой, которая впервые осуществляла его идеалъ женщины. Стараясь всѣми силами скрыть свое лицо отъ инквизиторскихъ глазъ, устремленныхъ на него, онъ выглянулъ въ садъ.

Флора во время напомнила ему прекрасныя минуты прошедшаго и тѣмъ выиграла игру.

– Неужели, Лео, ты пришелъ сюда только для того, что-бы такъ жестоко обвинять меня? – спросила она, быстро подходя къ нему и положивъ ему руку на плечо.

– Но ты забываешь, что сама посылала за мной, Флора, – отвѣтилъ онъ серьезно. – Я бы не могъ придти теперь по собственному желанію, такъ какъ у меня наверху двѣ больныя. Болѣзнь Генріэтты сильно безпокоитъ меня, ей теперь гораздо хуже и я не оставилъ-бы ее, если-бы ты не вызвала меня къ себѣ. Кромѣ того, я и не думаю въ эти несчастные дни, полные страха и безпокойства, привести въ исполненіе высказанное тобою рѣшеніе.

– Рѣшеніе? Потому что я съ ребяческимъ упрямствомъ просила тебя уѣхать? Можно-ли придавать столько важности дѣвичьему капризу?

И эти слова говорила Флора, которая прежде всегда отвергала въ себѣ всякія ребяческія вспышки! Боже мой, какая измѣнчивая натура! Съ такой женщиной трудно было тягаться.

Кровь бросилась въ лицо доктора, онъ нѣсколько разъ прошелся по комнатѣ и нѣсколько секундъ не зналъ, что сказать.

– Опять таки повторю тебѣ, что ни въ чемъ не обвиняю тебя, – сказалъ онъ нетерпѣливо. – Я самъ захотѣлъ тебѣ во всемъ признаться и невольно увлекся.

– Что-же, развѣ тебѣ измѣнила твоя твердая воля, о которой ты не давно говорилъ?

– Нѣтъ не измѣнила, но подчинилась лучшему убѣжденію. Я уже говорилъ тебѣ, Флора, что сопротивлялся нашему разрыву, потому что того не позволяло мнѣ самолюбіе. Я давно зналъ, что въ твоемъ сердцѣ нѣтъ ни одной искры любви ко мнѣ, а съ моей стороны было только восторженное поклоненіе красотѣ, но не теплое, искреннее безграничное чувство. – Мы оба ошиблись. Хотя я часто ужасался моей будущности, зная, что природа надѣлила меня любящимъ сердцемъ, чувствуя, что я не могу прожить безъ ласки и любви, которыя только думалъ найти у своего семейнаго очага, но я все таки подчинился судьбѣ, надѣялся на супружеское счастіе; а ты тѣмъ скорѣе помирилась съ мнимою соперницею, моею постоянною практикою, и охотно согласилась на мои частыя отлучки, такъ какъ это не требовало отъ тебя никакихъ жертвъ.

Молодая женщина молча смотрѣла на запыленный узоръ ковра; совѣсть не позволяла ей взглянуть въ лицо говорившаго.

– И, не смотря на мои вѣроломныя мысли въ отношеніи тебя, я старался все крѣпче держаться за ненарушимость моего слова.

– Какъ, и этому можно повѣрить?

– Да, Флора. Я боролся съ своимъ новымъ чувствомъ любви, какъ съ самымъ смертельнымъ, злымъ врагомъ.

Тяжелый вздохъ вырвался изъ его груди.

– Я долго былъ жестокъ къ самому себѣ и къ дѣвушкѣ, внушившей мнѣ такую склонность. Я строго избѣгалъ каждаго невиннаго сближенія, я почти не говорилъ съ ней и не хотѣлъ даже оставить въ своей комнатѣ цвѣты, которые она по разсѣянности забыла въ моей комнатѣ. Она охотно посѣщала мой домъ, а я, нескрывая, противился этому, точно она вносила заразу подъ мою кровлю. Я заставлялъ себя мрачно и холодно смотрѣть на лицо, которое между тѣмъ, приводило меня въ восторгъ своею прелестью, нравилось мнѣ, какъ никакія черты самой знаменитой красавицы въ свѣтѣ.

– Еще бы! Это очень понятно! Что можетъ быть пріятнѣе для врача, какъ смотрѣть на круглое, бѣлое, румяное лицо здоровой дѣвушки!

Съ этими словами Флора будто оживилась и прижала правую руку къ груди.

– И ты рѣшаешься говорить мнѣ подобныя вещи? Да вѣдь молодая дѣвушка тогда и бросаетъ цвѣты въ комнату мужчины, когда хочетъ привлечь его къ себѣ!

– Замолчи! – воскликнулъ онъ, поднявъ руку и строго посмотрѣвъ на Флору. – Меня ты можешь осыпать упреками: я буду принимать ихъ безропотно; но невинную Кети не смѣй трогать, за нея я буду заступаться до послѣдней капли крови; она ничѣмъ не старалась возбуждать мою любовь; вернувшись въ Дрезденъ, она не могла даже подозрѣвать моихъ чувствъ. Почему она тогда уѣхала, это ты знаешь лучше всѣхъ. Я былъ свидѣтелемъ той сцены, когда ее выгоняли изъ ея комнаты, понадобившейся для важной аристократки.

Мнѣ стоило много труда, чтобы не наговорить въ тотъ вечеръ дерзостей президентше, а между тѣмъ, когда мнѣ предложили принять ее къ себѣ въ домъ, я отказался. Кромѣ того, бѣдная Кети совершенно случайно принуждена была выслушать, какъ я убѣдительно просилъ тетушку не принимать ее у насъ, пока я еще жилъ въ домѣ. Тогда она уѣхала, оскорбленная до глубины своей гордой и въ тоже время мягкой души, а я былъ на столько жестокъ и безнравственъ, что ради какого-то принципа, ради фальшиваго понятія о чести, упорствовалъ во лжи, стараясь убѣдить въ ней ее, себя, и всѣхъ окружающихъ.

Онъ замолчалъ на секунду; въ это время Флора бросилась на диванъ и зажала уши руками, точно не хотѣла больше его слушать, но Брукъ продолжалъ:

– Я былъ безжалостенъ и, отпустивъ ее, вздохнулъ свободнѣе, надѣясь, что теперь сердце мое успокоится. Но я ошибся! Съ ея исчезновеніемъ злой демонъ привязался къ моимъ пятамъ. Практика вовсе не такъ дорога для меня, чтобы я ради этого лишалъ себя общества и удовольствій, – я усиленно работалъ только потому, что искалъ себѣ въ этомъ забвенія, сильныя страданія мучили меня, сердце мое рвалось къ той, которая увезла съ собою все мое спокойствіе, все мое счастіе!

Флора снова вскочила на ноги и вскричала съ дикимъ хохотомъ:

– И все это ради Кети! Жаль, что покойный отецъ не можетъ видѣть теперь, какъ его старшая дочь была права, когда она не хотѣла назвать сестрою новорожденную внучку мельника! Что-же касается до того принципа, котораго ты придерживался, то онъ вовсе не фальшивый; тѣ люди, которые осуществляютъ свои идеи, будутъ всегда называться честными людьми.

– Я не хотѣлъ касаться прошедшаго, – сказалъ Брукъ дрожащимъ голосомъ, но видимо рѣшившись довести дѣло до конца, – но ты вынуждаешь меня припомнить сцену, происшедшую между нами послѣ печальнаго случая въ лѣсу. Ты конечно помнишь ту минуту, когда громогласно сказала, что ненавидишь меня за то, что судьба не сдѣлала меня знаменитостью. День спустя, вслѣдствіе монаршей милости, эта ненависть быстро превратилась въ самую горячую любовь; но я, между тѣмъ, продолжалъ влачить свою прежнюю жизнь, потому что желалъ оставаться честнымъ человѣкомъ.

– И я довелъ бы до конца этотъ отвратительный обманъ, если бы только мы одни были страдающими лицами, если бы только мнѣ одному предстояла мука отравленной жизни. Но кромѣ твоего сердца, которое соглашается произнести „да“, исключительно для того, что бы достичь почетнаго положенія въ свѣтѣ, и кромѣ меня есть еще третье существо, которое питаетъ ко мнѣ истинную, теплую любовь, и я не въ правѣ дѣлать ее насчастною.

Слабый крикъ прервалъ его слова.

– И это лицемѣрное созданье осмѣливалось смотрѣть на жениха своей сестры? Развѣ она призналась тебѣ въ своей преступной любви?

Брукъ молча взглянулъ на Флору, и въ глазахъ его виднѣлись гнѣвъ и сильная злоба.

– Можешь употреблять выраженія, какія тебѣ угодно; но тебѣ никогда не удастся очернить въ моихъ глазахъ эту достойную дѣвушку, – сказалъ онъ съ жаромъ. Со дня ея отъѣзда я не слышалъ отъ нея ни одного слова, она не поздоровалась со мной въ ту минуту, когда сознаніе вернулось къ ней, и я не зналъ даже, что она вчера пріѣхала изъ Дрездена, а совершенно случайно увидѣлъ ее около плота, когда спѣшилъ въ свой уединенный уголокъ, гдѣ намѣревался отдохнуть отъ утомительнаго шума дѣвичника.

Онъ замолчалъ на секунду, чтобы перевести духъ, и лицо его покрылось яркимъ румянцемъ; въ эту минуту передъ его глазами предстала молодая дѣвушка, въ любви которой онъ только недавно убѣдился.

– Послѣ несчастнаго событія, я сталъ искать ее по парку, – продолжалъ Брукъ, стараясь казаться спокойнымъ, – и когда я поднялъ ее полуживую съ земли, то убѣдился, что смерть прошла мимо этого дорогаго для меня созданія для того, что-бы еще сдѣлать меня счастливымъ. Въ ту минуту пренебрегая свѣтскими приличіями, я разорвалъ узы, сковывавшія меня съ тобою, и далъ себѣ клятвенное обѣщаніе отказаться отъ титула лицемѣра и признаться тебѣ въ моей любви къ Кети.

Выраженіе лица Флоры быстро измѣнялось; теперь она видѣла, что игра была проиграна, и все кончилось. Но эта хитрая интригантка своею рѣзкою проницательностью моментально съумѣла освоиться съ своимъ новымъ положеніемъ. Вмѣсто злости и упрямства, въ глазахъ ея виднѣлась теперь ласка, а движенія стали плавны и какъ-то особенно нѣжны. Подвинувъ дрожащими руками свалившійся чепчикъ на пушистые локончики, красавица съ ѣдкою улыбкою посмотрѣла на стоявшаго передъ ней кающагося грѣшника и сказала:

– Значитъ ты рѣшился на это, не сказавъ мнѣ предварительно ни слова о твоей любви къ этой дѣвочкѣ? Отлично, господинъ докторъ! Теперь мнѣ невольно приходитъ въ голову мысль: что за жизнь пришлось бы мнѣ влачить возлѣ подобнаго мужа? И потому счастіе для насъ обоихъ, что все это такъ устроилось. Я возвращаю тебѣ твое слово, но свободой ты будешь пользоваться на столько, на сколько ее дають птичкѣ, привязанной къ ниткѣ, конецъ которой крѣпко держатъ въ рукѣ.

Съ этими словами она, многозначительно взглянувъ на Брука, указала ему на обручальное кольцо.

– Можешь посвататься за какую угодно столичную барышню, будь она даже врагомъ моимъ, и я охотно передамъ ей это кольцо, но Кети я не уступлю его! Слышишь! И если бы даже ты бѣжалъ съ ней за море и вѣнчался въ самомъ глухомъ, неизвѣстномъ мѣстѣ, то и тогда я съумѣю отыскать васъ и явлюсь во время, чтобы помѣшать этому браку.

– Ну, это слава Богу, не въ твоей власти, – замѣтилъ Брукъ, блѣдный отъ чрезмѣрнаго внутренняго волненія.

– Ты думаешь? Нѣтъ, будь увѣренъ, что я позабочусь о томъ, чтобы ты никогда не былъ счастливъ по твоему желанію! Ты еще не разъ услышишь обо мнѣ.

Сказавъ это, коварная невѣста насмѣшливо захохотала, быстро вышла изъ комнаты и заперла за собою дверь. Въ ту же минуту изъ корридора появился лакей; онъ былъ посланъ за докторомъ, такъ какъ бѣдной Генріэттѣ сдѣлалось опять хуже.

XXVI.

Давно уже жители столицы не волновались такъ сильно, какъ послѣ ужаснаго событія въ виллѣ, жертвою котораго, кромѣ совѣтника, сдѣлался тоже и мельникъ Францъ.

Съ тѣхъ поръ прошло не болѣе двухъ сутокъ, а между тѣмъ оплакиваніе погибшаго богача превратилось въ страшные слухи, ужасавшіе преимущественно дѣловыхъ и коммерческихъ людей: имя Морица оказалось вдругъ въ числѣ должниковъ банка и за нимъ считалось нѣсколько десятковъ тысячъ. А между тѣмъ всѣ новыя постройки въ виллѣ Баумгартенъ были сданы съ подряда, и ни одному рабочему не было еще заплачено ни единой копѣйки. Довѣрчивымъ подрядчикамъ поневолѣ приходилъ теперь въ голову вопросъ: какимъ образомъ могъ попасть динамитъ въ винный погребъ совѣтника фонъ Ремера, именно подъ тѣми комнатами, гдѣ хранились всѣ денежные документы и дѣловыя книги. Кромѣ того въ письмахъ, найденныхъ между уцѣлѣвшими бумагами Морица, говорилось о громадныхъ потеряхъ, которыя потерпѣлъ коммерціи совѣтникъ. Правда, что Морицъ, какъ опытный аферистъ, съумѣлъ скрыть свои неудачи въ дѣлахъ и такъ ловко маскировалъ всѣ потери, что даже его новый бухгалтеръ, занявшій мѣсто секретаря послѣ продажи прядильной фабрики, не имѣлъ ни малѣйшаго понятія о его биржевыхъ сдѣлкахъ. И можетъ быть, богачу, милліонеру, удалось бы, не смотря на всѣ потери, на вѣкъ прослыть несчастною жертвою случайнаго взрыва если-бы только онъ не ошибся въ пропорціи свѣжаго пороха. Это-то и былъ тотъ промахъ, съ помощью котораго должны были добраться до истины.

