Судья Кривдунский, ласково обратившись во время разбирательства дела к Олене, бросил украдкой испуганный взгляд на адвоката, а затем на своего писаря — не поставили ли они ему в вину эту ласковость, не смеются ли над ним? Кривдунский, вопреки всем предписаниям и законам, почитал нормальным такое отношение судьи к мужичке, когда он на нее накричит, наорет и прикажет выбросить за дверь.
Но худенькое, белое, словно из мрамора выточенное лицо Олены настолько привлекло его внимание, что это помешало ему заметить на ней крестьянскую одежду. На этом лице не было ни морщинки, и все же на нем лежала печать страдания — словно белое облачко на ясном месяце.
— Кто вы такая? — ласково задал ей вопрос судья и именно в эту-то минуту испуганно глянул на писаря и адвоката.
Олена указала движением руки на мужика, дело которого, собственно, и разбиралось.
— Я жена Семена, — ответила она так тихо, что, казалось, это не Олена говорит, а какая-то мушка звенит у самого уха.
Судья высоко поднял брови, точно удивившись что такое создание может быть замужем.
Олена же тем временем продолжала:
— Прошу милости у светлого суда, мы вернем деньги, что взял муж, потому как никакой продажи не было. Как же вы могли купить эту землицу, Петро? Побойтесь вы бога!
При этих словах Олена обернулась к низенькому, слащавого вида мужичонке в порванном подмышкой тулупчике. Из подмышки торчали три клочка черной шерсти, словно толстые топорщившиеся усы.
— При свидетелях купил, — ответил Петро и отвернулся.
Олена подошла к Петру ближе на несколько шагов и стала прямо перед ним.
— Это все тайком сделано, — прозвенела она, подтверждая каждое слово кивком головы. — А кто ж обрабатывал эту проданную землицу, скажите мне, Петруня? Знала ли я об этом? Вы мне хоть словечко сказали? Зачем вы ему сунули деньги так, что я не видала?
На лице Петра проступили пятна, багровые, как разрезанная свекла. Он отступил от Олены на несколько шагов и быстро заговорил, обращаясь к судье:
— Ей-богу, она знала, она все знала!
Олена опять подошла к нему поближе.
— Ой, не говорите неправды, грех! Да вы ж его потащили из хаты на крестины. А слыханное ли дело — на крестинах землю продавать?
Петро покраснел и начал бить себя кулаком в грудь.
— Это все не так, ей-богу не так! Я сейчас присягу дам!
— Дайте присягу, дайте, Петруня! — приговаривала Олена.
— Вот же, ей-богу, присягну!
Толстенький адвокат хитро улыбался. Чтобы избавить своего клиента от дальнейших хлопот, он приподнялся, оперся о стол толстыми руками и вытянул короткую шею.
— Она здесь ни при чем, — сказал он судье, словно упрекая, что тот без нужды разрешил Олене говорить. — Земля числится недвижимостью Семена; ей здесь не о чем разговаривать.
Олена подбежала к адвокату, затем обратно к судье, а потом — к Петру.
— У нас с ним дети, — сказала она жалобно, — четверо малых детей. Что им отец и мать, коли они останутся без земли? Не по правде будет, прошу милости у светлого суда. Где ваша совесть, Петро, чтоб тайком от меня отбирать у моих детей землю?
Судья видел, что, обладай Олена большей физической силой, она стала бы виновницей скандала. А помимо этого он еще ощущал на себе укоризненный взгляд адвоката за то, что без всяких оснований разрешил ей говорить. Поэтому он сдвинул брови и крикнул:
— Тихо, тетка, не то сейчас же арестую!
Олена поспешно отбежала в угол, испуганно поглядывая оттуда то на судью, то на адвоката. Адвокат посмотрел на Петра веселым взором и подмигнул ему, словно говоря: «Разумей, человече, какого имеешь защитника: сказал одно слово — и все получилось отлично».
Но Петро попрежнему краснел. Он чувствовал себя побежденным и посрамленным. Он сознавал всю мерзость своего поступка, идущего вразрез с крестьянским обычаем, так как купил землю, не подлежащую продаже, из надела маленьких детей, тайком от их матери. Ему казалось, что все значение этого дела заключается в том, чтобы доказать, что он не тайком покупал землю. Он не имел мужества оправдываться перед судьей, так как не знал, поверит ли ему судья после сказанного Оленой в свою защиту. Но перед адвокатом он не робел, так как заплатил за то, чтобы тот ему верил.
— Это не сразу случилось, — говорил он адвокату. — Целых два года мы оба с ним об этом толковали. Или не правда, Семен?
Семен заволновался. До этой минуты он все время стоял, понурясь и не проронив ни слова.
— Это, Петро, все же на крестинах случилось, — ответил он несмело и неохотно, как ребенок, которого побили и заставляют сказать, что он больше не будет плохо себя вести.
Петро широко развел руками, будто хотел обнять что-то очень толстое.
— Как так? — удивился он. — Вы ж мне не раз говорили, что продали бы землю, кабы случился хороший покупатель.
