Накануне Казанской мать Манефа с уставщицей Аркадией и с двумя соборными старицами в Шарпан поехала. Старшею в обители осталась мать Виринея, игуменскую келью Манефа на Фленушку покинула, но для виду, не остались бы молодые девицы без призора старших, соборную старицу Никанору благословила у себя домовничать.
За день до отъезда Манефы Петр Степаныч Самоквасов ездил в ближний городок за каким-то делом. Как ни пытала любопытная мать Таисея, что за дела у него там объявились, не могла от гостя толку добиться. Перед тем как ехать ему, он, запершись в светелке, долго о чем-то толковал с Семеном Петровичем. Очень хотелось матушке Таисее подслушать их разговор, притаилась сбоку светлицы, но, сколько ни прикладывалась ухом к стене, ничего не могла расслышать. Только и слышен был раздававшийся по временам громкий, закатистый хохот Петра Степаныча. Когда он садился в тележку, Таисея не вытерпела, снова полюбопытствовала, заботливо спрашивая, за какими делами так спешно он снарядился, но не дождалась ответа. Спросила, когда ожидать гостя обратно. "Завтра к вечеру буду",- он отвечал.
Только что съехал с двора Самоквасов, Семен Петрович в Манефину обитель пошел и там весь день не разлучался с Васильем Борисычем, шагу не отступал от него.
* * *
Под вечер, накануне Манефина отъезда, в ее келье сидели за чаем, поджидая Василья Борисыча. Фленушка сказала Манефе:
- Ладно ль будет, матушка, Василий-от Борисыч без вас один с нами останется?
- А что? - спросила Манефа.
- Знаете, что за народ вокруг нас живет,- молвила Фленушка.- Чего не наплетут... Мне-то наплевать, ко мне не пристанет, а вот насчет Параши. Патап-от Максимыч не стал бы гневаться.
- И впрямь, Фленушка,- сказала Манефа.- Хоть ничего худого от того случиться не может, а насчет братца, подлинно, что это ему не гораздо покажется... Жалует он Василья Борисыча, однако ж на это надеяться нечего... Как же бы нам это уладить?.. День-от пускай бы он и с вами сидел, ночевать-то куда бы?.. Разве в Таифину келью али в домик Марьи Гавриловны.
- Пожалуй, хоть к Марье Гавриловне, там же перед гостинами Патапа Максимыча все припасено для мужского ночлега,- молвила Фленушка.
- И хорошее дело,- согласилась Манефа.- Так и скажу ему. Человек он разумный, не поскорбит, сам поймет, что на эти дни ему в светелке у нас проживать не годится.
- А еще бы лучше на это время ему куда-нибудь в другую обитель перейти,заметила Фленушка.- Тогда смотницы что ни благовести - веры не будет им. И насчет Патапа Максимыча было бы не в пример спокойнее.
- Так-то оно так,- сказала Манефа.- Да как же это сделать? Не к Рассохиным же его... Больно уж там пьяно - матушка-то Досифея с Петрова дня опять закурила... Разговелась, сердечная!.. Невозможно к ней Василья Борисыча!.. Оскорбится.
- Зачем к Рассохиным? Опричь Рассохиных, место найдется,- молвила Фленушка.
- Где найдется? - возразила Манефа.- Ведь его надо в хорошую обитель пристроить, не там, где гульба да пьянство, а на ужине, опричь хлеба куска, и на стол ничего не кладут...
- К Бояркиным,- подхватила Фленушка.- Матушка же Таисея в Шарпан не поедет. Чего лучше?.. И она бы с радостью, и ему б не в обиду...
- Места нет у Таисеюшки. У них всего-на-все одна светелка, и в той гости теперь,- сказала Манефа.
- Эти дни можно там и Василью Борисычу жить,- ответила Фленушка.Самоквасов куда-то уехал, один Семен Петрович остался, а он Василью Борисычу дружок. В тягость один другому не будут.
- Куда Петр-от Степаныч отправился? - спросила Манефа.- И не сказался ведь, не простился... Экой какой!.. А мне до него еще дельце есть, да и письмо бы надобно с ним отослать.
