«Белыми голубями» называют себя сектаторы, о которых, по случаю плотицынского дела, так много говорят теперь. О таинственном учении хлыстов и скопцов до сих пор напечатано было очень немного.[1]
Мы сочли благовременным напечатать о скопцах кое-что нам известное, не вдаваясь в большие подробности, которые со временем надеемся представить в большом трактате «Тайные секты». Начало этого трактата было помещено в пятой книжке «Русского Вестника» за 1868 год.
Источниками для представляемого исследования служили: 1) Выписки из дел о квакерской ереси, производившихся в Москве в 1734 и 1745–1752 годах. 2) Выписки из 180 дел о хлыстах и скопцах, производившихся в разных местах в 1774–1861 годах. Они сделаны в архивах министерства внутренних дел, генерал-аудиториата, московского старых дел, канцелярии московского генерал-губернатора, московской уголовной палаты, нижегородского губернского правления, канцелярии тамбовского губернатора, канцелярии кавказского наместника и др. 3) Напечатанное в ограниченном числе экземпляров покойного Надеждина «Исследование о скопческой ереси», Спб. 1845 г., и «Исследование о скопцах» В. И. Даля (единственный экземпляр этого сочинения в Чертковской библиотеке). 4) Корректурные листы «Исследования о хлыстовской ереси» покойного Надеждина. 5) «Сведения о разных раскольнических сектах и их заблуждениях», собранные в Соловецком монастыре. Рукопись. 6) «Два донесения императору Александру Павловичу, поданные в феврале 1825 года крестьянином Костромской губернии Иваном Андреяновым». Рукопись. 7) Архимандрита Досифея «О тайностях скопческой ереси». Рукопись. 8) «Объяснение Ивана Кудимова». Рукопись. 9) «Объяснение скопца штабс-капитана Созоновича». Рукопись. 10) «Объяснение скопца Овчинникова». Рукопись. 11) Полковника князя Голицына «О скопцах, открытых в Москве в 1835 году». Рукопись. 12) Преосвященного Иакова, архиепископа нижегородского «О хлыстах в Саратовской губернии». Рукопись. 13) Священника Алексея Зайцева «Описание скопческой секты, ее обряды и проч.». Рукопись. 14) «О скопцах Бобровского уезда». Рукопись. 15) «О раскольниках и в особенности о скопцах» (записка, представленная графом Л. А. Перовским императору Николаю Павловичу в августе 1844 года). 16) «О скопцах и скопческой ереси» (две записки, представленные императору Николаю Павловичу в 1845 году). 17) «О скопцах, открытых в Москве по доносу крестьянина Матусова». Рукопись. 18) «Военно-судебное дело о скопцах при Кронштадтском порте». Рукопись. 19) «О движения скопцов на Кавказе в 1842 году». Рукопись. 20) «Маранские скопцы». Рукопись. 21) «Хлысты Мышкинского и Углицкого уездов, открытые в 1851 году». Рукопись. 22) «Рижские скопцы». Рукопись. 23) «О прыгунках в Таврической губернии». Рукопись. 24) «О московских хлыстах». Рукопись. 25) «О богородице Устинье, последней в роде Данилы Филипповича». Рукопись. 26) «Монтане в Самарской губернии». Рукопись. 27) «Письма пророка Василия Радаева к священнику села Мотовилова, Арзамасского уезда, в 1850 году». Рукопись. 28) «О секте фарисеев». Рукопись. 29) «Арина Лазаревна, ее учение и последователи». Рукопись. 30) «Сведения о богомолах в Тамбовской губернии». Рукопись. 31) «Известия о хлыстах Тульской губернии». Рукопись. 32) Священника города Калуги Ивана Сергеева «Изъяснение раскола, именуемого хлыстовщина или христовщина, представленное им святейшему синоду в 1809 году». Рукопись. 33) «Страды, или Послание отца искупителя» (Кондратья Селиванова). Рукопись. Напечатана в 4-й книжке «Чтений Московского Общества Истории и Древностей» на 1864 год. 34) «Сто шестьдесят четыре песни хлыстов и скопцов». В разных рукописях и отдельно. 35) «Скопчество между лютеран С.-Петербургской губернии». Рукопись. 36) «Две песни скопческие на чухонском языке». Рукопись.
I
Русские скопцы, равно как и совершенно одинаковые с ними, как по верованиям, так и по обрядам, хлысты, или «божьи люди»,[2] — не раскольники. Согласно каноническому распределению всех разномыслящих со вселенской церковью, они должны быть отнесены к так называемому «первому чину», то есть к еретикам. Несмотря на то, что скопцы постоянно представляются самыми усердными православными, часто бывают в церкви и благоговейно там молятся, говеют по нескольку раз в год, делают значительные приношения в пользу церквей и духовенства, строят храмы, золотят на них куполы, льют большие колокола, — их нельзя признавать не только православными, но и христианами. Вполне ошибались некоторые лица из православного духовенства (даже из высшего), считая скопцов и хлыстов усердными православными. Впрочем, история хлыстовской и скопческой ересей представляет немало примеров не только тайного, но даже и явного уклонения в эти ереси самих лиц духовного сана. Колыбель скопчества — в одном из православных монастырей Москвы.
Не говоря уже об изуверном уродовании, подрывающем самые основы человеческого общежития, секта «белых голубей» и по верованиям своим отличается дикой уродливостью извращенных понятий о боге и спасителе мира. Истинный сын божий, называемый у них «старым Христом», далеко не так уважается, как новые христы, от времени до времени являющиеся в их «кораблях» (общинах). Как и хлысты, белые голуби веруют в «живых богов» и «богинь» и воздают им божеские почести.
Оскопление не составляет непременного условия принадлежности к сектам «белых голубей» и «людей божьих» (хлыстов). В секте белых голубей не только иные «братцы», но даже самые «кормщики корабля», то есть начальники общины, не подвергаются иногда оскоплению, хотя и считаются даже пророками и христами. Это так называемые «духовные скопцы». С другой стороны, несмотря на то, что иные хлысты с презрением относятся о белых голубях, говоря: «невеликое дело бороться с врагом зарезанным, а ты поборись с живым», сами нередко имеют в своей среде скопцов, а еще чаще скопчих. О том, почему и для чего они имеют в своих кораблях скопчих, будет сказано в своем месте.
Начало скопчества относится к глубокой древности. Еще в книгах Ветхого завета говорится о скопцах, например, у пророка Исаии в 56 главе. При дворце израильских царей, по обычаю древнего Востока, бывали евнухи. «В Деяниях апостольских» упоминается о скопце, казначее эфиопской царицы Кандакии, которого окрестил апостол Филипп. Русские белые голуби уверены, что сам Иисус Христос и апостолы были оскоплены, и что учение спасителя мира, ныне будто сохранившееся только в их кораблях, состояло в учении «огненного крещения», то есть оскопления, в противоположность «водному крещению», проповеданному Иоанном Крестителем.
В первые времена христианства скопцы действительно бывали в среде верных, но апостолы строго относились к ним. В «Правилах апостольских» сказано: «кто сделался скопцом от человеческого насилия, или во время гонений от варваров, или от врачей по болезни, или так родился, тот может быть в клире и, ежели достоин, даже епископом, но кто скопил сам себя, тот, ежели клирик, извергается, самоубийца бо есть и враг божия создания», а если мирянин — отлучается от св. таин, «ибо наветник есть своея жизни». Впоследствии Константинопольский собор, именуемый двухкратным, тех, которые скопят собственноручно, или отдают приказание произвести над кем-либо оскопление, сравнял с убийцами.
Говорят, что обычай оскопления первоначально возник в Вавилоне. Семирамида, по известию церковных писателей, влюбившись в родного своего сына, склоняла его вступить с нею в связь, но когда юноша отказался, царица в наказание велела его оскопить. Евнухи находились при дворах восточных деспотов, а потом при дворе православных византийских императоров. Но это скопчество не было, как теперь, следствием религиозного фанатизма. Оскопление у древних не представлялось добровольной жертвой, приносимой в убеждении, что она угодна богу. Варварский обычай древних был последствием многоженства. Никто лучше евнуха не может оберегать гарема, не возбуждая ревности в душе своего повелителя. При дворах мусульманских государей и доныне держат евнухов.
Ложное толкование слов спасителя: «Суть же скопцы, иже исказиша сами себя царствия ради небесного; могий вместити да вместит», породило скопчество в христианстве. Приняв иносказание спасителя в смысле буквальном, иные стали скопить себя, но мы уже заметили, как отнеслись к таким людям апостолы и их преемники.
В православной Византии, при дворе императорском, находились евнухи — обычай, заимствованный у восточных государей Сирии и Ирана. Кубикуларии (постельничьи) византийского двора обыкновенно бывали из евнухов. Будучи чужды других страстей, кроме честолюбия и алчности к богатствам, они были чрезвычайно искусны в придворных интригах и нередко достигали звания людей государственных. Это была сущая язва константинопольского двора; высокомерие евнухов, достигавших высших степеней, не знало пределов. Так, евнух Антоний, воспитатель императора Феодосия младшего, оскорблял своим высокомерием даже самого государя, который до того наконец разгневался на бывшего своего учителя, что, лишив его звания патриция, узаконил, чтобы впредь никто из евнухов не был возводим в это достоинство. Но постановление Феодосия вскоре было забыто, и при дворе императрицы Ирины являются евнухи Ставрикий и Лев Клок, пользовавшиеся огромным значением в государстве.
В восточных государствах, как языческих (персидские Арсакиды и Сассаниды), так и христианских (армянское), видим несколько случаев оскопления царских родственников или сильных вельмож, которых царствующий государь считал для себя опасными. То же было и в Византии: император Лев Армянин, овладев престолом, оскопил Феофилакта, сына своего предшественника; Михаил, отняв корону у Льва Армянина, оскопил четырех его сыновей. Из оскопленных насильственно, в силу этого обычая, были даже цареградские патриархи, например Герман, сын патриция Юстина, Игнатий, сын императора Михаила.
Скопчество, как религиозная секта, появилось в VI столетии. Известный церковный писатель Ориген был скопец, самовольно оскопившийся. Хотя по «Правилам апостольским» он не мог быть рукоположен, но, во внимание к его учености, к его трудам на пользу церкви и ревности к вере, сделано было исключение, и Ориген поставлен во священника. Впоследствии учение его было осуждено на пятом вселенском соборе. Сто шестьдесят пять святых отцов, бывших на сем соборе, постановили: Оригена и других «возобновивших еллинские басни, прехождения и превращение некоторых тел и душ паки нам представивших на позор, в сонных мечтаниях блуждающего ума, и противу воскресения мертвых нечестиво и нездравомысленно восстававших» — отринуть и соборно предать проклятию.
Ученик Оригена, философ Валезий образовал общество скопцов и постепенно его увеличивал, то привлекая в свою секту убеждениями, то прибегая к обманам или к насилию, преимущественно же секта его полнилась оскопленными рабами, которые, получив от господ свободу, не могли жить в обществе по неспособности к жизни общественной и по всеобщему к ним презрению. Секта Валезия обратила на себя внимание императора Юстиниана Великого, он издал строгий декрет, по которому скопителей велено казнить смертью, а имение их предавать разграблению. Но и такая строгость не уничтожила секты. Валезиане впали потом в другие ереси. Таким образом и в секте павликиан и в секте богомилов встречаются скопцы, которые, конечно, произошли от Валезия.
Богомил-скопец, монах Адриан, явился в Киеве чрез пятнадцать лет после крещения Русской земли (1004). Он хулил православную церковь, был обличен митрополитом Леонтием, отлучен и посажен в темницу.[3]
С тех пор до XVIII столетия ничего не знаем о скопческой ереси в России. Но тождественная с нею ересь хлыстовская существовала почти постоянно, как мы показали в начале своего трактата «Тайные секты».[4]
II
По связи хлыстовской ереси со скопческой, выделившеюся из нее и отличающеюся от своей родоначальницы единственно уродованием тела, нелишним считаем предварительно упомянуть о главнейших догматах и обрядах «людей божьих» (хлыстов). Для этого припомним кое-что из сказанного нами в пятой книжке «Русского Вестника» за 1868 год.
Хлысты рассказывают, что крестьянин нынешнего Юрьевецкого уезда Данила Филиппович (бывший прежде в числе учеников расколоучителя Капитона), во время споров о том, по старым или по новым книгам можно спастись, решил, что ни те, ни другие книги никуда не годятся, и что для спасения необходима одна
Книга золотая,
Книга животная.
Книга голубиная —
Сам сударь дух святой. [5]
Он учил, что надо молиться духом, и что при таком только молении в человека может вселиться дух божий. Хлысты рассказывают, что учитель их, в доказательство ненужности и старых и новых книг, собрал те и другие в один куль, положил в него для груза камней и бросил в Волгу. Чрез несколько времени после потопления книг Данила Филиппович явился в окрестностях Стародуба Кляземского.[6]
В Стародубской волости, в приходе Егорьевском, говорят хлысты, на гору Городину,[7] среди ангелов и архангелов, херувимов и серафимов, в огненных облаках, на огненной колеснице, сошел с небес во всей славе своей сам «господь Саваоф». Силы небесные вознеслись назад в небо, а «Саваоф» остался на земле, в образе человеческом, воплотясь в Даниле Филипповиче. С того времени Данила Филиппович перестал быть человеком, а сделался «живым богом». Он стал называться «верховным гостем», «превышним богом», «богатым гостем». Признававшие его живым богом стали именоваться «людьми божьими». Так называют себя хлысты; так называют себя нередко и белые голуби.
«Господь Саваоф» Данила Филиппович водворился в деревне Старой неподалеку от Костромы. Сюда сходились к нему для отправления своих обрядов люди божьи. Дом, где жил он, назван «домом божьим». Город Кострома, близ которой поселился «верховный гость», получил от его последователей название «Горняго Иерусалима», а также «город Кострома — верховная сторона». Через несколько времени «Саваоф» Данила Филиппович перенес свой дом, то есть дом божий, из деревни Старой в город Кострому.
Потопление Данилой Филипповичем книг в Волге, по сказаниям некоторых хлыстов, было после чуда, совершившегося на горе Городине. Не имея земного начала, рассказывают они, «верховный гость Данила Филиппович» от святого духа получал наставления о том, что надо проповедовать земнородным, и творил чудеса. По наставлению святого духа, говорят они, Данила Филиппович утопил и книжное писание, не велев людям брать книги в руки и заповедав всем руководствоваться единственно его словами и теми вдохновенными речами, что будут «выпевать» пророки, «пребывая в духе», то есть в состоянии восторженного исступления, до которого доходят после кружения и скачек на «радениях».[8]
«Господь Саваоф» Данила Филиппович дал людям божьим двенадцать заповедей:
1. Аз есмь бог, пророками предсказанный, сошел на землю для спасения душ человеческих. Несть другого бога, кроме меня. 2. Нет другого учения. Не ищите его. 3. На чем поставлены, на том и стойте. 4. Храните божьи заповеди и будете вселенныя ловцы. 5. Хмельного не пейте, плотского греха не творите. 6. Не женитесь, а кто женат, живи с женою как с сестрой. Неженимые не женитесь, женимые разженитесь. 7. Скверных слов и сквернословия не говорите. [9]8. На свадьбы и крестины не ходите, на хмельных беседах не бывайте. 9. Не воруйте. Кто единую копейку украдет, тому копейку положат на том свете на темя, и когда от адского огня она растопится, тогда только тот человек прощение примет. 10. Сии заповеди содержите в тайне, ни отцу, ни матери не объявляйте, кнутом будут бить и огнем жечь — терпите. Кто вытерпит, тот будет верный, получит царство небесное, а на земле духовную радость. 11. Друг к другу ходите, хлеб-соль водите, любовь творите, заповеди мои храните, бога молите. 12. Святому духу верьте.
Эти заповеди «Саваофа» Данилы Филипповича послужили, как видим, основанием и скопческого учения. «Отец искупитель, царь израильский, христос Петр Федорович» (так зовут белые голуби основателя секты своей, крестьянина Кондратья Селиванова) говорил, что пришел он не старые законы разорять, но забытые восстановить и восполнить их учением «огненного крещения», то есть оскопления.
За пятнадцать лет до сошествия «господа Саваофа» на гору Городину, рассказывают хлысты, родился сын божий, христос Иван Тимофеевич Суслов.[10]
Родился он в тогдашнем Муромском уезде, в селе Максакове, от богородицы Арины Нестеровны («родился духовно», то есть обращен ею в секту людей божьих). Ей было уже сто лет, как она родила, то есть обратила в секту, христа Ивана Тимофеевича. Ему же было тогда тридцать лет. Он был позван верховным гостем Данилой Филипповичем в Кострому. В деревне Старой верховный гость «дал ему божество», сделал Суслова «живым богом». Для того он три дня сряду, при свидетелях, возносил Ивана Тимофеевича с собой на небеса. После того, по велению отца своего, превышнего бога Данилы Филипповича, сын божий христос Иван Тимофеевич возвратился в свои места на берега Оки. Одним из главнейших притонов его было село Павлов-Перевоз (ныне известное своею слесарной и ножевой промышленностью село Павлово, Горбатовского уезда). Переходя из села в село, из деревни в деревню, христос Иван Тимофеевич распространял учение отца своего верховного гостя, заключающееся в двенадцати заповедях. С ним жила девица, очень красивая собой, она почиталась «богиней», дочерью «живого бога» и «богородицей». По свидетельству святого Дмитрия Ростовского, она была родом из села Ландеха, посадского человека дочь.[11]
Кроме богородицы, по свидетельству того же святителя, были у Ивана Тимофеевича и двенадцать апостолов.
Когда «истинная вера людей божьих» от проповеди христа Ивана Тимофеевича с его богородицей и апостолами стала распространяться, дошло о том, по сказаниям хлыстов, до ведома царя Алексея Михайловича. По его велению, Ивана Тимофеевича схватили и с сорока учениками привезли в Москву. Здесь подвергли их розыску, и самого Суслова и учеников его пытали. Одному-де ему было дано столько ударов кнутом, сколько всем сорока ученикам вместе. Но судьи ни от него, ни от учеников ничего не узнали. Никто из них слова не проронил о том, в чем состоит их учение. Тогда будто бы царь Алексей Михайлович велел их допрашивать самому патриарху Никону, но и тот ни в чем не успел, и ему не открыли тайны ни христос Иван Тимофеевич, ни ученики ею. Передал их царь Морозову, самому ближнему своему боярину. Морозов будто бы понял святость Ивана Тимофеевича и уклонился от производства над ним розыскного дела под предлогом болезни. Оно передано было князю Одоевскому (Никите Ивановичу?). Он в московском Кремле на Житном дворе, где поставлена потом церковь Благовещения, пытал Ивана Тимофеевича. Жег-де его князь Одоевский на малом огне, повесив на железный прут, потом жег в больших кострах. Но огонь не касался христа, и с Житного двора Иван Тимофеевич вышел ничем невредим. После того стали будто бы его пытать на Красной площади, у Лобного места, и распяли на кремлевской стене, возле Спасских ворот, идя в Кремль направо, где после того поставлена была часовня. Когда Иван Тимофеевич испустил дух, приставленная стража из стрельцов сняла его со креста. Это было в четверг, а в пятницу схоронили его на Лобном месте, в могиле со сводами. С субботы на воскресенье он воскрес при свидетелях и явился ученикам в подмосковном селе Пахре. Здесь по-прежнему он учил людей божьих. Опять сведал-де про то царь Алексей Михайлович, опять велел взять Ивана Тимофеевича в Москву на муки. Снова был предан христос страшным пыткам, снова распят на кресте, на том же самом месте, у Спасских ворот. Тут содрали с него кожу, но одна из учениц покрыла его тело чистой простыней, и произошло-де чудо: простыня обратилась в новую кожу, и сын божий Иван Тимофеевич остался ничем невредим. Однако умер и во второй раз на кресте, и во второй раз воскрес на третий день, также в воскресенье. С того времени он приобрел еще более последователей. Они звали его «стародубским Христом». Молва усилилась, и Суслов в третий раз был взят, по повелению царя Алексея Михайловича, и в третий раз обречен на мучения.
Это случилось, говорят хлысты, в то самое время, как царице Наталье Кирилловне пришло время разрешиться от бремени царевичем Петром Алексеевичем (стало быть, в 1672 году). Царице было пророчество, что она в таком лишь случае разрешится благополучно, если царь освободит от мук Ивана Тимофеевича. Царь велел освободить его.
С тех пор сын божий, христос Иван Тимофеевич, говорят хлысты, тридцать лет спокойно проживал в Москве, тайно распространяя учение людей божьих (стало быть, до 1702 года). Московский «дом божий», устроенный им по подобию костромского «Горняго Иерусалима», находился за Сухаревой башней, на месте, принадлежавшем князю Михаилу Яковлевичу Черкасскому, и был назван «Новым Иерусалимом». Сюда-то в 1699 году пришел из Костромы к «возлюбленному сыну своему» Ивану Тимофеевичу господь Саваоф, верховный гость Данила Филиппович, на сотом году своей жизни. Здесь он много беседовал с сыном своим за столом, который до 1846 года, как святыня, сохранялся у московских хлыстов. По рассказам их, из этого дома 1 января 1700 года, в Васильев день, Данила Филиппович, после долгого радения, в виду всех собравшихся в Новый Иерусалим хлыстов, вознесся на небо. Потому, говорят они, с этого дня и стали считать новый год. Вскоре после вознесения Данилы Филипповича Иван Тимофеевич должен был бежать из Москвы, ибо на хлыстов обратило внимание правительство.
Пятнадцать лет Суслов не бывал в Москве, скрываясь по разным местам у своих учеников. Удостоверясь, наконец, что в Москве про хлыстов забыли и преследований больше нет, возвратился он в свой Новый Иерусалим, за Сухареву башню, и, может быть, для того, чтобы не возбуждать внимания тогдашней полиции, не поселился в том доме, где беседовал с верховным гостем Данилой Филипповичем, а выстроил против него другой маленький домик, который сделался вторым московским «божьим домом». Живя здесь, Суслов распространил свое учение в московских монастырях, женских: Вознесенском, Рождественском, Ивановском, Новодевичьем и Варсонофьевском; в мужских: Симоновом и Высокопетровском. Прожив в Москве около трех лет, христос Иван Тимофеевич, по словам хлыстов, при многих свидетелях вознесся на небо. Бездыханное же тело его осталось на земле и было погребено при церкви Николы в Драчах. Он не взял на небо тела своего, как отец его, саваоф Данила Филиппович, потому, говорят хлысты, что, будучи воплощенным сыном божьим, хотел показать пример благочестивого смирения и терпения на земле. Тело его недолго оставалось на погосте Никольской церкви. Приверженцы Суслова вскоре исходатайствовали перенесение останков своего христа в женский Ивановский монастырь, где в среде инокинь было уже немало последовательниц хлыстовщины. Над новою могилой Суслова поставлен был памятник, надпись на нем гласила, что тут погребен святой угодник божий. Около двадцати лет был цел этот памятник.
По смерти Ивана Тимофеевича место христа, сына божья, заступил нижегородский стрелец Прокофий Данилович Лупкин. Некоторые хлысты утверждают, что он был родным сыном саваофа Данилы Филипповича. Лупкин был христом людей божьих с 1713 года до своей смерти, случившейся в 1732 году, похоронен в Ивановском девичьем монастыре, в Москве, рядом с христом Иваном Тимофеевичем. Жена Прокофья Лупкина, нижегородская стрелецкая дочь Акулина Ивановна была хлыстовской богородицей. Сын их Спиридон Прокофьевич, во иночестве (пострижен в Симоновском монастыре) Серафим, равно как монахи Петровского монастыря Филарет Муратин и Тихон Струков (оба из дворянских фамилий), были пророками. В женских монастырях города Москвы: Рождественском, Новодевичьем, Вознесенском, а особенно в Ивановском, было много приверженниц христов Суслова и Лупкина. Божий дом был на прежнем месте, неподалеку от Сухаревой башни. В числе хлыстов был один из князей Мещерских.
По сказаньям хлыстов, христос Прокофий Лупкин умер в 1773 году, в Москве, в божьем доме в Новом Иерусалиме. Они говорят, что в день смерти Прокофия Даниловича находились у него в собрании все его последователи, что во время «корабельного» (общего) их радения в их «святый круг» с небесных кругов слетели бесплотные духи: ангелы, архангелы, серафимы, херувимы и вся сила небесная, и что они вознесли христа Лупкина при множестве свидетелей на небо. Попросту сказать, Лупкин умер во время радения. И тогда настало, продолжают хлысты, «древнее молчание», прекратилось пророчество по случаю наставшего гонительного времени.
Лупкина похоронили в Ивановском монастыре, близ Ивана Тимофеевича Суслова. На могиле его соорудили каменное надгробное строение (памятник) и на нем написали похвалу святости погребенного. Недолго, однако, оставались в покое кости Прокофья Даниловича. Перед самой смертью его разразилась над его последователями буря, кончившаяся казнями ближайших к нему людей, ссылкой в отдаленные сибирские монастыри жены, сына и свояченицы и сожжением его уже полуистлевшего тела через палачей.
Дело было так. В 1732 году к начальнику Москвы, графу Семену Андреевичу Салтыкову, явился добровольно некто Семен Караулов, промышлявший в Москве разбоем и имевший с шайкой своей главный притон под Каменным мостом через Москву-реку. Повинившись перед графом в разбоях, Караулов объявил, что есть в Москве четыре дома, где чинятся великие непотребности. Собираются-де туда по ночам на праздники разных чинов люди, старцы, старицы и прочие. Из них некоторые-де выбираются в начальники сборищ и садятся в переднем углу, а прочие по лавкам. Как приходят в дом, то старшим своим, сидящим в переднем углу, кланяются, целуют у них руки и, собирая деньги, им отдают, и другие-де из них пророчествуют.
Дело было казусное: пророчествовать было строго запрещено со времени казни ростовского епископа Досифея, пророчествовавшего заточенной в Суздале царице Авдотье Федоровне. Салтыков сделал нужные распоряжения, и, по указаниям разбойника Караулова, на хлыстовских радениях было захвачено семьдесят восемь человек. В числе их были монахи и монахини разных московских монастырей. Главной руководительницей секты оказалась монахиня Ивановского монастыря Анастасия (в мире Агафья Карпова). Открылось, что она и еще две старицы и старец пророчествовали и, вместо причастия святых тайн, подавали резанный кусками хлеб, а из стакана давали пить квас, иногда воду.
Впоследствии открылось (собственные признания скопцов), что сия благочестивая московская инокиня была первоначальной основательницей секты «белых голубей». Русское скопчество вышло из келий не совсем целомудренных черниц одного из знаменитейших монастырей Москвы. «Убеление», то есть оскопление, было сочувственно принято духовными особами мужского пола: иеромонахи Филарет и Тихон сделались пособниками честной старицы Анастасии, а симоновский архимандрит, впоследствии курский архиерей Петр, имел своим наперсником инока — хлыста Серафима, кандидата в христы и родного сына христа Прокофья и богородицы Акулины Лупкиных. Странное явление представляет наше духовенство того времени: гоняясь за двуперстием, как за страшной, от бога отводящей ересью, оно держало под своим крылышком секты изуверные. Мало того, сами духовные лица увлекались в эти секты, за что иногда и расплачивались головами, как, например, иеромонахи Высокопетровского московского монастыря Филарет и Тихон.