Между тѣмъ какъ въ городѣ такъ много говорили о предстоящей катастрофѣ съ денежными дѣлами покойнаго совѣтника, въ виллѣ Баумгартенъ произошелъ тоже грустный переворотъ. Въ первый день комнаты роскошнаго дома были переполнены друзьями и ближайшими сосѣдями, и, хотя всѣ по возможности старались не шумѣть, чтобы не безпокоить больныхъ, дѣло все-таки не обошлось безъ нѣкоторой суматохи. Но на второй же день во всемъ домѣ водворилась глубокая, непріятная тишина, казавшаяся страшно томительною, такъ какъ почти всѣ окна бельэтажа, разбитыя во время пожара, были теперь прикрыты досчатыми ставнями, что придавало пустыннымъ комнатамъ мрачный, унылый видъ.

Бѣдная президентша не знала еще, что вслѣдъ за ужаснымъ несчастіемъ ее ожидаетъ второй ударъ. Цѣлую ночь она провела въ раздумьи и нѣсколько разъ спрашивала себя: какая часть уцѣлѣла отъ погибшаго имущества и кто ее получитъ? Самолюбіе было въ ней такъ велико, что важная дама перестала думать объ умершемъ и единственно погрузилась въ размышленіе о собственной своей участи. Въ эти дни эгоистическій элементъ старой бабушки и старшей внучки выказался въ полной своей силѣ.

Вскорѣ послѣ своего объясненія съ Брукомъ, Флора сообщила президентшѣ о разрывѣ съ женихомъ, умалчивая, конечно, о побудительныхъ причинахъ; но разстроенная старушка ни мало не интересовалась узнать ихъ; ея дряхлое тѣло вздрогнуло, глаза заблестѣли лихорадочнымъ огнемъ и вопросительно взглянули на внучку, но она ничего не сказала, а только пожала плечами. И это очень натурально; для нея переворотъ въ судьбѣ внучки былъ слишкомъ ничтоженъ въ сравненіи съ нищетой, угрожавшей избалованной барынѣ, привыкшей къ княжеской роскоши.

Поговоривъ съ бабушкой, Флора удалилась въ свою комнату, гдѣ безвыходно просидѣла цѣлый день, извиняясь нездоровьемъ каждый разъ, какъ ее приходили звать въ гостинную для пріема сосѣдей и гостей, являвшихся съ изъявленіемъ своего сочувствія. Красавица не теряла времени и усердно занималась разборкою и запаковкою своихъ вещей.

Между тѣмъ въ нижнемъ этажѣ и кухнѣ господствовала ужасная сумятица; горничныя и лакеи, понявъ, что въ домѣ происходитъ „что-то неладное“, шумно собирали свои пожитки, бѣгали по корридорамъ и обширнымъ кладовымъ, гдѣ безъ всякой церемоніи уничтожали сладкіе торты и пуншевыя чаши, разставленные на длинныхъ столахъ и приготовленные для празднованія дѣвичника. Каждый изъ нихъ ожидалъ прибытія судебной комиссіи и потому старался попользоваться, кто чѣмъ могъ.

Теперь и президентша Урахъ начинала понимать, что ея царствованіе въ виллѣ окончилось; еще нѣсколько дней тому назадъ, прислуга являлась при первомъ ея звонкѣ, а теперь ей приходилось самой звать кого нужно, такъ какъ электрическіе звонки потеряли свое дѣйствіе. Не разъ тоже приходилось ей слышать, какъ ея дорогая болонка жалобно визжала отъ полученныхъ побоевъ, тогда какъ прежде никто изъ лакеевъ не смѣлъ дотронуться до нея пальцемъ.

Всѣ эти перемѣны не касались однако обитателей бель-этажа. Генріэтта всегда была добра и деликатна, прислуга любила ее и теперь старалась, по возможности, окружать заботливостью несчастную, больную барышню, положеніе которой, по словамъ доктора, было очень опасно.

Она неподвижно лежала въ своей спальнѣ, смертельная блѣдность покрывала ея исхудалое лицо, и только чудесные голубые глаза свидѣтельствовали о присутствіи жизни. Страдалица видимо сознавала, что скоро должна умереть и молча покорилась своей неизбѣжной участи. По крайней мѣрѣ, исполнилось то, чего она такъ страстно желала: докторъ Брукъ не отходилъ отъ ея постели и оберегалъ ее до послѣдней минуты; онъ далъ ей слово, что не уѣдетъ изъ виллы до тѣхъ поръ, пока ей не будетъ „лучше“, и это обѣщаніе дѣлало больную безконечно счастливою. Богъ услышалъ ея молитвы и облегчилъ послѣднія минуты тяжкихъ страданій присутствіемъ двухъ людей, дорогихъ для ея сердца: – Брукъ и Кети неотступно за ней ухаживали.

Кети скоро поправилась и встала подъ вечеръ втораго дня. Румянецъ снова разлился по ея пушистымъ щечкамъ, и только узкая повязка вокругъ головы и спущенныя косы напоминали о ея минувшей болѣзни. Энергія и твердая сила снова виднѣлись въ ея осанкѣ, а по наружности она казалась спокойною и хладнокровною къ случившемуся несчастію, не смотря на то, что тревожныя и безпокойныя чувства сильно терзали ея измученную душу.

Не легко было ей смотрѣть на умирающую сестру, которую она такъ горячо любила, а кромѣ этой скорби ее мучала еще увѣренность, что опекунъ былъ самъ виновенъ въ случившейся катастрофѣ.

Молодая дѣвушка рѣшилась поговорить объ этомъ съ Брукомъ, но онъ былъ скрытенъ и молчаливъ, какъ всегда.

Подъ вечерь, на второй день взрыва, тетушка Діаконусъ о чемъ то тихо бесѣдовала съ докторомъ, уединившись съ нимъ въ кабинетъ Генріэтты. Черезъ полчаса она вышла оттуда заплаканная, но въ радостномъ волненіи; а нѣсколько минутъ спустя добрая старушка простилась, велѣвъ перевести свою постель и остальную мебель въ городскую квартиру доктора, куда она намѣревалась переселиться со своею подругою и дожидаться тамъ, пока ея маленькій домикъ снова не будетъ готовъ принять ее въ свои уютныя комнатки.

По выраженію лица старушки, нельзя было узнать, что происходило въ ея душѣ, но изрѣдка возвращаясь въ виллу, чтобы навѣстить больную Генріэтту, она каждый разъ старательно избѣгала встрѣчи съ Флорою.

Прекрасная невѣста всего одинъ разъ удостоила больную сестру своимъ визитомъ и пришла въ ту минуту, когда знала, что доктора не было въ виллѣ. Проходя черезъ кабинетъ Генріэтты, гдѣ лежала Кети, гордая Флора не сочла нужнымъ повернуть своей головы, точно тамъ ничего не было, кромѣ пустыхъ стѣнъ. Она даже не взглянула на младшую сестру, не нашла для нея ни одного слова состраданія и для того, чтобы избѣжать съ нею новой встрѣчи, возвратилась къ себѣ не черезъ кабинетъ Генріэтты, а приказала горничной отворить дверь, выходившую изъ спальни прямо въ корридоръ.

Къ тому же словоохотливая Нанни съ двусмысленною улыбкою сообщила, что барышня уложила всѣ свои вещи и въ скоромъ времени собирается уѣхать изъ виллы.

Тяжело было на сердцѣ у бѣдной Кети: ей казалось, будто въ каждомъ углу комнаты кроется какая нибудь тайна, будто вмѣсто потолка надъ ея головою виситъ грозная, громовая туча, которая должна разразиться и раздавить ее своею тяжестью.

Случалось тоже, что въ бель-этажъ показывалась президентша, молчаливая и унылая, въ креповомъ чепцѣ и простомъ черномъ платьѣ; по ея разстроенному виду можно было видѣть, что она безвозвратно потеряла холодное спокойствіе и тактъ, который, по ея словамъ непремѣнно долженъ проявиться въ самыхъ критическихъ моментахъ жизни. А между тѣмъ теперь она поминутно утирала платкомъ обильныя слезы и глубоко вздыхала, не зная какъ помочь ужасному несчастію, однимь ударомъ поразившему всѣхъ обитателей виллы. Бѣдная страдалица Генріэтта каждый разъ вздыхала съ облегченіемъ, когда черный шлейфъ бабушкинаго платья исчезалъ за дверью ея спальни.

Рано утромъ, на третій день достопамятнаго событія, пожилая дама быстрымъ движеніемъ распахнула дверь рабочаго кабинета Флоры и вошла въ комнату съ газетнымъ листкомъ въ рукахъ. Флора въ это время усердно переписывала ярлыки на своихъ чемоданахъ и увидѣвъ бабушку, въ изнеможеніи опустившуюся на ближайшее кресло, быстро встала и подошла къ ней.

– Мои четыре тысячи талеровъ! – простонала президентша.

– Подумай, дитя мое; меня самымъ нечестнымъ образомъ обманули и лишили послѣднихъ грошей, оставленныхъ мнѣ твоимъ дѣдомъ. Мои четыре тысячи, которыя я берегла пуще своего глаза!

– Нѣтъ, бабушка, будь справедлива и скажи: твои четыре тысячи, которыя ты совсѣмъ не берегла, а легкомысленно пустила въ спекуляціи, – сказала Флора безжалостнымъ тономъ. – Помнишь, какъ я отговаривала тебя, но надо мной смѣялись, меня порицали за то, что я не пускала въ обороты свои вѣрныя государственныя облигаціи. Вѣрно, частный банкъ, куда ты отдала свои деньги, обанкрутился?

– Да, самымъ низкимъ, безсовѣстнымъ образомъ! Вотъ, читай! Мнѣ не придется получить даже пятидесяти талеровъ! – вскричала президентша, заливаясь слезами. – Замѣть только, что газета указываетъ на предыдущія сообщенія; слѣдовательно, это событіе совершилось уже нѣсколько дней тому назадъ, а Морицъ ничего не говорилъ мнѣ объ этомъ; – это непонятно.

– А ты забыла, что были номера „Биржевой газеты“, не дошедшіе до твоихъ рукъ?

– Такъ ты думаешь, что Морицъ, не желая поражать меня печальнымъ извѣстіемъ въ веселый день твоего дѣвичника, съ намѣреніемъ утаилъ отъ меня листокъ? Да, это весьма вѣроятно. И если бы онъ не погибъ, то навѣрное постарался бы возвратить мнѣ мою потерю, такъ какъ самъ уговорилъ меня отдать деньги. Мое положеніе ужасно, но въ случаѣ надобности я могу показать подъ присягою, что Морицъ взялъ мои деньги, чтобы пустить ихъ въ оборотъ, и тогда мнѣ могутъ выдать эту сумму изъ оставшагося послѣ него наслѣдства. Какъ ты думаешь, дорогая Флора?

Красавица съ презрѣніемъ кинула газету на столъ; она не знала, что отвѣтить разстроенной старушкѣ, какъ ловчѣе приступить къ дѣлу и открыть ей глаза. Никто изъ друзей не рѣшался объявить президентшѣ о банкротствѣ Морица, и потому ей нужно было сдѣлать это самой, чтобы не допустить бабушку осрамить себя въ глазахъ свѣта безпримѣрною безтактностью.

– Дорогая бабушка, – сказала она, понизивъ голосъ и ласково положивъ руку на плечо пожилой дамы, – первый вопросъ долженъ быть тотъ: какъ велико будетъ оставшееся наслѣдство?

– Объ этомъ, дитя мое, нечего говорить; посмотри вокругъ себя, взгляни въ окно, и ты убѣдишься, что четыре тысячи талеровъ бездѣлица въ сравненіи съ тѣми капиталами, которые выручатся изъ продажи всѣхъ этихъ владѣній. Положимъ даже, что движимый капиталъ Морица, заключавшійся въ различныхъ цѣнныхъ бумагахъ, пропалъ безвозвратно; но, вѣдь остается еще земля и недвижимое имущество, стоющее огромныхъ денегъ. Я бы благодарила Бога, еслибы могла имѣть какое-нибудь право на это наслѣдство.

Сказавъ это, президентша глубоко вздохнула.

Флора пожала плечами.

– Кто знаетъ, согласилась-ли бы ты на это.

– Что съ тобою, Флора? – воскликнула президентша съ жаромъ. – Не смотря на мои лѣта и на мою слабость, я готова была бы, Богъ знаетъ куда бѣжать, согласилась бы цѣлыя недѣли терпѣть голодъ и жажду, еслибы черезъ это могла добыть себѣ право единственной наслѣдницы. Кто могъ думать, что въ моей судьбѣ будетъ такой ужасный переворотъ! Страшно подумать, что при моемъ высокомъ положеніи я должна позволить изгнать себя изъ дома, который лично мнѣ обязанъ своимъ блескомъ. И вдругъ ничтожная старуха, простая бѣлошвейка займетъ мое мѣсто и поселится здѣсь со всею своею челядью!

– Объ этомъ нечего сокрушаться, дорогая бабушка; старая тетка Морица, равно какъ и ты не увидитъ наслѣдства своего племянника.

– Значитъ, являются еще новые наслѣдники?

– Да – кредиторы.

Президентша судорожно прижала руки къ груди и выкатила глаза.

– Успокойся, прошу тебя, и не дѣлай никакихъ сценъ! – прошептала Флора. – Въ людской знаютъ это еще лучше, чѣмъ я, и прислуга торопится какъ можно скорѣе покинуть нашъ разоренный домъ. Я обязана открыть тебѣ настоящее положеніе дѣлъ, ты должна узнать истину, чтобы потомъ не сдѣлаться смѣшною.

Она передернула черную креповую вуаль, положивъ ея ровными складками вокругъ исхудалой шеи старой дамы, и, вынувъ изъ своей косы шпильку, ловкимъ движеніемъ приколола сѣдой локонъ, распустившійся во время изъявленія горя и отчаянія.

– Никто не долженъ видѣть тебя, бабушка, пока ты не успокоишься, – продолжала Флора строгимъ голосомъ. – Намъ нужно какъ можно скорѣе съ достоинствомъ выйти изъ этого дѣла, – оно слишкомъ грязно; Богъ знаетъ, что еще будутъ говорить о немъ въ городѣ. Теперь не подлежитъ никакому сомнѣнію, что взрывъ ничто иное, какъ мошенническая продѣлка со стороны обанкрутившагося Ремера.

– Негодяй! низкій обманщикъ! – вскричала президентша, вскочивъ со стула.

Сильное нервное потрясеніе какъ будто возвратило силу ея ногамъ, такъ какъ она начала неутомимо бѣгать по комнатѣ и метаться изъ угла въ уголъ.

Флора молча указала бабушкѣ на выбитое окно, не защищенное ставнею.