- На четыре дня, слышь, уехал,- молвила Фленушка.- В город никак. Вдруг, говорят, собрался, известье какое-то получил, наспех срядился.
- Так ин в самом деле молвлю я Василью Борисычу.- сказала Манефа.- Да что это он нейдет чай-от пить... Евдокеюшка, сбегай, голубка, к Бояркиным, позови Таисею: матушка, мол, Манефа, чай пить зовет. Скорей приходила бы.
- Так-то дело и впрямь будет складнее,- говорила Манефа по уходе новой ключницы.- А то и впрямь наплетут, чего и во сне не приснится. Спасибо, Фленушка, что меня надоумила.
Во все время разговора Манефы с Фленушкой Параша молчала, но с необычной ей живостью поглядывала то на ту, то на другую. Марьюшка сидела, спустя глаза и скромно перебирая руками передник. Потом села у растворенного окна, высунулась в него до пояса и лукаво сама с собой усмехалась, слушая обманные речи Фленушки.
Василий Борисыч пришел. Семена Петровича привел. После не малых и долгих извинений объявила ему Манефа, что с Фленушкой она придумала, и Василий Борисыч нимало не оскорбился, сказал даже, не лучше ли ему совсем на эти дни из Комарова уехать; но Манефа уговорила его остаться до ее возвращенья. Маленько она опасалась, чтоб Василий Борисыч, заехавши в город, не свиделся там с Патапом Максимычем да по его уговорам не угнал бы тотчас в Москву. Тогда ищи его, как же ему тогда рассказать, что будет на Шарпанском празднике.
Таисея не замедлила приходом. С радостью приняла она слова Манефы и уж кланялась, кланялась Василью Борисычу, поскорей бы осчастливил ее обитель своим посещеньем. Принять под свой кров столь знаменитого гостя считала она великою честью. По усиленным просьбам Василий Борисыч согласился тотчас же к ней перебраться.
- Прискорбно, не поверишь, как прискорбно мне, дорогой ты мой Василий Борисыч,- говорила ему Манефа.- Ровно я гоню тебя вон из обители, ровно у меня и места ради друга не стало. Не поскорби, родной, сам видишь, каково наше положение. Языки-то людские, ой-ой, как злы!.. Иная со скуки да от нечего делать того наплетет, что после только ахнешь. Ни с того ни с сего насудачат... При соли хлебнется, к слову молвится, а тут и пошла писать.
- Не беспокойтесь, матушка,- уговаривал Манефу Василий Борисыч.- Дело к порядку ведется, к лучшему... Могу ль подумать я, что из вашей обители меня выгоняют?.. Помилуйте!.. Ни с чем даже несообразно, и мне оченно удивительно, что вы об этом беспокоитесь. Я, с своей стороны, очень рад маленько погостить у матушки Таисеи.
- Оченно благодарна вами, Василий Борисыч,- встав с места и низко поклонясь московскому посланнику, сказала мать Таисея.
- Смотри же, матушка Таисея,- пошутила Манефа,- ты у меня голодом не помори Василия-то Борисыча. Не объест тебя, не бойся,- он у нас ровно курочка, помаленьку вкушает... Послаще корми его... До блинков охоч наш гость дорогой, почаще блинками его угощай. Малинкой корми, до малинки тоже охоч... В чем недостача, ко мне присылай - я накажу Виринее.
- Полноте, матушка. Хоша обитель наша не из богатых, одначе для такого гостя у самих найдется чем потчевать,- молвила мать Таисея.- А какие блинки-то любите вы? - обратилась она к Василью Борисычу.- Гречневые аль пшеничные, красные то есть?
- Э, матушка, чем ни накормите, всем буду сыт, я ведь не из прихотливых. Это напрасно матушка Манефа так говорит,- молвил Василий Борисыч. И при вспоминанье о блинах вспала ему на память полногрудая Груня оленевская, что умела услаждать его своими пухленькими, горяченькими блинками.
- Да нет, отчего же? - сладко улыбаясь, говорила мать Таисея.- Нет, уж выскажите мне, гость дорогой.
- Да не беспокойтесь, матушка,- возразил Василий Борисыч.- Ох, искушение!.. Я уж, сказать по правде, и не рад... Много вам беспокойства от меня будет.
