Приятель, к которому из Красноярского скита проехал Патап Максимыч, был отставной горный чиновник Колышкин. Громко и честно держалось на Волге имя его. Два парохода у него бегало, с Низу пшеницу до Рыбинска возили. Славно бегали, а лучше того зарабатывали. Не то что какие-нибудь одиночные пароходчики, - общества, компании завидовали делам Сергея Андреича. Те, сердечные, бывало, бьются на пристанях чуть не до водополи, закликают кладчиков, задают пшеничникам дорогие обеды, дюжинами ставят перед ними отборные вина, проигрывают им в трынку да в горку, а Сергей Андреич лежит себе на диване да сигаркой попыхивает. Еще с середки зимы у него ни забот, ни хлопот, на все путины клади готовы и условия подписаны. Как же пароходчикам не завидовать Колышкину, как не стараться ему ножку подставить?.. Дело известное: счастливым быть - всем досадить... А Сергей Андреич будто не замечает, что глядят на него не дружески, смешками да шутками ото всякого норовит отойти... А чтоб кто Сергею Андреичу повредил хоть какою малостью, того не случалось. Охота вредить была, да спорыньи не было... Душевный человек был этот Сергей Андреич. Где он - там и смех и веселье, вон из беседы - хмара на всех... Любил шутку сшутить, людей посмешить, себя позабавить. А кто людей веселит, за того свет стоит... И любили его, особливо простой народ. С рабочими был строг: всяко лыко у него в строку. Зорко на дело глядел: малости не спускал. Ни прогула, ни беспорядка, бывало, не простит, зато ко всем справедлив был. И рвались же к нему на службу, а кто попал, тот за хозяина и за его добро рад бывал и в огонь и в воду. Тем люб был простонародью Сергей Андреич, что не было в нем ни спеси, ни чванства, ни гордости... Другой, наживя богатство, вздуется, как тесто на опаре... близко не подходи: шагает журавлем, глядит козырем и, кроме своего же брата богатея, знать никого не хочет. Сергей Андреич был не таков... Приди к нему в обеденный час хоть самый последний кочегар - честь ему и место, хоть тут губернатор сиди. Говорили Колышкину приятели: зачем так делает, хороших людей обижает, сажая за один стол со всякою чернотой да мелкотой. "До бога нам далеко,- ответит, бывало, Сергей Андреич.- Верстаться с господом персти земной не приходится, а у него, света, за небесной трапезой иной нищий выше царей сидит... А я-то что?.. Знатней бога-то, что ли?.. Аль родом-породой выше его?.. Нет, братцы, сам я не княжой, не дворянской крови, сам из мужиков... Родитель мой на заводе в засыпках (Засыпкой на горных заводах зовется рабочий, что в доменную печь "товар" (уголь, флюс, руду и толченый доменный сок) засыпает. '' Кержачить - в Пермской губернии значит раскольничать, кержак - раскольник. Это слово произошло от того, что первые раскольники, поселившиеся на Урале (в дачах Демидовских заводов) в первых годах XVIII века, пришли с Керженца.) жил, так мне гордиться чем стать?" Дивовались Сергею Андреичу, за углом подсмеивались, в глаза никогда... Да и совестно было смеяться, глядя на его голубые, лучистые глаза, что искрились умом, горели добром и сияли божьею правдой... Родом с Урала был. На одном из тамошних горных заводов родитель его крепостным мастером значился. Сызмала до смерти кержачил он. Человек был домовитый, залежна копейка у него водилась, хоть и не гораздо большая. Была у Андрея Колышкина жена добрая, смиренная, по хозяйству заботная; Анной звали, был сын Сергей да дочка Маринушка... Жили себе Колышкины тихо да ладно, бога хваля, ближнего любя. И промаячили бы век свой на заводе, если б юркость да затейность Сережи не повернули вверх дно всю ихнюю жизнь. Шустрый мальчонок рос, сметливый, догадливый, развеселый такой. Десяти лет ему не минуло, и он уж все заводские песни знал наизусть, так и заливается, бывало, звонким голоском на запольных (Запольными хороводами зовутся те, что бывают вне завода (селения при заводах зовут заводами же). Запольем зовется на Урале недальнее поле.) хороводах. Сереже семь лет минуло, и отец, помолясь пророку Науму, чтоб отрока Сергея на ум наставил, дал ему в руки букварь да указку и принялся учить его грамоте. По вечерам, как родитель, бывало, с домны аль с вагранки (Домна - большая чугуноплавильная печь. Вагранкой называется малая чугунолитейная печь.) домой воротится, долбит перед ним Сережа: "Аз, ангел, ангельский, архангел, архангельский , а утром тихонько от матери бежит в заводское училище, куда родители его не пускали, потому что кержачили... и думали, что училище то бусурманское. Там-де учат бритоусы да еще по гражданской грамоте, а гражданская грамота святыми отцами неблагословенная, пошла в мир от антихриста. Опять же в заводском училище цыфирной мудрости учат, а цыфирь - наука богоотводная... Так судили-рядили Сережины отец с матерью, а он бегает себе да бегает в училище, а чему там учится, от родителей держит в тайне... Не дошел старик Колышкин с сыном до "свят, святитель", а тот уже по толкам и по титлам читает. Засадил за часослов, а он перву кафизму так и режет... Диву засыпка дался, что за сын такой у него уродился! Десяти годов нет, а он псалтырь так и дерет, хоть по мертвым читать посылай. "Мал малышок а мудрые пути в себе кажет..." - думает отец. Дал ему минею месячную, дал минею цветную - Сереже все нипочем... Чему еще учить?.. Одиннадцати годов нет, а мальчуган всю кержацкую мудрость произошел... И учиться больше нечему... "И откуда мне сие?