– Подумай о томъ, что твой голосъ слышенъ на улицѣ! – сказала она сердито. – Развѣ ты не видишь, что съ ранняго утра вокругъ нашего дома бродятъ различные коммерсанты; говорятъ, что въ городѣ волненіе не имѣетъ границъ, многихъ разбираетъ страхъ за свои деньги, пущенныя въ спекуляціи. Все, что мы въ послѣдніе мѣсяцы забирали въ лавкахъ на хозяйство, еще не оплачено. Ты и не знаешь, что мясникъ имѣлъ дерзость явиться сегодня въ нашъ домъ еще съ восходомъ солнца и требовалъ, чтобы тебя разбудили. Ему, по всей вѣроятности, хочется попытаться, не отдашь-ли ты ему должные шестьсотъ франковъ, такъ какъ ты управляла хозяйствомъ; эта неслыханная смѣлость поражаетъ меня.

– Даже противно подумать, въ какой омутъ вовлекъ насъ этотъ негодяй! – сказала президентша, задыхаясь отъ ярости и гнѣва. – Милосердный Боже! какое ужасное положеніе! Что теперь дѣлать!

– Прежде, чѣмъ что нибудь начать, нужно уложить все то, что принадлежитъ лично намъ, и оставить этотъ домъ; иначе мы рискуемъ, что и наше имущество будетъ опечатано, а это намъ не можетъ быть пріятно. Теперь я пойду наверхъ и уложу въ сундуки все свое приданое. – При этихъ словахъ она злобно засмѣялась.

– Затѣмъ я составлю подробную перепись всего, что находится въ домѣ, и если ты сама не пожелаешь взять на себя передачу его…

– Ни за что на свѣтѣ.

– Въ такомъ случаѣ можешь поручить это ключницѣ, а мы скажемся больными.

Съ этими словами Флора подошла къ письменному столу и вынула ключъ отъ комнаты, гдѣ разложено было приданое; въ эту минуту президентша торопливо вышла, вспомнивъ тоже о своихъ пожиткахъ, которые она отъ всей души желала спасти отъ печатей судебнаго слѣдователя.

XXVII.

Надъ вершинами красивыхъ деревьевъ парка дулъ свѣжій, утренній вѣтерокъ и робко проникая въ комнату черезъ широко растворенное окно спальни, окружалъ дремлющую больную легкимъ араматомъ резеды и левкоя. Красноватые листья дикаго винограда, обильно вьющагося вокругъ оконной рамы съ наружной стороны, слегка колебались и чуть-чуть дрожали подъ его мягкими порывами, а иногда даже боязливо влетали въ комнату и тихо, тихо опускались на бѣлое одѣяло или мягкую подушку больной. Казалось, будто этотъ легкій зефиръ мимоходомъ срывалъ трехлиственную зелень, чтобы разсыпать ее по распущеннымъ русымъ волосамъ и блѣднымъ, исхудалымъ рукамъ спящей больной.

Очнувшись, бѣдная Генріэтта просила сорвать ей побольше этихъ листьевъ, которые вмѣстѣ съ нею собирались проститься съ минувшимъ лѣтомъ, и проститься на-долго, на-всегда…

Кети сидѣла у постели больной и оберегала спокойствіе дорогой сестры; она быстрымъ движеніемъ руки прогнала влетѣвшую въ окно птичку; смѣлое щебетанье этого маленькаго созданія раздавалось слишкомъ громко посреди тяжелаго безмолвія, въ которомъ ясно слышался каждый слабый вздохъ, вылетавшій изъ впалой груди молодой страдалицы. Докторъ Брукъ долженъ былъ покинуть свою паціентку не больше, какъ на полчаса, такъ какъ герцогъ настоятельно требовалъ, что бы молодой врачъ, вылѣчившій его въ такое короткое время, былъ его ежедневнымъ совѣтчикомъ. По этому Брукъ поторопился уйти, желая воспользоваться удобной минутой, когда больная спала и, слѣдовательно, не замѣчала его отсутствія.

За драпировкою, у кругленькаго столика сидѣла горничная съ шитьемъ, чтобы на всякій случай быть подъ рукою, и изрѣдка посматривала на молча сидѣвшую въ креслѣ молодую барышню.

Глядя на это серьезное и грустное лицо, дышавшее спокойствіемъ, она никакъ не могла постичь, какъ могъ человѣкъ, только-что лишившійся такого громаднаго состоянія, смирно сидѣть возлѣ постели больной, а не бѣсноваться отъ отчаянія. Такъ молода, а между тѣмъ такъ положительна и разсудительна, такъ холодна къ свѣту и его наслажденіямъ! – думала молодая горничная.

Нѣтъ, наша старшая барышня гораздо умнѣе: та заботливо убираетъ все свое приданое, за каждымъ носовымъ платкомъ гоняетъ горничную вверхъ и внизъ по лѣстницѣ, не желая терять самой ничтожной бездѣлицы. За то она и самая богатая въ домѣ; пріятно посмотрѣть на громадные ящики и сундуки, посылаемые ею въ городскую квартиру; а кромѣ того она одна избѣжитъ всѣхъ ужасовъ и непріятностей, которые не сегодня, такъ завтра разразятся надъ обитателями виллы. Право, даже обидно подумать, какъ счастье всюду преслѣдуетъ эту дѣвушку, все ей удается, все ей улыбается въ жизни, дѣлаетъ она все, что хочетъ, не заботясь ни о комъ и ни о чемъ. Даже и теперь раздраженная красавица такъ своевольно шумѣла и стучала въ той комнатѣ, гдѣ разложено было приданое, что больная неоднократно вздрагивала во снѣ.

Кети съ ужасомъ вскочила и подошла къ полупроснувшейся Генріэттѣ.

Спальня больной отдѣлялась отъ той комнаты, гдѣ возилась Флора, кабинетомъ младшей сестры, и потому прекрасная невѣста, гремя своими тяжелыми сундуками, вѣроятно, не думала, что ея шумливыя движенія доносятся до больной; иначе она по всей вѣроятности была бы осторожнѣе. Потому Кети тихонько вышла изъ спальни и, притворивъ за собою дверь, прошла въ ту комнату, гдѣ шумѣли.

Флора слегка вскрикнула, когда на порогѣ показалась высокая фигура младшей сестры и тихимъ, кроткимъ голосомъ просила поберечь сонъ больной сестры.

Красавица съ гордымъ, неприступнымъ видомъ стояла возлѣ вѣшалки на которой висѣло вѣнчальное платье и держала въ рукахъ брачный, тюлевый вуаль, видимо намѣреваясь его сложить.

– Мнѣ очень жаль, что я испугала Генріэтту, но я ни какъ не ожидала, что-бы легкій шумъ, производимый передвиганіемъ пустыхъ сундуковъ могъ достигать той комнаты. Мы постараемся быть осторожнѣе, – сказала Флора холодно, видимо сдерживая досаду. – Ты такъ тихо крадешься, что право можно принять тебя за привидѣніе. Да, нечего сказать, не мало несчастія ты внесла въ нашъ домъ.

Затѣмъ она рѣзкимъ движеніемъ выслала горничную и замѣтивъ, что Кети намѣревается тоже выйти изъ комнаты, громко воскликнула.

– Подожди! – Если въ тебѣ осталось хоть не много чести, то останься и отвѣчай мнѣ на мои вопросы.

Кети спокойно посмотрѣла на сестру и сдѣлала нѣсколько шаговъ въ глубь комнаты.

– Я готова слушать тебя, – сказала она строго и серьезно взглянувъ Флорѣ въ глаза, – только прошу тебя не говорить слишкомъ громко, что-бы насъ не услыхала Генріэтта.

Флора не отвѣчала, она схватила младшую сестру за руку и притянула ее къ окну.

– Поди сюда! Я хочу посмотрѣть на тебя, нѣтъ-ли въ тебѣ какихъ нибудь перемѣнъ послѣ того, какъ ты объяснилась въ любви.

Молодая дѣвушка невольно отшатнулась, и щеки ея покрылись густою краскою оскорбленной стыдливости.

– Я удивляюсь, какъ тебѣ не стыдно говорить со мною такимъ тономъ, – возразила Кети.

– Вотъ, подумаешь, какая святая невинность! А я скажу тебѣ, какъ младшей сестрѣ, тебѣ не слѣдовало поднимать глазъ на человѣка, съ которымъ я была обручена.

Кети стояла какъ пораженная громомъ. Кто могъ проникнуть въ глубину ея сердца и узнать тайну, которую она такъ старательно скрывала? Она чувствовала, что лицо ея покрывается смертельною блѣдностью, что въ эту минуту она походила на преступницу, пойманную врасплохъ, но не смотря на то она продолжала упорно молчать.

– Сейчасъ видно, что твоя совѣсть не чиста, – замѣтила Флора, язвительно улыбаясь. – Однако, какъ не хитры были твои продѣлки, но меня тебѣ не удастся провести, я хитрѣе тебя. Я насквозь вижу твою „чистую“ душу. А твои нѣжныя проявленія извѣстны мнѣ съ того дня, когда ты съ наивнымъ желаніемъ возбудить вниманіе мужчины, поднесла ему первый даръ, въ видѣ весеннихъ цвѣтовъ.

Теперь снова оживилась окаменѣлая фигура молодой дѣвушки. Она невольно всплеснула руками отъ одной мысли, что со дня ея пріѣзда въ родственный домъ, за ней тайно слѣдили, какъ охотники за дичью. Возможно ли что-бъ такая маленькая неосторожность могла имѣть такое важное значеніе. Справедливое негодованіе вспыхнуло въ ней, и она сказала, гордо выпрямивъ свой стройный станъ.

– Я дѣйствительно сознаюсь въ этой забывчивости, но кто-бы ни говорилъ тебѣ объ этомъ…

– Кто? Онъ самъ, дорогая моя.

– Въ такомъ случаѣ ты, вѣроятно, сама постаралась извратить этотъ пустой случай и придала ему совершенно фальшивое значеніе.

– Однако, посмотри на себя въ зеркало, вѣдь пылкая страсть такъ и пылаетъ въ твоихъ глазахъ, постарайся немного владѣть собою, – воскликнула Флора со смѣхомъ. – Значитъ по твоему лгу я а не онъ, который хвастается своею побѣдою.

Молодая дѣвушка смертельно поблѣднѣла и энергично покачала головою.

– Нѣтъ, я ни за что не повѣрю тебѣ, хоть бы ты тысячу разъ повторила мнѣ свою клевету. Возможное-ли дѣло, что-бы онъ хвасталъ своими побѣдами? Этого быть не можетъ. Онъ человѣкъ честный и не способенъ на гнусную ложь.

Она запнулась, какъ будто сама испугалась своего голоса.

– Ты всегда была несправедлива къ нему и хотя я, съ перваго дня моего пріѣзда, взяла его сторону, но тогда не смѣла идти противъ тебя; теперь-же, когда я хорошо узнала Брука то не позволю тебѣ клеветать на него. Я не понимаю, какъ у тебя хватаетъ духа затрогивать честь человѣка, имя котораго ты скоро будешь носить…

Флора нервно вздрогнула при послѣднихъ словахъ и весьма подозрительно посмотрѣла на младшую сестру.

– Я смотрю на тебя и удивляюсь, – сказала она строго, – ты, или отличная актриса, или просто ничего не смыслишь въ сердечныхъ дѣлахъ. И ты, въ самомъ дѣлѣ, ничего не знаешь? – Съ этими словами она рѣзко схватила Кети за плечо, дерзко устремила свой взоръ въ ея мягкіе, каріе глаза и съ сердцемъ оттолкнула ее отъ себя.

– Впрочемъ, чего-же мнѣ еще нужно? Вѣдь твое волненіе выдало тебя; сейчасъ видно, что ты готова пролить за него послѣднюю каплю крови.

Кети молча повернулась къ ней спиною и направилась къ двери.

– Не могу понять, какая причина побудила тебя задержать меня, – сказала она, удаляясь.

– Значит, я должна выражаться яснѣе. Отлично, в таком случаѣ спрошу тебя по просту: скажи мнѣ какія переговоры происходили вчера и сегодня между тобою и Брукомъ?

– То, что было говорено между нами, – спокойно сказала Кети, – можетъ быть всѣмъ извѣстно. Нашъ разговоръ былъ весьма грустнаго свойства. Онъ старался разрушить мою надежду на выздоровленіе Генріэтты, и приготовилъ меня къ близкой кончинѣ нашей бѣдной страдалицы, – прибавила молодая дѣвушка глухимъ голосомъ, такъ какъ слезы душили ея горло.

Флора видимо растерялась и отошла къ окну; можетъ быть, въ эту минуту она поняла, какую жалкую роль играла между этими тремя личностями.

– Неужели это извѣстіе новость для тебя? – спросила она сдержаннымъ голосомъ. – Мнѣ помнится, что ты не разъ говорила, что нужно молиться за избавленіе бѣдной страдалицы отъ тяжкихъ мученій? И ты не лжешь, что вы только и говорили, что объ этомъ? – спросила она, снова подходя къ сестрѣ.

Чувство невыразимаго презрѣнія наполнило сердце молодой дѣвушки. Она была увѣрена, что низкая ревность тщеславной женщины заставляетъ Флору контролировать каждое слово человѣка, съ которымъ она связана.

– И ты можешь полагать, что въ ту минуту, какъ Брукъ долженъ служить поддержкою и утѣшеніемъ умирающей, онъ способенъ еще интересоваться чѣмъ нибудь другимъ? – спросила Кети съ укоромъ въ голосѣ. – Развѣ ты не знаешь, что со смертью Генріэтты онъ теряетъ своего самаго преданнѣйшаго друга?

– Да, она его любила, – холодно замѣтила Флора.

Кети вспыхнула отъ досады, между тѣмъ какъ Флора наслаждалась замѣшательствомъ и неловкостью, съ какою младшая сестра старалась скрыть свою краску.

– Да, нужно признаться, что этотъ человѣкъ можетъ похвастаться своими побѣдами, онъ притягиваетъ къ себѣ сердца дѣвушекъ, какъ пламя свѣчи рой комаровъ. Странно право, что всѣ три дочери банкира Мангольда влетѣли въ этотъ заколдованный кругъ. Свѣту будетъ надъ чѣмъ посмѣяться. Останься! – вскричала Флора повелительнымъ голосомъ, тогда какъ предъидущія фразы говорила почти игривымъ тономъ.

Кети остановилась какъ вкопанная, боясь своимъ ослушаніемъ вызвать второй возгласъ, и тѣмъ разбудить больную сестру.