Христа людей божьих Прокофья Даниловича во время розысков по доносу Караулова уже не было в живых. Место его заступил сын его, симоновский монах Серафим. Он был захвачен.
Богородица Настасья Карпова была казнена в Петербурге на Сытном рынке в октябре 1733 года. Той же участи подверглись иноки Петровского монастыря Филарет и Тихон. Остальные публично наказаны кнутом и разосланы на вечное житье в Сибирь и по монастырям. Трупы христов Суслова и Лупкина, по распоряжению святейшего синода, были выкопаны из могил, находившихся в Ивановском монастыре, и сожжены за городом рукой палача. Но хлысты успели подменить останки первого христа Ивана Тимофеевича.
III
Хлысты и скопцы все вышеизложенное объясняют третьей книгой Эздры. Господь Саваоф, говорят они, обещался сам воплотиться «и рече: се дние грядут внегда приближатися начну, да посещу обитающих на земле». И исполнилось это, продолжают они, пришел бог Саваоф на землю в лице верховного гостя Данилы Филипповича и дал людям правое учение. Хотя оно и было дано при старом Христе (то есть во время воплощения истинного сына божья), но в течение времени забылось и исказилось. Затем, говорят хлысты, сбылось пророчество: «явится невеста и являющися покажется, иже ныне крыется от земли»: явилась богородица Арина Нестеровна и чудесно родила иисуса христа Ивана Тимофеевича, по писанию: «Открыетбося сын мой Иисус». В первый раз, продолжают хлысты, Иисус Христос родился от девы Марии, во второй раз он открылся от девы Арины Нестеровны.[12]
Слова Эздры: «открыетбося сын мой Иисус с теми же с ним суть и насладятся в летех четырех стех» означают, по толкованию их, что «люди божьи» наслаждались учением Иисуса на 200 радениях, бывших с Иваном Тимофеевичем Сусловым, и на 200 бывших с Прокофьем Даниловичем Лупкиным. О телесной смерти последнего по понятиям сектаторов предсказано Эздрою так: «и будет по летех сих (то есть после 400 радений), и умрет сын мой Христос, и вси иже дыхание имуть человецы, и обратится век в древнее молчание дний седмь, якоже в прежних судех, тако яко да никто останется». Это означает, что по смерти Прокофья Лупкина «все иже дыхание имуть», то есть все таинственно воскресшие, имеющие в себе дух святой и пророчествующие, будут изгнаны: замолкнет пророчество, и настанет древнее молчание, какое было до пришествия на землю саваофа Данилы Филипповича. Согласно с пророчествами Эздры, сие «древнее молчание» продолжалось только семь лет, по прошествии которых «разрешил уста» третий христос, без таинственной смерти таинственно воскресший, а за ним стали пророчествовать и после таинственной смерти воскресшие пророки.[13]
Этот разрешивший уста, во всем подобный Суслову и Лупкину, воскресший без таинственной смерти христос был притворявшийся юродивым помещичий крестьянин Севского уезда, села Брасова, Андрей Петров, живший в Москве и принадлежавший к хлыстовскому кораблю, что был в Ивановском монастыре.
О нем упоминается в песне, сочиненной в XVIII ст. основателем русского театра Ф. Г. Волковым для маскарада, устроенного на московских улицах императрицей Екатериной II. Она начинается словами: «Бес проклятый дело нам затеял». В ней поется:
Ванька Каин и лжехристос Андрюшка!
Дайте нам карты, здесь олухи есть.
Ванька Каин, подражая разбойнику Семену Караулову, предал хлыстов в руки правосудия. В обществе того времени много было говора о Ваньке Каине и об открытом им лжехристе Андрюшке: Волков воспользовался этим.
Он, по понятиям хлыстов, был христос сын божий, рожденный от богородицы Настасьи Карповны, то есть принятый ею в секту. Он имел дом (все тот же «божий дом», что был при Суслове и Лупкине) за Сухаревой башней, о шести светлицах (то есть комнатах), на дворе его была церковь, где лежали останки Ивана Тимофеевича, вырытые из могилы Ивановского монастыря прежде, чем палачи коснулись ее. С христом Андреем жили хлысты: Иван Иванович Чечеткин или Белый из крестьян села Ворсмы, Семен и Игнатий Ивановичи Шигины из села Павлова (оба села Горбатовского уезда), да сын старшего Шигина, Василий Семенов. Дом юрода был богато отделан; так, например, в одной комнате, что пред спальней, стены были обиты обоями фабрики Затрапезного. Конечно, христос Андрей, бывший всегда нищим, не мог купить этого дома, и он достался ему другим каким-либо образом. Из следственного дела 1745–1752 годов о квакерской ереси, открытой в Москве, видно, что этот христос был принимаемым в качестве «святого» и «блаженного» в некоторых домах тогдашнего высшего московского общества, и что некоторые знатные барыни,[14] по избытку благочестивой набожности, ни в чем не отказывали «блаженному юроду». Можно полагать, что поклонницы юрода Андрея, из благодарности за его душеспасительные проречения, доставляли ему средства к безбедной жизни и даже к роскошному по тому времени убранству комнат «божья дома» у Сухаревой башни.
Когда хлысты были открыты (в 1745 году), в приворотной светелке, где жили Чечеткин и Шигины, по указанию Ваньки Каина, найден был труп, незадолго перед тем зарытый в землю возле печки. При осмотре трупа нельзя было заключить, к какому полу он принадлежит, но по обстоятельствам стало ясно, что это был труп Ивана Тимофеевича Суслова, похищенный хлыстами из могилы в Ивановском монастыре, когда вследствие синодального распоряжения трупы обоих христов велено было вырыть и сжечь через палача. При доме христа Андрея Петрова, как мы сказали, была построена деревянная церковь; утварь, иконы и книги были конфискованы в 1745 году при арестовании христа Андрея и переданы в московскую контору святейшего синода. В доме юрода Андрея вместе с ним жил капитан Смуригин, тоже хлыст, который в 1745 году ездил вместе с Андреем в Петербург и там заказал семь парчовых покровов на мощи святых. Он показал, будто заказывал эти покровы на мощи новгородских угодников, почивающих в Софийском соборе и в монастырях Хутынском и Антоньеве, но на самом деле эти покровы были деланы для тела Ивана Тимофеевича, стоявшего в церкви, построенной на дворе христа Андрея. Покровы у капитана Смуригина были отобраны в канцелярии тайных розыскных дел при его аресте.
Дело продолжалось долго: не ранее 1752 года Шигины и другие хлысты, по наказании кнутом, сосланы были в Сибирь, в Рогервик и иные места. Что касается христа Андрея, о нем разнеслась молва, будто он умер еще во время производства следствия о «квакерской ереси». Но впоследствии это оказалось несправедливым. Вероятно, знатные и сильные своим богатством, родственными связями и положением в обществе почитательницы Андрея Петровича похлопотали о сохранении драгоценной для них жизни. Не знали они, каким ремеслом через несколько лет займется их милый дружок «святой-блаженный юрод».
Через несколько лет между хлыстами явился начальник и отец секты скопцов. Стали его называть императором Петром Федоровичем. Таким образом, говорят хлысты и особенно скопцы, «открылся вышний на престоле суда», т. е. без таинственной смерти, подобно Суслову, Лупкину и Андрею Петрову, таинственно воскрес «сидящий на престоле царского суда», государь Петр Федорович. Он не родился, говорят скопцы, но подобно Ивану Тимофеевичу, открылся духовно от пренепорочные девы императрицы Елизаветы Петровны, оставившей престол и жившей в Орловской губернии под именем Акулины Ивановны. Петр III, по мнению скопцов и некоторых хлыстов, живет и поныне в Иркутской стране, на море, где солнце восходит. Они иногда зовут его иркутским искупителем (оскопителем).[15]
Теперь никто не может его видеть, говорят они, до грозного дня страшного суда, для совершения которого он вскоре явится. О невозможности теперь его видеть сказано было, говорят скопцы, и в св. писании: «не может кийждо видети на земли сына моего или тех, иже с ним суть, токмо во время дне», то есть когда придет
Он со страшным судом,
Со решеньем, со прощеньем,
Со небесными дарами,
когда взойдет в Москву и зазвонит в царь-колокол, что на колокольне Ивана Великого… Тогда пойдут за ним люди полки полками, и придет он в Петербург и, возсев на царском престоле, сотворит страшный суд над всеми земными племенами. Тогда-то наступит нескончаемое Царство Христа по духу, «тогда пройдут беды и долготерпение соберется, суд же един пребудет, истина станет, и вера возможет, и дело последовати будет, и мзда покажется, и правды воспрянут, и неправды не возобладают».
IV
Чем более было собираемо сведений о верованиях и обрядах хлыстов, тем более было находимо в них до того резких противоречий, что нельзя было не прийти к убеждению, что ересь людей божьих с течением времени распалась на многие разнообразные толки. Иначе и быть не могло в секте фанатической, где все зависит от повеления людей, пользующихся безусловной покорностью приверженцев и находящихся в восторженном состоянии, весьма недалеком от сумасшествия. Если квакерское учение, систематически изложенное и содержимое людьми более или менее образованными, распалось на секты, как же было не распасться нашей доморощенной хлыстовщине, содержимой преимущественно безграмотными мужиками и не имеющей не только систематического изложения, но даже ничего почти писанного? Пророк людей божьих Василий Радаев (лично мне известный), после родоначальника скопцов Кондратья Селиванова, был едва ли не первым и не единственным хлыстовским писателем.
Никакой раскольничий толк не узнается с такими затруднениями, как ересь людей божьих и происшедшие из нее скопческая и лазаревщинская. Содержащие которое-либо из этих учений, вступая в ересь, дают страшные клятвы никогда никому не открывать ее таинств и скорее тело свое отдать на раздробление, чем постороннему человеку сообщить что-либо из слышанного или виденного в «корабле», собирающемся где-нибудь в глухом, уединенном месте, в час полуночный. Притом не всякий сектатор и допускается на все таинственные собрания, не всякому известно все относящееся до обрядов и верований его общины. Долго испытывают новобранца, пока наконец, уверившись, не начнут мало-помалу раскрывать пред ним таинственную завесу, под которой старшины общества тщательно стараются скрыть внутреннее устройство своего «корабля».
Представляю обозрение хлыстовской ереси без различия сект. Обозрение мое не стройно, в нем встретятся, может быть, и противоречия, но, представляя, что стало мне известно, не смею дозволить себе для большей стройности изложения или ради избежания противоречий, что-либо переиначивать.
Говоря о тайных сектах, надо указать источники, на которых основываются представляемые публике сведения. Письменные источники перечислены в предисловии к этой статье, но мне приводилось изучать хлыстовскую и скопческую ереси не по одним бумагам. Я имел случай познакомиться с сектаторами лицом к лицу и притом в двояком положении: и в качестве лица официального и частным человеком, приобретшим до некоторой степени доверие некоторых из людей божьих. Первый раз я узнал хлыстов в 1850 году. Тогда были открыты они в селах Мотовилове и Волчихе, Арзамасского уезда. Я был тогда в Арзамасе, ревизуя городское хозяйство Нижегородской губернии по поручению министра внутренних дел. Желая поближе ознакомиться с хлыстами, испросил я у тогдашнего губернатора, князя М. А. Урусова, дозволение находиться при допросах, производимых в особой следственной комиссии. Тут я имел возможность познакомиться с сочинениями таинственно воскресшего Василия Радаева, с его письмами к священнику села Мотовилова Минервину, имел случай говорить с самим Радаевым, тридцатипятилетним, красивой наружности крестьянином, выдававшим себя за вместилище святого духа, а также и с другими хлыстами. Радаев был в то время до того самообольщен, что писал к священнику Минервину: «Не можешь ты понимать премудрости св. духа, во мне находящегося, так призови меня к себе, давай беседовати сутки, мало — двое, трое». Глядя на Радаева, и покорные воле его ученики говорили не скрываясь. Но острог, это училище правоведения для простонародья, где на первых же порах объяснят туда попавшемуся, за какое преступление какое полагается наказание, и всякого научат, что самое верное средство (при старом судопроизводстве) для избежания наказания состоит в словах: «знать не знаю, ведать не ведаю», — острог в короткое время научил Радаева и учеников его обратиться, говоря хлыстовским языком, в древнее молчание. Я успел, однако, поговорить с ними, пока еще они «разрешали уста», и обо всем виденном и слышанном вел подробные записки. Незадолго перед тем, именно в декабре 1849 года, была открыта хлыстовская ересь в Макарьевском уезде, Нижегородской губернии. Преосвященный нижегородский Иаков, получив об этом донесение перед самым отъездом своим в Петербург, послал для собрания сведений об этих сектаторах одно доверенное лицо, меня же просил составить из его показаний записку и прислать ее в Петербург. Но посланный воротился в Нижний, когда преосвященного уже не было на свете. Составленная записка осталась у меня. Впоследствии имел я случай покороче узнать некоторых лиц, принадлежавших к ересям хлыстовской и скопческой. Скопцы скрытны, но хлыст, если уверится, что беседующий с ним «в понятии состоит», как он выражается, бывает довольно откровенен. Вот каким образом удалось мне в продолжение многих лет проникнуть в некоторые «тайности» ересей хлыстовской и скопческой. Архивные бумаги и разные записки дополнили мой запас сведений.[16]
V
Так называемые «пророчествующие» или «созерцательные» ереси (хлысты, скопцы и другие) основаны на учении о таинственной смерти и таинственном воскресении. Под именем таинственной смерти они разумеют состояние полного бесстрастия и святости. Хлысты, составляющие первоначальный толк пророчествующих ересей, так излагают свое учение:
Назначение человека состоит в том, чтоб умереть, воскреснуть и сделаться ангелом, ибо все ангелы суть не что иное, как отжившие люди, сподобившиеся таинственного воскресения. Есть смерть о Адаме и есть смерть о Христе, есть мертвые о Адаме и есть мертвые о Христе. Смерть о Адаме есть последствие греха прародительского, исполнение божеского приговора над первым преступником: «Земля еси и в землю отыдеши». Смерть о Христе есть смерть таинственная, состоящая в умерщвлении своей воли, себялюбия и гордости, в умерщвлении плоти, в полнейшем бесстрастии и святости. За сею смертью следует «погребение о Христе», то есть отвлечение мыслей от всего внешнего и углубление в самого себя как в могилу. В тайнике всякой души есть «начаток духа божия», говорят хлысты, и если кто таинственно умрет и «спогребется Христу крещением в смерть», то есть по предуготовительном умерщвлении воли и плоти низойдет в самого себя, тот услышит в себе внутреннее слово духа божия, говорящее в нем, и в глубине души своей найдет царствие божие, которое «внутрь нас есть». Кто услышит в себе этот голос «внутреннего евангелия», тот таинственно воскрес. С той минуты он делается «храмом божьим, и дух божий живет в нем», с той минуты он, «умерший (таинственно), оправдится от греха», сделается безгрешным, и тогда ему как «праведнику закон не лежит», тогда он «несть во плоти, но в дусе, понеже дух божий живет в нем».[17]
Вот основные начала учения «людей божьих», сходные с началами учения квакерского. Это-то учение, свободное от безобразной примеси изуверства, до которого дошли некоторые хлыстовские «корабли» (общины), и увлекает от времена до времени в хлыстовщину людей набожных и благочестивых, но недальних разумом, увлекает даже людей образованных, склонных к мистицизму, как, например, лет пятьдесят тому назад увлекло оно министра народного просвещения и обер-прокурора синода князя А. Н. Голицына, тайного советника В. М. Попова, Тургенева, генерала-от-инфантерии Головина с его женою, статского советника Пилецкого, князя Енгалычева, инженер-капитана Буксгевдена, коллежского асессора Родионова, камергера Еленского, баронессу Буксгевден, статскую советницу Татаринову, помещика Дубовицкого и многих лиц петербургского образованного общества. Но мистическое учение о таинственной смерти, перешедшее в толпу людей необразованных, большею частью даже неграмотных, поддерживаемое юродивыми и блаженными, содержимое изуверами и суеверами, не могло не усвоить диких форм бешеного фанатизма, противных истинной религии, здравому смыслу и доброй нравственности.
Для объяснения чудовищности ереси «людей божьих» достаточно изобразить таинственно-воскресшего пророка, этой степени, к достижению которой стремится все принадлежащее к так называемым пророчествующим ересям.
Таинственно-воскресший, взамен умерщвленной им воли, получает волю божественную. В него вселяется святой дух, и с этой минуты, что он ни делает, что ни говорит, не он делает, не он говорит, но сам живущий в нем бог. Поэтому все веления такого человека исполняются прочими с безусловной покорностью, со слепой верой, как веления самого бога. Если он, как это часто бывает у хлыстов, дурачится, прикидывается юродивым, во всех его дурачествах, во всех его соблазнах видят какую-то особенную премудрость божию, которая хотя не умершим еще о Христе и непонятна, но во всяком случае требует благоговейного подражания и исполнения, «зане буее божие — премудрее человек есть». Делает таинственно-воскресший пророк самый безнравственный поступок, противный правилам самой ереси, и в таком случае смотрят на него с благоговением, и в таком случае в поступке его видят особые, неведомые простому смертному тайны божественного смотрения. «Хотя Радаев и прелюбодей, — говорили арзамасские хлысты при допросах, — но от того соблазна другим не бывало, ибо он в этот грех впадал не по своей воле, а по воле святого духа». Велит он сделать преступление, какого бы рода оно ни было, без размышления оно совершается, как повеление самого бога. Никто не смеет подумать, что совершено преступление, ибо не пророк повелел совершить его, а сам бог, не преступление совершено, но исполнена святая воля божья.
Состояние таинственно-воскресшего, по понятиям хлыстов, исполнено высочайшей степени блаженства, так что ни на земле, ни на небесах нет ничего ему подобного. Он, как вместивший в себя духа святого и сделавшийся богочеловеком, наслаждается тем блаженством, которым наслаждается само божество; сила его равна силе самого бога. «Если бы послали меня во ад, — писал Радаев: — и там никакая сила не может меня коснуться, хотя бы и в рай, и там больше радости не встречу». Эта сила всемогущества, которую получает таинственно-воскресший, не знает никаких преград и препон, для нее нет ничего невозможного. «Душа моя поставлена в состояние апостольское, — говорил Радаев в письме своем к священнику Минервину, — заменяет место Христово; сия-то душа наделяется властию столь великою, что и поверить вам даже сомнительно, потому что она творит то же, что и Христос. Я могу свидетельствовать о себе, и священнику Минервину, — заменяет место христово; предсказывает будущее посредством живущего в нем духа. Он проникает своим взором в седьмое небо. Он влечет к себе людей не только словом, но и таинственной силой, ему данной. На людей он низводит дух святой и по своему усмотрению одному дает златые венцы, другого вселяет в небесный горный Иерусалим, третьего делает серафимом и дает ему шесть огненных крыл. Он властен возводить души из ада в рай, и когда придет из Иркутска искупитель со страшным судом, таинственно-воскресший раздвинет всех близких к нему, сядет подле Христа и станет судить свой «корабль», кого куда. Земной власти над ним не существует. «Дух святой, — писал Радаев, — поставил меня выше всякого начала и власти».
Радаев говорил своим односельчанам: «Я имею власть вязать и решать, возводить грешныя души из ада и давать им царство небесное, и если вы попросите меня придти на кладбище и поклонитесь всем селом, то всех покойников, во аде находящихся, введу в царство небесное, а когда настанет страшный суд, то я раздвину всех близких ко Христу, сяду около него и стану судить вас, то есть собранных на радении, кого куда». Показания хлыста Лобанова и других в «Следственном деле об арзамасских хлыстах».
Как будто истинный богочеловек, он, входя в православную церковь, изгоняет оттуда тех, которые, по его мнению, недостойны стоять пред богом. Все правители, все цари земные — рабы его. Не он подлежит их суду, но они его, ибо он бог, а они его создания. Этого мало, даже на небе нет над ним власти. «Бог на меня не гневается, — писал Радаев, — я все равно как верный и любимый сын, уже исполнивший волю отца и за то имеющий во всем свою волю. На мне отец уже взыскать ничего не хочет, да и не может».
Таково состояние таинственно-воскресшего. Непогрешимость папы, божественность далай-ламы, хутухт и хубильханов ничто в сравнении с непогрешимостью и божественностью хлыстовского или скопческого христа или пророка! Это нечто вроде «старца горы», начальника секты ассасинов, бывших в Сирии во времена крестовых походов. Если бы кормчий какого-нибудь «корабля», в припадке бешеного самообольщения, вздумал отринуть все доселе содержимые хлыстами правила и самые пророчества, сейчас на радениях сказанные, самую так называемую «книгу животную», сказав, что все это больше не спасительно, ученики его в ту же минуту признали бы это за «волю божью».
Такова власть, находящаяся в руках «кормщиков» хлыстовских и скопческих кораблей. Так беспредельна покорность пред ними верующих в божественность их духа. Было бы излишне доказывать, что такие сектаторы не могут быть терпимы в государстве благоустроенном.
Вся цель людей, принадлежащих к пророчествующим сектам, состоит в достижении апотеозы таинственно-воскресшего: каждый хлыст, каждый скопец стремится к тому, чтобы еще в здешнем мире сподобиться таинственного воскресения, но если кто из них не достигает на земле такого состояния, тот умирает в полной надежде на будущее блаженство. Скопец и хлыст верят, что телесная смерть есть освобождение «духовного тела из тела душевного, этих риз кожаных», в которые облек бог Адама, в наказание за его гордость, и которые в сей жизни надобно поэтому умерщвлять смирением, постом, целомудрием, оскоплением. Как скоро человек освободится от этих оков, он в душевном теле, еще не воскресший, является уже «в сонме людей божьих», которых собирает иркутский христос отец-искупитель на Востоке. Таким образом, по смерти он переходит в состояние «умерших о Христе», которые, так же, как и здесь составляют на небе «круги» или «корабли» и совершают такие же, как и здесь, радения. Эти круги называются «восточным сонмом», или «дольними небесами». Воскресшие таинственно здесь, после телесной смерти, не идут с умершими о Христе в «дольния небеса», но тела их духовные переносятся прямо в высшие селения блаженства, на седьмое небо, где они составляют свои «круги», в которых также производятся радения. Это те самые «небесные круги», говорят хлысты, с которых для благовещания деве Марии слетел архангел Гавриил. Эти круги населены ангелами, то есть хлыстами, в земной жизни своей таинственно-воскресшими после таинственной смерти.[18]
Скоро, думают хлысты и скопцы, наступит время торжества людей божьих. Раздастся глас архангела, воскликнет к людям божьим христос Иван Тимофеевич.[19]
Вслед за гласом его раздастся «труба божья». Величиной та труба от земли до седьмого неба, затрубит в нее сам господь саваоф, Данила Филиппович. И снидет с кругов небесных на дольние небеса — в восточный сонм людей божьих — отец-искупитель иркутский Петр Федорович. И все жители дольних небес, то есть «мертвии о Христе» (хлысты и скопцы), еще не достигшие на земле таинственного воскресения, в это время воскреснут. Тогда дольние небеса, теперь нами видимые и собственно для жилища «мертвых о Христе» созданные, как более не нужные, распадутся, над землей же явится «небо ново», и сама земля обновится, и пойдет отец-искупитель с умершими о Христе и теперь воскресшими от восток солнца до запада и навстречу ему, по воздуху, на облаках полетят все хлысты и скопцы, еще в живых на земле оставшиеся. И придет отец-искупитель в Москву и зазвонит в царь-колокол. По этому «третьему гласу»[20] пойдут с отцом-искупителем в Петербург люди полки полками, а с небес слетит вся сила небесная, то есть все в земной жизни таинственно-воскресшие. И сядет сила небесная кругом отца-искупителя, и каждый ангел начнет судить корабль, в котором, живши на земле, был кормщиком. Затем начнется общий страшный суд над всеми мертвыми о Адаме, то есть не хлыстами и не скопцами, после чего настанет блаженное царство людей божьих: «пройдут беды, и долготерпение соберется, суд же един пребудет, истина станет, и вера возможет, и дело последовати будет, и мзда покажется, и правды воспрянут, и неправды не возобладают».
Таковы верования хлыстов и происшедших от них скопцов относительно будущей жизни, таковы надежды их на жизнь загробную. Конечно, ни одно человеческое верование не представляет своим последователям столь обольстительных надежд, столь полного торжества в будущем. Не одни таинственно-воскресшие, всякий вошедший в общество «людей божьих», всякий наконец оскопившийся имеет полную уверенность в неотъемлемом блаженстве, его ожидающем. Ничто не ограничивает его в здешней жизни, он не боится осуждения в будущей, не страшится правосудия небесного. В фанатическом ослеплении хлыст или скопец принимает слова исступленных изуверов за волю божью, и нет закона, нет правила, которые бы удержали житейскую нравственность его в постоянных и непреложных границах.
VI
Условия, при которых, по учению хлыстов, человек может достигнуть таинственного воскресения, состоят: а) в самоотвержении, преданности и уничижении, б) в погребении самого себя и в) в умерщвлении плоти.
