По пути на станцию Уильям с мучительной досадой вспомнил, что ничего не купил детишкам. Бедные малыши! Для них это было тяжёлое испытание. Их первыми словами, когда они бежали поприветствовать его, всегда были: «Что ты принёс мне, папочка?» А у него ничего не было. Следовало бы купить им каких-нибудь конфет на станции. Но именно так он поступал все прошлые четыре субботы; их лица вытянулись в последний раз, когда они увидели опять те же самые коробки. И Пэдди сказал: «У меня была красная ребристая до этого!» А Джонни сказал: «А у меня всегда розовые. Я ненавижу розовый.»
Но что же Уильяму делать? Задачу было не так просто решить. В старые времена, конечно, он взял бы такси до приличного магазина игрушек и за пять минут выбрал для них что-нибудь. Но в настоящее время у них были русские, французские, сербские игрушки — игрушки бог знает откуда. Уже прошло больше года с тех пор, как Изабель выбросила старых осликов и машинки и тому подобное, потому что они были настолько «ужасно сентиментальными» и «совершенно неудачными для детского понимания формы».
— Это так важно, — объясняла новая Изабель, — чтобы им с самого начала нравились правильные вещи. Это в дальнейшем сэкономит много времени. Действительно, если бедным любимчикам придётся тратить свои детские годы, глядя на эти ужасы, можно представить себе их взросление и просьбу принять в Королевскую академию.
И она произнесла это так, как будто посещение Королевской академии означало немедленную смерть для любого. — Ну, я не знаю, — медленно сказал Уильям. — Когда я был в их возрасте, то ложился спать, обнимая старое полотенце с узлом на нём. Новая Изабель посмотрела на него, её глаза сузились, губы чуть разомкнулись.
— Дорогой Уильям, я уверена, что так было! Она рассмеялась по-новому. «Всё же конфеты надо было купить,» — мрачно подумал Уильям, роясь в кармане в поисках мелочи для таксиста. И он представил, как детишки протягивают коробки всем — они были ужасно щедрыми мальчишками — а драгоценные друзья Изабель не стесняясь угощались…
А что если купить фрукты? Уильям задержался перед ларьком внутри вокзала. А может дыню каждому? Этим им тоже придётся делиться? Или ананас для Пэда и дыню для Джонни? Друзья Изабель вряд ли проберутся в детскую в то время, когда едят дети. Всё то же самое, если он купит дыню. Уильям в ужасе представил одного из молодых поэтов Изабель, по какой-то причине поглощающего кусочек фрукта за дверью детской.
С двумя очень неудобными пакетами он зашагал к своему поезду. Платформа была переполнена, поезд прибыл. Двери с шумом распахнулись и закрылись. Локомотив издал такой громкий шипящий звук, что люди, снующие туда-сюда, посмотрели с изумлением. Уильям направился прямо к первому классу для курящих, убрал свой чемодан и пакеты. И вынув огромную пачку бумаг из внутреннего кармана, уселся в углу и начал читать.
«Наш клиент, кроме того, положительно…. Мы склонны пересмотреть… в случае…» Ах, так было лучше. Уильям откинул назад приглаженные волосы и вытянул ноги на полу вагона. Знакомая тупая боль в груди успокоилась. «Что касается нашего решения…» Он достал синий карандаш и медленно отметил абзац.
Вошли двое мужчин, переступили через его ноги и устроились в дальнем углу. Молодой парень закинул на полку клюшки для гольфа и сел напротив. Поезд мягко тронулся — они отъезжали. Уильям поднял глаза и увидел, как яркий и оживлённый вокзал начинает ускользать. Какая-то девушка с раскрасневшимся лицом пробиралась между тележками, и какая-то напряженность и почти отчаяние были в том, как она махала рукой и кричала. «Истеричка!» — со скукой подумал Уильям. Ещё в конце платформы рабочий с чёрным, грязным лицом ухмылялся, глядя на проходящий поезд. Уильям подумал: «Вот, грязнуля!» — и вернулся к своим бумагам.
Когда он снова поднял глаза, повсюду были поля, и паслись коровы, укрываясь под тёмными деревьями. Широкая река, в которой на мелководье плескались голые детишки, плавно скользила в поле зрения и снова исчезала. Небо бледно сияло, и одинокая птица парила высоко, будто тёмное пятнышко в драгоценном камне.