– Даже ты, здоровая, прекрасная мельничиха поддалась той-же слабости, продолжала Флора, – не старайся протестовать и не принимай на себя вида оскорбленной гордости. Ну хорошо, я вѣрю твоимъ словамъ; ты можешь вполнѣ оправдаться въ моихъ глазахъ если опровергнешь то, что говорила давеча въ защиту Брука.

– Нѣтъ, я не считаю себя въ правѣ опровергать сказаннаго, – просто отвѣтила Кети.

– Видишь-ли, грѣшница, какъ сильна въ тебѣ эта преступная любовь! Посмотри мнѣ въ глаза! Будешь-ли ты въ состояніи сказать, прямо въ лицо, твоей обманутой сестрѣ “нѣтъ!“

Кети подняла голову, посмотрѣла черезъ плечо и машинально приложила руку къ разболѣвшемуся лбу.

– Ты не имѣешь никакого права требовать отъ меня подобной исповѣди, – сказала она твердымъ, слегка дрожавшимъ голосомъ, – и я не обязана отвѣчать тебѣ. Но ты назвала меня грѣшницею, упомянула объ обманѣ… такими же словами и я обвиняла себя до тѣхъ поръ, пока не выяснила себѣ ту любовь, которую ты называешь преступною.

– А, это тоже признаніе, только въ другой формѣ!

Спокойная улыбка мелькнула на губахъ молодой дѣвушки и въ эту минуту озарилось ея поблѣднѣвшее лицо.

– Да, Флора, я призналась, потому что мнѣ нечего стыдиться, потому что совѣсть моя чиста. Я не желаю брать на свое сердце грѣха въ томъ, что отнимаю священное право у одной изъ моихъ сестеръ. Конечно, мы не можемъ отвѣчать за свои чувства, но только за власть, которую даемъ имъ. Мнѣ не легка была борьба съ загадочнымъ ощущеніемъ, наполнявшимъ мое сердце! Развѣ грѣшно любоваться на дерево, растущее въ чужомъ саду? Развѣ грѣшно любить, не прося взаимности.

Мнѣ ничего не нужно отъ васъ, я никогда не стану поперекъ вашей дороги. Вамъ не придется больше услышать обо мнѣ, вы можете забыть о моемъ существованіи. И если я всю жизнь буду любить его и сохраню ему вѣрность, какъ умершему, то и тогда не помѣшаю вашему супружескому счастію.

Громкій смѣхъ прервалъ ея слова.

– Будь осторожна, дитя мое! Ты такъ увлекаешься поэтическими картинами, что скоро заговоришь стихами.

– Нѣтъ, этимъ можешь заниматься сама, а я на всегда сохраню въ своемъ сердцѣ чувство святой любви.

Съ этими словами Кети сдѣлала нѣсколько шаговъ по комнатѣ и, проходя мимо вѣшалки, на которой висѣло бѣлое платье, нечаянно задѣла за его длинный шлейфъ и блестящая, шелковая ткань съ шумомъ свалилась на полъ.

Растерявшаяся дѣвушка съ испугомъ нагнулась, но Флора съ презрѣніемъ оттолкнула атласъ ногою.

– Не трогай это тряпье! – сказала она повелительнымъ голосомъ. – Видишь, даже безжизненная матерія возмущается противъ виновницы.

– А ты ни въ чемъ не чувствуешь себя виновной, Флора? – живо спросила Кети; въ ея жилахъ также текла горячая кровь и она не хотѣла склониться передъ несправедливостью, ради того только, что-бы сохранить миръ въ семьѣ.

– А что чувствовала я въ первое время? Глубокое состраданіе къ человѣку, котораго ты не хотѣла понять, котораго ты публично оскорбляла и, всѣми силами, старалась оттолкнуть отъ себя. Если-бы ты была совершенно невинна, то не стала бы униженно просить у него прощенія, а я видѣла тебя кающеюся… Въ тотъ вечеръ, когда ты бросила кольцо въ рѣку…

– Боже мой, Кети! Не вспоминай, пожалуйста, всѣхъ твоихъ видѣній, – воскликнула Флора и зажала уши руками, затѣмъ она встала передъ младшей сестрой и съ язвительною улыбкою поднесла къ ея глазамъ четвертый палецъ правой руки.

– Вотъ смотри, гдѣ мое кольцо. Могу тебя увѣрить, что оно не фальшивое, – доказательствомъ тому могутъ служить вырѣзанныя на немъ буквы. – Впрочемъ, что-бы покончить съ нашимъ разговоромъ, скажу тебѣ, что эта бездѣлка не играетъ больше никакой роли въ моей жизни, она будетъ только замѣнять мнѣ проволоку, посредствомъ которой ворочаютъ маріонетками. Между мною и Брукомъ все кончено.

Кети невольно отшатнулась.

– Ты давно добивалась разрыва, но попытка твоя не имѣла успѣха, – пробормотала она, сама не помня, что говорила.

– Да, въ то время этотъ слабый человѣкъ имѣлъ еще какую нибудь силу воли, но теперь онъ окончательно опустился и сдѣлался настоящею тряпкою.

– Значитъ, онъ возвратилъ тебѣ свободу?

– Конечно, хочешь я еще разъ повторю тебѣ эту пріятную для тебя новость.

– Въ такомъ случаѣ, онъ никогда не любилъ тебя! Вѣрно, у него была другая причина настаивать тогда на своихъ правахъ. Слава Богу, теперь онъ еще можетъ быть счастливымъ.

– Ты думаешь? Но не забудь, что я еще жива! – сказала Флора, взявъ сестру за руку и посмотрѣвъ на нее пытливымъ, злобнымъ взглядомъ.

– Я никогда не прощу ему той минуты, когда онъ заставилъ меня напрасно выманивать у него свою свободу. Теперь и ему придется, въ свою очередь, испытать: каково человѣку, который жадно подноситъ къ губамъ чашу съ желаемымъ напиткомъ, а у него вырываютъ ее изъ рукъ. Нѣтъ, этого кольца я никому не отдамъ, хотя бы мнѣ пришлось сильно и долго бороться.

– Да, вѣдь, оно фальшивое!

– Ну докажи! Гдѣ свидѣтели? Нѣтъ, голубушка, не даромъ говорятъ, что во мнѣ кроятся задатки юриста… Впрочемъ, можешь успокоиться. Я не такъ жестока, что-бы запретить женидьбу моему бывшему жениху. Пусть его женится хоть завтра, но только не на той дѣвушкѣ, которую любитъ. Я буду вѣчно слѣдить за нимъ, буду подстерегать каждое, неосторожно обнаруженное, чувство и горе ему, если онъ изберетъ дорогу, которая мнѣ не нравится.

Флора съ видимымъ волненіемъ сорвала померанцевую вѣтку и нервно вертѣла ее между пальцами; въ эту минуту она походила на хищную птицу, летающую вокругъ своей добычи.

– Что-же, Кети, ты любишь его; – почему же ты не попытаешься просить за него, – снова продолжала она послѣ короткаго молчанія. – Вѣдь, его счастіе въ моихъ рукахъ, я могу разрушить его и могу тоже осуществить, совершенно по своему желанію. Эта власть и это могущество дороги моему сердцу, но все таки я едва въ силахъ устоять противъ искушенія отказаться отъ нихъ, что-бы хоть разъ въ жизни узнать, какъ сильна такъ называемая истинная любовь… Послушай меня, Кети: – я могла бы передать это кольцо въ твои руки и отказалась бы отъ всякаго права на вмѣшательство, если-бы ты согласилась подчиниться всѣмъ моимъ условіямъ съ тѣмъ, что-бы Бруку съ той минуты была возращена полная свобода.

Кети скрестила руки и крѣпко прижала ихъ къ волнующейся груди, видно было какая тяжелая борьба происходила въ душѣ молодой дѣвушки.

– Я безпрекословно подчиняюсь всѣмъ твоимъ требованіямъ и условіямъ, если только этимъ спасу Брука отъ твоихъ сѣтей, – отвѣчала Кети рѣшительнымъ голосомъ.

– Не горячись и не торопись! Сильная опрометчивость можетъ испортить дѣло и поврѣдитъ твоему счастію.

Молодая дѣвушка молчала и крѣпко сжала голову руками; видно было, что она сильно страдала, что только твердая воля удерживала ее на мѣстѣ.

– Я знаю чего хочу, мнѣ не о чемъ долго раздумывать, – сказала она твердо.

– Ну а если онъ пожелаетъ просить твоей руки? – спросила Флора, искоса взглянувъ на сестру.

Дыханіе остановилось въ груди Кети.

– Онъ не можетъ сдѣлать этого, я никогда не пользовалась его симпатіей.

– Это такъ. Но на свѣтѣ все возможно, и если-бы онъ вдругъ сдѣлалъ тебѣ признаніе въ любви; то тогда залогъ свободы былъ бы плохо сбереженъ въ твоихъ рукахъ, не такъ-ли? Нѣтъ, я боюсь отдать кольцо, по крайней мѣрѣ теперь я имѣю средство держать его въ своихъ сѣтяхъ.

– Боже мой! какъ ты мучишь меня, – вскричала Кети съ болью въ сердцѣ. – Пойми-же наконецъ, что именно въ настоящую минуту, когда я вижу весь твой эгоизмъ, я чувствую желаніе, избавить Брука отъ твоихъ низкихъ интригъ. По-крайней мѣрѣ ты не будешь имѣть надъ нимъ власти, онъ начнетъ новую жизнь, онъ будетъ счастливъ въ средѣ своей семьи, и не будетъ обреченъ на натянутую жизнь возлѣ бездушной кокетки.

– Очень вамъ благодарна за такое лестное мнѣніе обо мнѣ. Я нахожу, что ты слишкомъ горячо заботишься о его счастьи и потому боюсь передать тебѣ свое сокровище.

– Давай его сюда, тебѣ нечего бояться.

– А если онъ дѣйствительно любитъ тебя?

Губы молодой дѣвушки задрожали отъ сильной внутренней боли, она судорожно сжала руки, но не тронулась съ мѣста.

– Такъ что-жъ такое? – Развѣ на свѣтѣ мало женщинъ лучше меня? Будь спокойна, теперь онъ будетъ осторожнѣе въ выборѣ невѣсты. Отдай мнѣ твое поддѣльное кольцо, и хотя съ нимъ уже не связано больше ни малѣйшаго права, но я обѣщаю тебѣ свято хранить его, потому что оно упрочиваетъ свободу Брука.

Съ этими словами она протянула руку.

– На сколько я тебя знаю, въ тебѣ слишкомъ много честности, чтобы употребить его въ свою пользу, – сказала Флора, снимая съ пальца кольцо.

Нервная дрожь пробѣжала по членамъ Кети, когда холодный металъ коснулся ея руки, затѣмъ пальцы ея крѣпко сжались и на губахъ мелькнула презрительная улыбка. Молодая дѣвушка была слишкомъ горда, чтобы еще разъ повторить свое обѣщаніе.

– Что-жъ ты молчишь, Кети? – сказала Флора съ нетѣрпѣніемъ.

– Вѣдь я дала тебѣ слово, чего-же тебѣ еще надо? Теперь я въ твоей власти! Довольна-ли ты? – воскликнула Кети взволнованнымъ голосомъ и вышла.

Въ ту минуту, когда, растворивъ двери, она показалась на порогѣ корридора, по лѣстницѣ поднимался докторъ Брукъ. Его глаза невольно обратились въ ту сторону, гдѣ находились обѣ сестры; одна изъ нихъ съ гордымъ, торжествующимъ видомъ стояла посреди комнаты, а другая едва держалась на ногахъ отъ чрезмѣрнаго волненія. Докторъ съ испугомъ подбѣжалъ къ ней, чтобы поддержать ее, между тѣмъ какъ дверь съ шумомъ захлопнулась за ними, и съ ея скрипомъ смѣшался хорошо знакомый имъ смѣхъ.

XXVIII.

Послѣ обѣда въ домѣ разразилась всѣми ожидаемая гроза, явилась судебная комисія. Но какъ бы хладнокровно ни ожидали ея прибытія жители виллы, однако нервная лихорадка сильно потрясала ихъ члены, когда у подъѣзда раздался звонокъ судебнаго слѣдователя. Въ комнатахъ происходила неимовѣрная сумятица, лакеи съ шумомъ переносили съ чердака старинные столы и комоды краснаго дерева, запыленные диваны и кресла въ полинявшихъ чахлахъ, полуразвалившіяся этажерки, и ставили всю эту рухлядь въ корридоръ нижняго этажа, гдѣ ихъ осматривалъ зоркій глазъ президентши. Въ сѣняхъ высоко громоздились ящики и чемоданы съ приданымъ Флоры, каждую минуту ожидая прибытія запоздавшаго фургона, а въ обширныхъ кладовыхъ оставалось много пива и вина, которое люди не успѣли еще прибрать къ своимъ рукамъ.

Осмотрѣвъ свое имущество, президентша съ важностью удалилась въ спальню; она не желала видѣться съ исполнителями судебной власти, но не смотря на всю вѣжливость послѣднихъ, они не могли обращать вниманія на капризы пожилой дамы и принуждены были предложить ей нѣсколько вопросовъ на счетъ внутренней обстановки и вещей, находящихся въ стѣнахъ виллы. Узнавъ, что устройство квартиры принадлежало покойному господину Ремеру, слѣдователь попросилъ почтенную особу переселиться въ одну изъ отдаленныхъ комнатъ, потому что спальню нужно было немедленно опечатать.

Теперь началась новая бѣгатня и суматоха; старую мебель президентши переносили изъ корридора въ маленькую комнатку, на дворѣ выколачивали заброшенныя, полосатыя перины и вывѣтривали коричневое, выцвѣтшее одѣяло, не смѣвшее уже нѣсколько лѣтъ попадаться на глаза важной барыни, привыкшей къ мягкому атласу и пушистому бархату.

Горничная старалась какъ можно уютнѣе устроить комнату, что-бы заслужить благодарность своей госпожи. На маленькомъ столикѣ возлѣ окна она симетрично разставила лиственныя растенія, добытыя ею изъ зимняго сада, а на комодѣ разложила различныя вещи, спасенныя изъ спальни, которыя были особенно дороги для избалованной аристократки. Но пожилая дама все таки не замѣчала ея стараній, она молча сидѣла возлѣ окна, уставивъ неподвижно глаза на павильонъ, стѣны котораго просвѣчивали изъ за густой зелени высокихъ деревъ. Теперь только она замѣтила какой волшебный замокъ былъ сдѣланъ изъ ненавистнаго для нея „вдовьяго помѣщенія.“ Дорогія, кружевныя занавѣси висѣли за зеркальными стеклами оконъ, гладкій паркетъ блестѣлъ какъ зеркало, мягкая мебель, рѣдкія картины на стѣнахъ, живопись на потолкахъ, люстры и висячія лампы, все это сіяло блескомъ новизны; даже кухня блестѣла чистотою и опрятностью. Этотъ прелестный уголокъ долженъ былъ принадлежать ей до конца ея жизни, а между тѣмъ были дни, когда она съ презрѣніемъ отталкивала его ногою, – а теперь! Какой ужасный переворотъ въ судьбѣ.