Самоотвержение, преданность и уничижение составляют главнейшее правило людей божьих. Радаев, указывая на себя, говорил ученикам своим: «и вы того достигнуть можете, и будете то же, что и я, пройдите лишь все степени самоотвержения, преданности и уничижения». Поэтому хлысты, безусловно, подчиняют волю свою воле таинственно-воскресших, думая, что подчиняются самому богу, пребывающему с ними в лице тех людей. Они до такой степени послушны своим «кормщикам», что невозможно представить подчинение другому лицу, которое бы превосходило подчинение им людей божьих или скопцов. «Иди за мной, — говорит Радаев, — и куда я пошлю, и велю что делать, делай без размышлений, что требую от твоей собственности — без жаления подавай, и отнюдь своей воли не смей иметь, ты не должен ничего делать без моей воли и без моего благословения». Если таинственно-воскресший велит ограбить кого-нибудь, убить или даже самому себя лишить жизни, хлыст или скопец исполнит это без думы, без сожаления, и никогда не придет ему в голову, что он совершил преступление; он останется в полной уверенности, что исполнил святую волю самого господа. Что хлыстовские и скопческие старшины отдают такие повеления, может служить доказательством показание пророка Никифора Майданского, который при допросе говорил, что он свято исполняет повеление Арины Лазаревны, объявившей ему, что явная милостыня до бога не доходит, а только одна тайная, и что если для сотворения тайной милостыни нет у него ничего, то должен он украсть у богатого и подать нищему тайно. Чистота и безбрачие составляют, по понятиям хлыстов, самую высокую добродетель, без которой нельзя достигнуть таинственного воскресения. Чистота и безбрачие заповеданы самим саваофом Данилой Филипповичем, но если пророк велит нарушить чистоту, это исполнится, как веление бога. Так, Радаев в посланиях своих хотя и завещал «хранить чистоту яко зеницу ока», хотя на беседах беспрестанно твердил: «пребудьте в чистоте, так велит бог», но иногда с последним звуком подобных речей обращался к шестнадцатилетней ученице, говоря «не я, но дух святой велит тебе идти со мною», и девушка, без стыда, без размышления, спешила повиноваться, с глубоким убеждением, что она исполняет волю божью, что она обязана исполнить ее. По произведенному следствию оказалось, что Радаев был в связи с тринадцатью женщинами и девушками. Все эти женщины единогласно показали при допросах: «сказал он мне, что это надо сделать по воле божьей, а не по его, ибо в нем своей воли нет, чему веруя, я согласилась». Радаев не отрекся в этом пред судом. «Я делаю это, — сказал он пред следственной комиссией, — не по своей воле, а по воле святого духа, во мне действующего». По учению хлыстов и скопцов, самый тяжкий грех — гордость, уничижение же себя телом и духом составляет первейшее условие для достижения таинственного воскресения.[21]
На этом основании Радаев учил, что самое целомудрие девицы или чистая жизнь вдовы не что иное, как смертный грех гордыни, что девушка не должна хранить девства, дабы не было ей чем гордиться пред потерявшими себя подругами.
Другое условие для достижения таинственного воскресения состоит в отвлечении мыслей от всего внешнего. В каждом человеке, говорят хлысты и скопцы, есть царствие божье, то есть откровение бога, «внутреннее евангелие», по выражению Радаева. Нисходи в самого себя, опускайся в самого себя как в могилу, то есть «спогребайся Христу крещением в смерть», и ты услышишь говорящий в тебе дух божий, говорят люди божьи. Когда заговорит внутри тебя этот голос духа божья, ты таинственно воскрес.
Третье условие, необходимое, по учению ереси людей божьих и скопческой, для достижения таинственного воскресения, состоит в умерщвлении плоти. В доказательство тому они приводят слова апостола: «да упразднится тело греховное, да не царствует убо грех в мертвенном вашем теле во еже послушати его в похотех его, аще ли духом деяния плотские умерщвляете — живы будете», то есть таинственно воскреснете, — прибавляют они. Образ умерщвления плоти у хлыстов различен: одни держат строгие посты во дни, определенные православной церковью, и даже прибавляют к ним еженедельный пост по понедельникам; другие, говоря, что «брашно не поставляет нас пред богом», совершенно отвергают постничество в определенные дни; некоторые хлысты едят всякую пищу, кроме мясной, без разбора, но в малом лишь количестве, другие питаются только хлебом, рыбой и медом, как яствами, об употреблении которых Иисусом Христом говорится в евангелии. Вообще собранные в разных губерниях сведения об умерщвлении хлыстами плоти, особенно же в постах, до такой степени разнообразны, что нет возможности определить, каждый ли «корабль», каждый ли даже сектатор держится особенных правил, или же постепенно переходит от одной степени воздержания к другой, подобно тому, как они, по словам Радаева, должны переходить различные степени самоотвержения, преданности и уничижения. Вероятнее всего, что правила последователей ереси людей божьих, до умерщвления плоти относящиеся, зависят от повеления таинственно-воскресших, которые в одном корабле повелевают одно, в другом — другое. В большей части кораблей хлыстовских и у всех белых голубей возбранено употребление мяса, вина, пива и табаку.
Безбрачие и чистота составляют непременное условие нравственности хлыстов. Вступающий в их секту, если женат, должен прекратить супружеские отношения с женой. Гласного расторжения брака при этом не бывает; живя в одном доме и одним хозяйством, супруги должны жить в братском согласии, но не более. Вообще собранные в разных губерниях сведения о безбрачии и чистоте хлыстов оказываются до крайности противоречивыми. Хлысты представляются то достигшими высшей степени бесстрастия, то предающимися иногда грубому развращению; то поставляющими себе в главную заслугу сохраняемое целомудрие, то признающими, что сохранение девства есть смертный грех, равный гордости. Все эти противоречия можно объяснить лишь тем, что каждый корабль людей божьих держится правил, предписываемых кормщиком, и что повеления сих исступленных людей не подлежат никаким обязательным для них правилам или уставам.
Каким образом происходит таинственное воскресение, Радаев в показании, данном следственной комиссии, рассказывает так: «Сначала я сомневался, не ошибочно ли я думаю, что во мне дух божий, полно, не вражий ли, но когда в сердце моем сказал дух: «молись божьей матери», и я исполнил, молившись целую неделю, то дух святой стал мною «водить», и когда случалось, что противился я духу, за это страдал недель по шести… Я стал жить в келье — в лесу, на пчельнике, куда перетаскал и книги свои, — вдруг меня сильно двинуло и стало захватывать дыхание, и стал я умирать таинственно. После того ходил я исповедываться к священнику, но дух к причастию меня не допустил. Я сделался болен, а потом через неделю почувствовал в себе духа божья, говорящего: «вставай, иди причащаться». Я встал и был весь здрав, но воли своей во мне уже не было. Я причастился и ободрился, начало меня «гонять» и «водить» духом божьим. С тех пор своей воли не имею, во всем во мне действует святой дух».
Достигший таинственного воскресения делается учителем своей общины и получает звание «кормщика корабля».[22]
Власть его безгранична, самые безнравственные поступки его объясняются, как сказано выше, не иначе, как таинственной волей самого бога. Сомневаться в святости кормщика все равно, что сомневаться в святости и всемогуществе бога.[23]
Пророки или кормщики весьма часто прикидываются юродивыми и нередко в самом деле оказываются страдающими черной немочью или падучей болезнью.[24]
Под такой личиной они почти всегда остаются незаметными как для полиции, так и для духовенства, народ же обыкновенно считает их так называемыми блаженными.
VII
До сих пор мы представляли на первом плане арзамасского учителя хлыстов Василия Максимовича Радаева, замечательного особенно тем, что после него осталось письменное изложение его верований. Обратимся теперь к современникам его — христам Тамбовской губернии: отцу и сыну Копыловым, Немцову и другим.
Хлыстовщина в Тамбовской губернии была распространена в прошлом XVIII столетии, тогда она особенно была распространена в нынешних уездах Моршанском, Кирсановском, Борисоглебском, Усманском и Тамбовском. Вообще ни в одной из русских губерний нет столько хлыстов, как в Тамбовской и Орловской губерниях. В этих же губерниях была и колыбель секты белых голубей.
В начале нынешнего столетия в селе Перевозе, Кирсановского уезда, явился христос людей божьих Аввакум Иванович Копылов. В сороковых годах он был уже стариком. Был он вдовец и жил в особой келье на усадьбе сыновей своих. Церковную печать читал Аввакум Копылов хорошо и все свое время посвящал чтению духовных книг и молитве. Вместе с тем он беспрерывно постился. Однажды, еще в молодости его, рассказывали тамбовские хлысты на следствии, после сорокадневного поста, в течение которого Копылов не ел ни крошки хлеба и даже не пил воды, поддерживая себя одной молитвой, он был взят на седьмое небо двумя ангелами, оставившими плоть его на земле, а душу представившими к богу. Таким образом был он взят на седьмое небо живым. На седьмом небе Аввакум говорил с богом из уст в уста, и был о нем глас от бога: «сей есть сын мой возлюбленный, о нем же благоволите». В беседе этой бог повелел Аввакуму доходить по книгам (то есть священным) о том, как избавиться от греха и как спасать душу, а потом научить сему и ближних своих. Возвратясь с седьмого неба на землю, Аввакум отправляется будто бы к тогдашнему тамбовскому преосвященному Афанасию, которому рассказал про свою жизнь и про бывшее ему видение. Преосвященный Афанасий, выслушав Аввакума, сказал будто бы, что это очень хорошо, и что ему самому было подобное видение, что и он получил частицу благодати божьей; но впоследствии не соблюл по жизни, и та благодать от него отпала. Для облегчения же Аввакуму пути к собственному и ближних его спасению, епископ Афанасий подарил будто бы ему две книги, одну: «О истинных каждого христианина должностях», соч. св. Тихона Задонского, а другую «Чиновник», по которому архиереи служат обедню. В последователях Аввакум Иванович недостатка не имел, учение его в течение двадцати лет распространилось по уездам: Кирсановскому, Тамбовскому и Борисоглебскому — Тамбовской, Аткарскому — Саратовской, Ростовскому — Екатеринославской и Бузулукскому — Самарской губерний. Первой последовательницей его была подвизавшаяся с ним вместе в постах и молитвах крестьянка того же села Перевоза, Татьяна Макарова Черносвитова, по народному прозванию Ремизова. Она, по рассказам тамбовских хлыстов, хотя и не удостоилась быть взятой на небо, но после сорокадневного поста получила благодать святого духа: не зная до того грамоте, вдруг начала пророчествовать, читать священное писание и обличать людей в скрытых грехах и тайных помышлениях. Спустя почти двадцать лет после видения, бывшего Копылову, слух об его рассказах и о пророчествах Ремизовой дошел до сведения начальства; их призвали к следствию, и они объявили себя на суде посланниками бога и рассказали, что с ними было. В кирсановском тюремном замке Аввакум Копылов умер, а Ремизова отправлена была на поселение.
После смерти Аввакума, случившейся в самое светлое воскресенье, и ссылки Татьяны, последователи их, видя в них мучеников за истинную веру, еще сильнее привязались к проповеданному ими хлыстовскому учению. Они стали всех уверять, что преосвященный Афанасий будто бы дал Копылову охранную грамоту к земским властям и духовенству, которою приказывал Аввакума и последователей его не тревожить и в постнической жизни не стеснять; но что когда начались гонения от земских и духовных властей, то Аввакум будто бы изорвал эту грамоту, говоря: «все святые за веру терпели, и мне, святому, надо пострадать с ними наравне».
Незадолго до арестования Аввакума родной сын его Филипп Копылов (который, как показывали сами хлысты, вел дотоле жизнь разгульную, предаваясь пьянству), вместе с таким же гулякой, крестьянином села Перевоза, Перфилом Петровичем Кутасоновым, последовал учению отца своего. Невзирая на прежнюю жизнь Филиппа и Перфила, и они вскоре удостоились будто бы особой благодати святого духа, а Филипп, по преемству от отца, по смерти его сделался главой собранного им корабля. И Филипп Копылов и Кутасонов знали грамоте; первый из них научился самоучкой. Кутасонов, бывший в работниках у Копыловых, захотел по примеру их сделаться главою корабля и завел с Филиппом споры о каких-то правилах своей веры. Следствием этих споров было разделение хлыстов села Перевоза на два корабля. При Филиппе место богородицы Татьяны заменила теща его, крестьянка села Перевоза, Меланья Захаровна Хованская; она пророчествовала, обличала людей в грехах и сокровенных мыслях, и на нее смотрели как на мученицу, потому что ее муж бил и истязал ее всячески. Но богородица Меланья вскоре привлекла к своей секте мужа и старшего своего сына Фому. Отец и сын Хованские переселились в Бузулукский уезд, Самарской губернии (в деревню Андреевку), оставив богородицу Меланью в Перевозе. В Самарской губернии они распространили хлыстовское учение, известное там более под названием «монтанской секты».
В корабле Перфила богородицей и пророчицей явилась крестьянка Тамбовского уезда, села Туголукова, Лукерья Астаховна Камбарова, а пророком — крестьянин Тамбовского уезда, деревни Афанасьевки, Ефим Кузьмин. Им обоим, как и Аввакуму, были посланы, по сказанию хлыстов, от бога разные видения. Лукерье, как сама она показала на допросе, было видение во время припадка, нередко случавшегося с женщинами, известными в народе под именем «кликуш», к каким и она принадлежала. По рассказам хлыстов, она в это время тоже была взята к богу на седьмое небо, а потом неизвестные ей существа показывали ей муки грешников в аду и водили ее по раскаленным плитам. Тут бог обещал ей за святую и чистую жизнь вечное блаженство в будущей жизни. Пастух Ефим Кузьмин не был взят на небо, но, пася овец, видал неоднократно небо отверстым и слыхал ангелов, поющих что-то вроде псалмов. И Лукерье и Ефиму было дано от бога творить все, что творили богородицы Татьяна Ремизова и Меланья Хованская.
Такими же главами особых кораблей, отделившихся от единого Аввакумова корабля, и христами были: в деревне Березовке[25]
Василий Лукьянович Манаенков, а в селе Уварове Софрон Иванович Немцов. При Манаенкове были три пророка: Федор Наумович Нехорошев, Карп Григорьевич Милосердов и Алексей Алексеевич Осипов. У Софрона Немцова пророком был сын его Меркул. По смерти христа Филиппа Копылова и богородицы Меланьи корабль их вместе с кораблями Манаенкова и Немцова поступил под начало жены Филипповой, богородицы Анисьи Ивановой Копыловой, при которой пророчицей состояла крестьянка села Ржаксы, Кирсановского уезда, Мавра Галактионовна Немцова.
Учение Аввакума Копылова состояло в следующем: все обыкновенные православные христиане живут по вере ветхого Адама и суть дети ветхого рождения; человек во грехе зачинается и во грехе рождается; для избавления от греха надо отрешиться от мира, что достигается постом, молитвой и удалением от женщин. Сообщение с женщинами, по учению Аввакума Копылова и по мнению всех хлыстов, самый тяжкий из всех грехов. Запрещается есть мясо, рыбу, лук, чеснок, картофель и пить вино, «в нем же есть блуд», по словам апостола Павла. Запрещается ходить на игрища, ругаться скверными словами, а женщинам не позволяется носить нарядов и украшений, для скромности же повелевается им повязывать платки на голове как можно ниже на глаза. Кто все это соблюдает во всей строгости, тот не только достигнет в будущей жизни вечного блаженства, но и здесь на земле сподобится благодати святого духа и даже удостоится сделаться сыном или дщерью божьею, равными Иисусу Христу и пречистой деве Марии. Сказано (?), говорят тамбовские хлысты, в писании, «кто от кого рожден, тот того именем и называется»; мы же все родились через отречение от греха к новой жизни, обновились духом, а потому и стали обновленными и первенствующими христианами, рожденными от бога-слова, от Христа, который сам есть воплощенное слово божье. Сказано также в писании, говорят они: «кто заповеди мои соблюдает и пути мои сохраняет, тот во мне пребывает, и аз в нем». Оттого, продолжают они, все строго исполняющие заповеди нашей веры удостоиваются вселения в них бога-слова и святого духа. Мужчины, удостоившиеся сего, суть христы, женщины — богородицы. В Тамбовской губернии удостоивались от хлыстов божеского почитания и поклонения: сам Аввакум и сын его Филипп Копылов, Софрон Немцов, Василий Манаенков и Перфил Кутасонов. Богородицами и пророчицами были Татьяна Ремизова, Меланья Хованская, ее дочь (жена Филиппа Копылова) Анисья Иванова и Лукерья Камбарова.
Власть хлыстов и богородиц только духовная: они отпускают грехи, разрешают принятие в общину новых лиц и совершают разные обряды. Все сектанты составляют один союз братьев и сестер, в котором заповедуется почитать себя друг другу равными, жить в тесной братской любви и помогать друг другу во всех нуждах. На основании учения Аввакума Копылова, сказавшего, что можно спастись только по образу жизни, им заповеданному, тамбовские хлысты утверждают, что все находящиеся вне их союза, то есть все не-хлысты, погибнут в вечных муках. На том же основании они не признают ни православного духовенства, ни святости таинств, ими совершаемых. «Мы почитаем священников, как богословов, — говорят они, — но примеру жизни их следовать не можем, потому что они имеют жен и рождают детей. Ежели бы священники жили как должно, они были бы столпами церкви и солью земли, чего на деле нет. Священники пьют вино, а в вине блуд, священники едят мясо, а оно рождает похоти. Поэтому священник и не может отпустить грехов и в благословении своем передать духа святого, ибо сам его лишен». Хлысты своими обрядами заменили церковные таинства, не гнушаясь, впрочем, ими и видя в них напоминания божественного учения, только пользы от них для души не предполагают. Ходят они постоянно в церковь и священников ко всем требам православной веры призывают, так повелел христос Аввакум Копылов, дабы строго сохранить свою веру в тайне, ибо еще не пришли времена торжества ее, говорят хлысты, но со временем она восторжествует. Для сохранения этой веры Аввакум завещал ученикам своим терпеливо сносить гонения и муки, так как истинная вера их должна быть гонима до скончания века. Заменяются таинства православной церкви в секте Аввакума Копылова следующим образом: крещение совершается не при рождении, а в совершенные годы, когда человек через пост и молитву достигнет благодати святого духа и таким образом крестится духом. Другое же крещение, совершаемое над ним в то же время, есть телесное или плотское. Совершается оно посредством поставления образа на голову и поливания водой без всяких особых молитв.[26]
Таинство евхаристии изображается у них раздачей хлеба и воды; хлеб изображает слово божье, вода — слезы кающихся грешников. Покаяние совершают они пред своими христами, богородицами и пророками по нескольку раз в год, на основании повеления христа Аввакума, сказавшего: «первенствующему христианину надлежит приносить покаяние еженедельно, а внешнему мирянину (то есть не-хлысту) только один раз в году». Так как они считают себя первенствующими христианами, то и каются как можно чаще. Все эти таинства совершаются на собраниях христами, богородицами или пророками. На тех же собраниях бывают у них: плач о грехах, поклонение в ноги христу и богородице, а равно и друг другу, смирения ради. Грехов на собрании таить нельзя, ибо пророки изобличают их. Эти же пророки на собраниях предсказывают будущее, читают писание, не зная грамоте, «по гласу», как они выражаются, творят и другие чудеса, например, кладут образа, кому в ноги, кому на голову, кому к сердцу, означая тем, кто как почитает бога; одевают некоторых из присутствующих в особую одежду, иных в светлую и новую, других в дрянную и ветхую, означая тем, как кто одет, так у того и душа украшена добродетелями или помрачена пороками. Надевают также некоторым из присутствующих на голову венки из соломы или из ветвей, означая тем избранных и венчанных постников. Все эти обряды совершаются, как сказано, христами, богородицами и пророками; особых молитв при этом не читается. Писанного устава или закона у хлыстов нет. Пляски и кружения, или, как называют их тамбовские хлысты, «хождения», ввел христос Филипп Копылов, при отце его не кружились. Хлысты уверяют, что эти хождения делаются невольно, от какой-то неизъяснимой радости, бывающей после усиленных постов. Пляска эта продолжается нередко до тех пор, пока от усталости не взмокнут рубахи, которые тогда скидают и пляшут нагими до упада. Сектанты называют себя «богомолами», «постниками», «обновленными» и «первенствующими христианами».
VIII
Хлысты и скопцы, как было уже сказано, наружно исполняют все обряды православной церкви, ходят часто в церковь, исповедуются, причащаются и слывут за самых благочестивых людей. Привлекаемых в свою ересь они сначала в продолжение некоторого времени держат в полной уверенности, что они истинные православные христиане. «Попы нас не поучают, так надо самим книги читать», — говорят они соблазняемым и сначала учат их: непрестанно творить молитву Иисусу, ходить как можно чаще в церковь, чтить православных священников и проч. После того хлысты внушают им, что «есть на свете праведные люди, в которых пребывает благодать святого духа, а в иных и сам бог живет; такой человек, говорят они, может вязать и решать, выводить грешные души из ада в царство небесное», но кто именно эти люди и где они находятся — пока умалчивают. Затем хлысты поучают, что должно «терпеть все беды, все напасти и скорби, вести жизнь воздержанную, всячески уничижать себя, служить всем и у всех быть в повиновении, не есть мяса, не пить вина и пива, не употреблять табаку, не поминать имени дьявола, в случае же крайности называть его «врагом», или «нехорошим», не петь мирских песен, не плясать, не сказывать и не слушать сказок и всегда пребывать в целомудрии. Завлекая постепенно в свои сети не знающего их настоящего учения, хлысты приглашают наконец его на свои беседы, но в это время ничего противного православию не делают и не говорят, а только читают церковные книги, толкуют их и поют иногда псалмы Давидовы. Доведя завлекаемого до того, что он станет во всем им верить, начинают ему открывать, что люди, в которых пребывает дух святой, находятся между ними, что истинная христова вера погибла на земле и сохранилась только в их обществе, что никаких книг не нужно, кроме единой «Книги Голубиной», «Книги Животной», то есть живущего внутри человека и поучающего его духа. Наконец они объявляют совращаемому, что бог всегда пребывает с ними, и если кто поступит в их общество, на того снидет святой дух так точно, как древле сошел он на апостолов.
Когда совращенный изъявит согласие на вступление в секту, ему велят несколько дней поститься и пребывать в уединении. В назначенное время приходит за ним старшина общины, или же сам кормщик корабля. В одной руке держит он икону (обыкновенно нерукотворенного образа или же другую какую-либо), а в другой зажженную свечу. Он вводит совращенного в собрание («беседа», «святой круг», «собор», «корабль»), где сидят на лавках с одной стороны мужчины, с другой женщины, все босые, или в одних чулках, одетые в длинные белые рубахи особого покроя, а в переднем углу под образами отдельно сидит женщина (богородица или пророчица), также вся одетая в белом. Комната ярко освещена восковыми свечами и лампадами.
— Зачем пришел ты? — спрашивает приведенного богородица.
— Душу спасать, — отвечает наученный заранее неофит.
— Хорошо душу спасать, — замечает ему богородица. — А кого даешь за себя порукой?
— Самого Христа, царя небесного, — отвечает тот.
— Смотри же, чтоб Христос от тебя поруган не был, — говорит богородица.
Затем обращаемого приводят к присяге пред иконой, которую нес перед ним кормщик. Присяга состоит в следующем:
1. Святую веру приняв, от нее никогда не отступать. 2. Чаще в церковь ходить, исповедоваться и причащаться в церкви, но священнику на исповеди про свою веру ни слова не говорить. 3. Если случится за святую веру пострадать, не бояться ни тюрьмы, ни ссылки в Сибирь, ни самой смерти, тело свое отдать на раздробление, а про веру свою никому ничего никогда не открывать. Никому не сказать, какое божье дело будет открыто: ни отцу, ни матери, ни роду, ни подродку, ни попу отцу духовному, ни другу своему мирскому, хотя бы огонь принять, хотя бы кнут принять, хотя бы топор принять, а если божие дела не сохраню, на пути божьем не устою, то да победит меня господь в сем свете и в будущем веке.
— В сие время ангел божий сходит с неба, — говорит богородица неофиту, — и пишет твою душу в том, что она обещала служить богу до конца жизни верно.
После того кормщик велит приходящему просить весь корабль молиться за него. Тогда все садятся в «круг» и напевом простонародной песни начинают петь так называемую ими «молитву господню», которою начинаются все хлыстовские и скопческие моления. Во время пения ее все правою рукой бьют такт по коленкам, на которых разостлан платок или белое полотенце («знамя»).
Дай нам, господи, к нам Иисуса Христа,
Дай нам, сударь сына божия и помилуй, сударь, нас.
Сошли к нам духа святого, утешителя!
Пресвятая богородица, попроси, мой свет, за нас
Света сына своего Иисуса Христа!..
Свет тобой спасен, государыня,
Без тебя, мой свет, много грешных на земле,
На сырой на земле, свет, на матушке,
На матушке, на кормилице. [27]
После того трое или четверо мужчин или женщин входят в круг, спускают с плеч рубахи по пояс и, взяв длинные холщовые или полотняные белые полотенца («знамена»), развешивают их себе на плечи, затыкают концы за пояс и начинают, припрыгивая, кружиться посолонь. Это называется радением. Во время радения поют песни. Таких песен у нас под руками сто шестьдесят четыре. Вот некоторые из них:
I
Наша матушка родная
В полку пребывала,
В полку она пребывала,
Чудеса творила.
Чудеса она творила,
С нами говорила:
«Уж вы, девушки, девицы,
Духовны сестрицы,
И вы богу назвалися,
Служить ему отдалися,
Вы служите, не робейте,
Живу воду пейте,
Внутреннего змея
Вы в себе убейте,
На вас платьицо-то бело
Сама матушка надела,
Она о вас порадела,
Вами завладела».
Богу слава и держава
Во веки веков. Аминь. [28]
II
Ай у нас на Дону [29]
Сам спаситель во дому
Со ангелами, со архангелами,
С херувимами, государь, с серафимами
И со всею силою с небесною.
Ай, дух, святой дух!
Эка милость благодать
Стала духом овладать!
Богу слава и держава
Во веки веков. Аминь. [30]
III
Бог, бог с нами,
Сам бог над богами,
Дух святой с нами,
Сам дух над духами,
Агнец наш спаситель,
Вземляй грехи мира!
Твоя, сыне божий,
Власть над нами, воля
Над нашими сердцами,
Душами, телами…
Гусли, вы, гусли
Пророка Давыда!
Сам лился слезами,
Остальными силами,
Славил Саваофа:
«Помилуй мя, боже,
Излей на мя милость» и т. д.
IV
Прочь лесть, прочь ложь, хитросплетенность,
Порочность, сладость красных слов,
Утеха сердцу, развращенность —
Пою небесную любовь,
Пою источник благодати,
Святую истину пою… и т. д.
V
В яслях — колыбель Исуса,
Дева — мать, отец — тектон!
Жизнь его — позор и иго
От рожденья до конца!
Не имел себе покрова,
Где главу бы преклонить,
Как злодей и богохульник,
Ядца, винопийца, льстец,
Меж разбойников повешен
И к злодеям сопричтен,
Испущает дух в мученьи;
«Совершилося», — он рек,
Дело важное спасенья
Совершил презренный крест.
Последние две песни по складу и по приемам своим не похожи на другие хлыстовские и скопческие песни. Они сочинены помещиком А. П. Дубовицким, бывшим кормщиком корабля, находившегося в его весьма значительном имении Орловской губернии, Елецкого уезда. В этом корабле находились и крепостные его люди, в том числе ближайший помощник его и наперсник, пророк Ермилушка. Были в корабле Дубовицкого и некоторые дворяне. У хлыстов не много песен, составленных по правилам версификации, вроде приведенных песен Дубовицкого (писали их, сколько нам известно, петербургские хлысты: Лабзин, редактор журнала «Сионский Вестник», тайный советник В. М. Попов и князь Енгалычев). Простонародные хлыстовские песни — большею частью импровизация, всегда почти бессмысленная, нелепая. Вот несколько песен, вылившихся из уст простолюдинов на хлыстовских радениях:
VI
Ай кто пиво варил? [31]
Ай кто затирал?
Варил пивушко сам бог,
Затирал святой дух,
Сама матушка сливала,
Вкупе с богом пребывала,
Святы ангелы носили,
Херувимы разносили (bis),
Серафимы подносили.