«Мы просмотрели переписку с нашим клиентом…». В его сознании отдавалась последняя прочитанная им фраза. «Мы просмотрели…» Уильям задержал внимание на этой фразе, но без толку; она распалась на середине, а поля, небо, чайки, вода — всё шептало «Изабель». Каждый субботний полдень происходило одно и то же. Когда он был готов к встрече с Изабель, начались эти бесчисленные воображаемые встречи. Она то была на вокзале и стояла чуть поодаль от остальных, то сидела у дома в такси, то была у ворот сада или шла по увядшей траве, стояла у дверей или прямо в прихожей. А её ясный и негромкий голос говорил: «Это Уильям», «Привет, Уильям!» или «Так, Уильям приехал!» Он касался её прохладной руки, её холодной щеки.
Эта утончённая свежесть Изабель! Будучи мальчишкой, он после ливня с таким наслаждением забегал в сад и тряс над собой куст с розами. Изабель напоминала тот розовый куст: нежная как лепестки, блистательная и холодная. А он всё ещё оставался тем мальчишкой. Но ныне не побежишь в сад, не засмеёшься и не станешь отряхиваться. Снова тупая, неотступная боль в груди терзала его. Он вытянул ноги, отбросил бумаги в сторону и закрыл глаза.
— Что такое, Изабель? Что? — с нежностью спросил он. Они находились в спальне своего нового дома. Изабель сидела на расписном стуле перед заставленным чёрными и зелёными коробочками туалетным столиком.
— В чём дело, Уильям? — Она наклонилась вперёд и её красивые светлые волосы упали на щёки.
— Ну ты же знаешь! — Он стоял посреди комнаты и чувствовал себя посторонним. С этими словами Изабель развернулась к нему лицом.
— О, Уильям! — с мольбой в голосе воскликнула она, вскинув копну волос. Пожалуйста! Пожалуйста, не дуйся и не делай трагический вид. Ты всё время говоришь, показываешь взглядом или намекаешь, что я переменилась. Только потому, что я познакомилась с близкими по духу людьми, стала больше общаться и мне всё стало ужасно интересно. Ты ведёшь себя так, будто я, — Изабель откинула назад волосы и рассмеялась, — погубила нашу любовь или вроде того. Это такой жуткий абсурд, — она прикусила губу, — и такая досада, Уильям. Ты упрекаешь меня даже за новый дом и прислугу.
— Изабель!
— Да, да, в каком-то смысле это так, — быстро заговорила Изабель. Ты считаешь, что они — дурное предзнаменование. О, я знаю, ты так думаешь. Я это чувствую, — мягко сказала она, — всякий раз, как ты поднимаешься по лестнице. Но мы не могли и дальше жить в той убогой лачуге, Уильям. Хотя бы будь практичнее! Чего ради — там даже для малых детей не хватало места.
Нет. Это было верно. Каждое утро, когда он возвращался из адвокатской конторы, он возвращался лишь для того, чтобы найти малышей и Изабель в конце гостиной. Они ездили верхом на леопардовой шкуре, наброшенной на спинку дивана, или играли в магазины за столом Изабель, служившем им прилавком. Или же Пэд сидел на коврике возле камина и изо всех сил копал маленькой латунной лопаткой. В это время Джонни стрелял по пиратам из щипцов. Каждый вечер их по очереди приходилось заносить на плечах вверх по узкой лестнице к старой толстой Нянюшке. Да, пожалуй, это была убогая лачуга. Белый домишко с голубыми занавесками и петуниями в ящике за окном. Уильям встречал своих друзей у двери со словами: «Видели наши петуньи? Они просто бесподобны для Лондона, как вы думаете?»
Но вот что глупо, совершенно удивительно, он даже не догадывался, что Изабель не была так счастлива, как он. Боже, что за слепота! В те дни он ни капли не замечал, что она и впрямь ненавидит неудобный домик. Не замечал, что она думает, будто Нянюшка губит детей, что она ужасно одинока, цепляясь за новых людей, новую музыку, картины и так далее. Если бы они не пошли на ту вечеринку в мастерской Мойры Моррисон… если бы Мойра Моррисон не сказала на прощанье: «Я собираюсь спасти вашу жену, эгоист. Она похожа на утончённую маленькую Титанию»{1} … если бы Изабель не уехала с ней в Париж… если бы, если бы…
Поезд остановился на следующей станции. Боже правый! Они окажутся там через десять минут. Уильям засунул бумаги обратно в карманы; юноша напротив давным-давно исчез. Теперь выходили двое остальных. Позднее полуденное солнце осветило женщину в хлопчатобумажных юбках и обгоревших на солнце босоногих ребятишек. Оно опалило шелковистые жёлтые цветы с шероховатыми листьями, разбросанные по каменистому берегу. Ветер из окна ерошил волосы и пах морем. Уильяма мучил вопрос: неужели в эти выходные у Изабель опять будет та же самая толпа?