- Какое же беспокойство, Василий Борисыч? - продолжала Таисея.- Никакого от вас беспокойства не может нам быть. Такой гость - обители почесть... Мы всей душой рады.
И много еще приветных слов наговорила ему мать Таисея, сидя за чаем.
* * *
Поехала в Шарпан Манефа. Все провожали ее, чин-чином прощались. Прощалась и Фленушка; бывшие при том прощанье, расходясь по кельям, не могли надивиться, с чего это Фленушка так расплакалась - ровно не на три дня, а на тот свет провожала игуменью.
Постояла на крылечке игуменьиной стаи Фленушка, грустно поглядела вслед за кибитками, потихоньку съезжавшими со двора обительского, и, склоня голову, пошла в свою горницу. Там постояла она у окна, грустно и бессознательно обрывая листья холеных ею цветочков. Потом вдруг выпрямилась во весь рост, подойдя к двери, отворила ее и громким голосом крикнула:
- Марьюшка! Мигом явилась головщица.
- Ну что? - быстро спросила у ней Фленушка.
- Да ничего,- брюзгливо ответила Марьюшка.
- Саратовец где?
- А пес его знает,- огрызнулась головщица.- Пришита, что ль, я к нему?.. Где-нибудь с Васькой шатается. К нему приставлен...
- Оба провожали матушку. Куда же теперь пошли? Поговорить надо,- молвила Фленушка.
- Ты все про то? - сквозь зубы процедила Марьюшка.
- Нешто покинуть? - с живостью вскликнула Фленушка.
- По-моему, лучше бы кинуть. Ну их совсем!..- молвила головщица.
- Столько времени ждала я этого дня, да вдруг ни с того ни сего и покину... Эка что вздумала!- сказала Фленушка. Пробурчала что-то головщица и села к окну.
- Так ты на попятный? - вскочив со стула, вскликнула Фленушка.- Про шелковы сарафаны забыла?.. Про свое обещанье не помнишь?..
- Ничего не забыла я ни на капелечку, а только боязно мне,- молвила Марьюшка.- Ты особь статья, тебе все с рук сойдет, матушка не выдаст, хоша бы и Патапу Максимычу... А мне-то где заступу искать, под чью властную руку укрыться?..
- И тебя не выдаст матушка,- молвила Фленушка,- Поначалит, без того нельзя, да тем и кончит дело... А сарафан хоть сейчас получай. Вот он сготовлен. И вынесла из боковуши шелковый Парашин сарафан, всего раз надеванный, и, подавая его Марьюшке, с усмешкой примолвила:
- Невестины дары принимай. Глаз не сводила с подарка головщица, но не брала его.
- Примай, не ломайся,- сказала Фленушка, суя сарафан Марьюшке на руки.
- Ох, уж право не знаю, что и делать мне,- колебалась головщица.- И сарафан-от вишь светлый какой, голубой... Где надену его, куда в таком покажусь?.. Нешто у нас в мирские цвета рядятся?..
- Придет твое время, и в цветном будешь ходить,- молвила Фленушка.- Что саратовец-от!.. Какие у вас с ним речи?
- Ну его ко псам окаянного! - огрызнулась Марьюшка.- Тошнехонько с проклятым! Ни то ни се, ни туда ни сюда... И не поймешь от него ничего... Толкует, до того года слышь, надо оставить... Когда-де у Самоквасова в приказчиках буду жить - тогда-де, а теперича старых хозяев опасается... Да врет все, непутный, отводит... А ты убивайся!.. Все они бессовестные!.. Над девицей надсмеяться им нипочем... Все едино, что квасу стакан выпить.
- Не горюй!- хлопнув по голому плечу головщицы, молвила Фленушка.- Только б поступить ему к Петрушке непутному, быть тебе на то лето за Сенькой замужем... Порукой я... Это пойми... Чего я захочу - тому быть... Знаешь сама.
- А у самой с Самоквасовым третье лето ни тпру ни ну,- молвила с усмешкой Марьюшка.
- Не вороши!.. Не твоего ума дело! - заревом вспыхнув, вскликнула Фленушка.- Наше дело иное... Тебе не понять...