Скажи, батюшка родной, [32]
Скажи, гость дорогой,
Отчего пиво не пьяно,
Али я гостям не рада?
Рада, батюшка родной,
Рада, гость дорогой,
На святом кругу гулять,
Бога света прославлять,
В золоту трубу играть,
В живогласну возносить. [33]
Богу слава и держава
Во веки веков. Аминь.
VII
Саваоф чудо творил,
С сыном божьим говорил:
«Уж ты, сын ли мой, сынок,
Ты мой ясный соколок,
Ты Сионская гора,
С неба на землю пора —
Живописный ты спаситель,
Живой агнец искупитель…
Дух — вселенной утешитель,
Изволь вселенну утешать,
На Алгоф гору поспешать;
На Алгоф тебя пошлю,
Ризы белые сошью —
Изволь ризы надевать,
Пречисту кровь проливать».
На кресте солнышко светит,
За всех верных ответит.
Сокол ясный наш летит —
Искупитель не стерпел,
Золот орел полетел,
Всю вселенну исходил,
Темну стену победил,
Жало — лепость умертвил,
А страданием своим
Вереи вечны сломил.
Очищает грех и мир,
Агнец божий наречеся…
Агнец ты животворящий
И жених происходящий!
На всех верных оглянулся,
На кресте бог встрепенулся,
Страшный гром загремел,
Земля, небо ужаснулись.
Море кровью зачерпнулось,
В лучах солнце померкает,
Месяц свету не давает,
Темной тучей закрывает,
Зори светом засветились,
Звезды с неба сокатились,
Все престолы подвигнулись,
Архангелы ужаснулись,
А архангел Михаил
В золотых крылах предстал,
Страху трепету достоин,
И в сенате он сенатор
И на небе губернатор,
Много разума имеет, —
Доложить Христу не смеет;
Судьбу божью исполняет,
Архангелов собирает,
Христа на крест убирает,
И сосуды подставляет,
Пречисту кровь проливает.
А Илья пророк пророчит,
Что воскреснуть Христос хочет;
Давид в гусли заиграл,
Заскакал он, заплясал,
Ковчег божий пред ним скачет;
Петр апостол горько плачет,
Много ревности имеет, —
Доложить Христу не смеет,
Востру саблю свою точит,
Распинаться с Христом хочет, —
Дух святой накатил,
Петру ревность прекратил.
А Кузьма, сударь, Демьян
С Христом в страстях ликовал,
Кандалы всем расковал,
У Христа в гостях гостил,
С темниц верных отпустил.
А и Флор, сударь, Лавёр
И коней своих подвел,
Колесницы закладает,
Христа на крест убирает,
А Егорий-то святой
Темну ночь не усыпает,
Горьки слезы проливает,
Христа на крест убирает;
Огонь-пламя утушил,
Змея люта победил.
Николай-то чудотворец,
Чудеса он тут творил,
Седьмо небо отворил,
Ко Христу часто ходил,
Христа на крест снарядил.
Сама матушка царица
Прилетела, райска птица,
Христа на крест убирала,
Сама смертью умирала,
Саваофа упросила,
Сына божья воскресила.
Богу слава и держава
Во веки веков. Аминь.
Таково в большей части хлыстовских и скопческих песен дикое смешение священных имен и предметов с чудовищными представлениями пришедших в исступление «людей божьих».
Приведенные песни поются напевом, совершенно отличным от церковного, они скорей приближаются к народным песням: одни поются протяжно, другие скоро, наподобие плясовых. Но нельзя сказать, чтоб они по напеву своему были совершенно сходны с песнями народными.
Когда поют эти «радельные песни», — а поют их на каждом собрании по нескольку десятков, — сидящие хлысты или скопцы бьют в такт правою рукой по коленке, а радеющие хлысты хлопают в ладоши и самый топот ногами приноравливают в такт песни. Об этих песнях хлысты и скопцы говорят, что они те самые, о которых сказано в Апокалипсисе: «и слышах поющих песнь нову пред престолом, и никто же можаше навыкнути песни, токмо сии».
После «радельных» песен выводят приходящего на средину круга, опоясывают его «знаменами» и водят кругом под песню:
Благодатный бог,
Попусти нам, бог,
С нами пребудь, бог,
До скончания века. Аминь.
Елицы от Христа (sic) во Христа крестистеся, во Христа облекостеся. Аллилуйя.
После того дают принятому в корабль приложиться к образу (иногда к медному кресту), надевают на него радельную рубаху и подпоясывают ее «знаменем». Затем все целуют нового хлыста и поздравляют друг друга с новорожденною духом душою. У девки же, сидящей в углу (богородицы), как обращенный, так и прочие целуют коленку или другую часть ее «святого и животворящего тела». В то время, когда целует ее тело обращенный, в иных кораблях богородица три раза осеняет его крестообразно зажженною свечой. Хлысты говорят, что на пляску их сходит святой дух, и приходящий, введенный во «святой круг», крестится духом, когда же богородица крестит его свечкой, он крестится огнем. Тогда-то, говорят хлысты, принимает он истинное крещение «духом святым и огнем».
IX
Обыкновенные моления хлыстов («радения») совершаются следующим образом. Часов в шесть вечера они собираются в один дом,[34] где в особой комнате,[35] в углу, сидит богородица, а по лавкам с одной стороны мужчины, а с другой женщины, все в особого покроя длинных белых рубахах.[36]
В иных, немногих, впрочем, кораблях, моление начинается чтением священных книг: толкового евангелия, нового завета, писаний отцов, особенно аскетических житий святых и пр., а потом поется всенощная или одни стихеры праздников. После того встают, становятся в круг и начинают свои радения. Это бывает обыкновенно в самую полночь. Мужчины становятся хороводом, вокруг их хоровода составляется другой, из женщин.[37]
В этих хороводах ( святых кругах ) хлысты, а также и скопцы, ходят или, лучше сказать, бегают посолонь с припрыжкой, под песню: «Дай нам, господи, Иисуса Христа!» По окончании радения каждый подходит к богородице и целует у ней голую коленку.
Калужский священник Иван Сергеев, бывавший на хлыстовских радениях, говорит о них следующее. У хлыстов бывают праздники большие и малые. Большие бывают в определенные дни, и на них собирается человек по пятидесяти, по сту и более; малые же бывают случайно, например, по случаю приезда гостей, на них собирается от трех до десяти человек. Большие праздники продолжаются нередко по неделе, и все это время хлысты проводят в беспрестанном кружении по солнцу; перестают только на время обеда, каждый день радеют. Когда поют начальную молитву («Дай нам, господи, Иисуса Христа»), бывают вместе мужчины и женщины, а потом в иных кораблях кружатся и слушают пророчества мужчины в одних комнатах, а женщины в других.[38]
«А когда «ходят в слове» пророки (то есть пророчествуют), — продолжает священник Иван Сергеев: — то некоторые из них вертятся по одному на одном месте, как жернов, так быстро, что и глаз их не видно. От такового быстрого стремления волосы на голове поднимаются кверху. На мужчинах рубахи, а на женщинах платы раздуваются как трубы, и происходит от них чувствительный вихрь. Иногда все вообще кружатся, по их выражению, в «стенку», составляют большой круг, и если посмотреть на сию их живую сцену, когда хорошо сладят, то представится совершенно, как бы и подлинно плавающий по воздуху или воде круг, колеблющийся и изтиха поднимающийся как бы единой машиной. Оный круг знаменует у них чан или «купель духовную», как и молва в народе гласит, будто бы они в чане купаются. Но сей чан у них не из чувственных досок, но из плотей человеческих состоит. В сем-то чане или, по их выражению, «духовной купели», то есть в кровавом своем поту они крестятся, будучи уверены, что тут на них сходит, или, по их выражению, «скатает» дух святой, и кружатся (радеют, но их выражению) дотоле, что в некоторых местах, где случится собрание весьма многонародно, принуждены бывают даже пол от поту их подтирать ветошками, и рубахи на них сделаются как в воде обмоченные. И до такого изнеможения они искружатся и измучатся, что уже будут бессильны как мухи и, обессилев, падают, а в лице белы как полотно, почему легко можно узнать их по лицу, когда идут с богомолья домой. Оное кружение свое именуют они «пивом духовным, чувствительным» и, похваляя сие, говорят: «То-то пивушко! Человек плотскими устами не пьет, а пьян живет». В продолжение кружения и скакания поют сочиненные ими песни со всхлипыванием и перерывистыми духа трелями, производят гоготание и какой-то необыкновенный тихий свист, повторяя беспрестанно: «ой дух, ой дух, ой бог, ой бог, царь бог, царь бог, царь дух, царь дух», а иные «о ега, о ега, о ега!», чем наводят на слушающих даже некоторый ужас. И если подслушать их гоготанье из-за стены, то представится совершенно, якобы чем секутся или хлещутся. Может быть, не от того ли и молва в народе носится, будто бы они, ходя вокруг чана, хлыщутся, приговаривая:
Хлыщу, хлыщу,
Христа ищу,
Выйди к нам наружу,
Дай денег на нужу.
Не удалось ли кому-нибудь из посторонних подслушать их действие и заключить, что, верно, они чем-нибудь секутся, и прочим в народе так разгласили. При кружении они всячески дурачатся и бесятся, иные из них трясутся, кривляются, ломаются, как бесноватые, другие топают ногами, приседают к земле и вдруг как неистовые вскрикивают, приходят в энтузиазм, нечто пересказывают, и говорят иными языки. А какими? Татарскими ли, тарабарскими ли? Думаю, и сами не понимают, кольми, паче другие ни одного слова не знают, да и понимать нечего.
Действительно, на радения вокруг чана с водой и на бичевания или хлыстания во всех ста восьмидесяти известных нам следственных делах нет ни одного указания кого-либо из хлыстов или скопцов, хотя иные весьма подробно и с полною откровенностью рассказывали про свои тайны. Некоторые из них показывали при допросах так: «носится слух в народе, что хлысты кружатся вокруг чана и хлыщутся, но при мне этого никогда не случалось, разве что бывает это в других кораблях».
О хлыстаньи вокруг чана письменное известие находится только у покойного нижегородского преосвященного Иакова в его статье «О хлыстах в Саратовской губернии». Там сказано, что в 1828 г. в тюремном замке города Вольска содержалась девка Анна Федоровна Скачкова из села Давыдовки (Николаевского уезда, Самарской губернии), бывшая у хлыстов богородицей. Она, говорит преосвященный Иаков, по некоторым обстоятельствам вверившись одному из содержавшихся с ней в тюрьме, за глубочайший секрет открыла ему тайны своей ереси, причем сказала, что обряды их моления будто бы писаны в книгах «грамотою никому неизвестною, печатною», что грамоте той учатся лишь те, которые продолжительным временем утвердятся неизменно в секте. Эта Анна Федорова рассказывала и о чане, а о бичеваньи весьма подробно. В моей записке, составленной со слов посланного в 1849 году покойным преосвященным Иаковом разведать о хлыстах в Макарьевском уезде, Нижегородской губернии, также говорится о бичеваньи. Там сказано, что богородица или пророчица, когда другие радеют, сидит в углу на возвышении под образами и из тесемок или нарезанного полосками холста вьет так называемые «святые жгутики», или же свивает по три прута вербы в один. Когда прикладываются к ее коленке, она ударяет тем жгутиком или вербой и дает то или другое подходящему. Составляется новый круг: бегают друг за другом, бьют себя и других жгутиками и вербами по голым плечам и поют:
Хлыщу, хлыщу,
Христа ищу.
Сниди к нам, Христе,
Со седьмого небесе,
Походи с нами, Христе,
Во святом кругу,
Сокати с небеси
Сударь дух святой.
Но доверенный покойного архиепископа Иакова хотя и вступил в хлыстовский корабль, но сам тоже никогда не видал радений вокруг чана и видений «золотого христа». Он только слышал о том и другом от посторонних. Я внес, однако, его рассказ в трактат мой «О современном состоянии раскола в Нижегородской губернии» (в тринадцати больших тетрадях), писанный в 1854 году по высочайшему повелению. Он бывшим министром внутренних дел Д. Г. Бибиковым был передан на рассмотрение покойному петербургскому митрополиту Григорию, который, будучи тогда казанским архиепископом, передал список с моего трактата в казанскую духовную академию. Там из него взяли целиком немало статей для «Православного Собеседника», не ссылаясь на источник. Таким образом и сказание о радениях хлыстов вокруг чана с водой вошло (слово в слово) в трактат «О людях божьих» г. Добротворского, напечатанный в «Православном Собеседнике». По дальнейшим моим исследованиям, все написанное мною о чане и о бичеваньи хлыстов и затем дерешедшее целиком на страницы «Православного Собеседника» оказалось неверным.
Радения у хлыстов и скопцов совершаются тремя способами. Первый называется круговым. Составя круг вроде хоровода, они ходят друг за другом, повертываясь направо, то есть по солнцу,[39] под такт радельных песен. Под это пение они вертятся сильней и сильней, пока не дойдут до исступления. Песня поется с более и более учащенным тактом; рубашки от верчения раздуваются, а пророк или богородица приговаривает радеющим:
Радейте, радейте,
Плотей не жалейте,
Марфу не щадите,
Богу поскачите.
Царь Давид с ковчегом
Скакаше, играя.
Людие божьи, святые,
Богу порадейте,
Трудов не жалейте… и т. д.
Или:
Ей вы, нуте-ка, други, порадейте-ка,
Меня, христа бога, поутешьте-ка,
Мою матерь богородицу, порадуйте, и пр.
Продолжается это до тех пор, пока рубашки взмокнут от пота. Это у хлыстов называется банею пакибытия, духовною купелию.
Отдохнувши, они начинают радеть корабельным радением. Становятся в круг друг к другу лицом, молятся друг на друга (на образ и подобие божье), а потом прыгают вверх, подскакивая как можно выше, хлопая в ладоши, бия себя в грудь и голову и беспрестанно приговаривая: «Ой дух! Святой дух! Накати, накати!»
Третье радение крестное (радеть на крестик) делается так: по углам комнаты становятся по одному, по два или по нескольку человек и перебегают из угла в угол как можно скорее. Во время этого перебеганья притоптывают ногами и кричат под такт песни: «Ой дух! Святой дух! Накати, накати!»
Крестьянин Костромской губернии, Галицкого уезда, Иван Андреянов, в своем донесении, поданном в феврале 1825 года императору Александру Павловичу, рассказывает о радениях следующее: «По отпетии молитв их собственного сочинения учитель садится впереди, а прочие по достоинствам их, поют разные духовные песни, сложенные ими же самими, иногда бьют сильно руками по коленям в один мах все. При начале пения крестятся и просят благословения: «благослови, государь-батюшка». Потом учитель приказывает радеть или вертеться по солнцу. Иногда радение начинает сам учитель, за ним следуют другие, и таким образом составляется большой круг: скоро ходят кругом по солнцу, приподымаясь понемногу, сильно топают ногами в один шаг, машут руками, дышат сильно и отрывисто враз с топанием ног, а когда почувствуют в себе дух, то начинают бегать все скорей и скорей, как скорость коней, бегущих рысью. Это радение называют они «радение кораблем». Потом поворачиваются боком, ходят скоро кругом, скачут притом вдруг обеими ногами, весь круг разом, и машут руками. Это радение называется «стенкою». После чего становятся на четыре угла по одному и по два, одни против других, и бегают парами на крест. Это «радение на крестик». Затем становятся в ряд от передней к задней стене, бегают скоро, топая ногами и помахивая руками, у стены оборачиваются по солнцу все вдруг и начинают «радение на кругу», которое заключается в том, что они вертятся по солнцу на одном месте весьма проворно, сильно топают ногами и отрывисто и тяжело дышат. В этом радении от скорости оборотов едва бывает видно лицо человека вертящегося, и скорость оборотов подобна вихрю. Другие при этом поют в такт: «Сей дух, сей дух, царь дух, царь дух, благодать, благодать!» При этом они крестятся, наблюдают за вертящимися, и когда заметят «сильное и удивительно скорое действие радения их», то говорят: «На него благодать накатила». Во время таких действий их вселяется в человека дух, и выходят пророки. Женщины делают то же, что и мужчины, и из них выходят пророчицы. Те и другие имеют к радению большую охоту и чувствуют в сердце радость. Учитель мой говорил, что при радении надо молчать и ни о чем не помышлять, иначе дух не может вселиться в радеющего. Он уговаривал меня непременно радеть на кругу, объясняя, что иначе благодать в меня не вселится… Они радеют больше «кораблем» и «на кругу», но если есть время, то и на все манеры. По окончании радения все садятся, поют разные песни и хлопают в такт руками по коленям; потом становятся пред учителем на колени, крестятся, кланяются ему в землю и просят сотворить милость, чтобы дух святой просветил их чрез уста пророка. Учитель выбирает пророчицу для женщин, а сам пророчествует мужчинам. Избранные становятся лицом к народу, с плетками в руках, разом пророчествуют с небольшим движением тела и громко выговаривают речи стихами. И сперва бывает «слово» (то есть пророчество) всему собранию, и тогда все собрание стоит на коленях перед пророками, все крестятся и кланяются «в землю… Потом бывает слово каждому порознь. Этот, стоя на коленях, молится и кланяется пророку, кланяется в землю, иногда со слезами, ибо тогда они каются пред пророками в грехах, и пророки обличают их. Прочие из собрания при этом встают… Пророчество всему собранию продолжается иногда беспрестанно до четырех часов. По окончании пророчеств учитель и все остальные поют «Христос воскресе», потом учитель кладет на лавку, под святые образа, крест господень и покровы (платки) отца искупителя. Присутствующие покорно поклоняются в землю и прикладываются ко кресту и к покрову, и кладут деньги по усердию, крестятся, попарно кланяются учителю в землю. После толкуют иногда пророчество, кому что вышло в слове».
Из других источников, имеющихся у нас под руками, видно, что если во время радения кто-нибудь из хлыстов начнет приходить в исступленный восторг, почувствует, что ему захватывает дух (это называется: «заблажил в нем дух свят»), он тяжело дышит и начинает вскрикивать: «Вот катит! Вот катит!.. Дух свят!.. Дух свят!.. Накатил!.. Накатил!..» И начинает снова кружиться, кружится, как дервиши, до беспамятства и после того, не помня себя, произносит скороговоркой или нараспев несвязные речи. Эти речи и считаются пророчествами.
У хлыстов и у скопцов нет установленных песен, которые бы пелись при известном случае. Один запоет какую-либо известную всем песню, другие тотчас же ее подхватывают и начинают петь хором. Иногда из одной песни переходят в другую, иногда кто-нибудь поет песню импровизованную. Поэтому и нельзя определительно указать на то, какие именно песни поют они, приходя в исступленное состояние. Вот, например, одна песня. Начинают ее хором, протяжно, заунывно и, постепенно возвышая голоса, поют скорей и скорей. Песня из largo и pianissimo мало-помалу переходит в vivace allegro и fortissimo. Под конец поющие задыхаются, всхлипывают, гогочут и взвизгивают:
Как не золотая трубушка жалобненько вострубила,
Ой да жалобненько, жалобненько,
Восставали, восставали духи бурные,
Заходили, заходили тучи грозные…
Соберемтесь-ка мы, братцы, во един во собор,
Мы посудимте, порядимте такую радость:
Уж вы верные, вы изобранные,
Вы не знаете про то, вы не ведаете,
Что у нас ныне на сырой земле понаделалось:
Катает у нас в раю птица,
Она летит,
Во ту сторону глядит,
Да где трубушка трубит,
Где сам бог говорит:
Ой бог! Ой бог! Ой бог!
Ой дух! Ой дух!
Накати, накати, накати!
Ой ега, ой ега, ой ега!
Накатил, накатил,
Дух свят, дух свят!
Царь дух, царь дух!
Разблажился,
Разблажился
Дух свят, дух свят!
Ой горю, ой горю,
Дух горит, бог горит,
Свет во мне, свет во мне,
Свят дух, свят дух,
Ой горю, горю, горю,
Дух! Ой ега!
Ой ега, ой ега, ой ега,
Евое!
Дух евой, дух евой, дух евой…
Пророки и богородицы людей божьих пророчествуют или от своего лица, или в виде слов, идущих от бога, иногда же в виде разговоров с Иисусом Христом, с духом святым, с божиею матерью и пр.
Если кто, придя в исступленное состояние (это называется «быть в духе»), начнет пророчествовать («ходить в слове»), все умолкает. Все с благоговением слушают пророка или пророчицу, принимая их слова за слова самого бога. Пророчества говорятся в рифму и нередко бывают совершенно бессмысленны. Вот для примера одно общее ко всем, ко всему собору или кораблю, а другое к одному лицу:
«Уж вы, батюшки, братцы и духовные сестрицы, вы не извольте на земле жить и унывать, а извольте твердо на бога уповать, а я буду вам драгоценного товару раздавать, а вы извольте на земле им торговать, царство и блаженный рай в седьмом небе доставать».
«Слушай, брат, Саваоф тебе рад. Я тебя не оставлю, сорок ангелов к тебе приставлю; будут тебя стеречь, от всякого зла беречь. Я, бог, тебя награжу — хлеба вволю урожу, будешь есть, пить, меня, бога, хвалить; станешь хлебец кушать, евангелье слушать. Вот тебе бога сказ, от святого духа указ. Оставайся, бог с тобою, покров божий над тобою». После пророчеств все садятся по местам, и начинается общая трапеза: едят молочную кашу, блины, молоко, калачи, у богатых пьют чай. Это делается на складчину.[40]
Главное, годовое радение бывает в должайшие июньские дни около троицына дня. В то время в иных, весьма, впрочем, немногих кораблях, хлысты, радея, поют песни, обращенные к «матушке сырой земле», которую отожествляют с богородицей. Через несколько времени богородица, одетая в цветное платье, выходит из подполья, вынося на голове чашку с изюмом или другими сладкими ягодами. Это сама «мать сыра земля» со своими дарами. Она причащает хлыстов изюмом, приговаривая: «даром земным питайтесь, духом святым услаждайтесь, в вере не колебайтесь», потом помазывает их водою, приговаривая: «даром божьим помазайтесь, духом святым наслаждайтесь и в вере не колебайтесь». Говорят, будто во время радения, бывающего в этот день, хлысты радеют более, чем в другие дни, и что в это время исступленным представляется какой-то дым, и в нем будто видят они младенца, сияющего золотым блеском. Это называют они явлением «золотого христа». Как скоро покажется это видение, хлысты падают ниц.
Во время тех радений, на которых совершается причащение хлыстов, они после пророчества, по обыкновению, садятся за стол, христос, пророк или богородица режет белый хлеб и, раздавая куски людям божьим, произносит слова: «примите, ядите» и пр. Вместо вина, которого хлысты ни в каком случае не пьют, христос, богородица или пророк причащают их водою, иногда квасом.
X
Кроме изложенных обрядов, совершаемых последователями хлыстовщины во время их обыкновенных и чрезвычайных радений, их больших и малых праздников, в некоторых «кораблях», но далеко не во всех, изредка (может быть, лет через десять и более) совершаются отвратительные обряды «христовой любви» и «причащения телу и крови». Повторяем, совершается это далеко не во всех кораблях и чрезвычайно редко.
«Христовою любовью» называется общий разврат корабля, происходящий после радения, когда и мужчины и женщины находятся в исступленном состоянии. Этот разврат, не разбирающий ни возраста, ни уз родства, объясняется двояко. Одни хлысты говорят, что они, поступая так, «грехом грех истребляют». Но есть, кроме того, сведения, что хлысты от времени до времени делают это с тем, чтоб иметь детей, рожденных, как они говорят, от духа свята (так называемых «христосиков»). Если какая женщина сделается беременною, она принимает сан богородицы и рожденный ею считается «не от крове, не от похоти плотския, не от похоти мужеския, но от бога родившимся».
Дикий обряд «христовой любви» в иных, немногих, конечно, хлыстовских кораблях соединяется с другими, еще более отвратительными, еще более ужасными обрядами: приобщения телу и крови.
Барон Гакстгаузен, путешествовавший по России в начале сороковых годов, которому нашим правительством предоставлены были все способы, как вещественные, так и невещественные, к собранию всевозможных сведений, так передает откровенный рассказ одного хлыста Ярославской губернии: «Во время моления, в чан, наполненный теплою водой, сажают пятнадцатилетнюю или шестнадцатилетнюю девушку, которую успели склонить к оскоплению. Когда она усядется в чане, к ней подходят старухи, делают глубокий надрез на ее груди, потом отрезывают один из сосцов, левый, и с удивительною ловкостью останавливают течение крови. Во время этой операции девушке дают в руки икону святого духа, чтоб она, углубившись в благоговейное созерцание, легче переносила страшную боль. Потом отрезывают часть тела, кладут на блюдо, разрезывают на мелкие куски и раздают присутствующим, которые и едят их. Когда кончается это людоедство, ту девушку сажают на возвышенное место, особо для нее устроенное, и все собрание начинает вокруг нее плясать, припевая:
Поплясахом, погорахом
На Сионскую гору. [41]
Барон Гакстгаузен не принадлежит к числу тех легковерных иностранных путешественников, которые, говоря о России, допускают в рассказах своих всевозможные нелепости. Его свидетельство достоверно. Мне самому случалось слышать от некоторых лиц, хорошо знавших хлыстовские корабли, рассказ о гнусном людоедстве, равно как и о заклании младенцев мужского пола, рождаемых богородицей. То же самое слышал г. Кельсиев за Дунаем от одной богородицы Авдотьи Ивановны, бежавшей из Курской губернии, у которой хлысты съели левую грудь и выпили кровь ее восьмидневного ребенка.
Вот рассказ, записанный мною лет пятнадцать тому назад со слов одного крестьянина, бывшего в хлыстовской ереси.
В христы, в богородицы, в пророки, как у хлыстов, так и у скопцов, поступают не по выбору, а, так сказать, по вдохновению. Привлекается в корабль молодая девушка чистой жизни. Если замечают, что на нее сильно действуют телодвижения, употребляемые при радениях, а еще лучше и без радений случаются с нею припадки, вроде истерики, причем она впадает в беспамятное исступление («кликуша», по народному названию), то на нее начинают смотреть с уважением, как на избранный сосуд. То же самое и относительно мужчин. Через несколько времени, когда молодая девушка участвует в «беседе», подходит к ней пророчица и начинает выпевать вроде следующего:
Молодая ты юница,
Богу милая певица,
Чистая отроковица,
Красная девица,
Полюбил тебя бог,
Сам господь Саваоф,
Благословенна ты в женах,
Родишь спаса в пеленах,
Во святых во знаменах,
В золотых во теремах.
Люди божьи тебе помолятся,
Все цари, короли поклонятся;
Будешь ты святая юродица,
Матушка пресвятая богородица,
От тебя христос народится,
Дай нам пречистым телом твоим причаститься.
Девушка сначала и сама не знает, что это означает, но через несколько времени начинает понимать, что ее возводят в величайший для женщины сан хлыстов, в сан богородицы.
