«Все это дело — только шалость маленького бесенка, едва научившегося грамоте, — скажет Лютер о „Царстве Божием“, Теократии в городе Мюнстере. — А если даже это — дело самого Сатаны, великого и премудрого, то все же скованного Божьими цепями так, что он не мог действовать с большею ловкостью. Так остерегает нас Бог, прежде чем дать свободу такому диаволу, который нападет на нас уже не с азбукой, а со всей своей наукой. Если такой беды наделал диаволенок-школьник, то чего не наделает сам высший Сатана, ученый и премудрый богослов?»
Мюнстер есть мнимое Царствие Божие, действительное царство диавола — сумасшедший дом, смешанный с домом терпимости, где Иоганн Лейденский, Ганс Боккальд, подмастерье портного, актер и всесветный бродяга, муж семнадцати жен, объявляет себя «Царем Христом». Только что пал Мюнстер, в 1535 году, как в 1536 году восстает Женева. Как бы в двух наглядных картинках, диавол показывает людям, как может осуществиться на земле, в исторической действительности, проповеданное Евангелием Царство Божие. Делаются одновременно две одинаково жалкие и страшные попытки осуществить это Царство — в Мюнстере, человеческим безумием, а в Женеве — человеческим разумом. «Предопределение» Реформы, может быть, сказывается в одновременности и этих двух попыток. Два близнеца, сросшихся в личном порядке, — Кальвин и Лютер, а в порядке общественном — Женева и Мюнстер. «Маленький диаволенок-школьник, едва научившийся азбуке», действует в Мюнстере, а в Женеве — кто? Не сам ли «высший Сатана, ученик и премудрый богослов», — Кальвин? Этот вопрос мог бы задать себе Лютер.[24]
«Богу единому принадлежит власть над этим народом, — говорит Кальвин в самом начале своего церковно-государственного дела в Женеве, и в самом конце, уже перед смертью, скажет верховным правителям города: — Бог да будет нашим единственным Правителем и да принадлежит Ему всякая над нами власть».[25] «Если вы хотите, чтобы Бог сохранил вашу республику в том благополучном состоянии, в каком она сейчас находится, то больше всего храните то место, которое Он в ней избрал, — святую Церковь — от всякого пятна и порока, ибо Он сказал, что почтит тех, кто Его почитает. Он один — великий Бог, Царь царствующих и Господь господствующих, и нет иной власти, кроме Него».[26]
«Как в человеке есть две управляющих силы — одна для души и для вечной жизни, а другая — для тела и для жизни временной, так должны быть и в мире две власти — государство и Церковь. Две эти власти никогда не должны смешиваться, потому что сам Бог их разделил», — учит Кальвин.[27] Но Церковь от государства он отделяет только в отвлеченном умозрении, а в жизненном действии смешивает. Он вообще говорит одно, а делает другое; это надо всегда помнить, чтобы понять его как следует. Власть государственная — такой же для него «Порядок Божественный», ordo Dei, как власть Церкви.[28] Этот сплав государства с Церковью есть небывалый во всемирной истории опыт.
«Власть государственная столь же необходима людям при их государственных немощах, как хлеб, вода, воздух и солнце». Но все-таки высшая власть принадлежит не государству, а Церкви; Церковью государство поглощается. В противоположность Римской теократии, где Церковь снижается до государства, в теократии Кальвина государство возвышается до Церкви.[29]