— Но я не говорил, что имею землю для продажи, что у меня есть продажная земля, — произнес Семен попрежнему робко и неохотно.
Он чувствовал себя виноватым перед женой и детьми.
— Вот тебе и раз! — сказал Петро и заскреб затылок.
— Какой вы, однако, странный, — произнес адвокат, скривив правую щеку и прищурив правый глаз, давая этим понять, что он думает: «дурак», а не «странный». — Ведь это совершенно все равно — на крестинах ли, на похоронах, или на свадьбе! Сладились, дали задаток, а теперь либо доплачивайте — и пусть он вам землю отдает, а нет — пускай он возвратит задаток в двойном размере.
Но эта речь ничуть не успокоила Петра. Он мялся, краснел, переминаясь с ноги на ногу.
— Это, ей-богу, не было украдкой, — божился он, умоляя взглядом адвоката и судью, чтобы те ему поверили или чтобы хоть сказали, что верят.
Судья потерял терпение. Он с грохотом отодвинулся на своем кресле и ударил кулаком по книге.
— Зря теряем время! Уступаешь ему землю? — заорал он на Семена.
— Не по правде будет, пан судья!
— Возвращай задаток в двойном размере. Когда отдашь ему сто ринских?
— Не по правде будет, пан судья.
— А ты желаешь получить задаток в двойном размере? — обратился судья к Петру.
— Что мне деньги! — ответил Петро и отвернулся от Семена, словно не имел мужества посмотреть ему прямо в глаза. — Это не было украдкой. Побей меня сила божья! На людях…
Олена не дала ему договорить. Она подбежала и опять стала перед ним.
— Берите, берите, Петруня, землицу из надела четырех малых деточек! — грозила она ему пальцем и утирала глаза рукавом.
Петро отвернулся, ища взором помощи у судьи.
— Я полагаюсь на милостивый суд, — произнес он твердо и словно сердито.
— Получай задаток в двойном размере! — в свою очередь сердито сказал судья.
Олена опять стала против Петра, опять утирала глаза и грозила пальцем:
— Ох, не согреетесь вы сиротской обидой!
Петро взглядом молил судью о спасении.
— Марш, баба, за дверь! — заорал судья. — Я ей же хочу добра, а она мешает!
Олена быстрехонько отбежала к дверям, вышла в сени, притворила за собой двери и приложилась к ним ухом. Прислушивалась с таким напряженным вниманием, что, казалось, услыхала бы даже, как трава растет. Однако ничего, кроме шума, расслышать не могла. То ли от неудобной позы, то ли, может быть, от нетерпеливого ожидания, дрожала всем телом, как на морозе. Несколько раз пыталась притронуться к щеколде, но щеколда звякала при каждом прикосновении ее дрожащей руки, и Олена отдергивала всякий раз руку, точно обжигаясь.
Как вдруг двери распахнулись — и Олена так бы и влетела на самую середину судебной комнаты, не ухватись она крепко правой рукой за дверной косяк. Первым торопливой походкой вышел Петро, а вслед за ним нехотя плелся Семен. Олена боязливо посмотрела на него, а он опустил под ее взглядом глаза и начал рассматривать широкие носки своих сапог.
— Надо воротить двойной задаток, — вымолвил он с такой неохотой, будто каждое слово продиралось с трудом сквозь его горло, царапая его, точно ячменный колос.
Олена подняла кверху ладони, прижимая их то к ушам, то ко лбу.
— Ой-ой! Продал совесть! — негромко сказала она, потом произнесла эти слова шопотом и, наконец, стала только беззвучно шевелить губами.
Петро остановился поодаль, но не долго мог устоять на месте. Он подошел к ним и, сплетя пальцы на уровне груди, с силой опустил их вниз.
— Добрая женщина, каким же это я манером продал совесть? — сказал он твердо, но на лице его опять выступили красные пятна.
Все же он смело смотрел прямо в глаза Олене. Она опять зазвенела, как мушка, и почти каждое свое слово подтверждала кивком головы.
— Вот вы его, бывало, возьмете на крестины, а он там напьется, придет домой и драться начинает. А как же, драться начинает! — повторила она, словно бы Петро ей не верил, хоть он и слова не сказал.
— Когда я в тягостях была, а он пьяный пришел, — так он меня и за волосы таскал, а потом еще и кулаками бил. Кровь из меня ручьем лилась. Да как же можно в такую пору жену бить?!
Семен взглянул на нее, поскреб затылок и улыбнулся какой-то озабоченной улыбкой. Потом опять опустил глаза.
— А я в чем перед вами виноват? — спросил Петро.
— Я о нем ничего не говорю, — продолжала Олена. — Он добрый человек. Когда тверезый — и послушается, и сделает все. Да характер плохой, характер плохой, — повторяла она все тише и тише. — А у нас четверо детей, — произнесла она громче и погрозила пальцем. — Все люди дивятся: откуда у таких поганых людей такие хорошие дети?
Губы ее дрожали, в глазах появились красные прожилки, она оглядывала мужа, словно старалась отыскать в нем следы той красоты, которая перешла к ее детям.
