ФРАНЦИСКАНСКИЙ МОНАХ
Какие монаху цены? Он и пары яиц не стоит, А когда он уйдет за стены, Он десяток яиц утроит. [59]
На утро следующего за бракосочетанием Маргариты с королем Наварры дня капитан Жорж по приказу двора покинул Париж, чтобы направиться в качестве эскадронного командира легкой конницы Моского гарнизона. Брат простился с ним довольно весело и, ожидая, что тот вернется еще до окончания празднеств, с легкостью покорился одиночеству на несколько дней. Госпожа Тюржис поглощала довольно много времени, и потому ничего ужасного не было в нескольких днях одиночества. По ночам он не оставался никогда дома, а днем спал.
В пятницу, 22 августа 1572 года, адмирал был ранен осколком из пищали, произведенным каким-то злодеем, по имени Морвель. Народная молва приписала это подлое покушение герцогу Гизу, и этот сеньор на следующий день покинул Париж, словно для того, чтобы избежать жалоб и угроз со стороны реформатов. Король первоначально делал вид, что он не хочет преследовать его со всей строгостью, но отнюдь не возражал против его возвращения, которое вскоре послужило знаком начала ужасной резни, подготовленной к ночи 24 августа.
Довольно большое количество молодых дворян из протестантов на хороших лошадях рассыпалось по улицам, намереваясь отыскать герцога Гиза и его друзей с целью затеять с ними ссоры при встрече. Тем не менее, первоначально все протекало мирно. Народ, напуганный их количеством, а может быть, и намеренный поберечь силы для другого случая, хранил при их появлении гробовое молчание и виду не показывал, что волнуется, слыша крики: «Смерть убийцам господина адмирала! Долой всех гизардов!»
На повороте одной из улиц протестантская толпа неожиданно встретила полдюжины молодых католических дворян, в большинстве приверженцев Гиза. Ожидали крупной ссоры, но она не произошла. Может быть, благоразумия ради, а может быть, выполняя точные предписания, они не отвечали на оскорбления протестантов, и даже некий молодой человек благопристойного вида, шедший впереди католической группы, подошел к Мержи и, вежливо поклонившись, сказал ему дружеским тоном близкого знакомого:
— Здравствуйте, господин Мержи! Вы, конечно, видели господина Шатильона? Скажите, как его здоровье? Арестован ли покушавшийся?
Обе встретившиеся группы остановились. Мержи знал барона Водрейля, поклонился ему и, в свою очередь, ответил на заданные вопросы. В группах завязались отдельные разговоры, которые продолжались недолго. Встречные разошлись без пререканий, католики уступили дорогу, и каждый пошел восвояси.
Водрейль немного задержал Мержи, так что последний слегка отстал от своих. Кончая разговор и прощаясь, Водрейль, взглянув на седло, сказал:
— Обратите внимание, если я не ошибаюсь, ваша куцая лошадь слабо заподпружена.
Мержи спешился и подтянул у лошади подпругу. Не успел он вскочить в седло, как услышал, что кто-то, незнакомый, крупной рысью скачет за ним. Оглянувшись, он увидел молодого человека из только что встреченной группы.
— Порази меня господь, — сказал он, приближаясь к нему, — если я не был бы в восторге встретиться один на один с кем-либо из тех, кто выкрикнул сейчас: «Долой гизардов!»
— Вам не придется итти далеко на поиски, — ответил ему Мержи, — прикажете быть к вашим услугам?
— Так вы случайно из группы этих негодяев?
Мержи мгновенно приготовился к бою и ударом плашмя стукнул шпагой в лицо этого приверженца Гиза. Тот выхватил седельный пистолет и в упор нацелился в Мержи. К счастью, выстрела не последовало, вспыхнул только затравочный порох. Любовник Дианы ответил врагу сильнейшим ударом шпаги в голову, и тот свалился с лошади, купаясь в собственной крови.
Народ, до той поры бесстрастно наблюдавший происходящее, стал на сторону раненого. Молодой гугенот был осыпан камнями и палочными ударами, и так как всякое сопротивление оказалось бесполезным, он решил хорошенько пришпорить лошадь и умчаться галопом. Желая срезать угол на повороте в другую улицу, Мержи опрокинул лошадь и сам упал, и хотя не был ранен, но не смог подняться настолько быстро, чтобы предупредить толпу, сбегавшуюся вокруг. И вот он стал у стены и начал отражать удары тех, кого могла достать его шпага. Резкий удар дубины сломал ему лезвие, он сам оказался сбитым с ног и едва не был растерзан, когда какой-то францисканский монах, бросившийся в толпу, напавшую на него, закрыл Мержи своим телом.
— Что делаете вы, дети мои? — кричал монах. — Отпустите этого человека, он ни в чем не виноват.
— Да ведь это гугенот! — ответило ему рычание сотни разъяренных голосов.
— Вот и хорошо: отпустите его, чтобы дать ему время раскаяться. Он еще успеет!
Руки, державшие Мержи, тотчас же его отпустили. Он встал, поднял остаток шпаги и приготовился продать жизнь подороже, ожидая нового нападения.
— Оставьте жизнь этому человеку, — продолжал монах, — и запаситесь терпением. Еще немного, и гугеноты пойдут к обедне.
— Немного, немного, — повторяло несколько голосов с досадой. — Нам уже давно твердят, чтобы мы потерпели, а пока что каждое воскресение во время их проповедей их песни смущают честных христиан.
— Ну, что же, — весело продолжал монах, — разве вы не знаете поговорки: «Собака кричит, кричит, а потом охрипнет»? Пусть их повоюют еще немного. Уже скоро, скоро, по милости богородицы августовской, вы услышите, как они поют латинскую мессу. А что касается этого молодого парпайота, то отдайте его мне, я состряпаю из него честного христианина. Идите с миром и не пережаривайте жаркого для того, чтобы съесть его скорее!
Толпа разошлась, ворча, но без малейших обид по адресу Мержи. Ему даже возвратили лошадь.
— О первый раз со мной случается, отец мой, — сказал Мержи, — что ваша ряса, попадаясь мне на глаза, доставляет мне удовольствие. Поверьте моей признательности и соблаговолите принять этот кошелек.
— Если вы назначаете его для раздачи бедным, мой сынок, то, отчего ж, я возьму! Имейте в виду, что я интересуюсь вами. Я знаком с вашим братом и вам желаю добра. Переходите в католичество сегодня же, идите со мною, и дело будет обстряпано в одну минуту!
— Вот за это, отец мой, благодарю вас. У меня нет никакого желания переходить в католичество. Но откуда вы меня знаете, как ваше имя?
— Я зовусь брат Любен и… вот что, плут вы этакий, я частенько вижу, как вы бродите около одного дома. Тсс! Теперь скажите, господин Мержи, верите ли вы в то, что монах может сделать добро?
— Я разглашу всем о вашем великодушии, отец Любен.
— Так вы не хотите все-таки сменить проповедь на мессу?
— Нет, еще раз нет. И в церковь я буду ходить только для того, чтобы слушать ваши проповеди.
— А, да вы, повидимому, человек со вкусом.
— А кроме того, ваш большой почитатель.
— Ей-богу, мне страшно досадно, что вы упорствуете в вашей ереси. Я вас предупредил, я сделал все, что мог. Будь, что будет! Что касается меня, то я умываю руки. Прощайте, сынок!
— Прощайте, отец!
Мержи снова сел на лошадь и вернулся к себе несколько помятый, но очень довольный, что унес ноги из этой скверной истории.