На другой день по приезде Марьи Ивановны Смолокуров проснулся спозаранок. Не спалось ему в душной комнате. В спальне возле постели стоял железный сундук с деньгами. Хоть и был он привинчен и к полу и к стенам, хоть в окнах комнаты и вделаны были толстые железные решетки, но Марко Данилыч всегда помнил, что на свете много охотников до чужого добра. Потому зимних рам в спальне он не выставлял, а дверь всегда держал на заперти. Никому, кроме Дуни да еще Дарьи Сергевны, приходившей постель оправить да в комнате прибрать, без особого зова ходу туда не было.
Не спится Марку Данилычу. То об ненаглядной Дунюшке мыслями раскидывает, то о ненавистном Орошине помышляет. Давно он послал в Астрахань наперсника своего, Корнея Евстигнеева, ухитрился б там подставить ножку не в меру расходившемуся Орошину, но что-то долго от него никаких известий нет. Дождался, наконец, письма. Пишет Корней, что с Орошиным нет никакого сладу, все норовит к своим рукам прибрать, всем делом хочет завладеть, икру до последнего пуда заподрядил, теперь к суши подбирается. Денег привез кучу, Корнею с какими-нибудь двадцатью тысячами нечего и думать тягаться с ним.
"Пес смердящий,- мысленно ругает Марко Данилыч Орошина.- Причта во языцех!.. Ефиопская образина!.. Эх, надо бы мне самому сплыть в Астрахань, да поздно теперь! Привезти бы денег побольше, вырвать бы у собаки лакомый кус!.. А Корнею больше двадцати тысяч как доверить?.. Да, опоздал, упустил дорогой случай!.. Голову-то теперь как заломит, чертова плешь, рукой не достанешь... Потонуть бы твоим баржам, бесова кукла, всем бы до последней погореть у проклятика... (Проклятый. )
А самого пострелом (Пострел - апоплексическим удар. ) бы положило, рукам, ногам отсохнуть бы у анафемы!..
Не совсем доругавшись, встал Марко Данилыч с постели и подошел к окну освежиться. Увидел его со двора Василий Фадеев и тотчас к нему пошел. Постучался у дверей.
- Кто там? - с досадой крикнул Марко Данилыч.
- Я-с, Василий Фадеев,- робко ответил за дверью приказчик.
- Какого тебе дьявола надо? Черти еще на кулачки не дрались, а ты, подлел, уж и лезешь ко мне! - пуще прежнего кричал Смолокуров, отпирая дверь.
- Штафету пригнали,- протягивая в полуотворенную дверь гусиную шею, робко промолвил Фадеев.
- Отколь?
- Из Астрахани, сказал почтальон,- молвил Фадеев, протягивая в дверь руку с письмом. В спальню войти не посмел он.
Быстро сорвал печать Марко Данилыч и стал читать письмо. Из Астрахани оно было, от Прожженого.
- Почтмейстер наказывал напомнить вашей милости насчет осетрины...- начал было Василий Фадеев, но Марко Данилыч гневно прикрикнул:
- Убирайся, покамест цел! Аки бес, опаленный крестным знаменьем, исчез Василий Фадеев.
Читает Марко Данилыч:
"Милостивейшему государю моему, благодетелю и отцу Марку Данилычу, во-первых, приношу нижайшее почитание с пожеланием со всем благословенным вашим семейством паче всего многолетнего здравия и всякого благополучия, а наиболее в делах скорого и счастливого успеха с хорошим прибытком и доброй наживой. Сим самонужнейшим с нарочитою штафетой письмом спешу почтеннейше вашей милости донести, что в препорученных делах тружусь со всяким моим усердием паче всякие меры, только в деньгах объявляется великая недостача, и о том я уж два раза отписывал вам, отец наш и великий благодетель, Марко Данилыч. Доносил я также вашей милости, что Онисим Самойлыч, будучи лично сам на Низу, завладал всем делом насчет икры и суши, однако ж благодаря всевышнему того сделать ему не сгодилось.