Затем отвернулась от мужа, посмотрела Петру прямо в глаза и заломила руки.
— А зачем же вы украдкой, тайком от меня землицу покупали? А теперь еще и последнюю коровенку продавать на двойной задаток?!
— Да погодите, постойте-ка! — замялся Петро и вытянул левую руку в сторону Олены. — Что ж тут было украдкой? — сказал он ей, но, увидев, что ее не переубедишь, обратился к Семену: — Какое же тут было тайное дело?
Семен поднял голову, но не смотрел ни на Олену, ни на Петра.
— Она и впрямь о том ничего не знала, — произнес он с неохотой и отвел глаза в сторону, так как встретился взглядом с Оленой.
Петро пожал плечами, а потом хлопнул себя обеими руками по бедрам.
— А, пускай вам господь бог отплатит за мой обман! Воротите мне мои деньги, и я стану обходить вас за десять улиц! — сказал он торопливо, нажимая на каждое слово. — Идите назад в суд, пусть там запишут, — добавил он сердито.
Когда они снова вошли в помещение суда, судья высоко поднял брови и широко раскрыл глаза, удивляясь, что в первый раз среди бесконечного множества серого мужичья встретились ему чьи-то знакомые лица. Он только никак не мог припомнить, где он их прежде видел?
— Ах, да это же те, дело которых, собственно, кончилось, — сказал судье адвокат, догадываясь о причине его беспокойства.
Брови Кривдунского опустились на место, и губы его растянулись в улыбку. Ему понравилась пришедшая в голову мысль, что мужиков нельзя различать по их физиономиям, как всех прочих людей.
— Что вы еще скажете? — спросил он, и еще не сошедшая с его губ улыбка как бы придала его голосу некоторую ласковость.
— Мы, прошу милости у пана, уже договорились, — коротко ответил Петро.
— Как так? — удивился судья. — Вторично?
Петру показалось, что этим своим вторым соглашением он причиняет панам неприятность. Поэтому он низко поклонился и несмело добавил:
— Да, да. Я больше не хочу двойного задатка. Семен отдает мне мои деньги.
При этих словах он взглянул на Семена и на Олену, словно говоря им: «Пособите мне, ведь и вы к этому причастны».
Олена поняла его взгляд. Она быстрехонько подошла к столу и, кивая головой, словно кланяясь, проговорила:
— Мы, прошу милости у светлого суда, с Петром соседи. Нам ни к чему ссориться, мы в ладу живем.
Адвокат побагровел и стал судорожно комкать в руках какую-то бумагу.
— Ты спятил, человече! — закричал он на Петра. — У тебя судебное постановление, какого ж чорта еще тебе надо?
На лице Петра опять проступили красные пятна, он вспомнил, что обещал приплатить адвокату, если ему достанется земля или же если он получит задаток в двойном размере. Петро чувствовал себя теперь вдвойне виноватым. Во-первых, в том, что, наперекор крестьянским обычаям, покупал не подлежащую продаже землю, а во-вторых, в том, что не кончил затеянного вместе с паном нечистого дела. Потому что, по его мнению, паны только для того и существуют, чтобы наносить вред людям; и коль уж толкнет тебя нечистый на дурное дело и пан при этом тебе помощник, — так надо уж и дальше, до конца лезть в болото. Поэтому Петро ничего не отвечал, а только потел да краснел.
Судья был сконфужен, так как ему показалось, что хотя мужики столько времени морочили ему голову, а дела он все же так и не понял. Он подумал-подумал и пришел к выводу, что, вероятно, купли-то никакой не было, а Семен либо пьяница, либо дурак, — и Петро обманул его. Чтобы исправить свою ошибку, судья окинул всех грозным взглядом (это должно было внушать почтение) и сказал Олене:
— Ступай с мужем в управу, пусть ему опекуна назначат, так как он расточитель. Или же пусть он перепишет землю на твое имя, не то его еще не один обманет.
Все трое низко поклонились.
Выйдя за двери, они опять постояли в сенях.
— Что ж теперь делать? — спросил уныло Семен.
Петро сиял от радости. Он с трудом сдерживал улыбку.
— А я вам скажу, — произнес он шопотом и поднес палец к глазу, словно выдавая какую-то большую тайну. — Не ходите туда, где назначают опекуна, потому как там бесплатно. А паны бесплатно ничего не делают. Вы пойдите к нотариусу и перепишите землю на жену. Заплатите порядочно, зато он вам сделает все как следует.
— По мне… — согласился Семен.
Петро уже больше не мог сдержаться и рассмеялся. Радовался тому, что избежал дурного дела.
— Еще вы, Семениха, — сказал он, чтоб как-нибудь объяснить свой смех, — еще вы будете тайком от мужа землю продавать.
Олена глянула на Петра. Но, увидев его сияющее радостью лицо, улыбнулась и сама. Но эта улыбка, по сравнению с искренним смехом Петра, была словно вспышка далекой зарницы на горизонте темной ночью по сравнению с сияньем ясного солнца.
1902