Между тѣмъ Флора напрасно боролась за свои вещи; всѣ аргументы и показанія прислуги оказались ничтожными, слѣдователь рѣшительно отказалъ дѣвицѣ Мангольдъ въ выдачѣ ей уложенныхъ сундуковъ, настаивая на томъ, что все находящееся въ домѣ должно быть опечатано, а послѣ каждый можетъ по закону вытребовать свои вещи.

Послѣ этого никто въ домѣ не противорѣчилъ дѣйствіямъ комисіи. Всѣ живые цвѣты, разставленные по окнамъ залъ и гостинныхъ были убраны въ оранжереи; поминутно слышался скрипъ дверей, шумъ запираемыхъ замковъ и закладываемыхъ ставень. Страшно было заглянуть въ темныя, безмолвныя комнаты! Въ коридорахъ слышался громкій ропотъ недовольной прислуги, собиравшейся въ тотъ-же день покинуть аристократическій домъ, и только одинъ садовникъ остался и помѣстился въ людской.

Въ то время, какъ внизу происходилъ весь этотъ шумъ и безпорядокъ, больная дѣвушка въ верхнемъ этажѣ готовилась переселиться въ лучшій міръ.

Въ комнату Генріэтты не входила судебная комисія, – все что окружало страдалицу, было ея собственностью. Ничто не могло тревожить душу умирающей, ничто не заставляло ее оглядываться на земное ничтожество. Глаза ея спокойно смотрѣли на розоватое небо и какъ будто наблюдали за летавшими ласточками, поминутно мелькавшими мимо открытаго окна спальни.

Еще вчера тонкія струйки дыма, тянувшіяся со стороны развалины, напоминали бѣдной дѣвушкѣ о несчастіи бѣднаго Морица, къ которому она всегда чувствовала привязанность, но теперь ничто не вызывало въ ней воспоминаній о минувшихъ ужасахъ.

Докторъ молча сидѣлъ возлѣ кровати Генріэтты; онъ не спускалъ глазъ съ блѣднаго лица страдалицы, на которое смерть съ страшною быстротою накладывала свою неизбѣжную печать: пульсъ больной бился съ такими долгими промежутками, точно боролся съ жизнью какъ волна борется съ бурей, стараясь отъ времени до времени еще разъ омыть берега покинутой земли.

– Флора! – прошептала Генріэтта и взглянула на Брука.

– Позвать ее? – спросилъ онъ, вставая.

Больная слегка покочала головою.

– Ты не будешь сердиться на меня, если я пожелаю остаться съ тобою и съ Кети до тѣхъ поръ, пока… – она не кончила и медленно взяла съ одѣяла нѣсколько листьевъ поблекшей зелени виноградника. – Я не хочу напрасно тревожить ее, и она будетъ мнѣ за это благодарна. Вѣдь Флора врагъ всѣхъ трогательныхъ сценъ, а ты передашь ей только мое прощаніе, Лео.

Докторъ молча наклонилъ голову; въ нѣсколькихъ шагахъ отъ него стояла Кети! Сердце молодой дѣвушки билось едва слышными ударами, умирающая совершенно невольно коснулась до такихъ отношеній, которыя уже не существовали болѣе. Кети боязливо взглянула на лицо доктора, оно было серьезно и совершенно спокойно; страданія больной нельзя было тревожить неожиданнымъ извѣстіемъ, а для подготовительныхъ разговоровъ не было больше времени. Глаза Генріэтты медленно закатывались.

– Какое ясное, розовое небо! – шепнула она едва слышно, – освобожденная душа радуется, что скоро погрузится туда на вѣки. – Но можно-ли будетъ заглянуть оттуда на землю? – Потомъ, съ трудомъ повернувъ голову, больная въ первый разъ посмотрѣла на Брука съ выраженіемъ искренней любви и едва слышно сказала: – я бы желала только видѣть, будешь-ли ты счастливъ, Лео; тогда душа моя будетъ спокойна!

Да, видно было, какъ горячо, какъ страстно она его любила, но робость и чрезмѣрная скрытность не позволяла ей признаться въ томъ даже передъ самою смертію.

Въ эту минуту какое-то сіяніе озарило прекрасное лицо доктора.

– Все измѣнилось къ лучшему для меня, Генріэтта, – сказалъ онъ трогательнымъ голосомъ. – Я смѣю надѣяться, что не проведу жизнь въ одиночествѣ, и увѣренъ что достигну наконецъ давно желаемаго семейнаго счастія. Довольна-ли ты, дитя мое? – Онъ осторожпо протянулъ къ себѣ маленькую, блѣдную ручку и крѣпко прижалъ ее къ губамъ. – Благодарю тебя, отъ всего сердца благодарю тебя, – прибавилъ онъ нѣжнымъ, слабымъ голосомъ.

Легкій румянецъ разлился вдругъ по впалымъ щекамъ умирающей; выраженіе счастія виднѣлось въ ея исхудаломъ лицѣ, когда она подняла глаза на младшую сестру, молча стоявшую возлѣ кресла Брука; Кети видимо испугалась послѣднихъ словъ доктора и всѣми силами старалась скрыть свое горе.

– Посмотри на мою Кети, Брукъ! – сказала больная потухающимъ голосомъ. – Выслушай меня, ты долженъ знать, что часто мучило и огорчало меня. Ты всегда такъ холодно обращался съ нею, и не разъ даже былъ суровъ и жестокъ, за что-же это? Съ Кети никто не можетъ сравниться, никто. Почему же такая несправедливость, Лео? – Будь добръ къ ней, охраняй и защищай ее, это моя единственная просьба…

– До послѣдняго дыханія, до конца моей жизни! – отвѣтилъ онъ, едва сдерживая сильное волненіе, душившее его горло.

– Слава Богу, теперь все хорошо! Я увѣрена, если ты будешь заботиться о ней, то моя дорогая Кети всегда съумѣетъ оберечь тебя отъ всякой невзгоды…

– Какъ преданная сестра, какою я вѣчно буду для него, – добавила Кети подавленнымъ голосомъ. Легкая улыбка скользнула по губамъ Ганріэтты и глаза ея медленно закрылись. Она не видѣла какъ нервная дрожь потрясала члены младшей сестры, когда она отвернувшись оттолкнула отъ себя руку Брука, точно боялась этого дружескаго пожатія. Но скоро улыбка на лицѣ Генріэтты погасла и изъ груди умирающей вырвался тяжелый вздохъ.

– Поклонитесь бабушкѣ! – прошептала она, – а теперь я желаю спокойствія. Дорогой мой Лео, вѣдь не страшно?

– Черезъ десять минутъ ты будешь спать, Генріэтта, – сказалъ онъ успокоительнымъ голосомъ. Затѣмъ, опустивъ ея руку обратно на одѣяло онъ тихо всталъ, подошелъ къ изголовью отходящей и незамѣтно положилъ руку подъ подушку. Такимъ образомъ она лежала какъ ребенокъ на его груди – блаженная смерть! Минутъ черезъ десять она дѣйствительно заснула. Вьющіяся вѣтки виноградника заколыхались точно отъ легкаго дуновенія, а розовый свѣтъ на горизонтѣ запылалъ вдругъ яркимъ пурпуромъ. На открытое окно, какъ и каждый вечеръ, опустилась маленькая птичка и долго смотрѣла на восковое, бѣлое лицо страдалицы, точно это безсловесное созданіе почувствовало, что скоро и эта ставня должна закрыться, пока домомъ совѣтника не завладѣютъ новыя лица.

Въ это время въ комнату вошла президентша, сгорбленая и усталая, давно скрываемая дряхлость сильно подкашивала ея старческія ноги. Бѣлая тюлевая вуаль снова окутывала ея морщинистую шею и выдающійся подбородокъ; черный креповый чепчикъ былъ замѣненъ бѣлымъ, такъ какъ по ея мнѣнію по негодяѣ не стоило носить траура. Она тихо подошла къ постели внучки и легкая дрожь потрясла ея члены, когда она взглянула на мертвенно-блѣдное лицо умирающей.

– Какъ она счастлива, – сказала старушка подавленнымъ голосомъ. – Она избрала лучшій удѣлъ; ей не придется испытать униженія, она не будетъ знать, что такое горькая борьба съ нищетой, это великое счастіе!

Флора на минутку вошла въ комнату, но тотчасъ же ушла, не сказавъ ни слова. Два верныя созданія, стоявшія у постели умершей не существовали для нея. Быстро приблизившись къ кровати, она поцѣловала сестру въ лобъ и снова направилась къ выходной двери. Правда, ноги ея точно приросли къ порогу, но она не позволила себѣ даже оглянуться въ ту сторону, гдѣ стоялъ докторъ, и серьезнымъ, торжественнымъ голосомъ передавалъ ей прощаніе покойницы. Впрочемъ она чуть чуть кивнула головою, въ знакъ того, что принимаетъ послѣднія привѣтствія сестры и потомъ быстро спустилась съ лѣстницы, шумно волоча за собою длиннымъ шелковымъ шлейфомъ. Войдя въ переднюю, Флора надѣла принесенную горничной шляпку и польто и поспѣшила отправиться въ ближайшій отель, гдѣ успѣла уже нанять помѣщеніе для себя и президентши. Подъ кровлею преступника никто изъ семейства Монгольдъ^[18] не долженъ былъ оставаться долѣе, не исключая даже и усопшей.

А когда, съ наступленіемъ вечера, тѣло Генріэтты было поставлено въ большой склепъ, тогда затворилось и послѣднее окно бель-этажа и докторъ вмѣстѣ съ Кети въ послѣдній разъ спустились съ лѣстницы аристократическаго дома. Уныло и громко раздавались ихъ шаги по пустынному дому! Призрачно мелькалъ свѣтъ лампы, которую передъ ними несъ садовникъ, по опустѣвшимъ стѣнамъ широкихъ корридоровъ, въ которыхъ еще такъ недавно слышалось столько жизни, столько веселья.

Теплый, вечерній воздухъ благодѣтельно подѣйствовалъ на разстроенные нервы Кети и освѣжилъ ея заплаканные, горячіе глаза. Надъ тихимъ, безмолвнымъ паркомъ растилалось темно синее небо, испещреное безсчисленнымъ количествомъ звѣздъ, при свѣтѣ которыхъ легко можно было различить отдѣльныя группы деревьевъ; а зеркальная поверхность пруда мерцала между ними, какъ матовое серебро черезъ воздушную, черную ткань.

Песокъ непріятно скрипѣлъ подъ ногами и издали слышался монотонный плескъ воды черезъ плотину, но ни одинъ листъ не шевелился – все было тихо кругомъ, какъ въ комнатѣ умершей, гдѣ въ послѣдніе часы говорили только шопотомъ. Поэтому Кети сильно вздрогнула и колѣни ея чуть не подогнулись, когда докторъ первый прервалъ молчаніе, внезапно остановившись по среди тѣнистой аллеи.

– Черезъ нѣсколько дней я уѣзжаю изъ столицы, а на сколько я васъ знаю, вы не согласитесь до тѣхъ поръ, хоть разъ навѣстить мою тетушку, и мнѣ не дозволите явиться къ вамъ на мельницу, – сказалъ онъ, напрасно стараясь скрыть свое волненіе. – А потому мы въ послѣдній разъ стоимъ здѣсь вмѣстѣ, намъ нужно на время разстаться.

– На всегда! – прервала его Кети рѣшительнымъ тономъ.

– Нѣтъ, Кети! – возразилъ онъ громко. – Наша разлука не можетъ быть вѣчною, я не хочу серьезно принимать вашихъ словъ, я не нуждаюсь въ сестрѣ! Неужели вы думаете, что человѣкъ можетъ всю свою жизнь довольствоваться дружескими письмами, когда его душа жаждетъ живаго слова изъ устъ любимой женщины? Впрочемъ, объ этомъ я еще не хотѣлъ говорить съ вами сегодня. Я не въ правѣ безпокоить васъ своими объясненіями въ ту минуту, когда вы потрясены такимъ сильнымъ горемъ. Только объ одномъ хотѣлъ я поговорить съ вами. Сегодня вы имѣли непріятное свиданіе въ той комнатѣ, изъ которой вышли въ сильномъ волненіи. По всей вѣроятности вамъ сообщили о случившемся, постаравшись очернить меня въ вашихъ глазахъ, – не возражайте я прочелъ это на вашемъ лицѣ. А послѣ, когда вы, изъ любви къ Генріэттѣ, обѣщали быть для меня только сестрою, тогда я увидѣлъ какъ сильно подѣйствовали на васъ эти гнусныя, злыя клеветы. Я утѣшаю себя, конечно, что это не надолго, вы скоро убѣдитесь въ моемъ искреннемъ чувствѣ. Дорогая Кети, я былъ въ тотъ роковой день въ моемъ саду, я видѣлъ, какъ молодая дѣвушка, прислонившись къ стволу большаго тополя, горько плакала.

Кети сдѣлала порывистое движеніе, и чуть не скрылась въ темной аллеѣ парка, однако Брукъ успѣлъ удержать ее за руку и сказалъ:

– Выслушайте меня, дорогая Кети; когда я увидѣлъ васъ въ первый разъ, то почувствовалъ какъ сильно забилось мое сердце. Вы открыли мнѣ глаза, вы сами того не зная вразумили меня, что я буду клятвопреступникомъ, если вступлю въ ненавистный для мнѣ бракъ. Вѣдь я люблю васъ, Кети! Радость моя была безгранична, когда я увидѣлъ васъ у калитки нашего сада, я понялъ, что вы искали не тетушкино окно, – съ этими словами онъ притянулъ ея руку къ своимъ губамъ, между тѣмъ какъ взволнованная, молодая дѣвушка не была въ силахъ произнести ни однаго звука.

– Я ни въ чемъ не смѣю упрекать мою бывшую невѣсту. Я самъ виноватъ что не съумѣлъ во время порвать съ нею сношенія, когда увидѣлъ, что избранная мною женщина прекрасна только наружностью, а на дѣлѣ оказалась пустою и ничтожною; стыдно сознаться, что я убѣдился въ томъ съ первой недѣли моего обрученія.