Старые пророчицы снимают с нее одежды и раздетую сажают на возвышенное место под образа. Начинается обожание. Новой богородице с крестным знамением кланяются в землю и прикладываются кто к ноге, кто к руке, кто к груди и пр. Называют ее богородицей, царицей небесной, владычицей и т. п. Молятся ей и просят сподобить причаститься пречистого тела ее, а когда от духа свята от нее «христосик» родится, причаститься и его животворящей кровью…
Новая богородица на этой же «беседе», или через несколько времени, на другой, радеет (в белой полотняной рубашке), припевая:
Я люблю, люблю дружка,
Саваофа в небесах
Ей-ей, люблю!
Ей-ей, люблю!
Радение продолжается… Быстрей и быстрей все вертятся… Все оканчивается «христовой любовью»…
С той поры корабль, воздавая избранной девушке божеские почести, поет, обращаясь к ней, на радениях «похвалу богородицы»:
В чистом поле, при дорожке, стояла светлица,
Эта светлая светлица — девственное тело,
Красней солнца, светлей света, белей она снегу, и пр.
Ее дарят разными вещами, а когда прислуживающие ей «пророчицы» и «праведные» заметят, что она беременна, собирают корабль и совершают обряд причащения телом богородицы, о котором упоминает барон Гакстгаузен.
Для этого ставят среди горницы чан с теплою водой. Богородица сначала радеет, как и другие, потом ее раздевают и сажают на престол под иконы. После обожания пророчицы ведут ее к чану, сажают туда и дают в руки икону нерукотворенного спаса, которую она держит над головой. Вокруг чана весь корабль радеет при громких песнях, в которых величают богородицу и просят ее сподобить людей божьих причаститься ее пречистого тела. Наконец одна из старых богородиц или пророчица отрезывает у ней левую грудь и прижигает рану раскаленным железом. Отрезанную часть тела режут на деревянном кружке в кусочки и причащаются ими.
Делают это в иных случаях с девушками непорочными, но такие не называются богородицами, а только пророчицами или же богинями. Богинями зовут, впрочем, и богородиц.
Если от изуродованной таким образом девушки родится дочь, ее отдают матери, и эта девочка впоследствии обыкновенно сама делается богородицей или пророчицей. Но если родился мальчик, он считается сыном божьим и называется «христосиком». На восьмой день его закалают в левый бок таким же копием, какое употребляется в церквах, пронзают ему сердце и причащаются горячею кровью. Тело сушат и превращают в порошок, с которым после пекут калачи, коими и причащаются вместе с водою.
Об этом ужасном изуверстве рассказывает св. Дмитрий Ростовский в своем «Розыске». Он пишет, что между Вологдой и Каргополем жил в его время изувер, считавшийся святым и преподобным, и с ним жило много учеников и учениц, «учением бо его лестным и лицемерным житием влекомы бяху к нему, аки к великому угоднику божью. Учаше же той славимый мнимый святец тайно, еже всем жити блудно безо всякого зазора, глаголя яко несть грех плотское совокупление по согласию, но любовь есть». Однажды к нему пришли два человека и сказали, что такая-то девица родила мальчика: «Той же окаянный мнимый святой пустынник рече им: «Не рех ли вам прежде сего, да егда та девица родит отроча, абие у новорожденного младенца ножом, подняв груди, измете сердце и да принесете на блюде ко мне? Идите убо и сотворите якоже рех вам». Они же абие отшедше, по малом часце принесоша на блюде древяном оного новорожденного младенца сердце, еще живо сущее и движущееся, и вдадоша ему. Он же взем нож, своими руками разреза е на четыре части и рече им: «примите сие, и в печи иссушив, истолките». Скверные же тии слуги окаянного оного пустынника, шедще сотвориша повеленное им и паки принесоша к нему истолченное в муку младенческое сердце. Пустынник же взем лист писчия бумаги и на малыя бумажки раздробив, вложи по малой части истолченного сердца в те бумажки, и призвав некия послушники своя, рече им: «возьмите бумажки сии со святынею» и пр.
О таких детоубийцах в прошлом столетии говорил и Феофилакт Лопатинский в своем «Обличении неправды раскольнической». В нынешнем столетии, в составленном, по приказанию рязанского епископа Симона, «Наставлении состязаться с раскольниками», тоже о них упоминается.
Бумажки с порошком, в котором подозревался тот порошок, о котором здесь идет речь, находимы были при обысках у хлыстов и скопцов, но не было случая, чтоб изуверное преступление было вполне обнаружено и юридически доказано.
Изуверы, извращенно толкуя святое евангелие, полагают, что дева Мария также отдала на восьмой день обрезать Иисуса Христа, то есть заклать его для причащения верных его телом и кровью. Обрезание (то есть заклание) совершено было, говорят они, пророком Симеоном и пророчицею Анною. Через тридцать лет после того, продолжают они, дева Мария родила духовно, то есть обратила в веру людей божьих, Иисуса, сына плотника Иосифа, который и сделался Христом. Точно так же, говорят они, столетняя богородица Арина Нестеровна, в молодости отдавшая рожденного ею христосика в «снедь верным», духовно родила христа Ивана Тимофеевича; богородица Акулина Ивановна — христа Петра Федоровича, основателя скопчества, и т. д.
XI
Секта белых голубей выделилась из хлыстовщины, как выделились из нее, с одной стороны — монтане, духовники, а с другой — секты Татариновой и адамистов, существовавшие в образованном обществе Петербурга. В сущности же все эти секты как по верованиям, так и по обрядам одно и то же. Скопцы отличаются от хлыстов единственно физическим изуродованием тела, составляя с ними одну и ту же секту.
Из некоторых дел видно, что скопчество началось в хлыстовских кораблях еще при богородице Настасье Карповне, казненной в 1733 году. Сыном богородицы Настасьи Карповны, то есть родившимся или открывшимся от нее духовно, был Христос Андрей Петрович, юродивый, в доме которого, как сказано выше, в 1745 году были открыты хлыстовские сборища, по указанию сыщика Ваньки Каина. Куда девался Андрей юродивый по окончании дела в 1752 году, неизвестно. Но вот его следы, отысканные в делах позднейшего времени.
В семидесятых годах прошлого столетия в Тульской провинции появилось двое бродяг: скопцы Андрей и Кондратий, называвшие себя монахами и киевскими затворниками. Первый из них, старший годами, был, почти бесспорно можно сказать, тот самый христос Андрей юродивый, что успел скрыться от преследований правительства в 1752 году, вероятно, при содействии своих покровительниц из высшего московского общества. Другой, помоложе его, Кондратий Иванович Селиванов, был лицом не менее загадочным. Впоследствии оказалось, что это был крестьянин Орловской губернии, села Столбова. Затворники Андрей и Кондратий пришли в нынешний Алексинский уезд. В доме фабриканта купца Лугинина нашли они крестьянина Емельяна Ретивова, принадлежавшего к хлыстовской секте, уговорили его «убелиться» (принять оскопление), доказывая, что он должен это сделать, если желает чисто и свято соблюсти истинную веру «людей божьих». Кроме Ретивова, они «убелили» еще несколько других фабричных крестьян.
Ретивов поехал в Тамбов для покупки кож и проездом, в селе Сосновке, что близ Моршанска, вовлек в свою секту дворового крестьянина этого села, хлыста Софона Авдеева Попова. Этот Попов, согласясь с сыном своим Ульяном, с крестьянами Иваном Прокудиным, Пименом Плотицыным и с приходским своего села дьяконом Семеном Алексеевым, поехали в Алексинский уезд к Ретивову, где бродяга Андрей и убелил их всех. После того еще несколько крестьян из Сосновки ездили с тою же целью к Ретивову. В его доме бродяги Андрей и Кондратий и их убелили. Наконец, в начале 1774 года, Андрей и Кондратий с каким-то мальчиком сами ездили в Сосновку, прожили у Софона Попова две недели, масленую и первую великого поста, убелили еще многих сосновских крестьян и в доме Софона Попова завели дом божий, куда все сосновские «белые голуби» собирались на раденья, отдельно от хлыстов, которых было тогда довольно много в селе Сосновке. Всего Андреем и Кондратьем в две недели убелено в Сосновке до шестидесяти человек.
Священники села Сосновки Герасим Лазарев и Иван Емельянов, узнав о сборищах в доме Софона Попова и о том, что в общество новоявившихся белых голубей вступили церкви их дьякон Семен Алексеев и дьячок Алексей Савельев, 16 марта того же 1774 года донесли о том тамбовскому епископу Феодосию. Архиерей о сосновских крестьянах сообщил тамбовской провинциальной канцелярии, а принадлежавших к духовному сословию сам допросил в консистории и 25 мая 1774 года представил о них в святейший синод.
Тамбовская провинциальная канцелярия и духовная консистория еще не кончили следственных дел о сосновских скопцах, как в Моршанск приехал статский советник Александр Волков для производства следствия.
Это было первое дело о скопцах. Волкову императрица предоставила право не только произвести следствие, но и положить решение над виновными. Августа 16-го он объявил приговор: бродяга Андрей был наказан кнутом и сослан в каторжную работу, Кондратий Селиванов приговорен к такому же наказанию, но так как во время следствия он успел бежать из тюрьмы, то на некоторое время и избавился от наказания. Вскоре однако он был отыскан и через месяц после наказания Андрея, 15 сентября 1774 года, высечен кнутом в Сосновке и сослан в Иркутскую губернию в вечную ссылку. Первые вступившие в секту белых голубей и склонявшие в нее других были на торгу биты батогами и сосланы в крепостную работу в Динаминд. Этой участи подверглись: Софон Потов, Пимен Плотицын, Иван Прокудин, Кузьма, неизвестный по прозванию, дьякон Семен Алексеев и дьячок Алексей Савельев. Остальные без наказания оставлены на месте жительства. Им только подтвердили, чтоб они не уклонялись от православной церкви и не склоняли в скопчество других.
Следствие производилось не в одной Сосновке. Над белыми голубями, обнаруженными в нынешних губерниях Орловской и Тульской, производили следствия особые комиссии, действовавшие под руководством того же Волкова. Так, в Туле был публично наказан и потом сослан в Динаминдскую крепость ближайший ученик Селиванова и главнейший его помощник, крестьянин деревни Масловой, Алексинского уезда, Александр Иванов Шилов, признаваемый скопцами за Иоанна Предтечу.
Таковы сведения, извлеченные из официальных дел. Обратимся теперь к скопческим сказаниям.
Из «Страд», или «Послания отца-искупителя», и из показаний, данных скопцами при производстве разных следствий, о Кондратье Селиванове известно следующее:
Он был родом из села Столбова, Орловской провинции, принадлежал к хлыстовской секте и находился в корабле богородицы Акулины Ивановны. По словам Селиванова, в этом корабле было тысяча человек, и между ними первою и главною пророчицей была Анна Родионовна. «Она узнавала в море и реках, — рассказывает Селиванов, — когда будет рыбе лов, а в полях хлебу урожай, почему и по явности она прославлялась. Знавши об оном, многие из миру (то есть не хлысты) приходили к ней и спрашивали: сеять ли нынешний год хлеб? А также о рыбе, ездить ли ловить или нет? И если она велит кому сеять хлеб или ловить рыбу, то много в тот год уродится хлеба и рыбы поймают, а в который год не прикажет, то ничего не поймают, не уродится хлеб».
В тот день, когда Селиванов вступал в корабль Акулины Ивановны, «ходила в слове», то есть прорицала, Анна Родионовна. На радении было восемьдесят человек. Когда он пришел в собрание, Анна Родионовна стала радеть и, пророчествуя, сказала, обращаясь к новому члену корабля:
— Сам бог пришел! Теперь твой конь бел и смирен![42]
Взяв крест, стала она подходить по порядку к каждому бывшему на собрании, давая его в руки. К Селиванову подошла она к последнему. Тот, будучи человеком смиренным, и теперь, как и после всегда, сидел на последнем месте, у самого порога. Он никогда ничего не говорил на собраниях, оттого и прозвали его «молчанкой». Подойдя к Селиванову, Анна Родионовна отдала ему крест и, обращаясь к пророкам, заговорила в «духе»:
— Ступайте на округу, угадайте, у кого бог живет?
Пророки пошли по кругу и стали промеж себя искать бога, искали у всех богатых, у всех первых людей, но ни у кого не нашли присутствия божества, Анна Родионовна, в исступленном восторге, сказала им от имени бога:
— Для чего ж вы меня, бога, не нашли? Где я пребываю? — И, указав на Кондратья, прибавила: — Вот где бог живет!
Приказав выдвинуть на середину горницы сундук, она села на нем и, посадив возле себя Кондратья, стала ему выпевать такое пророчество:
«Ты один откупишь всех иностранных земель товары, и будут у тебя их спрашивать, а ты никому не давай и не показывай, сиди крепко на своем сундуке. А теперь тебя хотят все предать, но хоть ты и будешь сослан далеко, хоть и наложат тебе оковы на руки и на ноги, но, по претерпении великих нужд, возвратишься ты в Россию и потребуешь всех пророков к себе налицо, и станешь ты судить их своим судом. Тогда тебе все цари, короли и архиереи поклонятся и отдадут великую честь, и пойдут к тебе полки полками!..»
Так был встречен Кондратий при вступлении в хлыстовский корабль. Он оставался смиренным, занимал всегда последнее место и, притворяясь немым и глухим, никогда не пророчествовал. Никто не слыхал его голоса, иные думали, что он и в самом деле глухонемой. Но «сила была в нем», как выражаются хлысты и скопцы. Раз зазвала его пророчица Анна Родионовна в особую горницу, с целью привести его в восторженное исступление, чтоб он заговорил.
— Я давно хочу с тобой побеседовать, — сказала она. — Садись возле меня.
И, посадя Селиванова, схватила крест. Желая привести его в исступление, она сказала:
— Приложись к кресту!
Но Кондратий сам взял у нее крест и проговорил:
— Дай-ка я приведу тебя самое.
— Ах, да и ты говоришь! — сказала она. — Что ж это мы никогда не слыхали, чтобы ты с кем говорил?
«И тут накатил на нее дух мой, — рассказывает Селиванов, — и она, сделавшись без чувств, упала на пол, и я было испугался того, как это бог мой ничего не знает. Взял дунул на нее своим духом, и она как от сна пробудилась, встала и, перекрестившись, сказала: «О, господи! Что такое со мной случилось? О, куда твой бог велик! Прости меня!» Взяла и приложилась ко кресту, и говорила: «Ах! Что я про тебя видела!» Я сказал: «Что такое видела? — Скажи, так и я тебе скажу». И тогда она стала мне сказывать пророчество».
Вот оно, второе пророчество Анны Родионовны Кондратью Селиванову:
— Полетела от тебя птица по всей вселенной всем возвестить, что ты бог над богами, царь над царями, пророк над пророками.
— Это правда, — спокойно отвечал ей Селиванов. — Смотри же, никому про то не сказывай.
Но и после того Кондратий Селиванов по-прежнему молчал на радениях. В то время поступил в корабль Акулины Ивановны новый хлыст, Александр Иванович Шилов. «Это был, — говорит Селиванов, — мне друг и наперсник, родился он с благодатью. Еще в мире (то есть до поступления в хлысты) бога узнал, произошел все меры, был перекрещенец и во всех верах был учителем, а сам говорил всем: «не истинна наша вера, и постоять не за что. О, если бы нашел я истинную веру христову, не пощадил бы своей плоти, рад бы головушку за нее сложить, отдал бы плоть свою на мелкие части раздробить».
И господь, услыхавши сие его обещание, — продолжает Селиванов, — избрал его мне в помощники. Потому и говорил я через искупительские уста свои (одному из хлыстов):
— Романушка. Поди, любезный, к одному человеку, зовут его Александром Ивановичем, и объяви ему о моем спасении и истинной вере, а он давно ищет и оною желает на путь истины придти».
Роман пошел к Шилову и сказал ему:
— Александрушка! Не можно ли как получше жить?
— Нет, если бы ты самого того прислал, от кого ты сам послан, я бы с ним поговорил, а с тобой говорить мне нечего. Знаю, что нет его больше на свете, и что только он один может греховный наш узел развязать.
Селиванов сам пошел к Шилову. И только что подошел к его дому, как тот встретил его словами:
— Вот кого надо. Кого сорок лет я ждал, тот идет, ты наш истинный свет, ты просветишь всю тьму, ты осветишь всю вселенную, тобою все грешные души просветятся и от греховных узлов развяжутся, и тебе я с крестом поклонюсь (то есть перекрестившись, и даже обеими руками). Ты один, а нас много, и рад я за тебя головушку сложить и на мелкие части плоть свою раздробить. Кто как хочет, а я почитаю тебя за сына божья. И ты поживи на земле, а я прежде тебя сойду. Тебе еще много дел надо на земле сделать, чистоту свою утвердить и всю лепость истребить, всех пророков сократить и всю гордость и грех искоренить.
Так исповедовал «сына божья» Кондратья Ивановича Селиванова Александр Иванович Шилов. За это исповедание он признается белыми голубями за Иоанна предтечу.
Кондратий благословил его, дал ему крест, свечу и меч (то есть нож, который потом употреблялся при операциях) и сказал:
— Вот тебе мой меч, будешь у многих деревьев сучья сечь.
И много с ним беседовал «молчанка» Кондратий, как ни с кем еще не беседовал, и послал он его к богородице Акулине Ивановне, чтоб она приняла его в корабль свой, и велел он Шилову поклониться ей со крестом. А до тех пор с крестным знамением у хлыстов не кланялись.
Когда Шилов вошел в собор и, крестясь, три раза поклонился Акулине Ивановне, а потом на все четыре стороны, все удивились. Стали говорить: «никак он уж давно приведен (обращен в хлыстовскую секту)? Да кто его научил с крестом кланяться?» И сказал Шилов про Селиванова, что он научил его. Тут вышел на середину пророк, стал радеть и такое пророчество выпевать Александру Ивановичу:
— Подь-ка, брат, молодец! Давно тебя дожидал, ты мне, богу и духу святому, надобен. Благословляю тебя крестом, ты виделся с самим христом; вот тебе от самого божьего сына меч, им много будешь грехов сечь, и дастся тебе «Книга Голубина» от божьего сына. Ты сам о том знаешь, с кем беседовал, и от вас много народу народится; знать, опять старинка хочет явиться.
Богородица Акулина Ивановна позвала Александра Ивановича к себе и стала расспрашивать:
— Кто тебя сюда прислал? Никак ты приведен?
— Вы, матушка, сами изволите знать, — отвечал предтеча богородице: — что мы все от одного приведены, от сына божья да от владычицы.
— Знаю, знаю, — отвечала Акулина Ивановна, — поди же теперь, поклонись ему от меня.
До сих пор сношения с начальницей корабля Акулиной Ивановной молчавшего при всех Кондратья Селиванова бывали лишь тайные. Тайно обратили они Шилова в хлыстовщину, тайно и утверждали его в вере. Когда Александр Иванович пришел от богородицы к Селиванову, то рассказал ему про всю свою беседу с ней.
— О, государь батюшка! — сказал он. — Что вы изволили говорить, то и пророки пели,[43] а матушка Акулина Ивановна изволила разговаривать со мной, что «это-де мой сыночек, что все пророки мне поют, будто от меня сын божий народится, а я этому и сама дивлюсь».
— Ну, любезный мой сыночек, — отвечал своему предтече христос Селиванов, говоря в «духе», нараспев:
Даст тебе отец и сын,
Святой дух и я, отец-искупитель, много сил,
И порубишь ты много осин…
Коли ты сына божьего просил,
Жалует тебя бог Ригой да тюрьмою, [44]
И благодарит тебя отец, сын и святой дух
За верное обещанье головушку за меня сложить.
Хочешь живот и сердце надсадить,
Да и сады мне насадить,
Так благословляю я тебя идти в ночь,
А господь пойдет на восток. [45]
И будет у нас меж собой истекать один исток,
Дух мой будет в тебе вовек пребывать
И обо мне возвещать,
И мы с тобой будем хоть плотями и врозь,
Но духом пребудем неразлучно вместе,
Кому будет ночь, а тебе день,
И не возьмет тебя никакая лень, и т. д.
Сильно негодовал Селиванов на хлыстов за то, что не соблюдают они заповеданной им чистоты и вместо того, чтобы проводить жизнь не только в безбрачии, но и в целомудрии, как требовалось правилами секты и самими заповедями саваофа Данилы Филипповича, предаются разврату. Ходя из одного хлыстовского корабля в другой, напрасно Селиванов искал в них чистоты и целомудрия. «Исходил я по всем кораблям, — говорит он в своем «Послании», — но все лепостью перевязаны, только того и глядят, где бы с сестрой в одном месте посидеть». И вздумал Селиванов истребить разврат у людей божьих. В самообольщении полагал он, что свыше предназначено ему «освятить всю вселенную, истребить в божьих людях всю лепость и победить змея лютого, поедающего всех на пути идущих».
Сначала Селиванов стал обличать людей божьих. «Лепость весь свет поедает, — говорил он, — и от бога отвращает, и идти к богу не допускает, и потому многие в пагубной лепости учители учительства, пророки пророчества, угодники и подвижники своих подвигов лишились, не доходили до царства небесного, променяли вечное сокровище на пагубное житие. Единые девственники предстоят у престола господня… Храните девство и чистоту. Не заглядывайтесь братья на сестер, а сестры на братьев, и не имейте праздных разговоров и смехов… И празднословия не чините, от сего рождается злая лепость, которую не без труда искоренить можно… Удаляйтесь злой лепости и не имейте с сестрами, а сестры с братьями праздных разговоров и смехов, от чего происходит лепость, ибо оная как магнит, камень, имеющий свойство привлекать к себе близ находящееся железо, так и женская лепость, по врожденному свойству своему, каждого близко обращающегося брата с сестрою привлекает к себе и неприметно вкладывается в сердца человеческие, и яко моль точит и поедает всю добродетель и изгоняет благодать божью».
Хлысты не могли равнодушно слушать обличений Селиванова. Они возненавидели обличителя и несколько раз покушались даже на жизнь его. Во всех кораблях пророки восстановили против него людей божьих, говоря, что он хочет закон изменить, но Селиванов отвечал на то: «Я пришел к вам не разорять вашего закона, но еще паче оный утвердить и укрепить, да про чистоту свою объявить». И действительно, он не коснулся ни единого из хлыстовских верований; ввел одно лишь обыкновение кланяться на радениях друг другу с крестным знамением. Пророки поносили Селиванова. Особенно один пророк, Филимон, ненавидел его, но в «Страдах» упоминается, что сам он, когда «ходил в слове», выпевал «про чистоту Селиванова».
Неуспешна была устная проповедь Селиванова. Обратился он к другому средству.
В одной беседе с наперсником своим Шиловым Селиванов сказал ему: «Все лепостью перевязаны, то и норовят себе, где бы с сестрой в одном месте посидеть. Уж бить змею, так бей поскорее до смерти, покуда на шею не вспрыгнула да не укусила ».
И стал он учить людей божьих: сказано в писании: «аще рука твоя или нога твоя соблазняет тя, отсецы ю и верзи от себя, и аще око твое соблазняет тя, изми е и верзи от себя». По сему и в прочем следует поступать. Что соблазняет, то и отсеки.
Шилов первый исполнил оскопление над собой, потом над Селивановым. Пристал к ним третий, христос Андрей юродивый, затем другие… Но никто не был так ревностен к делу «убеления», никто так много не выпустил на свет «белых голубей», как предтеча и креститель Александр Иванович Шилов.
Божьи люди, не любившие Селиванова, еще больше не взлюбили его за проповедь «убеления». Однажды на хлыстовской беседе особенно за что-то ненавидевшая его пророчица стала у дверей с камнем, чтоб убить его, когда он станет вон выходить, но поднятая рука ее, по словам «Страд», окаменела. Селиванов пошел из беседы, лег в ясли и пролежал в них трое суток, не пил, не ел, плакал и молился. Пророчица между тем увидала во сне, что ангелы наказывают ее жезлами и велят просить у Селиванова прощения. Она испросила прощение, но брат ее хотел застрелить Кондратья, когда тот ходил на праздник в Тулу. Каждый праздник выходил он на дорогу и шесть раз стрелял, но каждый раз не попадал в отца-искупителя.
Божьи люди жаловались на Селиванова своему учителю, пророку Филимону. Призвал тот к себе Кондратья Ивановича и говорит:
— На тебя все жалуются, ты людей от меня отвращаешь.
Селиванов ни слова ему не ответил.
— Вишь ты какой, — сказал пророк: — даром что молчишь. Смотри, берегись.
В то время Селиванову нигде не было пристанища. Все божьи люди прогнали его от себя. Пришел он к одному хлысту Аверьяну, говорит ему:
— Любезный Аверьянушка! Не оставь ты меня, сироту, призри и утай от семейства и от посестрии твоей,[46] чтобы никто не знал, пусти ты меня к себе в житницу, за то бог тебя не оставит.
И он меня призрел и ходил ко мне потихоньку от своих. И объявил я ему о «чистоте», — говорит в своем «Послании» Селиванов (то есть предложил оскопление).
— Боюсь, чтобы не умереть, — отвечал Аверьян.
— Не бойся, не умрешь, а паче душу свою воскресишь, — сказал ему на это отец-искупитель Кондратий Иванович: — и будет тебе легко и радостно, станешь ты как на крыльях летать, дух в тебя переселится, душа твоя обновится. Поди к учителю твоему, пророку Филимону, он сам тебе то же пропоет и скажет, что в доме твоем сам бог втайне живет, и никто о том не знает, кроме тебя.
Пророк Филимон действительно выпел Аверьяну все, что ни сказывал ему Селиванов. Аверьян поверил, пришел домой, поклонился отцу-искупителю и — принял чистоту…
Когда Кондратий Селиванов попался под суд, враждебные ему хлысты Филимонова корабля не переставали его преследовать. Ходил он в нищенском образе (вместе с Андреем) и прошел в Тулу, а оттуда отправился в Тифин.[47]
Преданный ему скопец Мартын уговаривал отца-искупителя не ходить, но тот не послушался и пошел. Судя по словам «Страд», в это время Селиванов продолжал свою проповедь и многих хлыстов превращал в «белых голубей». «У меня было три сумки, — говорит он своим иносказательным языком: — две я набрал да хотел набрать и третью, и пошел к солдатам просить милостыню,[48] но они меня схватили и под палатку к себе взяли, и за телегу меня привязали, и крепко караулили». Как арестанту, обрили ему голову. Но Селиванов ночью бежал из-под караула и пришел к своему ученику Мартыну.