- раздумывает старик.- Уж не в сем ли отрочати чаяние нашей благочестивой веры лежит? Не от моего ль рождения глас вещания произыдет, не от него ль последует утверждение старой веры отцов наших? А между тем Сережа, играючи с ребятами, то меленку-ветрянку из лутошек состроит, то круподерку либо толчею сладит, и все как надо быть: и меленка у него мелет, круподерка зерно дерет, толчея семя на сбойну бьет. Сводил его отец в шахту (Колодезь для добывания руд. ), он и шахту стал на завалинке рыть. В то время из чужих краев приезжал на завод его владелец. Летним вечером, проходя мимо дома Колышкиных, заметил он мальчугана, копавшегося под окнами. Это Сережа шахту закладывал. Полюбилось это барину, понравилась и юркость мальчика, его светлый, умный взор. Разговорился он с Сережей, и вспало на мысль ему, что из засыпкина сына может он сделать знаменитого человека, другого Ломоносова - стоит только наукам его обучить. Наутро старика Колышкина в контору позвали, вольную для сына выдали и приказ объявили: снаряжать его для отправки в Питер с золотухой (Обоз (транспорт) с золотом, серебром и драгоценными камнями, отправляемый раза по два в год.). День-деньской без шапки, мрачно понурив голову, простоял засыпка под барскими окнами, с утра до вечера возле него выла и голосила Анна, Сережина мать. Барин остался непреклонным. Завидев его, Анна ринулась ниц и, судорожно охватив за ноги барина, зачала причитать отчаянным, нечеловеческим голосом. Барин очень удивился, но не мог понять материнского вопля; по-русски не больно горазд был... А мать молила его, заклинала всеми святыми не басурманить ее рождения, не поганить безгрешную душу непорочного отрока нечестивым ученьем, что от бога отводит, к бесом же на пагубу приводит... Насилу оттащили... Не обошлось без пинков и потасовки, а когда старик хотел отнять жену у десятских, и ему велено было десятка два засыпать... Столь горячо радел заводский барин о насаждении наук в России. Взглядывая на озлобленные глаза засыпки, на раскосмаченную Анну и плакавшего навзрыд Сережу, утешал он мальчика сладкими речами, подарил ему парижских конфет и мнил о себе, что самому Петру Великому будет он в версту, что он прямой продолжатель славных его деяний - ввожу, дескать, разума свет в темный дикий народ. Ранним утром другого дня тронулась с завода золотуха. Сережу увезли. К вечеру старик Колышкин с женой и четырнадцатилетнею Маринушкой без вести пропали... Меж тем заводский барин, убоясь русской стужи, убрался в чужие края, на теплые воды, забыв про петровскую свою работу и про маленького Колышкина. Забыл бы и Русь, да не мог: из недр ее зябкий барин получал свои доходы. Попав на дорогу, Сережа с пути не свернул. Вышел из него человек умный, сильный духом, работящий. Кончив учение, поступил он на службу на сибирские казенные заводы, а потом работал на золотых промыслах одной богатой компании. Проезжая в Сибирь, целый месяц Сергей Андреич прожил на родном Урале... Про отца с матерью все разведывал: куда делись, что с ними сталось... Но ровно вихрем снесло с людей память про Колышкиных. Потужил Сергей Андреич, что не привел его бог поклониться сединам родительским, поплакать на иссохшей груди матери, приветить любовью сестру родимую, и поехал на старое пепелище, на родной завод - хоть взглянуть на места, где протекло детство его... И на заводе про его стариков ни слуху, ни духу. Не нашел Сергей Андреич и дома, где родился он, где познал первые ласки матери, где явилось в душе его первое сознание бытия... На месте старого домика стоял высокий каменный дом. Из раскрытых окон его неслись песни, звуки торбана, дикие клики пьяной гульбы... Вверх дном поворотило душу Сергея Андреича, бежал он от трактира и тотчас же уехал из завода. В Сибири Колышкин работал умно, неустанно и откладывал из трудовых денег копейку на черный день. Но не мимо пословица молвится: "От трудов праведных не наживешь палат каменных"... Свековать бы в денно-нощных трудах Сергею Андреичу, если б нежданно-негаданно не повернула его судьба на иной путь. Вспомнили про сынка родители, за гробом его вспомнили.
Как-то раз зимним вечером сидел Колышкин один в своей рабочей комнате, тишина была мертвая, только из соседней горницы раздавались мерные удары маятника... Вдруг кто-то кашлянул сзади него. Обернулся Сергей Андреич - видит старика в длиннополой, осыпанной снегом сибирке с заиндевелой от мороза густой бородой. У него в руках сундучок тагильского дела (В Тагиле (Верхотурского уезда) делают железные подносы и сундуки из кедрового дерева, обивают железом или жестью, раскрашивают яркими красками и кроют прочным лаком. Эти произведения зовутся "тагильским делом".), окованный расписною жестью.
- Что тебе? - с места вскочив, спросил старика Колышкин. - До твоей милости, Сергей Андреич,- хриплым, едва слышным голосом отвечал старик.