- Мудрено что-то больно, Флена Васильевна,- промолвила головщица.
- А коль мудрено, так и речей не заводи,- сказала Фленушка и вдруг, ровно туча, нахмурилась, закинула за спину руки и стала тяжелыми шагами взад и вперед расхаживать по горнице. Глаза у нее так и горели.
- Что ж теперь делать? - после долгого молчанья спросила головщица.
Ровно ото сна пробудилась Фленушка. Стала на месте, провела рукой по лицу и, подсев к столу, молвила:
- Невесту сбирать, наряды и все добро ее в чемоданы класть.. Самое позову, без нее нельзя. Петрушка вечор за делами поехал: в Свиблово попа повестить, в Язвицы лошадей нанять, в город на первы дни молодым квартиру сготовить. Завтра поутру воротится. Пообедавши с женихом да с твоим непутным саратовцем, в Ронжино навстречу ямщикам он поедет. Приданое туда отвезут, этой же ночью надо его передать... Мало погодя с Парашей на Каменный Вражек пойдем. Тут ее у нас отобьют неведомые люди... Смекаешь?.. Мы с тобой теми ж стопами домой... В набат ударим, содом поднимем - ухватили, мол, Парашу, люди незнаемые. Рожи-де в саже, шапки нахлобучены - не смогли признать, кто такие... Смекаешь?..
- Смекаю,- кивнув головой, сказала головщица.
- Ловко ль придумано? - после недолгого молчания спросила Фленушка.
- Ловко-то ловко, Флена Васильевна, да не было б нам за то колотушек?молвила Марьюшка.- Да что колотушки? Беда еще не велика. Хуже бы не было...
- Ничего не будет, не проведают. Увидишь!.. Что я задумала, тому так и быть...- с страстным порывом молвила Фленушка.
- Надо бы старицу какую, при ней чтоб отбили. Больше веры будет тогда. А то заподозрят, пожалуй,- говорила Марьюшка.
- Дело!..- с живостью вскликнула Фленушка.- Спасибо, Маруха, за добрый совет. Так и сварганим... Только уж нашим ребятам тогда в самом деле сажей придется рожи-то мазать.
- Пущай их намажутся,- молвила в сердцах головщица.
- Можно будет двух либо трех стариц прибрать: матушку Виринею, Ларису, из девок кое-кого... Побольше бы только нас было. Чем больше, тем лучше,- сказала Фленушка.
- Правда,- сказала Марьюшка,- больше народу меньше ответу.
Уладив дело с головщицей, позвала Фленушка Парашу.
- Ну, невеста наша распрекрасная! Давай приданое складывать,- молвила она, выдвигая середь горницы чемоданы.
Во все лицо улыбнулась Параша, вздохнула раза два и сказала:
- Боязно ему.
- Кому? - спросила Фленушка.
- Да Василью-то Борисычу,- ответила Параша.- Сейчас говорила с ним через огорожу Бояркиной обители. Оченно опасается.
- Дурак!..- молвила Фленушка. И стала укладывать пожитки Парашины.
- Деньги есть при тебе? - спросила она Парашу.
- Есть.
- Много ль?
- Не больно чтоб много, двадцати рублев не найдется,- ответила Параша.
- Давай сюда,- молвила Фленушка.- Завтра надо в работницкой перепоить всех до отвалу... В погоню не годились бы. Параша подала деньги.
Все прибрали, уложили, чемоданы замкнули, затянули. Подавая ключи Параше, Фленушка вскликнула:
- Из ума вон!.. Невесту-то величать позабыли!.. Без того не складно будет, не по чину, не по обряду. Подтягивай, Маруха!
Не шелкова ниточка ко стенке льнет
Свет Борисыч Патаповну ко сердцу жмет:
- Ой, скажи ты мне, скажи, Парасковьюшка,
Не утай, мой свет Патаповна:
Кто тебе больше всех от роду мил?
- А и мил-то мне милешенек родной батюшка,
Помилей того будет родна матушка.
- А и это, Прасковьюшка, не правда твоя,
Не правда твоя, не истинная.