«На крест (т. е. под кнут) отдали меня божьи люди (хлысты)», — говорит Селиванов. Скрывался он у одной женщины, не принадлежавшей ни к хлыстовщине, ни к кораблю «белых голубей»; звали ее Федосьей Иевлевой. Враждебные Селиванову хлысты указали полиции, где скрывается отыскиваемый колодник. Два раза приходили солдаты с обыском к Федосье, но не могли найти спрятанного в подполье Кондратья. Пошли в третий раз вместе с солдатами сами доказчики из божьих людей, разломали пол в избе Федосьиной, вытащили оттуда за волосы Селиванова, избили его и отдали солдатам. «И тут меня били все чем попало безо всякой пощады, — рассказывает Селиванов в своем «Послании»: — поясок и крест с меня сняли, а руки назад связали и назади гирю привязали, и повели меня с великим конвоем, шпаги обнаживши и со всех сторон ружьями примкнувши, один ружьем в грудь, другим сзади и с обоих боков, так что чуть не закололи. И привели меня в Тулу и посадили на стул,[49] подпоясали поясом железным фунтов в пятнадцать и приковали меня к стенам за шею, за руки и за ноги, и хотели меня уморить; на часах стояли четыре драгуна, а в другой комнате сидели мои детушки трое, которые на меня доказали и которых поутру хотели бить плетьми». После допросов, снятых в Туле (по делу в имении Лугинина), повезли Селиванова в Тамбов. В тамошней тюрьме содержался он два месяца. Когда вышло решение наказать Селиванова, повезли его за конвоем на место преступления, в Сосновку. «И тогда за мною шли полки полками, — рассказывает Селиванов в своем «Послании»: — у солдат были шпаги наголо, а у деревенских мужиков палки в руках. И тут меня сосновские детушки встречали, плакали и рыдали, и говорили: «ведут нашего родного батюшку!». И в самое то время поднялась великая буря, сделался в воздухе такой шум, что за тридцать саженей никого не было видно и никого не можно было разглядеть. И привезли меня в Сосновку, стали наказывать кнутом и секли долгое время, так что не родись человек на свет, и было мне весьма тошно…»
В то время, при наказании кнутом, иногда взваливали преступника на плечи первому попавшемуся дюжему мужику. Иван Прокудин держал Селиванова («был заместо крестного древа»), а Ульян, сын Софона Попова, держал его за голову. После наказания сняли с Селиванова окровавленную рубашку и надели новую. Окровавленная рубашка впоследствии сохранялась в корабле рижских скопцов, как святыня, и была известна под названием «крестной ризы».
Селиванова секли кнутом 15 сентября 1774 года. Белые голуби постятся в этот день страданий своего искупителя. На том месте, где его наказывали, по словам белых голубей, была построена ими церковь, но это, по справкам, деланным в сороковых годах, оказалось несправедливым. В иных кораблях скопцы говорят и поют в «страстных песнях» о том, что Селиванов был наказан не в Сосновке, а в Моршанске. Выстроенный скопцами Плотицыными и другими в этом городе великолепный собор находится, говорят, на том самом месте, где наказывали основателя их секты.
Когда Селиванова погнали в Сибирь, на дороге он встретился с Пугачевым, которого везли тогда в Москву на казнь. Не тут ли пришла ему мысль назваться императором Петром III?
XII
Ссылка Селиванова и его ближайших помощников зла не уничтожила. Там, где были до того времени хлысты, теперь стали появляться и белые голуби. Так было в Орловской губернии, на родине скопчества, так было в Моршанске и Сосновке, его колыбели, так было в губерниях Курской, Тульской, Калужской, Смоленской, Московской, Владимирской, Ярославской, Костромской, Нижегородской, Симбирской, Пензенской, Тверской и Новгородской. Белые голуби появились и в обеих столицах.
В это время кем-то распущен был слух, что под именем сосланного в Иркутскую губернию Кондратья Селиванова скрывается император Петр III. В царствование Екатерины не один Пугачев принимал имя этого государя. Самозванцев было много, и мысль, что бывший император скрывается, сильно была тогда распространена в простом народе.
В «Послании» своем, по всей вероятности, писанном уже по возвращении Селиванова из ссылки, он, именуясь царем израильским, нигде не называет себя императором Петром III; называет богородицу Акулину Ивановну «матушкою-государынею», но никогда Елизаветою Петровною. Тем не менее по всем сведениям, имеющимся в делах о скопцах, видно, что мысль назваться императором Петром III принадлежит самому Селиванову и что он стал называться этим именем в Сибири.
Белые голуби рассказывают и поют в своих песнях следующее: отец-искупитель воплотился от святого духа и родился от пренепорочныя девы Елизаветы Петровны, по благовествованию ей Иоанна Богослова. Будучи предызбрана богом к святому житию, императрица Елизавета Петровна царствовала всего только два года. Отдав правление любимой фрейлине, очень похожей на нее лицом, она будто бы «отложила царские одежды, надела нищенское платье и пошла пешком в Киев на богомолье». На пути, в Орловской губернии познала она истинную веру людей божьих и осталась с ними жить под именем Акулины Ивановны.[50]
Еще в Петербурге будто бы родила она сына Петра Федоровича и отправила его в Голштинию на воспитание, где, достигнув отроческих лет, сделался он «белым голубем». Возвратясь вскоре после того в Петербург, был он объявлен наследником престола и женился. Супруга Петра, продолжают скопцы, возненавидела его за то, что он был «убелен», и, когда принял он правление, склонила на свою сторону некоторых вельмож, которые решились убить его в Ропше. Но Петр, сведав о том, переменился платьем с караульным солдатом, также белым голубем, и скрылся. Трое суток, скрываясь от поискав, он не пил, не ел, потом будто бы сидел в каком-то каменном столбе, укрывался у колонистов, живших под Петербургом, и наконец успел скрыться в Москве. Солдата между тем убили и похоронили в Невской лавре. В Москве Петр начал свою проповедь «чистоты», затем ушел в Орловскую губернию к Акулине Ивановне, принял имя Кондратия Ивановича Селиванова, а ушедший с ним вместе граф Чернышев (по другим, князь Дашков) назвался Александром Ивановичем Шиловым. Оба они исходили всю Россию и разные иностранные государства, «проповедуя чистоту», были наконец взяты в Туле, наказаны в Сосновке кнутом и сосланы: отец-искупитель Петр Федорович на восток, в землю Иркутскую, предтеча его Шилов на север, в Ригу (то есть в Динаминдскую крепость).
Эта сказка ходила по простонародью и достигла до сведения правительства в последние годы царствования императрицы Екатерины. Жил тогда в Москве купец Федор Евсеевич Колесников из белых голубей, и был он известен государыне, называвшей его в шутку «масоном». Ему, как рассказывают скопцы, поручено было съездить в Сибирь и разведать про ссыльного Селиванова. Колесников воротился в Петербург уже по кончине государыни и будто бы объявил новому государю, что Петр действительно жив. Император Павел велел привезти Селиванова в Петербург.[51]
Вероятнее всего, что скопческий отец-искупитель, при содействии и помощи разбогатевших во время его ссылки скопцов, бежал из Сибири и, отысканный, был посажен в Петропавловскую крепость.[52]
«Белые голуби» в одной из своих «воскресных песен» поют, что купец Федор Колесников
Святым духом разблажил,
Отца царю доложил:
«Он не умер ведь, а жив,
Во Иркутске все блажил,
Сорок лет в страдах он жил».
Тут царь сердцем встрепенулся,
На отца он ужаснулся,
И заплакал, затужил,
Все собранье нарушил,
Послал скорого гонца
Отыскать своего отца,
Чтоб представил бы в столицу
Со Иркутской со границы.
Скоро это сотворил,
Отцу двери растворил.
Он вошел со бурным духом,
А сам гордо говорил:
«Сотвори мою ты волю,
Я имею власть теперь,
Отдам скипетр и венец,
Коль ты мне родной отец».
Наш батюшка-искупитель
Проглаголал с высоты:
«Ты послушай, молодец,
Что греху я не отец.
Я за тем сошел с небес,
Разорить грехи в конец,
Чистоту буду любить,
Хочу грех весь погубить,
А и в праведной семье
Буду в трубушку трубить,
Всех поставить, утвердить».
Тут царь крепко осерчал,
Забыл первый свой начал,
Пошел, очень закричал.
Затворил он крепко двери:
«Не хочу в твоей быть вере,
А за этот за смешок
Пошлю в каменный мешок».
Наш батюшка-искупитель
Кротким гласом провестил:
«Я бы Павлушку простил,
Воротись ко мне ты, Павел,
Я бы жизнь твою исправил».
А царь гордо отвечал,
Божества не замечал,
Не стал слушать и ушел.
Наш батюшка-искупитель
Своим сердцем воздохнул,
Правой рученькой махнул:
«О земная клеветина!
Вечером твоя кончина;
Изберу себе слугу,
Царя бога на кругу,
А земную царску справу
Отдам кроткому царю:
Я всем троном и дворцами
Александра благословлю,
Будет верно управлять,
Властям воли не давать;
Я вам истинный Христос,
Учители, не слабейте,
А пророки не робейте…» и т. д.
Представляем еще два рассказа скопцов о возвращении Селиванова в Петербург: унтер-офицера Архипова, которому сам Селиванов рассказывал про свидание свое с императором Павлом, и штабс-капитана Созоновича, знавшего все тайны скопческого общества.
Из записки полковника князя Голицына «О скопцах, открытых в Москве в 1835 году» и из следственного дела о них, тогда производившегося, видно, что скопец отставной унтер-офицер Денис Архипов, служа в Нотебургском пехотном полку, квартировавшем в 1789 голу в Риге, стоя на часах в Динаминдской крепости, был совращен в скопческую ересь содержавшимся там крестьянином Александром Ивановым Шиловым и тут же «убелен» инженерным унтер-офицером Казуткиным. В Риге белые голуби собирались на радения в доме мещанина Дегтярева, куда приходил и кормщик рижского корабля Иоанн предтеча Шилов, отпускаемый для того каждый раз из-под караула из Динаминдской крепости, благодаря слабости надзора за арестантами и тому, что многие из карауливших его сами принадлежали к обществу белых голубей. «Когда воцарился император Павел Петрович, — рассказывал Архипов, — то возникли в народе разные толки про императора Петра III. Узнали мы, что учитель наш Александр Иванович Шилов и сосланные с ним в крепостные работы скопцы Софон Авдеевич Попов, дьякон Семен Алексеев, Иван Прокудин, Емельян Ретивов, Иван Семикин и еще Кузьма, присланные из Моршанска, рассказывают, будто старейший скопческий наш учитель есть император Петр Федорович, что он жив и находится в Сибири в ссылке». Вследствие таких их разговоров все они были отправлены по высочайшему повелению из Риги в Шлиссельбургскую крепость, и тогда же, по словам их, вытребован был из Сибири отец-искупитель Петр Федорович. «Я, бывши в 1805 году в Петербурге, во время уже своей отставки, по надобностям, — говорил Архипов: — видал его в доме скопца, тамошнего купца Сидора Яковлевича Ненастьева, беседовал с ним и изустно от него слышал, что по возвращении его из Сибири представляли его императору Павлу Петровичу, который спросил его «почему ты именуешься по народной молве отцом моим?» На сии слова батюшка отец-искупитель, — продолжал Архипов, — отозвался, что «когда ты (то есть государь Павел Петрович) согласишься «принять чистоту» и поступить в нашу истинную веру, то и будешь моим сыном». Разгневавшись за такой ответ, государь отправил отца-искупителя в какую-то богадельню под надзор, откуда он был освобожден уже императором Александром Павловичем».
В таком же роде рассказывает другой скопец, штабс-капитан 34 егерского полка (из дворян Смоленской губернии, воспитанник С.-Петербургского дворянского корпуса) Борис Петрович Созонович, убелившийся на 24 году от рождения. «По вступлении на престол императора Павла Петровича (говорит он в «Объяснении», которое, раскаявшись в своих заблуждениях, писал он в Соловецком монастыре, куда был сослан), по доносу некоторого московского купца Масонова (то есть Колесникова), освобожденного оным государем из заточения, что якобы отец его, бывший император Петр Федорович, находится в живых, тот самозванец был возвращен из Сибири в Петербург. Когда государь спросил его, точно ли он его отец, то он якобы ответствовал, что когда-де примешь мое дело, то есть оскопление, то я почту тебя за сына. А равно и помянутый предтеча того лжехриста (Шилов) в оное же время из заключения освобожден. Но как государь Павел Петрович не почел их теми особами, коими они от купца Масонова были названы, то якобы государь самозванца Петра из секретного заключения определил в некую богадельню с пенсией, а означенный лжепредтеча сослан в Шлиссельбургскую крепость».
В действительности император Павел, не зная тайн скопческой ереси и считая уродующих себя сумасшедшими, облегчил наказания, которым подверглись они в царствование Екатерины по суду статского советника Волкова. Привезенный в Петербург Кондратий Селиванов был по высочайшему повелению помещен в смирительный дом, находившийся при Обуховской больнице, под именем «секретного арестанта». Шилов из крепостных работ в Динаминде переведен в Шлиссельбургскую крепость, где получал хорошее содержание с разными удобствами в жизни, а Софон Авдеевич Попов помещен в Зеленецкий монастырь, Петербургской епархии, где постригся и наречен в монашестве Савватием. Другие скопцы также получили облегчение. Многие из моршанских и орловских белых голубей переселились уже в это время в Петербург, приписались в тамошнее городское общество и завели большие торговые дела.
Император Александр Павлович через год по вступлении на престол (6 марта 1802 года), в сопровождении молодого своего советника графа Строгонова, посетив Обуховскую больницу и находившиеся при ней заведения, разговаривал с Селивановым и приказал освободить его и поместить в богадельню.
В тот же день петербургский камеральный департамент писал надзирателю богадельни, находившейся при Смольном монастыре, коллежскому советнику Белкину, следующее: «во исполнение высочайшего именного его императорского величества повеления, здешний военный губернатор генерал-от-инфантерии Голенищев-Кутузов сему департаменту предложил: содержащегося в смирительном доме под именем «секретного арестанта», крестьянина Орловской губернии, села Столбова, Кондратия Селиванова освободив, определить в богадельню».
В тот же день надзиратель городской больницы Солодовников уведомил Белкина о высочайшей воле и, препровождая Селиванова, предписал принять его в богадельню в первый сорт.
В богадельне Смольного монастыря Селиванов ходил по церкви с кружкою для сбора в пользу бедных. Через три с половиной месяца он, по прошению жившего в Александро-Невской лавре поляка, статского советника Еленского, был уволен, уже без высочайшего повеления.
Белые голуби, называя наказание кнутом Кондратья Селиванова «крестною смертью» и «распятием», а ссылку его в Сибирь «погребением», считают возвращение его в Петербург и получение им свободы «воскресением». Со времени этого «воскресения» на радениях белых голубей, как в Петербурге, в присутствии самого обоготворяемого Селиванова, так и по другим местам, скопцы стали петь пасхальную песнь православной церкви «Христос воскрес». Этими же словами начинает Селиванов и свое «Послание» к детушкам, которое писал он, бесспорно, в Петербурге. У скопцов есть следующая «воскресная песнь» о возвращении свободы их отцу-искупителю:
Со восточной со сторонушки
На западную, на западную
Провезли древо кипарисовое,
На том древе пятьсот золотых ветвей.
Эти ветви
Израильски дети, [53]
А везли то древо на пятистах конях,
А на всяком коме по пятисот ковров,
А на всяком ковре по пятисот ангелов.
Еще ангелов, да архангелов.
Привезли то древо-кипарис во Питер град.
Становили древо от земли до неба:
Будут строить град Иерусалим
С отцом, сыном и святым духом с самим,
И со троицей, с богородицей,
И великие дома строятся, [54]
Клад великий откроется,
Источник протечет,
Сын божий на всю землю проречет:
«Кто хочет живой воды напиться,
Изволь в Питер прикатиться,
То душам вечно годится.
Чтобы телу не потакать,
А живому богу работать,
Души в царство привлекать,
На плеча белы ризы надевать,
Будет весь Израиль доставать
И этому делу не миновать».
По выходе из богадельни Смольного монастыря отец-искупитель белых голубей поселился в доме купца Сидора Ненастьева, где собирался тогда петербургский хлыстовско-скопческий корабль, в то время уже многочисленный и поддерживаемый лицами, принадлежавшими к высшему, образованному обществу. Живал Селиванов и в других домах скопческих, у Красниковых, у Добрецова, Артамонова, Васильева и у купчихи Афросиньи Софоновны Поповой, дочери сосновского скопца Софона Авдеевича, теперь инока Савватия, бывшей, для виду, замужем за купцом Андреем Костровым, тоже скопцом. Эта Афросинья, очень красивая собой, хотя уже немолодая женщина, была в петербургском корабле пророчицей. Наконец купец Солодовников в 1816 году построил в Литейной части, близ Лиговки, «Новый Иерусалим», где водворился отец-искупитель и жил до 1820 года, то есть до ссылки его в Суздальский Спасо-Евфимьев монастырь.
Заключим эту главу сохранившимися известиями о скопческом Иоанне предтече, Александре Ивановиче Шилове, которого называли то графом Чернышевым, то князем Дашковым, заключенным будто бы в темницу по повелению императрицы Екатерины. В редкой рукописи «Рижские скопцы», экземпляр которой находится у нас, говорится о нем следующее:
Скопцы с какою-то таинственностью и благоговением рассказывают, будто бы император Павел Петрович, будучи еще великим князем, в 1776 году два раза один-на-один разговаривал с Шиловым в Динаминдской крепости. Овдовевший в этом году (15-го апреля) великий князь через восемь недель по кончине супруги своей Наталии Алексеевны (13-го июня) поехал в Берлин свататься к принцессе Софии-Доротее Вюртемберг-Штутгартской (императрица Мария Феодоровна) и воротился в Петербург 14-го августа. Находясь в Риге в конце июня, в первых числах августа 1776 года, он действительно обозревал казематы Динаминдской крепости и, конечно, видел Шилова и других скопцов, незадолго пред тем присланных из Сосновки и Моршанска. Вступив на престол, он отдал повеление президенту города Риги Егору Егоровичу Гене прислать Шилова в Петербург, а остальных скопцов разослать по монастырям. Шилова привезли в Петербург и в продолжение полутора месяца содержали у Обольянинова, в угловом доме, выходившем на набережную Невы из Мошкова переулка. В то же время взяли шестерых скопцов, живших в Петербурге, и в конце 1796 года всех их отправили в Шлиссельбург.[55]
Вскоре после того, именно 6-го января 1799 года, рано утром приехал в Шлиссельбург нарочный курьер (камергер, ибо имел на заднем кармане ключ) с повелением привезти в Петербург для освобождения Шилова с другими скопцами. Но посланный не застал Шилова в живых: он умер в то самое утро, как тот приехал. Это поставило камергера в недоумение: он недоумевал, везти ли ему других скопцов, которых предписано было ему представить вместе с умершим. По совещании с комендантом крепости, генерал-майором Плуталовым, он решился пока оставить их в крепости, а Шилова не предавать земле до разрешения государева. Через двенадцать дней последовало повеление Павла Петровича предать тело Шилова земле, со всеми христианскими обрядами,[56] а заключенных одновременно с ним скопцов допустить проститься с его телом. Они нашли при гробе коменданта и священника. Из них Савельев и Агеев чрез сорок пять лет после того утверждали, что тело Шилова не только не было испорчено, но и не имело дурного запаха. В этом нет, впрочем, удивительного: дело было зимою. Шилова похоронили при подошве Преображенской горы, близ берега Невы, куда будто бы сопровождали гроб его: комендант генерал-майор Плуталов, плац-майор Юхарев, множество чиновников, народ и все духовенство. По восшествии на престол императора Александра Павловича, бывшие в заточении спутники Шилова освобождены и возвращены в экипажах в Петербург. В 1802 году, при коменданте Плуталове, плац-майоре Юхареве, разных чиновниках, священстве и множестве народа, стекшегося как из Шлиссельбурга, так и из Петербурга, гроб Шилова был вырыт, и тело будто бы найдено неповрежденным, и, по словам плац-майора Юхарева, передававшего это скопцу унтер-офицеру Трусову, оказался один только ноготь на пальце ноги почерневшим, но и то Юхарев относил к тесноте гроба. Мертвого Шилова причесали, потом, закрыв, положили в тот же гроб и, в сопровождении всех чинов Шлиссельбурга и посторонних лиц, перенесли выше на той же горе, туда, где оно и теперь находится. Здесь сначала была построена над могилой обширная деревянная часовня (будто бы иждивением коменданта, который был с покойным в дружбе). Могила скопческого предтечи сделалась предметом обожания с того времени, как Кондратий Селиванов стал свободно проповедывать учение свое в Петербурге. Белые голуби со всех сторон стали стекаться на поклонение этой могиле. Петербургские скопцы купцы Борисов и Шеметов сделали над нею прочный свод, а в 1829 году поставили существующий доныне памятник.
ХIII
Еще в Сибири Кондратий Селиванов сказал своим детушкам, пришедшим к нему на поклонение из Сосновки: «когда вы чан слез наплачете, тогда отец мой небесный меня к вам отпустит; теперь еще не время, я должен исполнить приказ отца моего небесного». Это было не ранее восьмидесятых годов прошлого столетия.
Чан слез не был наплакан, как Селиванов другим ученикам, приходившим к нему в Иркутск, по словам одной скопческой песни, сказал:
Буду, буду я в Москву,
Разгоню вашу тоску;
Буду в Питере во граде,
Утвержу вас во ограде.
Мне в столицах поселиться,
Чтобы с вами веселиться
На святых божьих кругах,
Во столичных во трудах.
Веруя в непреложность обещаний отца-искупителя, стаями поднялись белые голуби из сел, из деревень и провинциальных городов во сретение грядущему
Из восточныя страны
Из Иркутския.
Они селились в Москве, а еще больше в Петербурге, стали заниматься торговлей, преимущественно золотыми и серебряными вещами, и разменом денег. При строгой бережливости, при скромном образе жизни скопцы скоро разбогатели, и некоторые из них сделались значительными столичными капиталистами.
В Москву белые голуби переселились преимущественно из Тульской и Орловской губерний, а в Петербург из Сосновки, Моршанска и других мест Тамбовской губернии.
В Москве белые голуби нашли готовые корабли. Обнаруженная в царствовании Анны Ивановны и Елизаветы Петровны хлыстовщина (квакерская ересь) не была искоренена. У Сухаревой башни продолжал существовать дом божий, основанный христом Иваном Тимофеевичем; в Ивановском и других монастырях оставались последовательницы учения людей божьих.
Сначала купец, потом капитан, Иван Максимович Лугинин (на Тульском заводе которого скопили Кондратий Селиванов вместе с Андреем юродивым) из своего московского дома сделал скопческую «сионскую горницу». Здесь белые голуби собирались для совершения радений, здесь производились и оскопления. Приказчик Лугинина считался главою московских белых голубей. Сам Лугинин подозревался в принадлежности к скопческой секте, и не без основания. Действительно, он был «скопец неоскопленный», то есть хлыст. Весь дом его был наполнен хлыстами и скопцами. Чтобы избавиться от подозрения, капитан Лугинин открыто содержал любовницу, которую знала вся Москва. Хитрость удалась: она избавила его от преследований главнокомандующего в Москве фельдмаршала князя Прозоровского.
Способ, употребленный коноводом московских скопцов капитаном Лугининым с целью отвести глаза фельдмаршала, зорко смотревшего за мартинистами и другими тайными обществами в Москве, послужил уроком «неоскопленным скопцам» позднейшего времени. Главными распорядителями скопческого братства нередко бывали и теперь бывают не подвергнувшиеся уродованию. Их иногда называли «духовными скопцами». В случае открытия скопческого корабля эти люди, чтобы отвлечь от себя подозрение, ссылались на то, что имели любовниц; являлись женщины и не по одной, а по две и по три, признававшиеся в связи с руководителем скопческого корабля; являлись даже дети, рожденные будто бы от незаконной их связи. Другие венчались в церквах и «для видимости» жили в одном доме со своими женами да кроме того держали по квартирам на своем содержании женщин единственно ради отвлечения от себя подозрений правительства. Это самая обыкновенная уловка неоскопленных скопцов.
Разыскивая в 1792 году в Москве мартинистов, князь Прозоровский узнал о скопческом корабле Лугинина. Собрав сведения, впрочем, весьма поверхностные, он написал ко всесильному тогда Платону Александровичу Зубову, прося его доложить императрице и просить ее разрешения, как поступить: «приказать ли следствие произвесть, или в тайной экспедиции, и что с виновными в том делать, так как в законах о сем точного нет положения». Зубов не отвечал. По крайней мере ответа его князю Прозоровскому в деле не сохранилось.
Кроме дома Лугинина, московские скопцы в конце прошлого и в начале нынешнего столетия собирались в следующих домах:
1. Купца Федора Евсеевича Колесникова, жившего с братом своим, тоже скопцом, в собственном доме, в Мещанской части, в приходе Троицы, что в Троицком. 2. Купца Василья Жигарева, жившего в Рогожской части на Таганской улице, у которого все находившиеся в услужении были оскоплены. 3. Купца Андрея Тимофеева, жившего за Серпуховскими воротами. 4. Отставного солдата Александра Иванова, жившего в подмосковном селе Черкизове.
Во всех этих домах производились оскопления, почему названные домохозяева и назывались в среде белых голубей «мастерами». У Колесникова была главная моленная. Она была устроена под полом, и дневного света в ней никогда не бывало. Над этой моленной устроен был горн, или большая печь, в которой раскаляли скопческий нож, называемый «булатным мечом»; в ней же сжигали тела тех, которые, не перенеся оскопления, умирали. Колесников был очень богатый купец, он торговал преимущественно пушным товаром. Его знали наследник престола Павел Петрович и Мария Федоровна, знала и сама императрица. Находился ли он в каких-либо сношениях с мартинистами, не знаем, но князь Прозоровский в 1792 году доносил, что он из числа масонов и придерживается правилам, близким к масонству. Екатерина поэтому и называла Колесникова масоном. Название это так и осталось за ним. Впоследствии его даже в официальных бумагах называли Масоновым. Выше было сказано, что этот Колесников ездил в Сибирь и, возвратясь оттуда, сказал Павлу Петровичу, уже императору, о Селиванове, которого называют Петром III. Сказано было и о том, как Колесников попал в Шлиссельбургскую крепость. По освобождении он поселился в Москве и жил в ней безвыездно, с каждым годом наполняя сбой корабль новыми «убеленными», для чего прибегал даже к насилиям.[57]
В Риге скопческий корабль, основанный Александром Шиловым во время заключения его в Динаминдской крепости, состоял преимущественно из солдат местного гарнизона и квартировавших в городе войск. Он собирался в доме скопца чиновника 14 класса Михаила Антоновича Пищулина. Этот Пищулин, служивший в рижской полиции надсмотрщиком за дорогами и мостами, по переводе Шилова в Шлиссельбург, сделался кормщиком рижского корабля. Дом Пищулина находился в Московском форштате, на Каменной улице, у Каменного столба. Кроме его в Риге скопцы собирались в доме тамошнего купца Ивана Васильевича Мацкова, на улице Романовке, и у богатых мещан: Емельяна Пахомова и Якова Яковлева.