- Кто ты, откуда? - Странник о Христе Исусе,- отозвался неведомый гость.Посылочку принес,- прибавил он, ставя перед Колышкиным сундучок и возле него ключ.
- От кого? - спросил Сергей Андреич.
- Из лесов,- отвечал странник.
- Из каких лесов?.. От кого?..- спрашивал Колышкин, а сам, наклонясь, стал рассматривать сундучок.
Ответа не было. Оглянулся Сергей Андреич, странника след простыл. Ни на дворе, ни на улице не нашли его. Прислуга Колышкина не видела даже, ни как он в дом вошел, ни как вышел. Отпер сундучок Сергей Андреич. В нем сверток и письмо, писанное уставом. Стал читать: "Его благородию господину Сергею Андреичу Колышкину грешного инока Серапиона землекасательное поклонение с пожеланием доброго здравия и всякого земного благополучия. За известие даем вашему благородию, что мимошедшего септемврия в седьмый день проживавший в нашем убогом братстве более тринадцати годов инок схимник Агапит от сея временныя жизни в вечныя кровы преселися... А отходя сего света, заповедал мне, недостойному, молитися о нем, к вашему благородию, яко сыну по плоти, справить сию посылку. Засим, прекратя письмо сие, остаемся доброжелатели вашего благородия, грешный инок Серапион с братиею". Ни числа, ни месяца, ни места, откуда письмо. В свертке лежало пятнадцать тысяч рублей. Шесть тысяч были завернуты в особую бумажку, с надписью: "лета 7343, иулия в 21 день преставися инокиня Агния... Лета 7345, януария 15 дня преставися девица Марина".
Только!.. Вот и все вести, полученные Сергеем Андреичем от отца с матерью, от любимой сестры Маринушки. Много воды утекло с той поры, как оторвали его от родной семьи, лет пятнадцать и больше не видался он со сродниками, давно привык к одиночеству, но, когда прочитал письмо Серапиона и записочку на свертке, в сердце у него захолонуло, и божий мир пустым показался... Кровь не вода. Где, в каких лесах, в каких пустынях дожили свой век старики?.. В каких обителях вечный сон смежил их очи? На склоне ли Уральских гор, в пустынях ли Невьянских и Тагильских, иль между Осинскими сходцами (Так на востоке Европейской России в Сибири зовут выходцев из разных губерний, поселившихся в обширных, не изведанных еще лесах. Они живут не только в разбросанных по лесу зимницах и кельях, но иногда целыми деревеньками, не зная ни ревизий, ни податей и никаких повинностей.), иль на славном по всему старообрядству Иргизе, или в лесах Керженских-Чернораменских?.. Никому не узнать!.. Далеко и в ширь и в даль раскинулась земля Святорусская... Кто изочтет в ней дебри, леса и пустыни? Кто изведал в ней все "сокровенные места", где живут и долго еще будут жить "люди под скрытием", кинувшие постылую родину "сходцы", доживающие век свой в незнаемых миру дебрях, вдали от людей, от больших городов и селений? Разве вольный ветер, что летает от моря до моря, да солнце ясное знают про все места сокровенные!.. Да, они только ведали, где кончили жизнь старики Колышкины... Но отчего же они, посылая единородному сыну наследство, не послали ему ни приветного слова, ни родительской ласки, ни даже благословенья?.. Понимал это Сергей Андреич... Схимнику Агапиту, инокине Агнии горный чиновник был чуж-человек. Не рознь сословия - рознь веры разлучила стариков с любимым сыном... Суров, жесток завет старообрядский: "не подобает родительское благословение преподати сыну никонианину". Коротенькой запиской отец с матерью как будто говорили Сергею Андреичу: "Прими от родивших тебя тленное земное наследие, но за гробом нет тебе части с нами.- И блудник, и тать, и убийца наследуют жизнь вечную, еретика же самая кровь мученическая очистить не может. Нет тебе части с нами... Кое убо общение Христу с Велиаром?" Такие жестокие понятия казались бы несовместными с добродушием мягкосердого, любвеобильного нашего народа. Русскому человеку нет ничего на свете дороже любви родительской, нет ничего краше семейного лада... Откуда ж взялась такая жестокость, столь обычная между старообрядцами?.. Из чужих краев она принесена, чуждыми учителями на Русь навеяна... Бессердечные византийцы, суровые слагатели отшельнических уставов, дышащие злобой обличители еретичества древних лет, мертвящими буквами своих писаний навеяли на нашу добрую страну тлетворный дух ненависти... Лукавый дух злобы под видом светлого благочестия успел проникнуть даже в такую крепкую, в такую твердую и любительную семейную среду, какова русская... Сильна была Византия коварством, лестью да хитростью... "Суть же Греци льстиви даже до сего дни",- давно сказано и верно сказано первым русским писателем. Только за то и спасибо Византии, что по ее милости Русская земля с римским папой не зналась...
Прошел год-другой после получения наследства. Сергей Андреич живет не по-прежнему, он был уж человек с достатком и вошел в паи по золотым приискам... Счастье повезло ему... В тайгах нашлись богатые россыпи, и он, как участник в деле, в короткое время стал богачом... Его товарищи по золотому делу были все кабацкие богатыри, набившие карманы спаиваньем народа смесью водки с водою и дурманом... Не лежало к этим людям сердце Сергея Андреича, стал он смотреть, как бы подобру-поздорову да прочь от них... Раскольничья кровь заговорила... Известно, что во все времена винных откупов ни один раскольник (а межу ними много богачей) не осквернил рук прибытком от народной порчи. Был один... но того старообрядцы считали за прокаженного.