Ой, скажи ты мне, скажи, Парасковьюшка,
Не утай, мой свет Патаповна:
Кто тебе всех на свете милей?
- Я скажу, молоденька, всю правду свою,
Всю правду свою, всю-то истинную:
Нет на свете милей мне света Васильюшки,
Нет на вольном свету приглядней Борисыча.
- Ай, батюшки! Совсем позабыла!..- вскликнула Фленушка, внезапно перервав песню.- Спишь все,- обратилась она к задремавшей под унылую свадебную песню Параше.- Смотри, дева, не проспи царства небесного!.. А еще невеста!.. Срам даже смотреть-то на тебя!
- Тебе что? - вяло спросила Параша.
- Дело надо делать... Несколь времени осталось!- с досадой прикрикнула на нее Фленушка.- Кольцо с лентой из косы отдала ему?
- Не давывала,- ответила Параша.
- Как же так? Нельзя без того... Надо обряд соблюсти. Спокон веку на самокрутках так водится,-- говорила Фленушка.- По-настоящему надо, чтобы он силой у тебя их отнял... Да куда ему, вахлаку? Пентюх, как есть пентюх. Противно даже смотреть на непутного.
- Отдам, коли надо,- лениво промолвила Параша.- Седни же отдам... Гулять-то во Вражек пойдем?
- После венца нагуляешься,- резко ответила Фленушка.- Не до гульбы теперь, без того хлопот по горло... Наверх ступай, в светелку, Ваську пришлю туда... Да не долго валандайтесь - могут приметить, и то Никанора суетиться зачала... Молви, Маруха, саратовцу,- напоил бы опять ее хорошенько.
- Так я наверх пойду,- процедила сквозь зубы Параша и пошла из горницы.
Только что вышла она, Фленушка глянула в окошко. Василий Борисыч с саратовцем через обительский двор идут.
- Беги к ним, Марьюшка,- торопко сказала она головщице.- Сеньке насчет Никаноры молви,- поил бы, а Ваську ко мне.
Пошла головщица из горницы, вскоре Василий Борисыч пришел.
- Что, непутный?.. Шатаешься, разгуливаешь?.. А того нисколько не понимаешь, что тут из-за тебя беспокойство? - такими словами встретила московского посланника Фленушка.
- Ох, искушение!..- глубоко вздохнул Василий Борисыч, отирая платком распотевшее лицо, и сел на диван.
- Ну, что скажешь? - став перед ним и закинув за спину руки, спросила Фленушка.
- Не знаю, что и сказать вам, Флена Васильевна,- жалобно ответил Василий Борисыч.- В такое вы меня привели положение, что даже и подумать страшно...
- Что ж, ты на попятный, что ли? - скрестив руки на груди и глядя в упор на Василья Борисыча, вскликнула Фленушка.- Назад ворочать?.. Нет, брат, шалишь!.. От меня не вывернешься!..
- Ох, искушение!..- едва слышно промолвил совсем растерявшийся Василий Борисыч.
- Отлынивать? - громче прежнего крикнула на него Фленушка.
- Да нет,- робко отвечал Василий Борисыч.- Нет. Куда уж тут отлынивать... Попал в мережу, так чего уж тут разговаривать!.. Не выпрыгнешь... А все-таки боязно, Флена Васильевна.
- Речи о том чтобы не было. Слышишь? - повелительно крикнула Фленушка.- Не то знаешь Самоквасова? Справится... Ребер, пожалуй, не досчитаешься!.. Вздохнул Василий Борисыч.
- Наверх ступай, невеста ждет. Возьми у нее кольцо да ленту из косы. Силой-то посмеешь ли взять?
- Как же это возможно, Флена Васильевна? Вдруг силой!..- робко проговорил Василий Борисыч.
- Ну, ступай, ступай,- крикнула Фленушка и протолкала вон из горницы оторопевшего московского посланника. Он не отвечал, вздыхал только да говорил свое:
- Искушение!
* * *
Петр Степаныч совсем разошелся с Фленушкой. Еще на другой день после черствых именин, когда привелось ему и днем и вечером подслушивать речи девичьи, улучил он времечко тайком поговорить с нею. Самоквасов был прямой человек, да и Фленушка не того десятка, чтоб издалека да обходцем можно было к ней подъезжать с намеками. Свиделись они середь бела дня в рощице, что подле кладбища росла. Встретились ненароком.