Въ сущности эта женщина была не ничтожествомъ, она только мучила его своимъ дьявольскимъ характеромъ. Любимымъ ея занятіемъ были низкія клеветы. Вѣдь Брукъ самъ признался ей въ любви къ ея младшей сестрѣ, но ей и тутъ нужно было затѣять новую интригу. Она съумѣла обмануть Кети, съумѣла хитростью продать ей фальшивое кольцо и вырвать изъ устъ сестры честное слово въ томъ, что она никогда не допуститъ до себя Брука, даже въ томъ случаѣ если онъ пожелаетъ сдѣлаться ея мужемъ.

Глаза молодой дѣвушки съ отчаяніемъ блуждали по звѣздному небу. Она знала, что Флора ни за что не возвратитъ ей даннаго слова; знала, что весь свѣтъ не замедлитъ осудить какъ ее, такъ и Брука, потому что никто не могъ знать подробностей этого дѣла. Не нужно было тоже забывать о краснорѣчіи Флоры, ей не многаго стоило, что-бы убѣдить публику въ дерзости младшей сестры, отбившей у нея жениха. И если душа усопшей сестры смотрѣла теперь на землю; то она видѣла, какъ счастіе любимаго человѣка разбивалось въ мелкія дребезги.

– Зачѣмъ-же вы молчите, Кети? Неужели вы упрекаете меня за то, что я рѣшился сегодня вылить передъ вами мое сердце? – снова началъ Брукъ. – Въ такомъ случаѣ я не стану больше настаивать на отвѣтѣ.

– Весьма понятно, что мои просьбы встрѣтятъ сильную борьбу въ вашемъ сердцѣ, наполненномъ тяжелыми сомнѣніями; но я во что бы то ни стало, достигну исполненія своего желания; я буду наконецъ счастливъ. Я ухожу и даю вамъ время испытать себя, а главное хоть немного забыть глубокую скорбь, которая въ настоящее время поглощаетъ всѣ ваши мысли и чувства. Пройдетъ нѣсколько времени и я опять вернусь, а теперь позвольте проводить васъ на мельницу, дайте мнѣ вашу руку! Вамъ нечего бояться, вы можете также спокойно присоединиться ко мнѣ и моей тетушкѣ, когда мы отправимся въ Лейпцигъ.

– Я не возвращусь больше въ Саксонію, – сказала Кети, спокойно взявъ Брука подъ руку.

По членамъ молодой дѣвушки разлилось чувство оцѣпенѣнія и голосъ ея звучалъ непривычною холодностію.

– Уже во время моего послѣдняго пребыванія въ Дрезденѣ я чувствовала, что при теперешнемъ состояніи моей души – изученіе наукъ и музыки не можетъ удовлетворить меня, мнѣ необходимо создать себѣ серьезную дѣятельность, которая занимала бы все мое свободное время. Эта мысль давно уже преслѣдуетъ меня; но я боялась высказать ее, опасаясь вызвать цѣлый рядъ противорѣчій со стороны моего опекуна. Вѣдь я должна была съ шикомъ проживать свои доходы.

– Теперь все измѣнилось. Ненавистный денежный шкафъ онъ^[19] существуетъ болѣе, впрочемъ его бумажное содержаніе уже давно не имѣло никакой цѣны, Нанни сказала мнѣ сегодня, что внизу все опечатали за долги.

– Не правда-ли, что мнѣ не придется получить и сотой доли всего моего богатства?

– Трудно полагать, что-бъ можно было что нибудь спасти.

– Но у меня остается еще мельница, гдѣ я и поселюсь. Можетъ быть вы засмѣетесь, когда я скажу вамъ, что съ этого дня буду сама управлять ею; вѣдь это похоже на эманципацію, молодая дѣвушка не должна самостоятельно выступать какъ владѣтельница фирмы.

– Напрасно вы такъ обо мнѣ думаете; я жарко защищаю женскую самостоятельность и знаю, что вы, съ вашею твердою волею и энергіей тотчасъ-же попадете на настоящую дорогу. Но это не ваше призваніе, Кети; вы рождены для тихаго, семейнаго счастія, вы не можете довольствоваться постоянными счетами и одиночествомъ, вы не имѣете права отталкивать отъ себя счастія. И потому лучше не начинайте этого дѣла, потому что въ одинъ прекрасный день васъ увезутъ и тогда въ вашихъ книгахъ и счетахъ произойдетъ ужасная путаница.

Если-бъ хоть слабый свѣтъ проникъ теперь въ аллею, то докторъ навѣрное не отпустилъ-бы отъ себя дѣвушку, на лицѣ которой отражалось безвыходное отчаяніе.

Онъ взялъ-бы ее подъ свою охрану и добился-бы отъ нея разъясненія причины такого сопротивленія. Но непроницаемая тьма скрывала душевную борьбу, Брукъ не могъ видѣть, какъ сильно измѣнилось лицо Кети, а она не выдала себя ни однимъ звукомъ, ни однимъ вздохомъ.

Изрѣдка съ мелкимъ шумомъ выкатывался изъ подъ ногъ гулявшихъ молодыхъ людей маленькій камешекъ, и только бурное клокотаніе рѣки прерывало упорное молчаніе Кети, не знавшей что отвѣтить на послѣднія слова доктора.

Высокія липы тѣнистой аллеи остались позади и надъ головами влюбленныхъ снова растилалась необъятная ширь вечерняго неба; все было тихо кругомъ, только остроконечныя верхушки величественныхъ тополей равномѣрно колыхались при легкомъ дуновеніи ночнаго вѣтерка.

Замѣтивъ эти деревья, Брукъ невольно прижалъ руку Кети къ своей груди.

– Тамъ, подъ этими тополями, вы собирали первыя фіялки, – прошепталъ онъ едва слышно, – и, Богъ дастъ, я еще не разъ увижу васъ за этимъ скромнымъ занятіемъ, такъ какъ постоянно буду проживать здѣсь всѣ праздники.

Кети быстрымъ движеніемъ сжала грудь правою рукою, ей казалось, что она задыхается отъ слишкомъ сильнаго біенія сердца и только нѣсколько минутъ спустя, ей удалось снова казаться спокойною и хладнокровною.

– Тетушка Діаконусъ тоже поѣдетъ съ вами въ Лейпцигъ?

– Да, она будетъ заниматься моимъ хозяйствомъ до тѣхъ поръ, пока я буду жить тамъ одинъ. Это большая жертва съ ея стороны, вѣдь она ненавидитъ городскаго шума и будетъ благодарить Бога, когда опять вернется сюда, въ свою уютную, скромную хижину.

– Я надѣюсь, что доброе, благородное сердце, любви котораго я добиваюсь не заставитъ ее слишкомъ долго ждать этой желаемой перемѣны, – сказалъ докторъ ласковымъ голосомъ.

Въ эту минуту въ одномъ изъ оконъ мельницы мелькнулъ свѣтъ. Сегодня оттуда вынесли тѣло покойнаго Франца; несчастный оставилъ послѣ себя вдову и трехъ сиротъ. Домъ въ которомъ они жили не принадлежалъ имъ, а небольшой суммы денегъ, скопленной тяжелыми трудами не хватало на поддержаніе ихъ существованія.

Сусанна заходила утромъ въ виллу, что-бъ повидаться съ своей молодой госпожею; она, со слезами на глазахъ, говорила о своемъ несчастіи, яркими красками описывала отчаяніе покинутыхъ сиротъ и оплакивала безпорядокъ и неурядицу въ дѣлахъ дорогой для нея мельницы.

Угловое окно большой комнаты нижняго этажа было темно, черно и непривлекательно возвышалось мельничное зданіе, казавшееся всѣми покинутымъ; а громкій лай дворовыхъ собакъ, проснувшихся при шумѣ приближавшихся шаговъ, глухо раздавался, будто доносился откуда-то издали. Мельничныя колеса оставались вь бездѣйствіи и все было такъ пусто и безмолвно кругомъ, точно со смертію Франца прекратилась здѣсь всякая жизненная дѣятельность.

Прежде чѣмъ отворить досчатую калитку, докторъ притянулъ молодую дѣвушку ближе къ себѣ.

– Я чувствую страхъ, мнѣ кажется, будто я веду васъ въ изгнаніе, – сказалъ онъ слегка дрожавшимъ голосомъ. – Вамъ не слѣдуетъ оставаться одной сегодня, въ эти тяжелые, мрачные часы. Пойдемте со мной!

– Тетушка будетъ въ восторгѣ принять васъ подъ свою охрану, она постарается окружить васъ материнскою заботливостью…

– Нѣтъ, нѣтъ! – воскликнула Кети порывисто. – Не думайте, что если я останусь одна, то безразсудно предамся безполезному отчаянію, – у меня для этого не будетъ времени, я постараюсь найти себѣ занятіе. Я должна явиться туда, – сказала она указывая на угловое окно, за ситцевыми занавѣсями котораго мелькнулъ теперь слабый свѣтъ лампы, – я обязана утѣшить несчастную семью. Не забудьте, что четверо покинутыхъ сиротъ нуждаются въ моей помощи и защитѣ.

– Дорогая Кети! – сказалъ онъ, прижимая ея руки къ своимъ губамъ. – Такъ ступайте-же съ Богомъ? Я не хочу брать грѣха на свою душу, я не смѣю останавливать васъ, когда вы рѣшились на тяжелый, но вѣрный путь, что-бы заглушить тяжкое горе. Но не забудьте поберечь себя на первое время, не злоупотребляйте вашею силою и не снимайте слишкомъ рано повязки съ головы. А теперь, до свиданья. Весной, когда исчезнетъ послѣдній снѣгъ, когда теплые лучи апрѣльскаго солнца согрѣютъ природу и человѣческія сердца, тогда я опять буду здѣсь. Прошу васъ, дорогая моя, до тѣхъ поръ помнить горячо преданнаго вамъ друга и не допускать между нами никакой клеветы и недовѣрія.

– Никогда! – вырвалось изъ груди молодой дѣвушки. Затѣмъ она поспѣшно отдернула руку, которую онъ еще разъ прижалъ къ своимъ губамъ и быстро переступила порогъ калитки, съ шумомъ захлопнувшейся за нею. Но ноги Кети точно приросли къ землѣ; она не въ состояніи была двинуться съ мѣста и безпомощно прижалась къ холодной, сырой стѣнѣ, жадно прислушиваясь къ удалявшимся шагамъ любимаго человѣка. Что значила спокойная смерть Генріэтты въ сравненіи съ ужасными терзаніями этого измученнаго сердца, которому предстояло еще не мало горя впереди!

Долго стояла молодая девушка, боясь перевести дыхание, но когда мягкій ночной вѣтеръ унесъ за собой послѣдній шорохъ и пронесся надъ нею вполнѣ беззвучно, тогда она твердыми шагами вошла въ домъ, что-бы начать свою миссію, какъ утѣшительница покинутыхъ сиротъ.

Черезъ три дня, тотчасъ послѣ похоронъ Генріэтты, Брукъ и тетушка Діаконусъ уѣхали изъ виллы. Съ докторомъ Кети больше не встрѣчалась, но тетушка нѣсколько разъ приходила навѣстить свою дорогую подругу и просиживала у Кети по нѣскольку часовъ. Вскорѣ барскій домъ Ремера окончательно опустѣлъ: Флора уѣхала въ сопровожденіи президентши. Пожилая дама отправлялась на цѣлебныя воды, для возстановленія упавшихъ силъ, а Флора въ Цюрихъ, гдѣ, по словамъ нѣкоторыхъ сосѣдей, она намѣревалась посвятить себя изученію медицины.

XXIX.

Больше года прошло съ того дня, когда Кети Мангольдъ, внучка и наслѣдница богатаго мельника, спокойно шла по проѣзжей дорогѣ, что-бы представиться въ домѣ опекуна.

Кому теперь случалось проходить по этой дорогѣ, тому невозможно было не замѣтить по правую сторону шоссе цѣлаго ряда хорошенькихъ, маленькихъ домиковъ; они принадлежали рабочимъ прядильной фабрики и были выстроены въ бывшемъ мельничномъ саду, на той землѣ, которую Кети съ такимъ упорствомъ требовала для нихъ у опекуна.

Жители города охотно выбирали теперь эту дорогу, прежде она была почти не проходима во время дождливой осени, такъ какъ не могла просыхать, вслѣдствіи густой тѣни отъ высокой, каменной стѣны, служившей границею виллы. Въ настоящее же время здѣсь тянулась красивая аллея, обсаженная низенькими акаціями, изъ за которыхъ весело выглядывали маленькіе, опрятные домики, выкрашенные свѣтло-сѣрою краскою, съ воздушными верандами и узенькими полисадниками, украшенными различными цвѣтущими кустарниками.

Недалеко за ними возвышалась давно знакомая намъ мельница, наружный видъ ея ни въ чемъ не измѣнился, только дверь въ стѣнѣ, выходившая въ смежный паркъ была заколочена на глухо. Теперь мельница не имѣла больше никакихъ сношеній съ бывшимъ владѣніемъ усопшихъ рыцарей Баумгартеновъ. Ею самовластно управляла молодая хозяйка; благодаря трудамъ и энергіи которой, шумъ и стукъ мельничныхъ колесъ звучалъ съ удвоенною силою и работа кипѣла такою жизнью, какъ никогда.

Кети посчастливилось въ ея предпріятіи. Она нашла себѣ честнаго и свѣдущаго работника, а въ счетахъ и бухгалтеріи ей усердно помогалъ, обѣднѣвшій купецъ Ленцъ.

Сначала молодая дѣвушка вступила въ контору, какъ ученица, но вскорѣ стала на равную степень съ своимъ учителемъ и наставникомъ. Она усердно работала, не зная что значитъ отдыхъ и дѣло расширялось такъ быстро и обнаруживало такіе успѣхи, какихъ не удавалось даже извлекать старому мельнику. Веселыя лица работниковъ подкрѣпляли и ободряли ее, придавая ей еще больше силы, что-бы продолжать избранный ею тяжелый жизненный путь.

Вдову Франца и ея маленькихъ дѣтей она оставила у себя, помѣстивъ ихъ въ небольшомъ флигелѣ рядомъ съ мельницей. Успокоенная старуха по-прежнему исполняла дѣла по части сельскаго хозяйства, а дѣти учились и росли въ довольствѣ, котораго никогда не въ состояніи былъ-бы имъ дать отецъ, заботившійся больше о своихъ матерьяльныхъ выгодахъ.