Женился Сергей Андреич на дочери кяхтинского "компанейщика" и, взяв за женой ценное приданое, отошел от кабацких витязей. Наскучила ему угрюмая Сибирь, выехал в Россию, поселился на привольных берегах широкой Волги и занялся торговыми делами больше по казенным подрядам.
К торговому делу был он охоч, да не больно горазд. Приехал на Волгу добра наживать, пришлось залежные деньги проживать. Не пошли ему господь доброго человека, ухнули б у Сергея Андреича и родительское наследство, и трудом да удачей нажитые деньги, приданое, женой принесенное. Все бы в одну яму.
Тот добрый человек был Патап Максимыч Чапурин. Спознал он Сергея Андреича, видит - человек хороший, добрый, да хоть ретив и умен - а взялся не за свое дело, оттого оно у него не клеится и вон из рук валится. Жалко стало ему бессчастного Колышкина и вывел он его из темной трущобы на широкую дорогу.
- Наплюй ты, Сергей Андреич, на эти анафемские подряды, послушай меня, старого торговца,- говорил Патап Максимыч. - Не ради себя, ради махоньких деток своих послушайся, не пусти ты их с сумой под оконья... Верь моему слову: года не минёт, как взвоет у тебя мошна - и вон из кармана пойдет... Тебе ли, друг, с казенными подрядами вожжаться?.. Тут, милый человек, надо плутом быть, а коль не быть плутом, так всякое плутовство знать до ниточки, чтобы самого не оплели, не пустили бы по миру. Кинь, ради Христа, подряды... Хоть убытки понесешь - наплевать, развяжись только с этим проклятым делом скорей... Знаю я его вдоль и поперек... Испробовал!.. А вот построй-ка ты лучше пароходишко, это будет тебе с руки, на этом деле не сорвешься. Право, так.
Послушался Колышкин, бросил подряды, купил пароход. Патап Максимыч на первых порах учил его распорядкам, приискал ему хорошего капитана, приказчиков, водоливов, лоцманов, свел с кладчиками; сам даже давал клади на его пароход, хоть и было ему на чем возить добро свое... С легкой руки Чапурина разжился Колышкин лучше прежнего. Года через два покрыл неустойку за неисполненный подряд и воротил убытки...
Прошло еще три года, у Колышкина по Волге два парохода стало бегать. Толстый, дородный, цветущий здоровьем и житейским довольством, Сергей Андреич сидел, развалившись в широких, покойных креслах, читая письма пароходных приказчиков, когда сказали ему о приходе Чапурина. Бросив недочитанные письма, резвым ребенком толстяк кинулся навстречу дорогому гостю. Звонко, радостно целуя Патапа Максимыча, кричал он на весь дом:
- Крестный!.. Ты ль, родной?.. Здорово!.. Здорово!.. Что запропал?.. Видом не видать, слыхом не слыхать!.. Все ли в добром здоровье?
- Ничего - живем да хлеб жуем,- отвечал, улыбаясь, Чапурин.- Тебя как господь милует?.. Хозяюшка здорова ль?.. Деточки?
После обычных приветствий и расспросов, после длинного разговора о кладях на низовых пристанях, о том, где больше оказалось пшеницы на свале: в Баронске аль в Балакове, о том, каково будет летом на Харчевинском перекате да на Телячьем Броде, о краснораменских мельницах и горянщине, после чая и плотной закуски Патап Максимыч молвил Колышкину:
-А ведь я к тебе с докукой, Сергей Андреич. Нарочно для того и в город меня примчало.
- Приказывай, крестный, что ни велишь, мигом исполним, только бы мочи да уменья хватило,- отвечал Колышкин .
- Мое дело во всей твоей мочи, Сергей Андреич.- сказал Патап Максимыч.Окроме тебя по этому делу на всей Волге другого человека, пожалуй, и нет. Только уж, Христа ради, не яви в пронос тайное мое слово.
- Эка что ляпнул! - воскликнул Колышкин.- Не ухороню я тайного слова своего крестного!.. Да не грех ли тебе, толстобрюхому, такое дело помыслить?.. Аль забыл, что живу и дышу тобой?.. Теперь мои ребятки бродили б под оконьем, как бы господь не послал тебя ко мне с добрым словом... Обидно даже, крестный, такие речи слушать - право.
- Ну, ну, не серчай,- говорил Патап Максимыч. - Не в ту силу говорено, что не верю тебе... На всякий случай, опаски ради слово молвилось, потому дело такое - проносу не любит, надо по тайности.
- Ну, сказывай, какое дело? - молвил Колышкин.
- Дело такое, Сергей Андреич, что тебе, по твоей науке, оно солнца ясней, а нашему брату, человеку слепому, неученому,- потемки, как есть потемки... Научи уму-разуму...
- Что ж такое?
- Видишь ли, у нас в лесах, за Волгой, река есть, Ветлугой зовется... Слыхал?
- Знаю,- отвечал Колышкин.- Как Ветлугу не знать?.. Не раз бывал и у Макарья на Притыке и в Баках (Селения на Ветлуге, в Варнавинском уезде, Костромской губернии.). И сюда, как из Сибири ехали - к жениной родне на Вятку заезжали, а оттоль дорога на Ветлугу...