В сем деле помешали ему известные вам господа саратовские купцы Меркулов Никита Федорыч да Веденеев Дмитрий Петрович. В пятницу на прошедшей неделе оба они прибыли в Астрахань и тотчас зачали скупать икру и рыбу большими партиями и таким манером на весь рыбный товар много цены подняли, а платят все наличными без рассрочек и задатки наличными же дают, а задатки дают большие. А Онисим Самойлыч желает производить уплаты векселями на двенадцать да на осьмнадцать месяцев, и потому ему тягаться с ними не под силу. Он же по великой жадности своей наперед сего ни с кем письменных условий не заключал, потому что жалко было уплачивать пошлины. От того от самого, которые ему контрактом не обязались, теперь все до единого перешли к Меркулову да к Веденееву, а которые задатки от Онисима Самойлыча заполучили, те отплывают в Енотаевск да на Бирючью Косу и оттуда по почте деньги ему посылают, чтоб он не отперся в случае, что ихние задатки он не получил. Никто на его честь по здешним местам по всем ватагам ни одна душа с уверением положиться не может. Онисим Самойлыч с таковой досады теперь и рвет и мечет. Вечорашний день довелось мне видеть его: охрип, сердечный, от ругани, а третьего дня в трактире одному промышленнику (Промышленник - рыболов, имеющий свою косовую лодку. ) с сердцов в ухо даже заехал, а тот с своей стороны уважил и угостил его ладошками препорядочно, чуть-чуть обоих не забрали на съезжую. А Меркулов с Веденеевым, как только поженились на дочерях вашего благоприятеля Зиновья Алексеича Доронина, так свои капиталы и женины приданые деньги да и тестевых, может, половину, а пожалуй, и больше, вкупе сложили и повели в Астрахани дела на самую большую руку, никто таких больших делов не запомнит.
И теперь у них товарищество на паях, а прозывается "Зиновий Доронин с зятьями". Сам Доронин тут ни при чем, для того что сами вы, отец наш и благодетель, по своей прозорливости лучше меня, неразумного, знать изволите, что рыбного дела он смыслом своим обнять не годится. Пребывание сам имеет в городе Вольске да на своей иргизской мельнице, а зятья в Астрахани икрой да рыбой ворочают.
По моему рассужденью, Онисим Самойлыч по своей ненасытности и по великой отважности беспременно в большом накладе останется, дело завел широкое, а закончить не стало силы. Намедни при моей бытности расхвастался, что при расчетах у Макарья он получит большие барыши, а на поверку выходит, что дал бы только ему бог свои воротить. Думал, заграбаставши и сушь и икру, поднять цены у Макарья копеек на сорок с каждого рубля, а Меркулов с Веденеевым ежели, как ходят слухи, повысят цены, так много, что разве гривну на рубль помимо того, во что самим обойдется.
Только, по моему глупому разуму, вашей милости радоваться неудаче Онисима Самойлыча, кажись бы, не приходится, потому что все его подходы всякому человеку известны, как свои пять пальцев, во всякое, значит, время ему можно какой ни на есть подвох учинить, а Меркулов с Веденеевым люди тонкие, полированные; с ними ладить не в пример мудренее. Опять же и ловцам, и солельщикам, и икряникам, и жиротопам, и клеевщикам, и разъездным всем ни с того ни с сего они плату повысили, и это самое всем рыбным торговцам стало за великую обиду.
Да еще обносится молва по народу, будто бы они и казенные и казачьи воды, а равно и вольный промысел и владельческих знатную часть берут себе на откуп на двенадцать лет (Солельщик - солит рыбу, икряник - вынимает икру и пропускает ее через грохот, жиротоп - вытапливает жир из бешенки или из тюленя, клеевщик - вынимает и сушит рыбий клей. Казачьи воды - принадлежащие астраханскому казачьему войску. Вольный промысел - воды в Каспийском море от земли уральских казаков или от Гранного Бугра до острова Ракуши, а отсюда до Жилой Косы (реки Эмбы) и дальше до Мангышлакских гор с заливами Мертвым Култуком и Сартажем. ). Тогда на всех ватагах будет вся ихняя воля. И на Волге, на Низу, и на море станут одни властвовать, другие, значит, из их рук гляди. От того от самого и нет стати, по моему рассуждению, оченно радоваться, что Онисима Самойлыча они крепко прижали.