Отъ громадныхъ богатствъ, оставленныхъ Кети мельникомъ, ничего не осталось молодой дѣвушкѣ, кромѣ мельницы и нѣсколькихъ тысячъ талеровъ, которыя она заимообразно отдала рабочимъ для постройки домовъ. Остальныя сотни тысячъ безслѣдно пропали во время пожара, а немногіе слитки золота и серебра, найденные подъ грудою камней и мусора, скорѣе образовались отъ столовыхъ приборовъ и бакаловъ, чѣмъ отъ блестящихъ полуимперьяловъ.

Вскорѣ послѣ катастрофы въ виллѣ появились кредиторы, но многіе изъ нихъ ни копѣйки не получили изъ своихъ денегъ, не смотря на оставшіяся владѣнія и цѣнныя вещи; конкурсъ оказался однимъ изъ самыхъ безнадежнѣйшихъ и былъ причиною многихъ новыхъ банкротствъ.

Прекрасный паркъ съ барскимъ домомъ попалъ въ чужія руки, и новый хозяинъ живо убравъ осколки погорѣвшей башни, велѣлъ отвѣсти воду обратно въ рѣку и засыпать канаву; даже треснувшій холмъ былъ срытъ въ уровень съ землею, что-бы ничто не напоминало того времени, когда здѣсь царствовалъ расточительный, своевольный выскочка.

Сломанъ былъ также деревянный мостъ, который велъ къ маленькому домику около рѣчки, такъ что необходимо было проходить черезъ лежащій не вдалекѣ отъ прядильни каменный мостъ, чтобы попасть въ скромное жилище доктора, отдѣланное теперь за ново. Дорогой уголокъ стоялъ совершенно пустой, старая подруга тетушки всю зиму прожила въ городской квартирѣ Брука и только съ наступленіемъ весны собиралась оттуда выѣхать. Кети почти ежедневно навѣщала маленькій, пустынный домикъ; она не обращала вниманія ни на дождь, ни на снѣгъ, ни на холодный сѣверный вѣтеръ, и какъ только наступали сумерки, молодая труженница бросала перо въ сторону, закутывалась въ теплую шаль и торопилась выйти на узенькую тропинку, вдали которой виднѣлись стѣны любимаго домика.

Тогда она на полчаса стряхивала съ себя сухость и безжизненность дѣловыхъ вычисленій, подъ которыми схоронила свое горячее, юное сердце! Въ тѣ счастливыя минуты она не походила на серьозную, акуратную хозяйку, которая слѣдила за каждымъ упущеніемъ, за каждою неправильностью и строго относилась къ себѣ и ко всѣмъ своимъ требованіямъ. Нѣтъ, тогда она была не болѣе, какъ молодая дѣвушка, дающая полную волю своимъ чувствамъ и невольно увлекающаяся мечтами, не въ силахъ будучи дольше слушаться своего разсудка, который не переставалъ безпощадно преслѣдовать святую, горячую любовь молодой дѣвушки.

Дойдя до маленькой калитки, Кети съ сильнымъ біеніемъ сердца вступала въ давно знакомый садикъ, проходила мимо пьедестала, возлѣ котораго стояла вмѣстѣ съ Брукомъ, затѣмъ отыскивала то мѣсто, гдѣ прежде находился садовый столикъ, и вспоминала то время, когда Брукъ тяжело страдалъ изъ-за нея. Обойдя вокругъ дома съ закрытыми ставнями, Кети часто поднималась по мокрымъ, скользкимъ ступенямъ, что-бы приложить ухо къ замочной скважинѣ двери. Слабый стонъ сквознаго вѣтра, проникавшій въ широкія сѣни, казался ей тогда чьимъ-то вздохомъ, каждый легкій шорохъ, упавшей сухой вѣтки пугалъ и страшилъ молодую дѣвушку, а между тѣмъ здѣсь только и жила измученная душа Кети, жадно прислушиваясь къ малѣйшему шуму вокругъ себя.

Вѣдь не всегда-же будетъ здѣсь такъ пусто; снова настанетъ день, когда въ комнатахъ опять раздастся шумъ шаговъ, когда въ окнахъ покажутся милыя лица! Эта мысль наполняла радостью сердце молодой дѣвушки, хотя она и говорила себѣ, что ей каждый разъ придется уѣзжать изъ мельницы, пока Брукъ не приведетъ съ собою новую подругу жизни, въ руки которой ей можно будетъ вложить кольцо сестры. По всей вѣроятности множество барышень ухаживало за нимъ въ столицѣ; слава его росла съ каждымъ днемъ; громадная зала, гдѣ онъ читалъ лекціи была всегда переполнена слушателями и молва о его удачныхъ леченіяхъ успѣла обѣжать весь свѣтъ.

Всѣ письма тетушки Діаконусъ дышали счастіемъ и радостью; Кети часто перечитывала ихъ въ свободное время и каждый разъ находила въ нихъ новый источникъ наслажденія. Самъ докторъ никогда не писалъ ей, онъ строго исполнялъ обѣщаніе не надоѣдать ей своими просьбами и довольствовался дружескимъ поклономъ, на который Кети никогда не забывала отвѣтить съ одинаковою привѣтливостью.

Такъ протекала день за днемъ молодая, уединенная жизнь нашей юной героини. Она и не подозрѣвала, что въ городѣ много занимались ею, и что теперь, послѣ того, какъ она самостоятельно стала во главѣ своего заведенія, возбуждала гораздо больше вниманія и интереса, чѣмъ въ прежнія времена, когда носила титулъ „золотой рыбки.“ Можетъ быть вслѣдствіи распространившагося о ней благопріятнаго мнѣнія, Кети зачастую приходялось принимать у себя гостью, первое появленіе которой возбудило въ ней непритворное удивленіе. Президентша Урахъ считала теперь своею обязанностью заходить на мельницу, что бъ наблюдать за младшею дочерью своего покойнаго зятя.

Пожилая дама не долго оставалась на водахъ и недѣли черезъ четыре послѣ своего отъѣзда, снова вернулась въ столицу. Помѣстившись въ двухъ небольшихъ комнаткахъ, она скромно жила едва сводя концы съ концами, всѣми покинутая и почти забытая свѣтомъ. Ея прежній другъ, медицинскій совѣтникъ Беръ не существовалъ больше для нея, а изъ другихъ знакомыхъ изрѣдка навѣщали ее нѣсколько пожилыхъ дамъ и полковникъ Гизе, являвшійся на небольшую партію виста.

Теперь важная президентша не находила ничего предосудительнаго приходить на мельницу, и отлично чувствовала себя въ большой, широкой комнатѣ, гдѣ она съ наслажденіемъ отдыхала въ мягкомъ, старомодномъ креслѣ покойнаго мельника.

Гостепріимная Кети угощала ее тогда отличнымъ кофе, а Сусанна снабжала горничную президентши тяжеловѣстною карзинкою съ различною провизіей, въ родѣ свѣжаго масла, яицъ, ветчины и так далѣе.

О Флорѣ она не любила говорить, такъ какъ старшая внучка, сохранившая въ цѣлости весь свой капиталъ платила за ея квартиру и за содержаніе прислуги; обо всемъ же остальномъ старуха должна была заботиться сама и часто жаловалась на свою бѣдность и нищету. Въ Цюрихѣ Флора оставалась не долго, ея слабые нервы не могли выносить изученія медицины. Пустая кокетка хотѣла только играть роль и вызывать удивленіе, напуская на себя видъ серьезной учености, а между тѣмъ ничего такъ не боялась, какъ суровой умственной работы.

Приближалась наконецъ и Святая^[20]. Уже въ продолженіи нѣсколькихъ недѣль неутомимо работали въ докторскомъ саду; Брукъ велѣлъ присланнымъ садовникамъ отыскать слѣды прежняго плана, расчистить заросшія дорожки и предать саду первобытную наружность.

Много рукъ было занято съ утра до вечера пересадкою, копаньемъ и сооруженіемъ мѣстъ, гдѣ предполагалось поставить нѣсколько новыхъ статуй, присланныхъ изъ города. Ставни въ домѣ были на стежъ отворены, комнаты вновь отдѣлывали, бѣлили, оклеивали, а дня черезъ два пріѣхала подруга тетушки и привезла съ собою нѣсколько поденщицъ, чтобы вымыть и вычистить домъ, начиная съ гостинной и кончая погребомъ и подваломъ.

Кети не прерывала своихъ вечернихъ прогулокъ, и сегодня, въ страстную субботу, какъ только наступили сумерки и окончились занятія, молодая дѣвушка поспѣшила выйти изъ дому, – что-бы еще разъ взглянуть на свой любимый уголокъ.

Въ саду все еще не переставали работать, но старыя группы деревьевъ стояли теперь расчищенныя и подстриженныя, такъ что сквозь ихъ зеленую чащу ярко выдѣлялись новыя гипсовыя фигуры. На извилистыхъ дорожкахъ лежалъ свѣтлый песокъ, а вмѣсто деревяннаго забора съ скрипящею калиткою была поставлена тонкая рѣшетка изъ чернаго желѣза; бесѣдка тетушки Діаконусъ осталась на прежнемъ мѣстѣ, ее только окрасили бѣлою краскою, а новый птичій дворъ за домомъ былъ обнесенъ досчатымъ заборомъ.

– Какъ красива эта статуя, – сказалъ садовникъ, указывая на фигуру Терпсихоры, граціозно возвышавшуюся на хорошо знакомомъ пьедесталѣ, – по моему для нея слѣдовало выбрать другое мѣсто, посмотрите, здѣсь трава совсѣмъ заглохла, а господинъ профессоръ строго запретилъ дотрогиваться до нея лопатой.

Кети нагнулась, яркій румянецъ покрылъ ея щеки; она молча начала срывать душистыя фіялки, роскошно разросшіяся вокругъ пьедестала.

– Каковъ домикъ, точно дворецъ, – говорила подруга тетушки, обращаясь къ Кети, – можно подумать, что онъ готовится принять невѣсту.

Дѣйствительно, скромный уголокъ былъ празднечно и торжественно разукрашенъ; сердце Кети радовалось, при видѣ, что любимый ею домикъ снова оживился: бѣлый котенокъ не слышно ходилъ по мозаичному полу сѣней, за филейными занавѣсями весело летали канарейки, распѣвая громкимъ голосомъ нескончаемыя пѣсни, въ стеклянномъ резервуарѣ бодро плавали золотыя рыбки. – Все здѣсь оживилось, все веселилось, ожидая пріѣзда тетушки съ послѣднимъ вечернимъ поѣздомъ.

Она привезетъ съ собою гостью, говорила ея старая подруга, многозначительно моргая глазами; кого именно, не знаетъ, но сегодня получила письмо, въ которомъ тетушка поручаетъ ей украсить комнату, назначенную для гостьи, красивою, новою мебелью.

Сказавъ это, старушка гордо растворила широкую створчатую дверь. Глаза Кети наполнились слезами, она вспомнила о Генріэттѣ, которая здѣсь страдала, а между тѣмъ хоть разъ въ жизни испытала счастіе. Кромѣ того ее поразила еще жгучая, до сихъ поръ невѣдомая ревность; кто была эта женщина, которая съумѣла овладѣть дружбою тетушки и осмѣливалась поселиться въ ее домѣ?

Занавѣски съ большими букетами и пестрыя лампы не были тронуты изъ комнаты тетушки, только старомодная мебель замѣнилась новою и вмѣсто прежнихъ, старыхъ картинъ, на стѣнахъ красовалось нѣсколько прекрасныхъ ландшафтовъ.

Скромная пріемная преобразовалась въ уютную гостинную, а смежный кабинетъ въ спальню.

Еще разъ окинувъ влажнымъ взоромъ дорогой уголокъ, Кети вернулась на мельницу и сѣла къ письменному столу, чтобы написать нѣсколько писемъ, необходимыхъ по торговымъ дѣламъ.

Ленцъ долженъ былъ вернуться вечеромъ съ своей дѣловой поѣздки, а до тѣхъ поръ молодая хозяйка хотѣла привести все въ порядокъ, чтобы потомъ, сдавъ дѣла управляющему, спокойно уѣхать недѣли на двѣ къ своимъ пріемнымъ родителямъ въ Дрезденъ.

Но какъ разсѣянна она была сегодня! Какъ сильно билось ея сердце и какъ часто путались мысли! А тутъ еще какъ нарочно пришла горничная президентши, посланная барыней на рынокъ; а такъ какъ зайти на мельницу было по дорогѣ, то старушка приказала ей навѣстить „милую барышню“ и передать ей только что полученное письмо отъ Флоры.

Молодая дѣвушка немедленно приказала Сусаннѣ наполнить корзину домашними печеньями и разными припасами изъ кладовой, но письмо долго лежало неразвернутымъ на столѣ, Кети не рѣшалась прочитать его.

Каждый разъ, какъ президентша давала прочитывать ей посланія ея сводной сестры, ей казалось будто исписанный листокъ горѣлъ между ея пальцами, и она читала его только для того, чтобы не выказать своего недружелюбія къ сестрѣ.

Но теперь ею овладѣло чувство ненависти къ этому раздушенному конверту и она съ презрѣніемъ оттолкнула его локтемъ, такъ что онъ исчезъ за грудою бумагъ и счетовъ.

Кети снова взяла перо въ руки, но минуту спустя бросила его, сильное душевное волненіе не позволяло ей работать. Быстрымъ движеніемъ она схватила букетикъ изъ принесенныхъ съ собою фіялокъ, жадно вдохнула въ себя ихъ освѣжающій, сладкій ароматъ и, чтобы усмирить бурныя чувства сѣла къ роялю и съиграла тихую мелодію.