- Ладно, хорошо,- сказал Патап Максимыч.- Так в эту самую реку Ветлугу пала река Уста.
- И Усту знаю и из Усты воду пивал,- отозвался Колышкин.
- Так вот что: меж Ветлуги и Усты золото объявилось, золотой песок,полушепотом молвил Патап Максимыч. Хоть и верил он Сергею Андреичу, хоть не боялся передать ему тайны, а все-таки слово про золото не по маслу с языка сошло. И когда он с тайной своей распростался, ровно куль у него с плеч скатился... Вздохнул даже - до того вдруг так облегчало.
А Колышкин так и помирает со смеху. Полные розовые щеки дородного пароходчика задрожали, как студень, грудь надрывалась от хохота, высокий круглый живот так и подпрыгивал. Сергей Андреич закашлялся даже. - Ветлужское золото!.. Ха-ха-ха!.. Россыпи за Волгой!.. Ха-ха-ха!.. Не растут ли там яблоки на березе, груши на сосне?.. Реки молочные в кисельных берегах не текут ли?.. Ах ты, крестный, крестный,- уморил совсем... Ха-ха-ха!..
-Зачем гоготать? - молвил, нахмурясь, Чапурин.- Не выспросив дела путем, гогочешь, ровно гусь на проталине!.. Не след так, Сергей Андреич, не ладно... Ты наперед выспроси, узнай по порядку, вдосталь, да потом и гогочи... А то на-ка поди!.. Не пустые речи говорю - сам видел...
Видя досаду Чапурина, Колышкин сдержал свой смех. - Нестаточное дело, Патап Максимыч,- молвил он.- Покажи мне пегого коня, чтоб одной масти был, тогда разве поверю, что на Ветлуге нашлось золото.
- А это что? - резко сказал Патап Максимыч, ставя перед Сергеем Андреичем пузырек.Колышкин взял и только что успел приподнять, как смеющееся лицо его думой подернулось. Необычный вес изумил его. Попробовал песок на оселке, пуще задумался.
- Что? - спросил Патап Максимыч. Колышкин ни слова в ответ. Глаз не спускал с него Патап Максимыч. Вынул Колышкин из стола вески какие-то, свесил песок, потом на тех же весках свесил его в воде.
- Что? - спросил Патап Максимыч, вставая с дивана. Колышкин опять ни слова. Видит Патап Максимыч - "крестник" взял какую-то кастрюльку, налил в нее чего-то, песку подсыпал, еще что-то поделал и, отдавая пузырек, сказал: Золото.
Просиял Патап Максимыч. - Видишь! - сказал он.- А гогочешь!.. Теперь, барин, кому над кем смеяться-то?.. Ась?..
- Где ж его промывали? - спросил Колышкин.- Промыто хорошо.
- Как промывали? - молвил Патап Максимыч.- Никто не мыл... Из земли такое берут.
- Не может этого быть,- решительно сказал Сергей Андреич.
- Как не может быть?- возразил Патап Максимыч.- Я тебе говорю, что песок из земли накопан...
- Сам видел? - спросил, прищурившись, Колышкин. - Хвастать не хочу - сам не видал,- отвечал Патап Максимыч.
- Значит, люди сказывали, что они такой песок прямо из земли берут? прервал его Колышкин.
- Так говорили,- ответил Патап Максимыч.
- Так-таки и сказывали, что в этом самом виде песок из земли копан? продолжал свои спросы Колышкин. - Ни про какую промывку не было речи?
- Да,- подтвердил Патап Максимыч.
- Мошенники это тебе говорили - вот что!..- с сердцем крикнул Сергей Андреич.
- Как мошенники? - вскочив с места, еще громче вскрикнул Патап Максимыч.Разве стану я водиться с мошенниками?
- Не туда, крестный, гнешь...- молвил Колышкин.- Не кипятись, слушай, что скажу. Сдается мне, на плутов ты попал... Денег просили?
- Мое дело,- нехотя отозвался Патап Максимыч.
- Не таи, тебя ж от обмана хочу оберечь,- говорил Колышкин. - Много ли дал?
- За пузырек-от? - после некоторого молчания спросил Патап Максимыч.
- Ну, да.
- Сорок целковых дадено,- сквозь зубы процедил Чапурин.
- С барышом поздравляю! - весело усмехнувшись, молвил Колышкин.
- Пять сереньких в карман попало!.. Э-эх, Патап Максимыч!.. Кто таковы знакомцы твои, не ведаю, а что плуты они, то знаю верно... И плуты они не простые, а большие, козырные... Маленький плут двухсот пятидесяти целковых зря не кинет.
- Какие двести пятьдесят целковых? - спросил Патап Максимыч.
- Да ведь в этой склянке без малого фунт чистого золота,- сказал Колышкин,- его фунт казенна цена триста целковых... Как же тебе за сорок-то продали?.. Смекаешь, каковы подкопы ведут под тебя?