Это были самые большие скопческие корабли того времени, но главнейший находился в Петербурге. Он образовался в последних годах прошлого столетия, преимущественно из сосновских и моршанских выходцев. Петербургский корабль особенно усилился с 1797 года, когда скопцы, заключенные в крепостях и сосланные в Сибирь, по повелению императора Павла Петровича получили свободу, кроме повредившихся в рассудке. Они собрались в Петербурге, ожидая обетованного пришествия отца-искупителя. Искупитель, как мы знаем, не замедлил.
Во главе петербургского корабля стояли Сидор Яковлевич Ненастьев и брат его Иван. Не знаем, откуда они родом, но в начале нынешнего столетия принадлежали они к купеческому сословию Выборгской губернии, тогда входившей еще в состав империи. Сидор Ненастьев, его жена, особенно же дочь его, девица Вера Сидоровна, были люди благочестивые и чрезвычайно набожные, усиленно искавшие духовного света, возрождения и спасения и дошедшие до хлыстовщины. Семейство Ненастьевых дошло и до скопчества. Не знаем наверное, был ли убелен Сидор Яковлевич, но в его доме происходили радения с участием белых голубей, в его доме долго жил Кондратий Селиванов, в его доме производились оскопления. «Благочестивое» семейство Ненастьевых находилось в близких сношениях с набожными монахами Александро-Невской лавры, Зеленецкого и других монастырей, где также появилась хлыстовщина и даже скопчество. Имело это семейство короткие знакомства и с набожными людьми высшего сословия. Вера Сидоровна впоследствии сделалась пророчицей в хлыстовском корабле, образовавшемся в Михайловском дворце, что ныне Инженерный замок. Самый корабль г-жи Татариновой, по свидетельству г. Сушкова, писавшего по словам Филарета, митрополита московского, произошел из корабля Ненастьевых.
Корабль Ненастьевых находился в собственном доме Сидора Яковлевича в Староконюшенной улице (ныне Басков переулок) близ артиллерийских казарм. После Ненастьевых дом этот принадлежал Брилину. Кому теперь принадлежит, не знаем.
Скопческий корабль в Петербурге собирался еще в доме купца из белых голубей Андрея Ивановича Кострова. Костров был женат (для вида) на Афросинье Софоновне, меньшой дочери «Андрея Первозванного» (так скопцы величали первооскопившегося сосновского крестьянина Софона Авдеева Попова, по освобождении из заточения сделавшегося иноком православного Зеленецкого монастыря). На ее имя и дом был записан. Он петербургскими хлыстами и скопцами назывался «Рождественским монастырем». Сюда нередко приезжала из Моршанска переселившаяся туда после ссылки отца старшая сестра ее Анна Софоновна, считавшаяся богородицей.
Кроме того, в Петербурге бывали собрания людей божьих и белых голубей в домах Алексея Даниловича Огородникова, Красниковых, Артамонова и Добрецова. Все они сами были скопцы.
В то время скопцов, только известных крестьянину Салтыкову в Москве, Петербурге и Риге, было тысяч до пяти. А сколько было ему неизвестных? Сколько было их по другим местам: в Кронштадте, в Тамбовской губернии, в Орловской, в Тульской, в Калужской и в других?
XIV
С петербургскими хлыстами и скопцами в последних годах прошлого столетия сблизился Алексей Михайлович Еленский. Родом поляк, камергер последнего польского короля Станислава Понятовского, он после третьего раздела Польши был, в 1794 году, переименован в статские советники русской службы и получил пенсию в пятьсот рублей из кабинета. Сумма по тому времени довольно значительная. Не знаем, был ли он до того православным или принял наше исповедание, сделавшись уже русским статским советником, но к началу нынешнего столетия находим его не только уже православным, но и живущим в Александро-Невской лавре, в особой квартире, отведенной ему митрополитом Амвросием. Русским языком владел он совершенно, как увидим из приведенных ниже отрывков его сочинений. Когда и при каких обстоятельствах поступил Еленский в скопчество, не знаем, но в начале нынешнего столетия он был уже самым видным, самым почетным и самым влиятельным членом петербургского корабля.[58]
Когда Селиванова привезли в Петербург, скопцы ободрились и пришли в сильное движение. Обетование отца-искупителя исполнилось, он воскрес. В цухтгаузе Обуховского дома Селиванов принимал их посещения, здесь познакомился с ним Еленский, уверовал в его божественность и, оскопившись, сам стал скопить членов петербургского корабля. Его стараниям, его проискам Кондратий Селиванов был обязан освобождением из богадельни Смольного монастыря.
Селиванов жил сначала в доме Ненастьева. Здесь на радениях стали отдавать ему божеские почести. Настало «златое время воскресения», говорили белые голуби.
Полиция знала обо всем, что делается в доме Ненастьева, знала, что там живет прощенный ссыльно-каторжный, которого считают живым богом и императором Петром III. Она знала, что число белых голубей с каждым годом значительно умножается в Петербурге, что в Кронштадте образовался другой корабль, находившийся в зависимости от петербургского и считавший в числе своих членов не только матросов, но даже офицеров. Никаких однако мер для пресечения распространяющегося зла предпринимаемо не было. В то время еще не существовало никаких узаконений против скопчества, на эту секту смотрели снисходительно, на основании принципа веротерпимости в самых широких размерах. Император Александр Павлович, в начале своего царствования, желал религиозные заблуждения устранять единственно мерами кротости, мерами церковного назидания, убеждения, вразумления, и предоставил это дело духовенству. Но духовенство оказалось деятельным и строгим лишь в отношении поповщины, секты самой близкой к церкви, не хотевшей только зависимости своих попов от православных архиереев. Чем более удалялась от православного учения какая-либо религиозная секта, тем большею снисходительностью она пользовалась. Хлысты и скопцы, как усердно исполняющие обряды православной церкви, как щедрые прихожане, украшавшие церкви иконостасами и колоколами и платившие священникам за требы большими суммами, считались усердными сынами православия. В духовенстве, особенно из высших лиц, они постоянно находили защиту. Хлыстовщина и даже скопчество процветали в самих монастырях. В разных местах России священники и иеромонахи уклонялись в хлыстовщину, иные даже скопились.[59]
Скопец и скопитель камергер Еленский пользовался квартирой и содержанием в Александро-Невской лавре и, живя под самыми митрополичьими покоями, писал свой проект об учреждении в России феократического правления, с тем, чтобы скопческие пророки возвещали императору и правительственным лицам волю самого бога. При таком положении дел нечего было и думать о решительных мерах к пресечению зла, распространявшегося с каждым годом… «Как уже по многим опытам известно, — писал в июне 1806 года министр внутренних дел, граф Кочубей, московскому военному губернатору Беклешову, — что заблуждения сего рода формальными следствиями и публичными наказаниями не только не пресекаются, но и более еще усиливаются, то и найдено более удобнейшим употребить прежде всего кроткие средства: убеждения и вразумления».
Такое снисхождение правительства белые голуби объясняли особым покровительством их секте императора Александра Павловича. В одной скопческой рукописи так говорится о царствовании этого государя: «Во славной России красно солнышко появилось, и вся вселенная удивилась, что "благоволит тайный синод до своих верных сирот, что оно (солнышко, то есть император Александр Павлович) чудо творило, с сыном божьим говорило (в Обуховском доме). Скоро радость нам сотворится со восточной стороны… Скоро нам другая такая радость сотворится: со восточной стороны сын божий прикатится в златой колеснице, а вокруг райские птицы распевают гостю дорогому песнь нову».
XV
Злоупотребляя снисходительностью правительства, петербургские скопцы затеяли такое дело, перед которым бледнеют все дикие вымыслы их о сыне божьем Петре III. До сих пор сказки их о Кондратье Селиванове не выходили из их кораблей, сохранялись в большой тайне, так что вновь поступающие в их общество не вдруг их узнавали. Теперь скопцы замыслили поставить своего отца-искупителя во главе правительства Русской империи, с тем, чтоб император Александр Павлович, оставаясь в сане верховного правителя, действовал не иначе, как по велениям самого бога, который будет прорекать волю свою устами скопческого «настоятеля, боговдохновенного сосуда, в котором полный дух небесный отцом и сыном присутствует» (то есть Кондратья Селиванова).
Первые годы нынешнего столетия были годами внутренних преобразований. Старые учреждения петровские и екатерининские упразднялись, на места их являлись новые министерства, советы, канцелярии. Сам государь принимал личное участие в преобразовательных работах, разделяя труды с молодыми любимцами своими: гр. П. А. Строгановым, Н. Н. Новосильцевым и князем Адамом Чарторыйским; главным деятелем был Сперанский. Было общее убеждение, что на этом дело не остановится, что будут изменены самые основные законы государства. Новосильцев, живший перед тем долгое время в Англии и изучивший тамошнее государственное устройство, стремился ко введению его в России. Император Александр Павлович разделял его мнения, но желал, чтоб изменение государственного строя произошло постепенно. Об этом знали в Петербурге и по провинциям, и разными лицами присылаемы были Новосильцеву проекты о новом государственном устройстве. И вот, в числе таких проектов, в марте 1804 года он получил проект Еленского об учреждении «божественной канцелярии» и об установлении в России феократического правления, причем бы скопческие и хлыстовские пророки, как пророки дней Израиля, были посредниками между богом и русским императором. При проекте представлена была особая рукопись под заглавием: «Известие, на чем скопчество утверждается».
Мысль введения в России скопческо-феократического правления едва ли принадлежала самому Селиванову. Ему в то время было уже семьдесят пять лет, он был старик вялый, неповоротливый, больной, лежал больше в постели, ни на сколько не имел энергии и притом был близок к помешательству. Ему ли быть изобретателем такого проекта? Вероятно, эта затея принадлежала Еленскому. Человек образованный, начитанный, знавший, как видно из его сочинений, священное писание, имевший по своему камергерству довольно видное положение в высшем обществе, проведя с Селивановым более полутора года в постоянных, ежедневных почти сношениях, Еленский уверовал в его святость, в его божественное происхождение и вздумал поставить его во главе правления. Селиванов и теперь, как и впоследствии, был только игралищем в руках ловких людей. Впрочем, нельзя полагать, чтоб Еленский писал свое «Извещение» с какою-нибудь лукавою целью. Искренность его трактата не подлежит сомнению. Увлекшись мистицизмом и дойдя до хлыстовщины, даже до скопчества, он был убежден в божественности Селиванова, и что ни писал, писал искренно. На его проект надо смотреть, как на плод расстроенного мистицизмом духа, а не как на обман.
Как бы то ни было, в начале 1804 года проект был написан, а в марте, через Новосильцева, представлен императору Александру Павловичу.
Еленский имел в Петербурге связи с некоторыми лицами тогдашнего высшего общества, особенно с теми, что подпали влиянию бывшего тогда в моде и с каждым годом усиливавшегося мистицизма. Он близок был и с масонами. Кажется, были люди, и не принадлежавшие к хлыстовщине или к скопчеству, которые смотрели на затею Еленского не как на сумасбродство. В письмах мистиков того времени, вовсе непричастных к хлыстовскоскопческим кораблям, встречаются мысли о феократическом образе правления.
В «Известии, на чем скопчество утверждается» Еленский старается доказать, что хлысты и скопцы суть истинные христиане, сохранившие все преподанное Иисусом Христом, между тем как прочие, называющие себя христианами, отверглись живого бога, отверглись духа и все основывают на мертвых книгах, на преданиях и обрядах. Мысль та же, что была высказана еще саваофом Данилой Филипповичем.
В проекте об учреждении в России феократического правления и об образовании «божественной канцелярии» Еленский обращается к императору Александру Павловичу тоном еврейского пророка, пришедшего к какому-нибудь Езекии или Охозии. «Церковь таинственная, управляемая святым духом,[60] — говорит он: — подвергнувшись воле отца светов, получила небесное повеление, дабы вышла на службу отечества, прославилась бы; яко с нею воистину бог есть, и тем подвигом увенчала бы новым лаврам всероссийского монарха…» «Так во истине и в правде содействуется слава божия, — продолжает Еленский: — как было при Иисусе Навине, который гласом небесным управлялся и все царства языческие покорил». Здесь нельзя не понять, на что намекал Еленский. В 1804 году уже предвиделась неизбежность борьбы с Наполеоном. Преклоняясь пред величием военного гения первого консула Франции, только что надевшего императорскую корону, лучшие люди нашей земли не надеялись на успешный исход этой борьбы. Совершенное поражение Наполеона почиталось делом невозможным, это было бы, по мнению большинства, сверхъестественным чудом. Вращаясь иногда в сферах образованного петербургского общества, Еленский не мог не знать такого настроения. И вот он, именем бога, говорит об Иисусе Навине, при котором от звука труб левитов сами собой пали стены крепкого Иерихона. «Егда придет дело на исполнение, — говорит он, — уповаем на помощь отца светов. Но без великих сил военных победит господь всех врагов и силою своею защитит свою Россию, которая великими трудами и изобильным пролитием крови человеческой собрана, распространена и прославлена». И в самом деле, если от труб еврейских левитов пали стены Иерихонские, отчего же не пасть стенам какого-нибудь Парижа от гласа «живогласных труб», то-есть хлыстовско-скопческих пророков? По логике скопцов выходит так.
«В сей век, — писал Еленский, — сильное и славное действие Россия воздвигнет и всему миру даст почувствовать, яко воистину с нами бог». Для этого стоит лишь учредить «божественную канцелярию». «Как таинственной церкви люди, вкусившие дара небесного, и причастницы животворящим и бессмертным тайнам христовым,[61] питаясь от сокровенной премудрости, довольно все богом учены, а притом есть некакое число и грамотных людей,[62] то из грамотных, которых святый дух назнаменует своим судом небесным,[63] должен я буду в сию канцелярию представлять, а правительство, имея именное высочайшее повеление, будет обязано таковых людей препровождать к архиереям, ради пострижения в монахи, произведения в иеромонахи и обучения церковной службе».
Живя в Александро-Невской лавре и общаясь с монахами, Еленский знал, что по церковным правилам скопца нельзя рукополагать в священство, а потому и предложил обманывать архиереев: «сие производство дабы не было известно никому, даже и архиереям, чтобы не знали, каковые люди и с каковым намерением таковое основание правительство производит, ежели случится в числе таковых избранных людей найдутся скопцы,[64] то архиереи неведением произведут их в священнодействие…»
Божественная канцелярия, по проекту Еленского, должна была действовать так:
«Наш настоятель, боговдохновенный сосуд, в котором дух небесный отцом и сыном присутствует (Кондратий Селиванов), обязан быть при лице самого государя императора, и как он есть вся сила пророков, то все тайные советы, по воле небесной премудрости, будет апробовать и нам благословение и «покровы небесные» посылать и молитвы изливать, яко кадило на всех ищущих бога… Он, путеводитель наш, всегда своими святыми молитвами умилостивит бога, если его совет небесный будем наблюдать. А что он из уст своих скажет, то действительно дух святый устами его возвещает, ибо великая сила божья в нем есть».
Из хлыстов и скопцов, поставленных в иеромонахи, правительство стало бы определять на военные корабли, «присоединив ко всякому иеромонаху по одному пророку на каждый корабль. Иеромонах, занимаясь из уст пророческих гласом небесным, должен будет секретно командиру того корабля совет предлагать как к сражению, так и во всех случаях, что господь возвестит о благополучии или о скорби. А командир должен иметь секретное повеление заниматься у иеромонаха благопристойным и полезным советом, не уповая на свой разум и знания Иеромонах с пророком пребудут всегда в истинной молитве, яко очищенные сосуды, а где таковых избранных будет два человека, то и господь посреди их. Затем град, корабль и полк сохранит господь от всякого вреда и неприятельских нашествий или повреждения».
Себе Еленский предполагал следующее положение: «На меня возложена должность от непостижимого отца светов как грамотных в иеромонахи, так и простачков, в духе пророческом находящихся, истинных и сильных, собрать не только на корабли, но даже и в сухопутную армию. Я, с двенадцатью пророками, обязан буду находиться всегда при главной армии правителя, ради небесного совета и воли божией, которая будет нам открываться при делах нужных на месте… Я, слыша глас пророческий, и если бы что недоведомо (непонятно) было, то на рассуждение и апробацию должен буду письменно представлять, на чье имя повелено будет, ради растолкования боговдохновенному нашему настоятелю и путеводителю, а иногда и сам лично предстать (к государю) для исполнения совета небесного».
Еленскому не прошел даром его проект. На него взглянули как на сумасшедшего, и он, по высочайшему повелению, отправлен был в Суздальский Спасо-Евфимьев монастырь, где и умер в марте 1813 года. Скопцы уверяли, что он сослан за разглашение их тайн.
Сумасбродный проект Еленского повредил только ему одному. Братьев петербургского корабля, самого даже Кондратья Селиванова оставили в покое. Некоторые полагают, что ни государь, ни лица, поставленные во главе правительства, еще не знали в то время тайн скопческой ереси, не знали, что глава петербургского корабля почитается сыном божиим и императором Петром III. Это несправедливо. Сам Еленский писал о своем настоятеле, как о боговдохновенном сосуде, в котором присутствует святой дух с отцом и сыном. В то же время как государю, так и высшим лицам государственного управления было известно, что Кондратий Селиванов приверженцами своими почитается за императора Петра Федоровича. О том доносили государю и министру внутренних дел из Москвы.
Император Александр Павлович смотрел на скопческую ересь, как на заблуждение жалкое, но не опасное, и приказывал относительно ее последователей держаться мер терпимости, иметь только секретный полицейский присмотр для предупреждения новых оскоплений. Государь не желал даже, чтобы дела о скопцах производились посредством бумажной переписки. Таким образом еще в 1801 году, когда московским военным губернатором, фельдмаршалом графом Салтыковым доведено было до его сведения, что скопчество в Москве распространяется и что во главе его стоит купец Колесников, прозванный Масоном, государь ограничился приказанием, чтобы московский обер-полицеймейстер Эртель имел за скопцами секретный присмотр, стараясь только о том, чтобы они не умножались. Это повеление объявлено было на словах. Никакого письменного производства не было. Эртель в свою очередь ограничился тем, что поручил наблюдение за Масоном и другими скопцами полицеймейстеру Ивашкину. А о полицеймейстере Ивашкине и доселе сохранилось предание, что это был человек расторопный, но приношениями не брезговал. «Таковые (скопцы) и здесь в Петербурге появились было третьего года,[65] — писал Эртель, будучи уже петербургским обер-полицеймейстером, к Беклешову: — но также письменного производства не имелось, а под рукой приказано было (государем) за ними иметь присмотр, дабы не размножались, что и выполнялось, но ныне более уже об них не слыхать». Между тем с разных концов России приходили в Петербург известия о распространении скопческой ереси.
В 1805 году скопцы были открыты в Ольвиопольском уезде Херсонской губернии. Дело кончилось объявлением херсонскому губернатору министром внутренних дел графом Кочубеем следующего высочайшего повеления: «по принятым вообще на людей сего рода правилам, не должно вмешиваться в образ их вероисповеданий, предоставляя духовной власти обращение заблуждающихся, не должно и подвергать их взысканию собственно за раскол, но лишь за нарушение порядка, за явный соблазн, ежели бывает, и за покушение на оскопление себя». Но духовные власти, видя в скопцах и хлыстах самых усердных прихожан, исполнявших все христианские обязанности, щедро награждавших духовенство и щедро дававших деньги на украшение церквей, никогда не представляли вероучения их противным христианству.
Взгляд тогдашнего правительства на скопцов выразился еще яснее в отношении графа Кочубея к московскому военному губернатору Беклешову, в ответе на всеподданнейший рапорт его об открытиях, сделанных крестьянином Салтыковым. «Государь император высочайше повелеть соизволил, — писал граф Кочубей, — сообщить вам, милостивый государь, следующее: «Тому два года, как таковая же секта учинилась известною здесь в Петербурге. По точным об ней разведываниям открылось, что в существе своем она имеет два различные вида, или, так сказать, две степени. Первая из них состоит в мысленном только заблуждении, поставляющем святость в плотской чистоте, другая в практическом поведении людей сего рода, или в скоплении.
По различию сих степеней, различные приняты и правила в поведении с ними со стороны правительства.
Оставляя первый из сих степеней под общим правилом терпимости, признано было нужным изыскать способы, чтобы остановить распространение второго.
Способы сии состояли в следующем: как уже по многим опытам известно, что заблуждения сего рода формальными следствиями и публичными наказаниями не только не пресекаются, но и более еще усиливаются: то и найдено было удобнейшим употребить прежде всего кроткие средства убеждения и вразумления. Для сего предположено было привлечь доверие и откровенность главных секты сей начальников и посредством их внушений действовать на прочих. Мера сия столь успешное имела здесь действие, что начальники сей секты, удостоверясь, что правительство не желает их преследовать, допустили людей к сему употребленных в их моленную, и убеждениями и кротким с ними обхождением приведены были к тому, что не только дали обещание впредь не дозволять оскопления, но и другим внушали, что время к сему уже прошло и что сие средство не должно быть более употребляемо. Последствием сего было то, что в продолжении двух лет, по всем наблюдениям, действительно здесь оскоплений более не происходило.
Применяясь к сему образу поведения, коего успешное действие самым опытом уже удостоверено, государь император полагать изволит, что и в Москве должно в сем случае распорядиться на том же самом основании, а именно: 1) Посредством неприметных разведываний открыв людей, кои в секте сей наиболее имеют важности, должно прежде всего привести их кротким с ними обхождением к доверию и откровенности. 2) Получив их доверие, должно склонять их к тому, чтоб они не только сами не дозволяли и не привлекали других к оскоплению, но и внушали бы своим единоверцам, чтоб оного ни под каким видом не производили. 3) За сим, оставляя им свободу совести в мысленных их заблуждениях и не входя с ними о сем в состязание, наблюдать только, чтобы практического действия не было, а если бы, после всех убеждений, оно открылось, то и в сем случае, не производя гласного и формального следствия, предварительно доносить о сем его величеству».
Кто же такие были люди, имевшие полномочие удостоверить начальников скопческой секты, что правительство не желает их преследовать, проникшие внутрь скопческого корабля и кротким убеждением доведшие старшин его до того, что те дали обещание никого не скопить более и даже уговаривали других этого больше не делать? Когда могло это случиться?
Это было летом 1804 года, как видно из отношения графа Кочубея к Беклешову, значит, тотчас после отправления камергера Еленского в Суздаль, между мартом и июнем того года
Узнав из представленного Еленским «Известия» сущность скопческого учения и взгляд скопцов на православную церковь и ее духовенство, образумление заблудших не могли поручить кому-либо из лиц духовных. В глазах скопцов, все архиереи, все священники — книжники и фарисеи, поставляющие веру в одних внешних обрядах и из служения церкви составившие доходное для себя ремесло. Таких людей, как бы они учены ни были, какую бы нравственную жизнь ни вели, ни хлыст, ни скопец никогда не послушают, разве из лицемерия, разве из-за так называемого «страха иудейского». Употребить на образумление скопцов полицию — дело немыслимое: обер-полицеймейстеры и другие полицейские чины плохие увещатели в делах совести. Избран был на это дело человек, близкий к государю, склонный к созерцательной жизни и притом заведывавший с 1803 года духовными делами. Это был князь Александр Николаевич Голицын, обер-прокурор святейшего синода. В годы первой молодости поклонник французских энциклопедистов, особенно Вольтера, остроумный царедворец, поклонник женской красоты, он, не достигнув еще тридцатилетнего возраста, круто поворотил на набожность, мистицизм, стал читать Бема, Эккартсгаузена, Юнга Штиллинга, Сен-Мартера и Сведенборга. Он окружил себя такими же мистиками и более всех сблизился с Василием Михайловичем Поповым, кротким изувером, которого однако ж, по словам Вигеля, именем веры можно было подвигнуть на злодеяние.[66]
Это был самый приближенный к Голицыну человек из всех его подчиненных.
Князь Голицын вместе с Поповым был в доме Ненастьева и говорил с Селивановым. Глава скопцов произвел благоприятное впечатление на набожного обер-прокурора и на его наперсника. Впоследствии, уже в сороковых годах, когда в Петербурге производились исследования о тамошних скопцах, один из них, Хорошкеев, сказывал, что он был свидетелем посещения Селиванова князем Голицыным и Поповым. «Это было часу в одиннадцатом дня, — говорил он: — приехали два лица: один Попов, Василий Михайлович, другой не знаю кто. Поговорив с Селивановым, они пожали плечами и шли от него задом, всплескивая руками и приговаривая: «Господи! Если бы не скопчество, за таким человеком пошли бы полки полками». Из других показаний видно, что тот, кого не узнал Хорошкеев, был князь Александр Николаевич Голицын.
Селиванов действительно обещал ему впредь никого не скопить, но не сдержал обещания. Оскопления продолжались в доме, где он жил и принимал поклонения обожавших его последователей. Пользуясь благосклонным расположением князя Голицына, он оставался безнаказанным. Государя уверяли, что скопцы не вредны и что не следует принимать против них никаких решительных мер.
XVI
В 1806 году крестьянином Салтыковым, как уже было сказано, указаны Беклешову московские скопческие соборы Колесникова (Масона), Жигарева и других. В том же году открыты скопческие корабли под самым Петербургом: в городе Павловске, в Графской Славянке, в слободах Покровской и Большой и в посаде Федоровском.
Во главе их стоял живший в Павловске купец Яков Фролов; у него в доме бывали сходбища, называемые «соборами». Назначенная для того большая комната не имела окон, выходивших на улицу; все были обращены во двор и в огород. Пол в той комнате был устлан холстом, в углу висел большой образ в киоте красного дерева, обложенный бронзою; кругом по стенам стояло много стульев. На чердаке устроена была особая комната, в ней висел портрет красивой и богато одетой женщины, которому скопцы и хлысты поклонялись, называя нарисованную на нем своею «матушкой». Следствием не открыто, какая именно женщина была изображена на этом портрете. Впоследствии говорили, что это был портрет богородицы Анны Софоновны Поповой, жившей в Моршанске, но часто приезжавшей в Петербург. В углу комнаты на чердаке дома Якова Фролова нашли ящик с крышкой и в нем высушенные части человеческого тела.
Сбирались на радения еще в двухэтажном доме крестьянина Алексея Фролова, в Покровской слободе Графской Славянки. Там, во время совершения богослужения, скопцы кружились, вертясь на пятках, пели песни, поклонялись портрету «матушки», кланялись в землю «перед своим старшиной, сидевшим на подушках, целовали его руки и одежды». По всей вероятности, это был Кондратий Селиванов, как известно из других сведений, иногда уезжавший из Петербурга на недолгое время. Скопцы мяса не ели, даже и в светлое воскресенье, не пили никаких крепких напитков. Всех было открыто 23 человека, кроме детей. В радениях принимали участие и не оскопленные (то есть хлысты).