Стал Самоквасов перед Фленушкой, сам подбоченился и с усмешкой промолвил ей:
- А вечорашний день каких див я наслушался!
- А ты лишнего-то не мели, нечего нам с тобой канителиться (Канителить длить, волочить, медлить делом. Иногда ссориться, браниться.). Не сказывай обиняком, режь правду прямиком,- смело глядя в глаза Самоквасову, с задором промолвила Фленушка.
- Вечор, как Дарья Никитишна сказки вам сказывала, я у тебя под окном сидел,- молвил Петр Степаныч.
- Знаю,- спокойно промолвила Фленушка.
- А когда свои речи вела, знала ли ты, что я недалёко? - спросил Самоквасов.
- Нет, не знала.
- Значит, не то чтобы в посмех, от настоящего сердца, от души своей говорила?
- От всего моего сердца, ото всей души те слова говорила я,- ответила Фленушка.
- Значит, что же?
- Сам разбирай. Призадумался Петр Степаныч. Оба примолкли.
- Не чаял этого, не думал,- сказал он, наконец.
- Никогда не таила от тебя я мыслей своих,- тихо, с едва заметной грустью молвила Фленушка.- Всегда говорила, что в мужья ты мне не годишься... Разве не сказывала я тебе, что буду женой злой, неугодливой? Нешто не говорила, что такова уж я на свет уродилась, что никогда не бывать мне кроткой, покорной женой? Нешто не говорила, что у нас с тобой будет один конец - либо сама петлю на шею, либо тебе отравы дам?..
- Бахвалилась (Бахвалиться - хвастаться, самохвальничать. ),- сказал Самоквасов.
- Не из таковских я, не бахвалка,- перервала его Фленушка.- Прямое дело говорила. Вольно было не слушать речей моих.
- Зачем же столько времени ты проводила меня? - с жаром спросил ее Петр Степаныч.
- Чем же я проводила тебя? - вскинув пылающими глазами на Самоквасова, спросила Фленушка.
- Как чем? Обнимала, целовала, в перелеске под кустиком до утренней зари, бывало, вместе с тобой мы просиживали, тайные, любовные речи говаривали...- с укором говорил ей Петр Степаныч.
- Со скуки,- пожав плечами, холодно молвила Фленушка.
- Так как же?.. Расставаться?..- подумав немного, сказал Самоквасов.
- Самое лучшее дело,- молвила Фленушка.- Каждому свой путь-дорога, друг другу в тягость не будем...
Побаловались - шабаш... Ищи себе невесту хорошую... А я!.. Ну, прощай!..
- Не чаял я этого!..- в раздумье сказал Самоквасов.
- Мало ль чего мы не чаем, мало ль чего мы не ждем?..- грустно молвила Фленушка.- Над людьми судьба, Петр Степаныч... Супротив судьбы ничего не поделаешь.
- Прощай, Флена Васильевна,- тихо проговорил Самоквасов и хотел идти.
- Прощай,- едва слышно промолвила Фленушка, вся покраснев и низко склонив голову.
И не сделал он пяти шагов, как, закинув назад голову, громким смеющимся голосом Фленушка ему крикнула:
- Стой, Петя, погоди!.. Обещанья не забудь!..
- Какого обещанья? - спросил Самоквасов.
- Забыл? - с усмешкой молвила Фленушка.- Коротка ж, парень, у тебя память-то.
- Да ты про что? - в недоуменье спрашивал ее Петр Степаныч. - А насчет Василья-то Борисыча,- сказала Фленушка.
- Окрутить-то?.. Небойсь, окрутим. Сказано - сделано. От своих слов я не отретчик.
- Ладно.
И разошлись. Бойко прошел Самоквасов в обитель Бояркиных, весело прошла по двору Фленушка, но, придя в горницу, заперлась на крюк и, кинувшись ничком в постелю, горько зарыдала.
И то было еще до отъезда Манефы на праздник в Шарпанский скит.