- Невдомек! - почесывая затылок, молвил Патап Максимыч.- Эка в сам деле!.. Да нет, постой, погоди, зря с толку меня не сшибай...- спохватился он.- На Ветлуге говорили, что этот песок не справское золото; из него, дескать, надо еще через огонь топить настоящее-то золото... Такие люди в Москве, слышь, есть. А неумелыми руками зачнешь тот песок перекаливать, одна гарь останется... Я и гари той добыл,- прибавил Патап Максимыч, подавая Колышкину взятую у Силантья изгарь. Икнулось ли на этот раз Стуколову, нет ли, зачесалась ли у него левая бровь, загорелось ли левое ухо - про то не ведаем. А подошла такая минута, что силантьевская гарь повернула затеи паломника вниз покрышкой. Недаром шарил он ее в чемодане, когда Патап Максимыч в бане нежился, недаром пытался подменить ее куском изгари с обительской кузницы... Но нельзя было всех концов в воду упрятать - силантьевская гарь у Патапа Максимыча о ту пору в кармане была... Колышкин испробовал гарь и сказал:
- Не от того песку... Это от серного колчедана... Теперь ихнюю плутню насквозь вижу... Знаешь серный колчедан?..
- Не знаю, что за колчедан такой, не слыхивал...- отвечал Патап Максимыч.
-Дресву знаешь?
- Как дресвы не знать!- молвил Чапурин.- По нашим местам бабы дресвой полы моют.
- А как ее делают? - спрашивал Колышкин.
- Спорник с каменки (В бане) берут... потолкут в ступе, вот тебе и дресва,- сказал Патап Максимыч.
- - Ладно, а замечал ты когда, что в дресве-то ровно золотые искорки светятся? продолжал спрашивать Колышкин.
- Как не замечать!.. "Мышиным золотом" те блестки зовут. - Ну вот, это мышиное золото и есть колчедан.- сказал Колышкин.- Ветлужское золото тоже "мышиное"... Понял?..
- Чудно что-то заговорил ты, Сергей Андреич,- молвил Патап Максимыч.Мышиное золото искорками живет, блестками такими, а это, гляди-ка, что...прибавил он, указывая на пузырек.
- Не про это тебе говорю, это золото настоящее и брато не на Ветлуге,сказал Колышкин.- Говорю тебе про серный колчедан, про тот, что у вас "мышиным золотом" зовется. Местами он гнездами в земле лежит и с виду как есть золотой песок. Только золота из него не добудешь, а коли хочешь купоросное масло делать,- иная статья - можно выгоду получить... Эта гарь от колчедана, а по-вашему, от мышиного золота; а песок в склянке не здешний. То с приисков краденое настоящее промытое золото... Берегись, крестный, под твои кошели подкопы ведут...
Задумался Патап Максимыч. Не клеится у него в голове, чтоб отец Михаил стал обманом да плутнями жить, а он ведь тоже уверял... "Ну пущай Дюков, пущай Стуколов - кто их знает, может и впрямь нечистыми делами занимаются,раздумывал Патап Максимыч, а отец-то Михаил?.. Нет, не можно тому быть... Старец благочестивый, игумен домовитый... Как ему на мошенстве стоять?.."
- А богат человек, что песок тебе продавал? - спросил Колышкин.
- Мужик справный,- ответил Патап Максимыч.
- Как, однако?
- Денежный человек,- изба хорошая, кони, коровы, все в порядке... Баклушами кормится - баклушник.
- Не тысячник? - спросил Колышкин.
- Какое тысячник! - молвил Патап Максимыч.- Баклушами в тысячники не влезешь... Сот семь либо восемь - залежных, может быть, есть, больше навряд...
- Двести пятьдесят целковых ему деньги?
- Еще бы не деньги! Да Силантью целый год таких денег не выручить. За сорок-то целковых он мне кланялся, кланялся.
- А давно ль ты его знаешь?- спросил Колышкин.
- Впервой видел,- отвечал Патап Максимыч.- Ночь у него ночевал, пообедал, вот и знакомства всего...
- А в дело тебя звали? На золото денег просили?..- приставал Колышкин.
- Было,- нехотя молвил Патап Максимыч.
- Теперь мне все как на ладонке,- сказал Колышкин.- Подумай, Патап Максимыч, статочно ли дело, баклушнику бобра заместо свиньи продать?.. Фунт золота за сорок целковых!.. Сам посуди!.. Заманить тебя хотят - вот что!.. Много ль просили?.. Сказывай, не таи... - Да на первый раз не больно много: три тысячи на монету.
- А потом? - А потом, коли дело на лад пойдет, пятьдесят тысяч целковых обещался им дать,- сказал Патап Максимыч.
- Э!.. Народ тертый!.. На свои руки топора не уронит...- молвил Колышкин.Сибиряки, надо быть?
-Народ здешний,- отвечал Патап Максимыч.- Один, правда, живал в Сибири и на приисках золотых, сказывает, живал...
- Так и есть,- подхватил Колышкин.- Жил в Сибири, да выехал в Россию "земляным маслом" торговать... Знаю этих проходимцев!.. Немало народу по миру они пустили, немало и в острог да в ссылку упрятали... Нет, крестный, воля твоя - это дело надо бросить.
Задумался Патап Максимыч. Отец Михаил с ума нейдет... Как же это игумну в плутовских делах бывать?
- А ты бы, крестный, рассказал уж мне все по порядку, как зачиналось это дело и как шло до сих пор.- сказал Колышкин.- Подумали бы вместе,- гнилого ответа от меня не услышишь.
Молчит Чапурин. Хмурится, кусает нижнюю губу и слегка почесывает затылок. Начинает понимать, что проходимцы его обошли, что он, стыдно сказать, ровно малый ребенок, поверил россказням паломника...Но как сознаться?.. Друг-приятель - Колышкин, и тому как сказать, что плуты старого воробья на кривых объехали? Не три тысячи, тридцать бы в печку кинул, только б не сознаться, как его ровно Филю в лапти обули.