И он вспомнил, как они проводили отпуск — те четыре раза, когда за детишками приглядывала крестьянская девушка Роуз. Изабель ходила в чём-то вязаном, а волосы заплетала в косу; на вид ей было лет четырнадцать. Господи! До чего же у него тогда обгорал нос! И сколько они тогда ели, и сколько спали на той огромной кровати с периной, сплетаясь ногами… Уильям не смог удержать невольной улыбки. Он подумал, в какой ужас пришла бы Изабель, узнав, до какой степени он сентиментален.
— При-ивет, Уильям! — Она всё-таки уже была на вокзале и стояла так, как он себе это представлял, в сторонке от остальных. И сердце Уильяма воспрянуло — она была одна.
— Привет, Изабель! — Уильям не отрывал от неё глаз. Она показалась ему такой красивой, что ему просто необходимо было что-то сказать. Потрясающе выглядишь.
— Правда? — отозвалась Изабель. — По моим ощущениям, не настолько уж. Идём, твой противный поезд запоздал. На улице ждёт такси. Она непринуждённо ухватила его за руку, когда они проходили контролёра.
— Мы все вместе пришли тебя встречать, — сказала она. Но Бобби Кейна оставили подождать в кондитерской.
— О! — сказал Уильям. Это всё, что он мог сказать в ту минуту. Там в ярком свете ожидало такси. Билл Хант и Деннис Грин растянулись с одной стороны, сдвинув на лицо шляпы. А с другой стороны, в капоре как огромная земляника, подпрыгивала Мойра Моррисон.
— Нет льда! Нет льда! Никакого льда! — весело кричала она.
И Деннис вмешался в разговор, выглядывая из-под шляпы. — Только, если у торговца рыбой. А Билл Хант, показавшись, добавил: — С целой вмёрзшей в него рыбиной. — О, какая скука! — причитала Изабель. И она объяснила Уильяму, как они объездили весь город в поисках льда, пока она ждала его. — Как будто всё смыло водой по крутым утесам в море, начиная с масла.
— Нам придётся намазаться маслом, — сказал Деннис. — Может голове, Уильям, не хватает смазки.
— Послушайте, — сказал Уильям, — как мы разместимся? Я бы лучше сел рядом с водителем.
— Нет, Бобби Кейн с водителем, — сказала Изабель. Ты садись между Мойрой и мной. Такси тронулось. Что у тебя в этих загадочных пакетах?
— От-руб-лен-ные головы! — сказал Билл Хант, содрогаясь под шляпой от смеха.
— О, фрукты! — По голосу Изабель казалась очень довольной. — Мудрый Уильям! Дыни и ананас. Вот как славно!
— Нет, не торопись, — сказал Уильям, улыбаясь. Тут он действительно забеспокоился. Я принёс их ребятишкам.
— О, мой дорогой! — рассмеялась Изабель и взяла его под руку. — Они будут кататься в агонии, если съедят эти фрукты. Нет, — она похлопала его по руке, — ты принесёшь им что-нибудь в следующий раз. Я отказываюсь расставаться с ананасом.
— Жестокая Изабель! Дай мне понюхать! — сказала Мойра. Она с мольбой обвила руками Уильяма. — О! — Клубничный капор упал вперед: её голос сильно ослабел.
— Дама влюбилась в ананас, — сказал Деннис, когда такси остановилось перед небольшим магазином с полосатой ширмой. Вышел Бобби Кейн, в его руках было полно небольших пакетов.
— Я надеюсь, что сладости вкусные. Я выбрал их по цвету. Здесь несколько круглых, и они действительно выглядят просто божественно. Вы только посмотрите на эту нугу, — воскликнул он восторженно, — только посмотрите на это! Это прекрасный маленький балет.
Но в тот момент появился продавец.
— Ой, я забыл. Я ничегошеньки не заплатил за них, — сказал Бобби, глядя испуганно. Изабель отдала продавцу деньги, и Бобби снова засиял.