Господина Меркулова до сей поры я нигде не видал, да ежели и довелось бы столкнуться с ним, так полагаю, что он зло на меня мыслит большое за то, что в прошедшем году в Царицыне по вашему приказанию намеревался его обделать. А с Дмитрием Петровичем столкнулись вчера в трактире - ласковый такой и приветливый, чаем угостил и про вашу милость много расспрашивал. Наказывал безотменно об его почтении отписать вашей милости, а также и Авдотье Марковне от ихней супруги кланяться. Затем, прекратя сие письмо, с достаточным уважением и нижайшею покорностью остаюсь, милостивейший отец, и благодетель наш, всегда верный ваш приказчик Корней Евстигнеев".
И рад и не рад был Марко Данилыч астраханским вестям. Потешало его известье о неудаче Орошина, и не мог он вспомнить без смеха, что промышленник ему в Харьковскую губернию заехал, в Зубцовский уезд, в город Рыльск, в село Рождествино, но очень не радовало известие о Меркулове с Веденеевым... Дело, многими годами насиженное, чего доброго испакостят эти молокососы!
Гневит и сильно заботит это Марка Данилыча, и переносит он злобу свою с Орошина на зятьев Зиновья Алексеича. "Угораздило же меня летось свести Доронина с Веденеевым - вот те и свел на свою голову... То хорошо, что сбили спеси у анафемы, да ведь того и гляди, что и всем рыбникам накладут в шапку окаянные слётышки...
Цены спускать! Эх, что вздумали, отятые!.. (Отятой - проклятый, отверженный, негодяй.). Сквозь бы землю им в тартарары провалиться... А испек же промышленник, дай бог ему доброго здоровья, Орошину лепешку во всю щечку. Молодец!.. Чать, искры из глаз посыпались, небо с овчинку показалось!. Молодец промышленник!.. Люблю таких!.."
В одной рубахе, заткнув большие пальцы за шелковый скитский поясок, долго босыми ногами ходил взад и вперед по спальной Марко Данилыч. Сто раз на все лады передумывал, как бы и от доронинских зятьев без убытка остаться и проклятику Орошину насолить хорошенько. Не вольная пташка с сука на сук перепархивает, хитрый ум разгневанного рыбника с мыслей на мысли переносится. Мыслей много, а домысла (Догадка, достигнутая путем размышлений. ) нет. Ничего на разум не приходит. Хватил Смолокуров с досады кулаком по столу, плюнул, выругался и стал одеваться. Чай пора пить с Марьей Ивановной.
* * *
- Вот, сударыня Марья Ивановна,- сидя за чаем, сказал Марко Данилыч, указывая на Дуню.- Хоть бы вы ее вразумили. Родительских советов не принимает и слушать не хочет их.
Что такое, Марко Данилыч? - с удивленьем спросила Марья Ивановна.
- Девица она, видите, уж на возрасте, пора бы и своим домком хозяйничать,продолжал Марко Данилыч.- Сам я, покамест господь грехам терпит, живу, да ведь никем не узнано, что наперед будет. Помри я, что с ней станется? Сами посудите... Дарья Сергевна нам все едино что родная, и любит она Дунюшку, ровно дочь, да ведь и ее дело женское. Где им делами управить? Я вот и седую бороду нажил, а иной раз и у меня голова трещит.
Вспыхнула немного Марья Ивановна. Сжавши губы и потупив глаза, сморщила она брови.
- К чему говорить об этом прежде времени,- сказала она.- Бог даст, поживете, ваши годы не слишком еще большие.