- Отчего не сказать всего по ряду?- приставал Колышкин. - Вдвоем посоветуем, как бы тех плутов изловить?
- А чего ради в ихнее дело обещал я идти? - вдруг вскрикнул Патап Максимыч.- Как мне сразу не увидеть было ихнего мошенства?.. Затем я на Ветлугу ездил, затем и маяту принимал... чтоб разведать про них, чтоб на чистую воду плутов вывести... А к тебе в город зачем бы приезжать?.. По золоту ты человек знающий, с кем же, как не с тобой, размотать ихнюю плутню... Думаешь, верил им?.. Держи карман!.. Нет, друг, еще тот человек на свет не рожден, что проведет Патапа Чапурина.
- А я-то про что тебе говорю?- сказал Колышкин, вдоль и поперек знавший своего крестного.- Про что толкую?.. С первого слова я смекнул, что у тебя на уме... Вижу, хочет маленько поглумиться, затейное дело правским показать... Ну что ж, думаю, пущай его потешится... Другому - не спущу, а крестному как не спустить? ..
- А! Понял же, значит, что шутку хотел над тобой сшутить! - самодовольно улыбаясь, молвил Патап Максимыч.- Ишь ты!.. На саврасой, брат, тебя не объедешь!
- Не сразу, Патап Максимыч, не вдруг,- шутливо ответил Колышки . - Сами с усами, на своем веку тоже кое-какие виды видали.
- Да ты у меня умный. Золотая головушка!..- сказал Патап Максимыч, гладя Сергея Андреича по голове.- С тобой говорить не наскучит.
- Ну ладно, ладно. Будет шутку шутить... Рассказывай,как в самом-то деле ихня затея варилась,- прервал Колышкин.- Глазком бы посмотреть, как плуты моего крестного оплетать задумали,- с усмешкой прибавил он.- Сидят, небось, важно, глядят задумчиво, не улыбнутся, толкуют чинно, степенно... А крестный себе на уме, попирает смех на сердце, а сам бровью не моргнет: "Толкуйте, мол, голубчики, распоясывайтесь, выкладывайте, что у вас на уме сидит, а мне как вас насквозь не видеть?.." Ха-ха-ха!..
И звонкий хохот Колышкина раскатился по высоким комнатам.
- Экой догадливый! - тоже смеясь, молвил повеселевший Чапурин. - Ровно ты, Сергей Андреич, ту пору промеж нас сидел... Так уж верно ты рассказываешь.
- Так как же, как дело-то было? - спрашивал Колышкин. И рассказал Патап Максимыч Колышкину, как приехали к нему Стуколов с Дюковым, как паломник при всех гостях, что случились, расписывал про дальние свои странствия, а когда не стало в горнице женского духа, вынул из кармана мешок и посыпал из него золотой песок... - И такие пошел моты разматывать, только слушай,- говорил Патап Максимыч.- И стелет и метет, и врет и плетет, а сам глазом не смигнет, равно нет и людей перед ним... Занятно мне стало... Думаю: "Постой ты, баламут, точи лясы, морочь людей, вываливай из себя все дотла, а затеек твоих как нам не видать?.." Сродственник на ту пору был у меня да приятель старинный - удельного голову Захлыстина Михайлу Васильевича не слыхал ли?.. Мы тому проходимцу будто и поверили, а он и говорит: "Золотой, дескать, песок неподалеку от ваших мест объявился - на Ветлуге". И давай нас умаливать, золоты прииски заявляйте, компанию заводите, миллионы, говорит, наживете. А мы: отчего ж, мол, не завести компании, Яким Прохорыч,- для че от счастья отказываться? Денег-то, скажи, много ль потребуется? "На первый раз, говорит, тысячи три бумажками, а станет дело на своих ногах, тысяч пятьдесят серебром будет надобно". Для видимости согласились мы, по рукам ударили. А мне о ту пору требовалось на Ветлуге побывать. Едем, говорю Стуколову, кажи, где такой песок водится. Поехали... Места не показал, а на Силантья, баклушника, навел. - Ну? - спросил Колышкин смолкшего было Патапа Максимыча. - Силантий и продал песок,- отвечал Патап Максимыч.- В лесу нарыл, говорит... И другие заверяли, что в лесу роют. Кто эти другие, не сказал Патап Максимыч. Вертелся на губах отец Михаил, но как вспомнятся красноярские стерляди, почет, возданный в обители, молебный канон, баня липовая с калуфером - язык у Патапа Максимыча так и заморозит... "Возможно ль такого старца к пролазу Якимке приравнивать, к бездельнику Дюкову? - думал Патап Максимыч- Обошли, плуты, честнаго игумна... Да нет, постой, погоди - выведу я вас на свежую воду!.."
- Все, кто тебя ни заверял,- одна плутовская ватага,- сказал, наконец, Колышкин,- все одной шайки. Знаю этих воров - нагляделся на них в Сибири. Ловки добрых людей облапошивать: кого по миру пустят, а кого в поганое свое дело до той меры затянут, что пойдет после в казенных рудниках копать настоящее золото.
- Изловить бы их,- молвил Патап Максимыч.
- Ловить плутов - дело доброе,- заметил Колышкин.- Не одного, чай, облупили, на твоем только кошеле пришлось напороться... Целы теперь не уйдут...