Против скопческого корабля в Павловске и Графской Славянке местным начальством были приняты строгие меры, чтобы уничтожить вредную секту. При этом затронуты были скопцы петербургские. Обер-полицеймейстер Эртель встревожился. Но друзья скопцов и на этот раз успели внушить государю, что заблуждение их нисколько не вредно. Последовало высочайшее повеление: «иметь за вновь открытыми скопцами секретный надзор и предупреждать лишь новые оскопления».
В том же 1806 году открыто большое общество скопцов и хлыстов в Симбирской губернии, в городе Алатыре и в селениях Алатырского, Ардатовского и Курмышского уездов.[67]
Центр их был в Алатыре, в доме тамошних купцов братьев Милютиных. Оба Милютина были оскоплены, а сестра их считалась богородицей и пророчицей и называлась «животною книгой». В алатырском корабле хлыстов было гораздо больше, чем скопцов. Они не признавали Кондратья Селиванова за императора Петра III и за сына божия. Впрочем, как обряды их, так и верования были тожественны с другими хлыстами и скопцами. Но все-таки они стояли особняком, называясь «алатырскими людьми божьими», или «милютинскими». Против них также не приказано было принимать строгих мер; придерживаясь прежних высочайших повелений, и на этот раз велено было заботиться лишь о том, чтобы не происходило новых оскоплений.
В том же 1806 году открыты были скопцы в Малоархангельском уезде Орловской губернии. Там, на родине скопчества, «убеление» приняло такие огромные размеры, что орловский губернатор Яковлев энергически настаивал пред высшим правительством на строгости мер относительно скопцов.
Яковлев представил, что скопление взрослых и детей производится с целью избавления их от поступления в военную службу. Мнение неосновательное, но имевшее последствием перемену правительственного взгляда на скопцов. И правительство, и лица, стоявшие во главе правительства, в качестве помещиков, увидели в усиливающейся секте нарушение собственных интересов. Это было поводом к первому строгому отношению русского законодательства к скопчеству. Чтобы разрушить надежды скопцов на избавление от военной службы, велено всех их отдавать в солдаты…
В день Нового 1807 года усердно защищавший скопцов пред государем граф Кочубей оставил портфель министерства внутренних дел, и чрез восемь дней после того новый министр князь Куракин объявил орловскому губернатору следующее высочайшее повеление: «Министр внутренних дел (граф Кочубей) донес мне по представлению вашему о явившихся в Малоархангельском округе скопцах, кои палатой уголовного суда приговорены к наказанию и оставлению при прежнем жительстве. Находя, что таковым наказанием соблазн, от людей сих происходящий, не прекратится, и что, напротив, пример их может вовлечь и других в заблуждение, повелеваю: 1) всех вышепомянутых скопцов, согласно объявленному вам прежде о скопце Егурнове повелению, отдать в военную службу, зачтя помещикам их и селениям в рекрут; 2) в случае открытия впредь скопцов, действительно себя оскопивших, поступать с ними на сем же основании». Об этом высочайшем повелении было объявлено повсеместно «для единообразного по всем губерниям поступления» сенатскими указами 18 февраля 1807 года.
Еще решительнее сказано было в высочайшем повелении, объявленном около того же времени министром юстиции князем Лопухиным одесскому генерал-губернатору герцогу де-Ришелье относительно скопцов, появившихся в Одессе. Велено было: «впредь поступать со скопцами, как с врагами человечества, развратителями нравственности, нарушителями законов духовных и гражданских ». Столь важное постановление не было однако же распубликовано и осталось безгласным, хотя впоследствии и делались на него ссылки.
Что было причиной столь быстрой и крутой перемены взгляда правительства на скопцов? Можно предполагать, что виною тому был московский митрополит Платон. Император Александр Павлович поручил ему составить записку о скопцах, и знаменитый Платон дряхлеющею рукой начертал «Разъяснение хлыстовско-скопческого вероучения» в двенадцати главах. Митрополит представил скопцов врагами человечества, развратителями нравственности, нарушителями законов духовных и гражданских. Это его выражения. Под влиянием Платоновой записки и было объявлено высочайшее повеление герцогу де-Ришелье 25 июля 1806 года. Друзья скопцов успели однако вскоре убедить государя, что Платон написал на скопцов сущую напраслину, легковерно поверив дошедшим до него ложным сведениям об их обрядах и верованиях. Дело пошло по-прежнему.
В указе 8 января 1807 года сказано: «а в случае открытия впредь скопцов, действительно себя оскопивших, поступать с ними на сем же основании», то есть отдавать в солдаты. С этим первым общим о скопцах постановлением возникло и недоумение: как понимать выражение всех, действительно себя оскопивших. Всех ли действительно оскопленных, или одних самооскопителей? Если принять первый смысл, нельзя объяснить последующих узаконений; если же второй, то все скопцы, оскопившие себя не своими руками, не подлежат наказанию, чего нельзя согласовать с высочайшим повелением поступать со скопцами, как с «врагами человечества».
В следующем 1808 году, октября 8-го, последовало пояснение: «всех оскопивших себя, кроме тех, кои имеют от роду менее четырнадцати лет, отдавать в военную службу, а оскопившихся малолетних оставлять у помещиков и в селениях до семнадцатилетнего возраста, по прошествии же оного и их туда же отдавать, зачитая помещикам и селениям тех из них, кои окажутся годными к военной службе, за целых, а малорослых и имеющих более тридцати пяти лет — за половину рекрута; старее же пятидесяти лет совсем не зачитать».
Здесь представляется прежняя неясность или двусмысленность в выражениях: «оскопивших себя» и «оскопленных». Но так как оба эти выражения встречаются на этот раз в одном указе, то это и должно было вести к тому, чтобы распутать дело и вывести истинный смысл буквы закона. Взрослых, «оскопивших себя», отдавать в солдаты, малолетних «оскопленных» подвергать тому же, когда они будут на возрасте — таков буквальный смысл, но, конечно, не разум указа. Быть не может, чтобы малолетний подвергался наказанию за то, что прощается взрослому, и, сверх того, за такое преступление, о котором он, по неразумению, не может еще иметь надлежащего понятия. Следовательно, выражение «оскопившие себя» должно принять в том же смысле, как и «оскопленные», или вообще скопцы; другого объяснения допустить нельзя. Это согласно и с выражениями, употреблявшимися в то время в переписке о скопцах. Дела того времени в заголовках надписывались: «о таких-то людях, самовольно себя оскопивших», между тем как из самого дела видно, что они вовсе не сами оскопились, а были оскоплены другими. Приняв правильный смысл, закон все еще оставался несправедливым: ребенок, не будучи в состоянии понять значения оскопления, к которому его уговорили или приневолили, достигнув совершеннолетия, наказывался наравне с изувером, совершающим заведомо и с полным сознанием столь важное преступление! Как бы то ни было, но указом 1808 года повелено: «всех скопцов, не исключая и малолетних, отдавать в солдаты».
Такое распоряжение было, как мы уже заметили, следствием неосновательного мнения, представленного орловским губернатором Яковлевым, будто оскопляют себя и своих детей ради избежания военной службы. Это мнение, впоследствии вновь возникшее (в 1822 году, вследствие донесения курского вице-губернатора), доказывает, что сущность скопческой ереси тогда не была еще достаточно знакома законодателям, и что они, не зная, по всей вероятности, «Разъяснения» митрополита Платона и позабыв высочайшее повеление герцогу де-Ришелье, впали в ошибку.
С отдачей скопцов в солдаты, законодатели доставили им новое средство распространять свою ересь. И действительно, с этого именно времени начинают встречаться оскопленные солдаты сотнями, и не только солдаты, но даже штаб- и обер-офицеры, обращенные в ересь скопцами, разосланными по полкам, портам и гарнизонам. Военно-судных дел о скопцах разом возникло множество. Все открытые по этим делам скопцы из военных отличались твердостью в своих верованиях, решимостью и изуверством. Так, например, штаб-капитан Созонович, сосланный в 1819 году в Соловецкий монастырь, и там успел соблазнить и оскопить до тридцати человек из тамошней инвалидной команды. Замечателен еще следующий факт: пока скопцов не отдавали в солдаты, пока у скопцов не было единомышленников в армии между офицерами, до тех пор при всяком случае они откровенно говорили, кто был их оскопителем. Теперь они стали упорно скрывать об этом. Такое упорство было повсеместно и вызвало 14 марта 1812 года следующее высочайшее повеление, последовавшее по всеподданнейшему докладу министра внутренних дел о скопцах, обнаруженных в Рязанской губернии «объявить тем скопцам, которые будут скрывать, где они оскоплены, что с ними поступят как с ослушниками, а тех, которые чистосердечно признаются, отнюдь не преследовать»
Только в 1816 году правительство обратило внимание на вышеуказанное обстоятельство, и комитет министров нашел, что закон 1807 года не достигает цели, так как скопцы распространяют ересь в полках и гарнизонах, приобретая там новых последователей. Поэтому комитет полагал: отдавать скопцов на службу в Сибирь и в Грузию, а неспособных ссылать в Иркутскую губернию. Император Александр Павлович повелел (4 августа 1816 года) поступать таким образом лишь с главными скопцами и с оскопителями; из чего следует, что с прочими скопцами должно было поступать на основании прежних постановлений, то есть отдавать в солдаты, с оставлением на местах.
Это положение комитета министров опять не могло соответствовать своей цели, заключая ошибку не менее важную, как постановление о рассылке скопцов по полкам. Восточная Сибирь считается скопцами обетованною землей, там, по их верованию, находится их отец-искупитель, оттуда он должен придти для окончательного утверждения своей ереси. Потому скопцы шли в Иркутскую губернию с радостью, говоря, что промысл божий видимо и явно совершается над ними, что отец-искупитель, верный своему обетованию, собирает вокруг себя своих детушек, и проч. Сверх того петербургские скопцы посылали сибирским значительные суммы денег, собственно для распространения скопчества, о чем неоднократно производились дела. Таким образом, Восточная Сибирь сделалась новым гнездом и притоном скопчества, и эта ересь до того начала там распространяться, что правительство впоследствии принуждено было издавать особые постановления относительно оскопляющихся ссыльных поселенцев и даже каторжных.
В 1816 году (27 октября) последовал указ о том, что оскопление, как преступление, близкое к самоубийству, всемилостивейшим манифестом не прощается, ибо еще в 1806 году (июня 25) скопцов повелено признавать врагами человечества, развратителями нравственности, нарушителями законов божьих и гражданских; почему, за подведение скопцов под милостивый манифест, орловской уголовной палате сделан был выговор.
Между тем отец-искупитель преспокойно жил в доме Ненастьева, принимая божеские почести от детушек, посещая «соборы» в домах других петербургских скопцов и близкие к Петербургу корабли Фроловых. С последователями, жившими в местах отдаленных, он вел обширную переписку. Со всех сторон скопцы приходили к нему просить благословения, милости и покрова. Он раздавал им сухарики, кусочки сахара, ладана, восковой свечи. Все это принималось, как великая святыня. Еще большею святыней почитались остатки пищи от стола Селиванова и части его «святых живых мощей»: обрезанные ногти, оставшиеся в гребне волосы, кусочки его одежды. Их завертывали в бумажках и держали у образов, или зашивали в ладонки и носили на кресте вместе с рублями и полтинниками, чеканенными в непродолжительное царствование Петра III. Из монет Петра III особенно уважались так называемые «крестовики», на которых четыре буквы П. вычеканены были крестообразно. С разных сторон привозили в Петербург к Кондратью Селиванову скопческих учителей, наставников, пророков и пророчиц, которых он благословлял на исполнение их должностей, махая на них платком,[68] давал им по тельному кипарисному кресту, по платку (покров) и по нескольку маленьких образков (финифтевых) и сухариков для раздачи «верным-праведным».[69]
Крестьянин Иван Андреянов в своем донесении императору Александру Павловичу говорил: «Когда отец-искупитель новопоставленному скажет, бывало, свою милость и покров, то давал ему обе ручки так же и каждому. А люди божьи, принимая его ручки и платок, крестились, прикладывались к оным и, крестясь, кланялись искупителю в ноги. Служащие же при искупителе давали некоторым с головы его волосы и «Послание отца-искупителя», в котором описаны его страдания». По словам Андреянова, отец-искупитель спрашивал иногда у приходивших: убелен ли такой-то и умеет ли радеть, и когда ему отвечали, что убелен и радеть умеет, то говорил: «Ну, дай господи, детушки: тот у меня и архиерей, кто стоит у моих дверей, тот у меня, отца, и генерал, кто плоть свою не замарал». «Однажды, — продолжал Иван Андреянов, — некая женка принесла искупителю десять копеек медью. Искупитель вынес эти деньги в собрание, положил на стол и сказал: «сия женка принесла мне только десять копеек, но от усердия, и оное мне приятнее прочих, приятнее большого приношения». У искупителя мало молятся богу, только полагают по три поклона в землю, а поклоняются ему или его портрету; но все радеют досыта, поют духовные песни, слушают от пророка слово и расходятся по своим местам; а сходятся в собор искупителя всегда в полдень. Один из пророков, провещавший в мире искупителя, выпел, что в искупителе их господь Саваоф и с ручками и с ножками… Учитель мой (Алексей Иванов) говаривал: «у небесного отца слуги бесплотные, так и у государя-батюшки слуги без плоти (то есть оскопленные); прежние святые беседовали с богом лицом к лицу, так и теперь святые божьи (то есть скопцы) беседуют с богом лицом к лицу»… Восемь лет тому назад (стало быть, в 1816 году) ездили в Петербург к искупителю две девицы-пророчицы, а по возвращении говорили, что перед святыми образами не должно возжигать масла, так как в Питере у искупителя и у хороших людей масла не возжигают перед образами. Они тогда же говорили, что не должно молиться за умерших. Все это по внушению искупителя. Девицам этим искупитель прорек: «Аннушка да Феклушка! Я, отец, растворю для вас соборы, и божьи люди вас примут и угостят, и вы не будете в нужде». Но они теперь, — замечает Иван Андреянов: — от божьих людей прогнаны и не имеют пристанища… Искупитель благосклонно отзывался об отсутствующих его последователях. Он говаривал: «невидящие меня, отца, и верующие в меня преблаженны; иной и со мной да стоит ко мне спиной, а иной и далеко, да близко моего бока». Некоторые приходили к искупителю в веригах и просили позволения носить их; искупитель отвечал: «во иное время носите, а в другое под лавку кладите; мои детушки носят тайные вериги».
Отец-искупитель долго жил в доме Ненастьева. Ненастьевы находились в коротких отношениях с разными лицами из петербургского духовенства, из купечества и даже из образованного общества. Многие из их знакомых хотя и не принадлежали к хлыстовщине, но искали случая увидеть Селиванова и получить от него благословения. Он слыл за святого человека, об нем рассказывали много таинственного, чудесного, поговаривали, что он предсказывает будущее, а этого было достаточно для некоторых, чтобы спешить к Ненастьеву и добиваться свидания с праведником. Нередко в доме Ненастьева появлялись благочестивые монахи и монахини, как петербургские, так и приезжавшие в столицу за сборами. Нередко по нескольку карет, заложенных по тогдашнему обыкновению четвернями и шестернями, стояли на Басковом переулке, у дома Ненастьева. Это набожные петербургские барыни приезжали к праведнику принять благословение, послушать поучений, а может быть, и пророчество услышать. Не все, однако, видали «праведника», но только приводимые кем-либо из семейства Ненастьевых. Селиванов и их оделял сухариками, пряниками, баранками, иногда финифтяными образками, и им давал целовать свои руки и одежду. При этих поклонениях, разумеется, не происходило ничего оказывающего хлыстовско-скопческую ересь. Для усыпления бдительности полиции и чтобы доказать неосновательность слухов, которые не могли же не распространяться о тайном учении и обрядах скопцов, Ненастьевы, а потом Костров и Солодовников, у которых жил Селиванов, приглашали к себе и министра полиции Балашова, и петербургского генерал-губернатора графа Милорадовича, и графа Петра Александровича Толстого, и обер-полицеймейстеров и других. При них совершали они молитвы и слушали поучения, но тогда, конечно, не упоминалось ничего такого, что могло бы показаться предосудительным. Бывали у Селиванова и тогдашние мистики: князь А. Н. Голицын, А. Ф. Лабзин, В. М. Попов и другие, почитавшие его боговдохновенным сосудом. В Михайловском дворце, у Татариновой, совершались те самые обряды, какие совершались по ночам у отца-искупителя.
О собраниях «верных праведных» у своего батюшки-царя израильского имеем свидетельства нескольких очевидцев. Приведем из них три: одно того времени, когда Селиванов жил у Ненастьева, другое — когда он жил у Кострова, третье — когда он имел пребывание уже в своем доме, построенном для него Солодовниковыми.
В сентябре 1846 года, когда в Петербурге и Кронштадте производились розыски скопцов, семидесятилетний отставной фельдфебель Николай Иванов, служивший при маяках, а после отставки живший в Кронштадте, дал весьма любопытные показания о собраниях в доме Ненастьева. Он не был оскоплен, но некоторое время находился в обществе скопцов, от которых вскоре отстал и женился.
Будучи лет тридцати с небольшим, он в 1808 году служил в Ревеле и там познакомился с унтер-офицером морского ведомства Александром Дмитриевым. Этот Дмитриев был оскоплен, и он и жена его принадлежали к скопческой ереси, чего однако не знал тогда Николай Иванов. В 1810 году обоих их перевели из Ревеля: Иванова в Кронштадт, где он с тремя матросами (оскопленными) жил на Толбухине маяке, а Дмитриева в Петербург, в адмиралтейские мастерские.
Зимой, когда службы на маяках не было, Николай Иванов по праздникам езжал в Петербург и посещал ревельского своего знакомца Александра Дмитриева в его квартире. Случились два праздника сряду, он поехал из Толбухина в Петербург и остановился у Дмитриева. «Рано поутру, — сказывал Николай Иванов в следственной комиссии 1846 года: — заметив, что Дмитриев сбирается идти со двора, и узнав, что он идет к заутрене, я просил его взять меня с собою, но он велел мне остаться дома, а сам ушел. Часу в десятом утра пришел ко мне молодой человек в купеческой одежде, совершенно мне незнакомый, назвал меня по имени, говорил, что он меня знает и пригласил идти с собой к обедне.
— Куда же мы пойдем, к спасу на Сенной, что ли? — спросил я его, выходя из дому.
— Да, к спасу,[70]
— ответил молодой человек, и мы пошли.
Но вместо того, чтоб идти в церковь Спаса на Сенной, он привел меня в Староконюшенную улицу (Басков переулок), в дом Ненастьева.
Мы вошли в комнату нижнего этажа. Там сняли с меня бывшее на мне платье и дали надеть халат и туфли. В этой комнате было несколько оскопленных мальчиков разного возраста. По их лицам я принял их за выздоравливающих после тяжкой болезни, не зная, что они излечивались тут от оскопления. Мальчики просили моего вожатого подвести меня к ним. Вожатый сказал: «На что он вам?» Но я сам подошел к мальчикам. Они, посмотрев на меня внимательно, сказали: «Этот будет наш». После того вожатый повел меня вверх по лестнице. Ступив на третью ступень, услыхал я следующие слова, петые нараспев: «Овцы, вы овцы, белые мои!». Я остановился от удивления; но вожатый взял меня под руку и повел далее, сказав: «Какой ты любопытный!»
«Мы пришли в комнату, где нашли: Александра Дмитриева, чиновника Пищулина, до того времени мне неизвестного, и еще одного чиновника, которого я видел в Ревеле. Мы сели на диван, и они стали давать мне наставление, как должно жить на свете, на что я отвечал им, что я и сам понимаю, что хорошо, что худо. Поговорив немного, Пищулин сказал мне:
— Теперь пойдем к «богу», делай, что я буду делать, и молись с крестом.
В ответ на это я показал ему бывший у меня на шее крест; но Пищулин с улыбкой отвечал мне:
— Ты не понял моих слов; крестись на него.
Привели меня в комнату, устланную цельным большим ковром, на нем вытканы были лики ангелов и архангелов. Мне страшно стало ступать на святые изображения, но Пищулин дернул меня и велел идти. Я увидал кровать. Постланные на ней пуховики были в мой рост, над кроватью был полог с кисейными занавесками и золотыми кистями. На постели лежал в пуховиках старик в батистовой рубашке, которого Пищулин и собратья его называли «богом». Они помолились ему, как мы молимся истинному богу. Пищулин стал молиться на коленях и мне велел то же делать.
Бог, указывая на меня, спросил Пищулина:
— Давно ли он желает?
— Уже с год, — отвечал тот.
Тогда бог приказал Пищулину подать себе крест, взял его, поцеловал и мне дал приложиться к кресту и потом поцеловать свою руку. Затем он сказал Пищулину:
— Отведи его к пророку.
Пищулин привел меня в соседнюю комнату, где сидело четыре человека, в том числе и Дмитриев. Кроме них, тут находился еще один человек, он стоял на коленях перед пророком, а пророк, одетый в белую до пят рубашку и стоя, прорекал будущее, но слова его были для меня непонятны. И я, в свою очередь, стал перед пророком на колени, и он обещал мне золотой венец и нетленную ризу. Пророк оканчивал свои пророчества, махая платком и говоря: «Оставайся, бог с тобой и покров мой над тобой». Он велел отвести меня в «собор», и бывшие в комнате повели меня вниз, откуда раздавалось слышанное мною пение.
Комната, в которую мы вступили, была огромной величины; вокруг стены стояли стулья; тут было больше ста человек, в том числе и мои товарищи по маяку, матросы Ефим Сидоров, Аверьян Иванов и Флор Гурьев. Все были в длинных белых рубашках и, напевая, кружились в два ряда. Это они, по их выражению, «ходили кораблем». В малом пространстве, оставшемся середи круга, несколько человек вертелись на одном месте. Меня поставили на стул и заставили, так же, как и у других сидевших на стульях, разостлать на колени платок и подлаживать пению кружившихся, ударяя в такт руками и ногами. Так шло весь день до вечера. Часу в девятом вечера пение и кружение вдруг прекратилось минут на пять. Настала мертвая тишина. Потом запели:
Царство, ты царство,
Духовное царство,
Во тебе во царстве
Благодать великая, —
и после того снова все затихло.
Тут растворились двери, и бог, одетый в короткое зеленое шелковое полукафтанье, тихо вошел в комнату. Его вели под руки два человека, которых называли Иоанном предтечей и Петром апостолом. На них были темные рясы, подпоясанные ремнями. Увидя их, все пали на колени, а бог, махая белым батистовым платком, говорил: «покров мой святой над вами», и прошел на женскую половину.
Женское отделение было в смежной комнате; в стене же, разделявшей обе комнаты, было прорублено низкое, но широкое окно, которое по приходе бога открыли. На этом окне была постлана постель, на которую бог и сел. Предтеча и апостол остались на женской половине у самого ложа бога. Пророчицы начали богу пророчествовать. Засим как женщины, так и мужчины стали кружиться. Бог, пробыв тут с час времени, снова был отведен теми же, что привели его. С уходом его, окно на женскую половину было закрыто, но кружения не прекращались.
Часу в двенадцатом пополуночи кружившиеся стали прыгать все в один раз, так что стены тряслись, и кричать: «Ай дух!». Это навело на меня такой страх, что я хотел выскочить в окно; но меня удержали. Вдруг шумный крик заменился тихим пением: «Царь бог, царь бог». И снова стали кружиться.
Вскоре собор прекратился, все разошлись, а я остался ночевать в том доме, но в особой комнате, вместе с человеком, который меня привел туда. На другой дань повторилось то же самое, и меня отпустили уже на третьи сутки. Я с товарищами отправился в Кронштадт.
В Кронштадте меня привезли в «кронштадтское братское общество», находившееся в Нижней Широкой улице, в доме Родионова, куда я и прежде хаживал, но еще не знал о существовании общества. По приходе нашем общество радушно нас встретило, все стали молиться друг на друга, а прибывшие со мной товарищи сказали: «Батюшка и дух святый и верные праведные кланяются». Тут прочли письмо от Пищулина, в котором было написано, что я был принят в общество.
Я хаживал к ним редко. Однажды меня затащили в общество, мы стали кружиться, но у меня с непривычки закружилась голова, я упал и уронил с собою несколько человек. В этом обществе читывали страдания их бога. Слушая, они заливались слезами, а я, чувствуя ко всему этому омерзение, оставался равнодушным. За то они называли меня истуканом. Однажды я спросил чиновника, которого видел в доме Ненастьева, кто этот старичок, которого они называют богом.
— Это государь, Петр Федорович, — отвечал он.
Бога скопцов я видывал каждый раз, как бывал в Петербурге в их обществе, в домах Ненастьева и Кострова. В сем последнем доме видел я бога, так же, как и впервые, сидевшим на богатой постели. В другом положении я его не видывал. Когда же этот бог бывал на соборе, то на ногах у него были золотом шитые туфли, на которых, как помнится, находились какие-то священные изображения».
Когда Селиванов жил у Ненастьевых, дом их представлялся чем-то вроде странноприимной обители. Скопцы так и называли его. Сюда стекались многочисленные последователи хлыстовско-скопческой ереси со всех концов России. Тут бывали из Иркутска, из Одессы, из Риги, из Алатыря, словом, отовсюду, где была распространена ересь, а распространена она была почти по всем губерниям.[71]
Приходившие на поклонение в Петербург немедленно получали в обители отца-искупителя покой и пищу и были осыпаемы всевозможными ласками приближенных к богу. Под видом заботливости и участия, они старались между тем вызнавать домашние отношения пришедшего, житейские его обстоятельства и пр., а потом, передав все это пророку, к которому посылал обыкновенно Селиванов поклонников, ставили его в возможность сказать при свидании с посетителем несколько слов, которые бы в глазах пришедшего свидетельствовали, что пророк в самом деле обладает даром пророчества. Поклонники с простосердечием и верой падали перед Селивановым на землю и, получа утешение и уверение, что благодать божья всегда с ними пребывает, орошали стопы своего «батюшки» радостными слезами. Снабженный кратким наставлением для жизни и подарком на благословение: бумажным платком, финифтяным образком, сухариком, пряником или кусочком сахара, поклонник отправлялся в свою сторону, чтоб там еще с большим рвением, еще с большим фанатизмом распространять скопческие заблуждения.[72]
Вместо всей этой «святыни», дешево стоившей приближенным Селиванова, они получали от поклонников дары более существенные: деньги текли рекой, и в непродолжительном времени казна «обители» в доме Ненастьева обогатилась до чрезмерности. Очевидцы, из которых многие были живы в сороковых годах, а некоторые, может быть, живы и теперь, уверяют, что сам Селиванов из этих пожертвований ничем не пользовался, зато приближенные его не упускали случая поживиться на счет легковерия ближних и дальних почитателей отца-искупителя. Многие из них нажили значительное состояние. Больше всех Солодовников, бывший чем-то вроде казначея в обители Ненастьева, а впоследствии державший отца-искупителя в своем доме.[73]