- Шестой десяток, барышня, доживаю, до седьмого недалеко... А знаете, что татары говорят?.. "Шестьдесят лет прошел, ума назад пошел",- с усмешкой молвил Марко Данилыч.- Ежель скоро и не помру, так недуги старости одолеют, да, по правде сказать, они, сударыня, помаленьку-то уж и подходят. А там впереди труд и болезнь, как царь Давыд в псалтыре написал... А хворому да старому, барышня-сударыня, не до дел. Помощник нужен ему, а его-то у меня и нет. А ежели бы господь сынком богоданным благословил меня, всем бы тогда я доволен был. И о Дунюшке не гребтелось бы, и дело-то было бы кому передать... А теперь одни только думы да заботы!..
- Живут же, не выходя замуж,- возразила Марья Ивановна.- Возьмите хоть меня, а осталась я после батюшки не на возрасте, как Дуня теперь, а ребенком почти несмышленым.
- Ваше дело, барышня, дворянское. У вас девицам можно замуж не выходить, а у нас по купечеству - зазор, не годится,- сказал Марко Данилыч.- Опять же хоша вы после батюшки и в малолетстве остались, однако же у вас были дяденька с тетенькой и другие сродники. А Дунюшка моя одна, как перстик. Опричь Дарьи Сергевны, нет никого у ней.
- Сироту не покинет господь,- молвила Марья Ивановна.- Говорится же: "Отца с матерью бог прибирает, а к сироте ангела приставляет".
Конечно, так, барышня,- отвечал Марко Данилыч.- Еще сказано, что "за сирого сам бог на страже стоит", да ведь мы люди земные - помышляем о земном.
- То-то и есть, Марко Данилыч, что мы только о земном помышляем, а о небесном совсем позабыли, да и знать его не хотим,- сказала Марья Ивановна.- А на земле-то ведь мы только в гостях, к тому же на самый короткий срок,настоящая-то наша жизнь ведь там.
- Против этого неможно ничего сказать, Марья Ивановна. Ваши речи как есть правильные,- отозвался Марко Данилыч.- Да ведь я по человечеству сужу, что, пока не помер я, Дунюшке надо к доброму, к хорошему человеку пристроиться.
-Полноте, Марко Данилыч, не невольте вы ее,- сказала Марья Ивановна.Станете неволить - великий грех примете на душу. Нет больше того греха, как у человека волю отнимать... Великий грех, незамолимый!..
-Не греховное наше тело, ведь разум и свободная воля составляют образ и подобие божие... Как же сметь отнимать у человека свободную волю? Бог дал, а человек отнять хочет великий дар божий... Это значит бога обкрадывать. Подумайте об этом хорошенько. Нет, Марко Данилыч,- не принуждайте Дунюшки. Иначе бога обидите, и он вас накажет.
Со страстным увлеченьем, громко, порывисто говорила взволнованным голосом Марья Ивановна. Глаза горели у ней, будто у исступленной. Не мало тому подивился Марко Данилыч, подивилась и Дарья Сергевна, а Дуня, опустя взоры, сидела, как в воду опущённая. Изредка лишь бледные ее губы судорожно вздрагивали.
- Нешто ее неволю я? - воскликнул с досадой Марко Данилыч.- Да сохрани меня господи!.. А ваши речи, Марья Ивановна, скажу вам по душе и по совести, уж больно мудрены. Моему разуму их, пожалуй, и не понять... Говорите вы, что в свободе да в воле образ и подобие господне, а нас, сударыня, учили, что смиренство да покорность угодны господу... И в писании сказано:
"В терпении стяжите души ваши". И хоша мне ваших речей не домыслить, а все-таки я с Дунюшки воли не снимаю - за кого хочет, за того и выходи. Об этом я давно уж ей говорю, с самого того времени, как она заневестилась, шестнадцать годов когда, значит, ей исполнилось.
- Дело доброе,- несколько спокойнее молвила Марья Ивановна.- И вперед не невольте: хочет - выходи замуж, не хочет, пускай ее в девицах остается. Сейчас вы от писания сказали, и я вам тоже скажу от писания: "Вдаяй браку, деву добре творит, а не вдаяй лучше творит". Что на это скажете?