— Эй, Уильям! Я сижу с водителем. И с непокрытой головой, весь в белом, с засученными рукавами до плеч, он прыгнул на своё место.
— Avanti! [Вперёд — итал. ] — воскликнул он.
После чая все ушли купаться, а Уильям остался и пребывал в тишине с детишками. Джонни и Пэдди спали. Розово-красное зарево поблёкло, появились летучие мыши, а купальщики всё ещё не вернулись. Когда Уильям спустился вниз, горничная пересекла переднюю с лампой в руках. Он последовал за ней в гостиную. Это была длинная комната жёлтого цвета. На стене напротив Уильяма кто-то нарисовал в натуральную величину молодого человека на очень шатких ногах. Он протягивал с широко раскрытыми глазами ромашку молодой женщине, у которой одна рука была очень короткой, а другая длинной и тонкой. За креслами и диваном висели полоски чёрной материи, покрытые большими пятнами, похожими на разбитую яичную скорлупу. И невозможно было не заметить пепельницу, полную окурков.
Уильям сел в одно из кресел. В нынешние времена, если пошарить рукой по сторонам, наткнёшься не на трёхногую овцу или однорогую корову, и даже не на жирного голубя из Ноева ковчега. Можно нащупать лишь очередную книжку в суперобложке, с неотёсанными виршами… Он подумал о ворохе бумаг в своём кармане, но был слишком голоден и устал, чтобы читать. Дверь была открыта; из кухни доносились звуки. Прислуга разговаривала так, будто в доме больше никого не было. Внезапно послышался визгливый смешок и столь же громкое «тш!» — о нём вспомнили-таки. Уильям встал и через застеклённую дверь вышел в сад; стоя в тени, он слушал, как по песчаной тропинке подходят купальщики — сквозь тишину звонко доносились их голоса.
— Думаю, у Мойры в запасе придумки и маленькие хитрости. Мойра трагически застонала. — На выходные нам нужен граммофон, и чтобы он играл «Деву гор».[1]
— Ну, нет! Только не это! — послышался крик Изабель. — Нельзя же назло Уильяму. Будьте к нему повнимательнее, дети мои! Он здесь только до завтрашнего вечера.
— Предоставьте его мне, — отозвался Бобби Кейн. — Я умею обходиться с людьми.
Распахнулась и захлопнулась калитка. Уильям перешёл на террасу; они успели его увидеть. — Привет, Уильям! — И Бобби Кейн, хлопая полотенцем, принялся скакать и выделывать пируэты на опалённом солнцем газоне. — Жаль, что ты не пошёл, Уильям. Вода просто божественная. Мы потом ещё все зашли в небольшой паб и пропустили тернового джина.
К дому подошли остальные.
— Слушай, Изабель, — позвал Бобби, — хочешь, я сегодня надену трико а-ля Нижинский?
— Нет, — сказала Изабель, — никто не пойдёт переодеваться. Мы все хотим есть. И Уильям тоже проголодался. Идёмте, други мои, для начала перекусим сардинами.
— Я нашла, — сказала Мойра и побежала в переднюю, высоко над собой держа банку сардин. — Дама с банкой сардин, — угрюмо изрёк Деннис.
— Ну что, Уильям, как там Лондон? — спросил Билл Хант, вытягивая пробку из бутылки виски.
— Да, Лондон не сильно изменился, — отвечал Уильям.
— Старый добрый Лондон, — очень душевно произнёс Бобби, прихватывая вилкой сардину.
Но через мгновение об Уильяме позабыли. Мойра Моррисон принялась рассуждать, у кого какого цвета ноги в воде. — У меня самые бледные, цвета бледной поганки. Билл и Деннис ели без устали. А Изабель всё наполняла бокалы, заменяла тарелки и находила спички, блаженно улыбаясь. В какой-то момент она сказала: — Билл, я и правда хочу, чтобы ты это нарисовал.
— Что нарисовал? — громко спросил Билл, набивая рот хлебом.
— Нас, — отвечала Изабель, — вокруг стола. Через двадцать лет это будет замечательно смотреться. Билл закатил глаза и продолжал жевать.
— Освещение не то, — грубо ответил он, — уж больно жёлтое. Он всё продолжал есть. Похоже, Изабель находила очарование и в этом.