Окончивъ пьэсу, молодая дѣвушка отворила одно изъ оконъ и стала гладить и ласкать сидѣвшихъ на подоконникѣ ручныхъ голубей, не переставая однако думать о присланномъ письмѣ, которое, по ея мнѣнію, служило только предлогомъ, для нападенія на ея кладовую. Наконецъ терпѣнія не хватило у молодой дѣвушки; быстро подбѣжавъ къ столу, она оттолкнула бумаги и схватила письмо, изъ измятыхъ листковъ котораго выпала запечатанная записка, но Кети не замѣтила этого, ея глаза скользили по бумагѣ, зрачки все больше расширялись и грудь порывисто поднималась отъ сильнаго волненія. Флора писала изъ Берлина:

„Ты, по всей вѣроятности, будешь смѣяться и торжествовать, дорогая бабушка, когда узнаешь изъ моего письма, что я нѣсколько часовъ тому назадъ обручилась съ твоимъ бывшимъ протеже, Карломъ фонъ Стетенъ. Правда, что онъ очень некрасивъ собой и даже смѣшенъ, я всю жизнь буду стыдиться показываться съ нимъ въ обществѣ, но его собачья привязанность и безумная страсть возбудили во мнѣ жалость. Со смертью его молодаго кузена онъ сдѣлался маіоратомъ въ Лингенѣ и Штромбергѣ, а такъ какъ онъ принятъ ко двору и хорошо поставленъ въ обществѣ, то я ничего не имѣю противъ этой партіи.“

Письмо упало изъ рукъ Кети – Брукъ былъ свободенъ, тяжелыя цѣпи были порваны, онъ могъ явиться теперь на мельницу. Правда ли это? Такой внезапный, неожиданный переворотъ, послѣ долгихъ, мучительныхъ мѣсяцевъ, послѣ того, какъ употреблена была вся сила, что-бы усмирить непокорное сердце и достигнуть стойкаго, мертваго спокойствія, необходимаго для того, что-бы передать ненавистное кольцо въ руку невѣсты Брука, а затѣмъ продолжать суровый жизненный путь, хотя скучно и одиноко, но за то съ спокойною совѣстью.

Молодая дѣвушка закрыла лицо руками, точно боялась какого-то угрожающаго призрака. Ну что, если глаза обманули ее? Но нѣтъ, вѣдь ясно сказано въ письмѣ, что Флора уже обручилась! Испытавъ всѣ прелести одинокой жизни, она хоть и поздно рѣшилась надѣть на себя брачныя узы! Кети снова схватила измятый листокъ и нѣсколько разъ прочла его содержаніе; Флора подробно описывала день своего обрученія, много говорила о предстоящей свадьбѣ и затѣмъ слѣдовало предварительное приглашеніе самой бабушки. Все это было просто и ясно, однако лицо читающей вдругъ покрылось смертельною блѣдностью, будто сердце ея внезапно перестало биться. Флора писала далѣе:

„Проѣздомъ въ Берлинъ, я пробыла нѣсколько дней въ Лейпцигѣ и могу сообщить тебѣ нѣсколько интересныхъ новостей о надворномъ совѣтникѣ и профессорѣ Брукъ. Этотъ человѣкъ неимовѣрно счастливъ, онъ съумѣлъ завоевать себѣ не только знаменитость и всеобщее обожаніе, но и сердце одной прекрасной графини. Меня даже увѣряли, будто онъ уже тайно обрученъ съ своей прелестною паціенткою, которую смѣлой операціей спасъ отъ вѣрной смерти. Говорятъ, что родители графини дали полное согласіе на этотъ бракъ, а блаженная тетушка Діаконусъ давно уже благословила своего дорогаго племянника. Я видѣла ее въ театрѣ, она сидѣла рядомъ съ обрученными съ мирнымъ, добродѣтельнымъ выраженіемъ лица и, какъ мнѣ показалось, въ нитяныхъ перчаткахъ. Его невѣста очень хороша, хотя похожа на размалеванную куклу, а онъ? Скажу тебѣ по секрету, бабушка, я искусала себѣ губы въ кровь отъ злости и досады, смотря на этого баловня счастія, на этотъ предметъ всеобщаго обожанія. Надо было видѣть съ какимъ спокойствіемъ и самоувѣренностью онъ стоялъ за стуломъ своей избранной графини, точно онъ и не имѣетъ понятія о слабости характера, безсовѣстный!

Передай Кети прилагаемую записку“.

На столѣ, между бумагами, дѣйствительно лежала запечатанная записка, съ адрессомъ: – „Кети Мангольдъ.“ Передъ глазами молодой дѣвушки кружились желтыя пятна и узенькій лоскутокъ бумаги дрожалъ въ ея сжатыхъ пальцахъ. Посланіе состояло всего изъ нѣсколькихъ словъ:

„Потрудись, пожалуйста, передать ввѣренное тебѣ кольцо графинѣ Витте, или, пожалуй, можешь бросить его въ рѣку, туда-же, гдѣ лежитъ другое. Флора“.

Прочитавъ эти строчки, Кети успокоилась, машинально разгладила записку и положила ее къ письму. Не графиня-ли Витте та гостья, для которой приготовляютъ комнату въ докторскомъ домѣ? Она энергично покачала красивою головкою, задумчивые каріе глаза заблестѣли лихорадочнымъ огнемъ и руки судорожно сжали тяжело дышавшую грудь. Была ли она достойна еще разъ взглянуть ему въ глаза, если-бы хоть на одну минуту усомнилась въ его честности? Вѣдь онъ сказалъ: „къ Святой я буду здѣсь.“ И навѣрно пріѣдетъ, и хотя бы самые краснорѣчивые люди увѣряли ее въ противномъ, она не повѣрила-бы этому, сердце говорило ей, что она любима, и что онъ сдержитъ свое обѣщаніе.

Радость и счастіе наполнили ея измученную душу, она живо подбѣжала къ угловому окну, что-бы хоть украдкой посмотрѣть на милый, дорогой домикъ, и что-же? Надъ верхушками деревьевъ развѣвался яркій, пестрый флагъ. Неужели гости уже пріѣхали? Не поспѣшить ли туда, что-бы обнять и прижать къ сердцу тетушку Діаконусъ? Нѣтъ, въ такомъ взволнованномъ состояніи никому нельзя было показаться на глаза; нужно было прежде согнать съ лица предательскій румянецъ и успокоить сильно бьющееся сердце, а иначе пришлось-бы, пожалуй, потерять расположеніе доброй старушки.

Кети снова подошла къ письменному столу; передъ нею лежала раскрытая счетная книга и шесть дѣловыхъ писемъ, на которыя нужно было отвѣтить какъ можно скорѣе, а внизу, на дворѣ послышался лай собакъ и скрипъ колесъ мельничной повозки, до верху нагруженной тяжелыми мѣшками; во всемъ этомъ было довольно прозы и суровой дѣйствительности.

Кети невольно оглянулась, – все спокойно стояло на своихъ прежнихъ мѣстахъ; на старыхъ стѣнахъ по прежнему висѣли лубочныя картинки, на диванѣ все также высоко громоздились пуховыя подушки, а въ простѣнкѣ между окнами, съ одинаковою чопорностью висѣли старинные часы, еле-еле шевеля тоненькимъ маятникомъ за потускнѣвшимъ стекломъ.

Нѣсколько успокоившись, она взяла листъ бумаги и написала: „Господину Шиллингу и К°, въ Гамбургъ“.

Но, Боже мой! какія это были каракули, вѣдь никто не въ состояніи этого прочесть! Отчаяніе овладѣло молодою дѣвушкою, она быстро провела рукою по пылающему лбу, такъ что каштановые локоны разлетѣлись по сторонамъ, обнаруживая узенькій, красный рубецъ надъ правою бровью.

Такимъ образомъ просидѣла она нѣсколько минутъ неподвижно, закрывъ глаза руками, какъ вдругъ легкій вѣтерокъ обдалъ ея разгоряченное лицо; Кети подняла голову и не вѣрила своимъ глазамъ – тамъ, на верхней ступенькѣ лѣстницы стоялъ онъ, улыбаясь и сіяя непритворною радостью свиданія.

„Брукъ!“ – Я такъ и думала, – воскликнула она съ восторгомъ и бросивъ перо, побѣжала къ нему навстрѣчу… Минуту спустя она лежала уже на его груди.

Въ сѣняхъ въ эту минуту показалась Сусанна и остановилась въ недоумѣніи, что-же это значитъ? Дверь была настежъ отворена, тогда какъ въ комнатахъ было далеко не жарко и при страшной дороговизнѣ дровъ, нужно было каждый день топить печи. А когда, подойдя къ двери, она увидѣла доктора Брука, крѣпко держащаго въ объятіяхъ ея молодую госпожу, кровь бросилась въ голову доброй старушкѣ, и на лбу показались крупныя капли пота. Боже мой! да вѣдь они не были женихомъ и невѣстою!

Осторожно подкралась она ближе, что-бы притворить дверь; но Кети замѣтила ее и внезапно покраснѣвъ, всѣми силами старалась высвободиться изъ рукъ Брука.

Докторъ засмѣялся непритворнымъ, веселымъ смѣхомъ и еще крѣпче прижалъ молодую дѣвушку къ своему сердцу.

– Ты хотя и добровольно пришла ко мнѣ, дорогая Кети, но я все еще не совсѣмъ довѣряю тебѣ, – сказалъ онъ.

– Я не такъ глупъ, чтобъ дать тебѣ время, снова превратиться въ сестру. Входите безъ церемоніи, дорогая Сусанна! – крикнулъ онъ, замѣтивъ присутствіе старой ключницы. – Я не могу возвратить ей свободы, прежде чѣмъ вы не подтвердите, что видите передъ собою мою невѣсту.

Сусанна отерла навернувшуюся слезу и поздравила свою барышню, потомъ она поспѣшила въ кухню, что-бы подѣлиться новостью со вдовою мельника Франца и вмѣстѣ съ нею посѣтовать надъ тѣмъ, что настаетъ конецъ хорошей жизни на мельницѣ.

Брукъ подошелъ къ письменному столу и торжественно захлопнулъ счетную книгу.

– Завтра Святая, – сказалъ онъ, – а потому карьера прекрасной мельничихи кончена. Съ какимъ нетерпѣніемъ я ждалъ окончанія срока, который самъ долженъ былъ назначить себѣ, что-бы не навсегда лишиться моего дорогаго сокровища. Ты не испытала терзаній, когда человѣкъ живетъ въ неизвѣстности и ежеминутно дрожитъ за счастіе всей своей жизни. Моимъ единственнымъ утѣшеніемъ были твои письма къ тѣтушкѣ. Какъ сдержанны, какъ холодны были твои короткія посланія, а между тѣмъ я все таки читалъ въ нихъ твою тайную любовь ко мнѣ! – Онъ схватилъ ея руку и притянулъ ее къ себѣ.

– А теперь, дорогая моя Кети, объясни мнѣ почему ты тогда хотѣла быть для меня только сестрою, зачѣмъ такъ упорно отталкивала отъ себя любовь и счастіе, и обрекла себя на одинокую, трудовую жизнь?

Онъ вдругъ замолкъ и яркая краска покрыла его лицо; глаза его остановились на запискѣ, крупный почеркъ которой былъ ему хорошо знакомъ.

Быстрымъ движеніемъ Кети закрыла бумагу рукою. Къ чему вспоминать объ этой отвратительной интригѣ? Теперь ничто болѣе не служило помѣхою ея счастію.

Однако докторъ настаялъ на своемъ и вытащилъ изъ подъ ея руки измятое письмо и записку.

– Между нами не должно быть секретовъ, – сказалъ онъ серьёзно.

Прочитавъ оба письма, Брукъ потребовалъ откровенной исповѣди и теперь только понялъ все, что выстрадала молодая дѣвушка, добровольно жертвовавшая своею будущностью для его свободы, для его счастія.

– А гдѣ-же прекрасная графиня Витте? Я думала, что она пріѣдетъ съ тетушкою и помѣстится въ вашемъ домѣ, въ комнатѣ для пріѣзжихъ, – спросила Кети, улыбаясь сквозь слёзы.

Брукъ засмѣялся.

– Я самъ расположился въ той комнатѣ, – возразилъ онъ. – Были причины, которыя заставили меня скрыть отъ тебя мой пріѣздъ. Что-же касается до молодой графини, то она дѣйствительно прожила въ нашемъ домѣ все время своей тяжкой болѣзни и только мнѣ обязана своимъ выздоровленіемъ. Недѣли черезъ двѣ ты познакомишься съ нею, такъ-какъ до того времени я надѣюсь вернуться въ Лейпцигъ съ моею дорогою женою, довольно ждать, мнѣ и безъ того эти семь мѣсяцевъ разлуки показались цѣлымъ столѣтіемъ. Ты согласишься вѣнчаться въ той маленькой церкви? – сказалъ онъ указывая на близь стоящую церковную колокольню. – Я всегда такъ любилъ это уединенное село.

– Я всюду послѣдую за тобой, – отвѣчала Кети тихимъ, взволнованнымъ голосомъ, – но позволь мнѣ прежде покончить съ дѣлами.

– Нѣтъ, дорогая моя, расходная книга закрыта, а Шиллингу и К° можетъ писать твой повѣренный Ленцъ.

– Хорошо, твои слова для меня законъ, – сказала Кети смѣясь. – Я отдамъ мельницу въ аренду трудолюбивому Ленцу, онъ съумѣетъ извлечь изъ нея хорошій доходъ.

Затѣмъ контора была заперта и Кети подъ руку съ Брукомъ вступила на ту тропинку, по которой ежедневно проходила, не смотря ни на какую непогоду. Сегодня вечеръ былъ восхитительный, и въ воздухѣ чувствовался легкій ароматъ распускающейся зелени. Пушистыя вѣтви склонившейся ивы ласково задѣвали за разгорѣвшіяся щеки молодой дѣвушки, а мягкій вечерній вѣтерокъ раздувалъ ея меленькія локоны; все было тихо кругомъ, только синеватая вода рѣки, медленно и тихо журча, неслась мимо молодыхъ, дрожащихъ прибрежныхъ кустарниковъ.

Впереди разстилался спокойный и величественный паркъ, на зеркальной поверхности пруда граціозно плавали бѣлоснѣжные лебеди, а надъ высокими деревьями парка развивался желто-голубой флагъ виллы – „господа“ были дома.

Что происходило въ эту минуту въ двухъ человѣческихъ сердцахъ, только что поклявшихся другъ другу въ вѣчной вѣрности и любви!

– А знаешь, Кети, говорятъ, что Морица видѣли въ Америкѣ? – шопотомъ сказалъ докторъ.

Молодая дѣвушка утвердительно кивнула головою. Теперь она разсказала ему, какъ работникъ съ рыжею бородою, за пять минутъ до ужаснаго взрыва, гналъ передъ собою двухъ козуль, чтобы избавить своихъ любимцевъ отъ мучительной, вѣрной смерти.

Наконецъ изъ за высокихъ деревьевъ показался и милый, старый домикъ; въ саду никого не было, только бѣлыя статуи таинственно выглядывали изъ за темной зелени кустовъ.

А съ низкихъ ступеней лѣстницы неслышно спускалась добрая старушка Діаконусъ, что-бы прижать къ сердцу дорогую дѣвушку, которая составитъ счастіе ея любимца…

Въ эту минуту торжественно пронесся въ воздухѣ первый ударъ церковнаго колокола – насталъ великій праздникъ Пасхи!