- По писанию-то оно, пожалуй, и так выходит, да по человечеству-то не так,- отвечал Марко Данилыч.- Мало ль чего в писании-то: велено, к примеру сказать, око вырвать, ежели оно тебя соблазняет, а ведь мы все соблазняемся, без соблазна никому века не прожить, а кривых что-то немного видится. Опять же в писании-то не сказано, что худо тот творит, кто замуж дочь выдает, а сказано "добре творит". Хоша мы люди непоученные, а святое писание тоже сколь-нибудь знаем. Апостол точно сказал: "Не вдаяй лучше творит", да ведь сказал он это не просто, а с оговоркой: "Сие же глаголю по совету, а не по повелению" и паки: "О девах же повеления господня не имею"' ("Послание к Коринфянам", IX, 38, 6, 25. ). Вот тут, сударыня Марья Ивановна, и извольте-ка порассудить.
- Вот до чего мы с вами договорились,- с улыбкой сказала Марья Ивановна.В богословие пустились... Оставимте эти разговоры, Марко Данилыч. Писание пучина безмерная, никому вполне его не понять, разве кроме людей, особенной благодатью озаренных. тех людей, что имеют в устах "слово живота"... А такие люди есть,- прибавила она, немного помолчав, и быстро взглянула на Дуню.- Не в том дело, Марко Данилыч,- не невольте Дунюшки и все предоставьте воле божией, господь лучше вас устроит.
- Кто же ее неволит?- с ясной улыбкой ответил Марко Данилыч.- Сказано ей: кто придется по сердцу, за того и выходи, наперед только со мной посоветуйся, отец зла детищу не пожелает, а молоденький умок старым умом крепится. Бывали у нас и женишки, сударыня, люди все хорошие, с достатками. Так нет - и глядеть ни на кого не хочет.
- Пускай ее не глядит,- перебила Марья Ивановна.- Как знает, пусть так и делает. Верьте, Марко Данилыч, что господь на все призирает, все к лучшему для нас устрояет. Положитесь на него. Сами знаете, что на каждую людскую глупость есть божья премудрость. На нее и уповайте.
Тем беседа и кончилась. Разошлись, осталась в столовой одна Дарья Сергевна.
"Эк богослов у нас проявился,-- думала она, перетирая чайную посуду.Послушать только! Чем бы уговаривать Дунюшку, она на-ка вон поди!.. В иночество, что ли, прочит ее? Так сама-то отчего же нейдет в монахини? Сбивает только у нас девку-то... А ведь как было распыхалась, глаза-то так и разгорелись, голос так и задрожал, ровно кликуша какая!.. Ох, Дунюшка, Дунюшка, чует мое сердце, что на горе да на беду подружилась ты с этой барышней!.. Как только спозналась с ней, бог знает, что забродило у Дуни в головушке. А что думает, о чем горюет - никому ни словечка. А вот принесла нелегкая эту анафему, шагу от нее не отходит... И что за тайности с ней, что за разговоры!..
Книжки какие-то все, вчера про каких-то "божьих людей" она рассказывала. Что за "божьи люди" такие? Все мы божьи, все его созданье... Ах, Дунюшка, Дунюшка, голубушка ты моя милая!.. Мудрена эта Марья Ивановна, вчера песню какую-то пела она, по голосу, выходит "По улице мостовой", а святый дух поминается и пречистая богородица!.. Надо сказать Марку Данилычу - да как скажешь-то?.. Очень уж рад он ей, доволен-предоволен, что барышня гостит у него. Попробуй теперь сказать ему что-нибудь про нее, зарычит, аки зверь,- ног не унесешь... О господи, господи! Какую напасть ты послал на нас... Не думано, не чаяно... И что б такое было у этой окаянной, чем она прельщает Дунюшку?.. Добьюсь, беспременно добьюсь. Рядом каморка, оттоль слышно... Добьюсь, выведу на чистую воду еретицу, и только она со двора, все расскажу Марку Данилычу, все до последней ниточки. Хоть на весь свет раскричись тогда, пожалуй хоть побей, а уж выведу наружу все козни этой проклятой барышни".