Последний день каникул.
От больших окон и белых стен в доме светло. Пахнет свежевыстроганным деревом и смолой.
На столе, на скамейках, на полу стоят новенькие ящики, на дне которых мальчик сверлит дырки, чтобы при поливке рассады в них не застаивалась вода.
Пришла мать. Она косо посмотрела на работавшего сына, на сыпавшиеся опилки и вздохнула. Всю эту затею с картошкой она считала ребячьей забавой, в лучшем случае — учебным занятием и не придавала ей серьёзного значения.
— Что это за ящики?
— Рассадочные. Будем ростки укоренять.
— Куда столько? — удивилась мать и покачала головой.
Достала из печки чугунок с горячей водой, приготовила пойло и ушла к корове.
Действительно, ящиков сделано много. Наверно, больше, чем надо. Ваня и сам не верил, что все они понадобятся, но всё-таки лучше иметь запас. Ящики он делал с Борей Дюковым. Иногда приходила помогать Катя Миронова. Остальные ребята как-то охладели и перестали „играть в бригаду“. Саша целые дни пропадал на озере. Костя с утра до вечера, вместе с Марфушей, находился на конюшне и помогал Тихону. Вася уехал в гости к тётке. То же самое происходило и в бригаде девочек. Все были заняты своими делами. Завтра начнутся уроки, школа заполнит всё время, и про картофель совсем позабудут.
А картофель рос. Каждое утро Ваня выдвигал из-под кровати ящик, разгребал осторожно опилки и видел, как прибавляются ростки. На ребят он не сердился. Работать без увлекательной и ясно видимой цели, работать по принуждению никому не интересно. Это он давно заметил на себе.
Бывало сидит он дома и книжку читает.
— Чего ты расселся! Принеси-ка воды! — скажет ему сестра Настя.
— А сама не можешь?
— Стало быть, не могу!
Ваня видит, что ничего она не делает, а просто ей лень, но спорить бесполезно. Приходится идти к озеру. Ох, как тяжелы тогда вёдра! И дорога кажется длинной, и коромысло больно давит на плечи.
Дед делал иначе. Подойдёт бывало утром к кадке и скажет:
— Сколько тут вёдер до верху не хватает? Как ты полагаешь, Ванюша?
— Шесть вёдер, — ответит он, заглянув в кадку.
— А по-моему, восемь.
— Шесть!
— Плохо считаешь, друг! Глазомер у тебя плохой!
Поспорят, поспорят, и Ваня начинает доказывать. Вот уж тогда он набирает полные вёдра и старается их не расплескать. Живо принесёт шесть вёдер и кричит деду:
— Дед, иди смотри, у кого глазомер плохой…
Дед подойдёт и усмехается.
— У тебя… Неполная кадка. До верху ещё уйдёт два ведра.
— Ну уж и два! Полведра не уйдёт!
И они весело спорят, пока дед, поторговавшись, не признается, что Ваня прав.
Ваня на всю жизнь запомнил, что труд приятен только тогда, когда решается какая-то задача или известны цель и результаты этого труда.
Каждую весну приходится работать на огороде, копать землю. Что делать? Надо! И Ваня принуждает себя. Пушистая жирная земля легко поддаётся заступу и, перевёрнутая, сама рассыпается на мелкие комочки. Однообразие работы скоро начинает утомлять. В голову лезут непрошенные мысли. „Ребята, наверно, смолят лодку…“ Но Ваня заставляет себя думать о другом, о том, как будет выглядеть огород.
Вот они вскопают землю, сделают ровные грядки и граблями разрыхлят их поверхность. Красиво! Везде прямые ровные линии.
Затем начнётся главное: маленькие семечки разных овощей они будут раскладывать в приготовленные бороздки. Ваня любил сеять. Он испытывал при этом какое-то особое, волнующее чувство.
Вот семечко. Оно лежало год или два без изменений. Но Ваня положил его в землю, и через какое-то время в нём проснётся жизнь. Скорлупка лопнет, и вылезет росток. Кверху потянутся готовые листочки — семядоли, а вниз полезет корешок. Разве это не фокус, похожий на чудо? Здесь, на огороде, Ваня и фокусник и зритель одновременно. Вот, например, несколько совершенно одинаковых семян. Их трудно отличить одно от другого. Разве что некоторые немного крупней, а другие чуть помельче. Посеять их — и начинается удивительный фокус: из одного семечка вырастает капуста, из другого брюква, из третьего репа, из четвёртого редька. Одна капуста может быть красной, другая цветной или кольраби. Репы тоже разных цветов и форм, как и редька. А семена были как будто одинаковые, и если случайно смешать их, то разобрать на глаз невозможно.
Так начинает думать Ваня, и работа уже не кажется однообразной и утомительной.
Размышления Вани прервал знакомый свист за окном. Свистел Саша, и свистел как-то необычно, тревожно. Отложив готовый ящик, Ваня подошёл к окну и чуть не ахнул. Под глазом у Саши темнел синяк, а правая щека была в крови. Ване показалось, что у друга всё лицо окровавлено. Схватив шапку и полушубок, он выскочил из дому.
— Кто это тебя? — спросил Ваня.
Ничего страшного не оказалось. Синяк небольшой, а кровь шла из носа и рукавом была размазана по щеке.
— Ты подрался, что ли?
— Подрался, — мрачно сказал Саша, вытирая припухший нос.
— С кем?
— С Федькой.
— Из-за чего?
— Он жерлицу обрезал.
— А почему ты думаешь на Федьку? Ты видел?
— Больше некому.
— А он что говорит?
— Отпирается. Ты, говорит, картофельник, иди к своей картошке…
— А ты что?
— Я размахнулся и стукнул.
— А он?
— Он — сдачи…
— Та-ак! — протянул Ваня.
Остальная картина ему была ясна. Дело обычное. Подрались, и попало, конечно, Сашке. „Но что теперь делать? — подумал Ваня. — Пойти на тот берег и вздуть Федьку?“ Он хотел быть справедливым. Ничего обидного в прозвище „картофельники“ Ваня не видел, а Сашкин синяк — это не причина, чтобы Федьку бить.
Все ребята прекрасно понимали, что дракой спора не решить, что подравшийся пионер накладывает позорное пятно на весь отряд, что драться стыдно, нехорошо, некультурно… И всё-таки, разве удержишь себя…
Самое неприятное в драке — это её последствия, вроде Сашиного синяка. Сам по себе синяк — пустяки, но вот расспросы взрослых… Ни один настоящий мальчик не сознается и не пожалуется.
— Ну так что? Пойдём в колхоз? — спросил Ваня после некоторого раздумья.
— Федька на озере, — пробубнил Саша.
— А откуда он про картошку знает?
— Я сам рассказывал.
— Ну и дурак! — рассердился Ваня. — Сам рассказывал, сам первый начал, а жалуешься!
— Так я не жалуюсь. Я просто так… Если будет ещё дразниться, тогда другой вопрос.
— А ты раньше времени про картошку никому не рассказывай, — нравоучительно закончил Ваня. — А не то я еще прибавлю!