- Не уйдут... Нет, с моей уды карасям не сорваться!.. Шалишь, кума.- не с той ноги плясать пошла,- говорил Патап Максимыч, ходя по комнате и потирая руки. - С меня не разживутся!.. Да нет, ты то посуди, Сергей Андреич, живу я, слава тебе господи, и дела веду не первый год... А они со мной ровно с малым ребенком вздумали шутки шутить!.. Я ж им отшучу!
- А ты, крестный, виду не подай, что разумеешь ихнюю плутню,- сказал Колышкин.- Улещай их да умасливай, а сам мани, как пташку на силок.- Да смотри - ловки ведь мошенники-то, как раз вьюном из рук выскользнут.- Вильнет хвостом, поминай как звали.
- Не сорвутся! - молвил Патап Максимыч.- Нет, не сорвутся! А как подумаешь про народ-от!.. - прибавил он, глубоко вздохнув и разваливаясь на диване.Слабость-то какая по людям пошла!..
- На скорые прибытки стали падки,- ответил Колышкин.- А слышал ты, как ветлужские же плуты Максима Алексеича Зубкова обработали?.. Знаешь Зубкова-то ? - Как не знать Максима Алексеича! - ответил Патап Максимыч.- Ума палата...
- Да денежка щербата,- перебил Колышкин.- Мягкую бумажку возлюбил переводит... И огрели ж его ветлужские мастера - в остроге теперь сидит.
- Полно! Как так? - с удивлением спросил Патап Максимыч.
- Приходит к нему какой-то проходимец из вашего скита - Красноярский никак прозывается?
- Красноярский! - воскликнул Патап Максимыч.- Есть такой... Знаю тот скит... Что ж тако? - спрашивал он с нетерпеньем.
- Приходит к Зубкову из того скита молодой парень,- продолжал Колышкин.- О том, о сем они покалякали, знамо - темные дела разом не делаются. Под конец парень две сереньких Максиму Алексеичу показывает: "Купите, дескать, ваше степенство, дешево уступлю, по пятнадцати целковых казенными". Разгорелись глаза у Максима Алексеича - взял. Сбыл без сумнения. Да только сбыл, парень опять лезет с серенькими, только дешевле двадцати пяти за каждую не берет. Максим Алексеич и эти взял - видит, товар хороший. Да для пущего уверенья понес одну в казначейство... Приняли... Он другую, и ту приняли... Максим Алексеич и остальные понес - все взяли. "Эка работа-то важнецкая,- думает,- да с такой работой можно поскорости миллион зашибить". Сам стал красноярского парня разыскивать, а тот как лист перед травой. "Такие дела, говорит, выпали, что надо беспременно на Низ съехать на долгое время, а у меня, говорит, на двадцать тысяч сереньких водится - не возьмете ли?" Максим Алексеич радехонек, да десять тысяч настоящими взамен и отсчитал... Да на первой же бумажке и попался - все фальшивые... Дело завязалось - обыск... Красноярские денежки сыскались у Зубкова в сундуке, а парня след простыл - ищи его как ветра в поле... И сидит теперь Максим Алексеич в каменных палатах за железными дверями...
- Поди же вот тут! - молвил Патап Максимыч. - Первы-то бумажки парень давал ему настоящие,- продолжал Колышкин,- а как уверился Зубков, он и подсунул ему самодельщины... Вот каковы они, ветлужские-то!.. Патап Максимыч задумался. Как же так? - было у него на уме.- Отец-от Михаил чего смотрит?.. Морочат его, старца божия!.. - Да, избаловался народ, избаловался,- сказал он, покачивая головой.- Слабость да шатость по людям пошла отца обмануть во грех не поставят.
- Навострились, крестный, навострились,- отозвался с усмешкой Колышкин.Всяк норовит на грош пятаков наменять.
-Ослепила корысть,- думчиво молвил Чапурин.- Ослепила она всех, от большого до малого, от первого до последнего. Зависть на чужое добро свет кольцом обвила... Последни времена!
- Ну! Заговори с тобой, тотчас доберешься до антихриста,- сказал Колышкин.- Каки последни времена?.. До нас люди жили не ангелы, и после нас не черти будут. Правда с кривдой спокон века одним колесом по миру катится.
Замолчал Патап Максимыч, а сам все про отца Михаила размышляет. "Неужель и впрямь у него такие дела в скиту делаются!" Но Колышкину даже имени игумна не помянул. Воротясь на квартиру, Патап Максимыч нашел Дюкова на боковой. Измаявшись в дороге, молчаливый купец спал непробудным сном и такие храпы запускал по горнице, что соседи хотели уж посылать в полицию... Не скоро дотолкался его Патап Максимыч. Когда, наконец, Дюков проснулся, Чапурин объявил ему, что песок оказался добротным.
- Как же теперь дело будет? - спросил, зевая во весь рот, Дюков.
- Как лажено, так и будет,- решил Патап Максимыч.- Получай три тысячи. "Куда не шли три тысячи ассигнациями,- думал он,- а уж изловлю же я вас, мошенники!"
- Ладно,- отозвался Дюков, взял деньги, сунул в карман и, повернувшись на другой бок, захрапел пуще прежнего. Вечером выехали из города. Отъехав верст двадцать, Патап Максимыч расстался с Дюковым. Молчаливый купец поехал восвояси, а Патап Максимыч поспешил в Городец на субботний базар. Да надо еще было ему хозяйским глазом взглянуть, как готовят на пристани к погрузке "горянщину".