Но после ужина они все так утомились, что в состоянии были только зевать — до самого часа, когда можно было уже и спать ложиться… И только на следующий день пополудни, когда Уильям уже поджидал такси, он оказался с Изабель наедине. Когда он отнёс свой чемодан в переднюю, Изабель покинула остальных и подошла к нему. Она наклонилась и подняла чемодан.
— Ничего себе! — сказала она, и неловко рассмеялась.
— Давай, донесу. До калитки.
— Это ещё зачем? — удивился Уильям.
— Ни в коем случае. Давай сюда.
— Ну пожалуйста, позволь мне, — сказала Изабель. — Я и правда, хочу.
Они молча шли рядом. Уильям почувствовал, что говорить уже не о чем.
— Вон, едет, — триумфально сказала она, опустив чемодан и направив беспокойный взгляд вдоль песчаной дороги. — В этот раз я едва тебя повидала, — сказала она, затаив дыхание. — Уж больно коротко, правда? Такое чувство, будто ты только-только приехал. В следующий раз… — тут показалось такси.
— Надеюсь, в Лондоне к тебе хорошо относятся. Мне так жаль, что детей весь день не было, но так устроила мисс Нейл. Они будут жалеть, что с тобой разминулись. Бедный Уильям, ты опять в Лондон. Такси подошло. До свидания! — Она коротко и спешно поцеловала его; её больше не было.
Мимо проносились поля, деревья, изгороди. Они мелькали всю дорогу по пустынному, безликому городку, разбросанные до самого крутого подъёма к вокзалу. Поезд был уже подан. Уильям направился прямо к вагону первого класса для курящих, привычно забился в угол, но на сей раз о бумагах и не вспоминал. Сложил руки в борьбе с тупой и настойчивой болью и начал мысленно писать письмо Изабель.
* * *
Почта, как обычно, запоздала. Они сидели у дома в высоких креслах под цветными зонтами. Один только Бобби Кейн лежал на траве у ног Изабель. Была скука и духота; день клонился к закату как приспущенный флаг.
— Как думаете, на том свете будут понедельники? — инфантильно спросил Бобби. И Деннис пробормотал.
— На том свете будет один сплошной понедельник. Ну а Изабель никак в толк не могла взять, почему так вышло с лососем, которого они ели на ужин вчера вечером. Она ведь собиралась приготовить на обед рыбу под майонезом, а теперь…
Мойра спала. Недавно сон стал для неё открытием. — Это так здорово. Просто закрываешь глаза, и всё. Это так сладостно. Когда пожилой румяный почтальон пробивался по песчаной дороге на своём трёхколёсном, могло показаться, что у него в руках не руль, а вёсла. Билли Хант отложил книгу. — Письмо, — благодушно сказал он, и все они принялись ждать дальнейшего. Но до чего бессердечен почтальон — или грешен этот мир! Там было всего одно, толстенное — для Изабель. Даже ни одной газеты.
— А мне письмо только от Уильяма, — скорбно выговорила Изабель. — От Уильяма — так скоро? — Он возвращает тебе свидетельство о браке в качестве лёгкого напоминания.
— А разве у всех бывает свидетельство о браке? Мне казалось, это только у слуг. — Страниц-то сколько! Взгляните на неё! Дама, читающая письмо, — изрёк Деннис.
«Моя дорогая и бесценная Изабель». Там было много страниц. По мере того, как Изабель читала, чувство изумления у неё сменилось ощущением удушья. Что это вдруг на Уильяма нашло…? До чего же это необычно… Что могло его подвигнуть…? Она была смущена и всё больше волновалась, даже испугалась. Это было так похоже на Уильяма. В самом деле? Это конечно же, абсурд, наверняка, абсурд, это смешно. — Ха-ха-ха! О, боже! Что же ей делать? Изабель откинулась в кресле и рассмеялась, будучи не в силах остановиться.
— Расскажи же нам, — поинтересовались остальные. — Ты просто должна рассказать.
— Мне самой не терпится, — ухохатывалась Изабель. Она хорошенько уселась, собрала листы письма, и махнула ими в их сторону. — Садитесь вокруг, — сказала она. Слушайте, это просто чудо. Любовное письмо! — Любовное письмо! Но какое божественное! «Дорогая, бесценная Изабель». Но только она начала, как её стал душить смех.
— Давай дальше, Изабель, прекрасно. — Это самая удивительная находка. — Ну давай же дальше, Изабель! «Не дай мне Бог, моя дорогая, стать помехой на твоём пути к счастью.» — О-о! О-о! О-о! — Тш! Тш! Тш!
И Изабель продолжила. Когда она дошла до конца, они забились в истерике: Бобби катался по траве и почти рыдал.
— Ты должна позволить мне использовать его как есть, в моей новой книге, — твёрдо сказал Деннис. — Я посвящу ему целую главу.
— О, Изабель, — простонала Мойра, — такой удивительный фрагмент о том, как он держал тебя в объятиях! — Я всегда считал, что письма, фигурирующие в бракоразводных процессах, выдуманы. Но по сравнению с этим они меркнут.
— Дай мне его подержать. Дай почитать — своими глазами, — сказал Бобби Кейн.
Но к их удивлению Изабель скомкала письмо. Она больше не смеялась. Она мельком окинула всех взглядом; вид у неё был измождённый. — Не сейчас, не сейчас, — пробормотала она. И не успели они прийти в себя, как она побежала к дому, через прихожую, наверх, в спальню. Присела на край постели. — Как это гнусно, отвратительно, противно, вульгарно, — бормотала Изабель. Она придавила глаза костяшками пальцев и закачалась взад и вперёд. И она снова увидела их, но уже не четверых, а скорее, все сорок — смеющихся, ухмыляющихся, глумящихся, тянущихся руками, когда она читала им письмо Уильяма. Ну до чего же она отвратительно поступила. Как могла она это сделать?! «Не дай мне Бог, моя дорогая, стать помехой на твоём пути к счастью». Уильям! Изабель уткнулась лицом в подушку. Но почувствовала, что даже эта неодушевлённая спальня знает о том, какая она, мелкая, пустая, тщеславная…
И вот уже снизу, из сада, послышались голоса. — Изабель, мы все идём купаться. Пойдём! — Идём же, верная супруга Уильяма! — Ну, позови её ещё раз напоследок, давай ещё раз! Изабель выпрямилась. Момент настал, настал момент, когда ей нужно решить. С ними она пойдёт или останется и напишет Уильяму. Что, что ей выбрать?
— Я должна определиться. Ну какой здесь может быть вопрос? Конечно же, она останется и напишет.
— Титания! — зазывала Мойра. — И-за-бель?
Нет, это было слишком сложно.
— Я-я пойду с ними, и напишу Уильяму позже. Как-нибудь в другой раз. Позже. Не сейчас. Но я, конечно, напишу, — подумала Изабель поспешно.
И по-новому смеясь, она побежала вниз по лестнице.
Marriage à la mode by Katherine Mansfield (1921)
Переведено на Нотабеноиде
Переводчики: Alex_ander, victoria_vn, tamika
Комментарии
1
ТИТАНИЯ (англ. Titania) — героиня романтической комедии У. Шекспира «Сон в летнюю ночь» (1595–1596), царица фей и эльфов. Имя Т. драматург заимствовал у своего любимого поэта Овидия. В волшебном лесу, населенном духами, кипят такие же страсти, как и в мире людей. Т. упрекает мужа, Оберона, за любовь к Ипполите. При этом она не желает расставаться с прелестным мальчиком-пажом, хотя прекрасно знает ревнивую натуру супруга. В свою очередь Оберон припоминает Т. все ее измены и грозит наказанием за строптивость. Ссоры царственных супругов немедленно сказываются на природе: смертные вскоре будут молить о наступлении зимы, ибо лето приносит им одни огорчения: реки выходят из берегов, седой иней выступил на пунцовых розах, вороны разжирели от падали. Т. сама говорит об этом Оберону, но из гордости не хочет уступать — тогда Оберон смачивает глаза спящей Т. соком магического цветка, пробуждающего любовь к первому встречному. Воспылав страстью к ремесленнику с ослиной головой, царица эльфов ласкает и ублажает его — это жалкое зрелище побуждает Оберона освободить от чар жену, которая воспринимает все случившееся как дурной сон. В какой-то мере Т. повторяет судьбу Катарины из комедии «Укрощение строптивой», но в данном случае трансформация происходит благодаря волшебству, а примирение Оберона с Т. знаменует собой возврат к утраченной гармонии — отныне эльфам не придется в страхе разбегаться по лесу. Образ Т. принадлежит к числу самых поэтических созданий Шекспира. В числе исполнительниц этой роли была великая английская актриса Вивьен Ли (1937).