Спасен
Он снова существовал.
Как натянутая струна боли, которую жизнь, невидимка-жизнь, пощипывала словно одним пальцем. Как сплошной обнаженный нерв, звенящая струна страдания, за которую хваталось сознание.
Он не мог шевельнуть ни ногой, ни рукой, но глаза и губы были открыты, выражая немой вопрос. Ничто вокруг не отвечало его представлениям о госпитале или лазарете. Он лежал не в постели, а в чем-то вроде гамака или плетенки, не в простынях, а закутанный в шерстяную и мягкую фиолетовую ткань. Помещение не имело определенных контуров. Кругом разливался мягкий лиловый свет, но не от лампы и не от очага. Он чувствовал себя словно погруженным в глубину цветочного венчика.
У его изголовья не было дощечки с черной таблицей температуры, и он тщетно искал взглядом стола, шнурка или кнопки звонка. И все-таки он, без сомнения, был окружен заботливым уходом. Он покоился свободно и легко, не ощущая тяжести своего тела, закутанный, как младенец в колыбели. Он жил, он дышал. Он ощущал спокойные дыхательные движения своих легких — они не были съедены, разрушены ядовитым газом.
Он не слыхал звука открывающейся двери, но перед ним вдруг очутился человек. Наглухо застегнутый, безбородый, в одежде, с виду походной, только без обычного обилия карманов и — как сразу заметил Эрколэ — без полосатых нашивок на левой стороне груди.
Человек безмолвно приложил палец к губам в знак молчания, затем удалил из ноздрей пациента две ватные пробки, присутствие и смысл которых тот сообразил только теперь, когда воздух двумя леденящими струями хлынул ему в нос. Новые пробки из ваты вновь отуманили его своим сладковатым наркозом; веки его разом захлопнулись, как крышки вентилятора.
Когда он снова открыл глаза, над ним стоял, улыбаясь, тот же человек.
— Ну, как? Все еще раздражает? — спросил он каким-то особенным звонким и мелодичным, как бой часов, голосом и снова переменил вату. Эрколэ Сабенэ мог ответить только взглядом и движением уголка губ.
Он долго лежал, с величайшей осторожностью втягивая в себя воздух. Его спаситель стоял перед ним, скрестив на груди руки. Одежда его была, по-видимому, такого же темно-фиолетового цвета, как и все кругом. Эрколэ Сабенэ с удовольствием разглядывал его. Он стоял, слегка склонив свою красивую молодую голову на бок и устремив сердечный открытый взгляд свой искоса вверх. Лоб был как-то странно низок, и темные волосы подымались над ним крутыми завитками, напоминая лепестки кудрявых хризантем. Лицо светилось необычайно свежей и юной, почти мальчишеской энергией. Эрколэ Сабенэ вдруг вспомнился такой же наклон головы и взгляд — слегка вбок и кверху. Александр Македонский, как его изображают бюсты древности!
— Молчите! — кивнула голова. — И лежите смирно. Я знаю, о чем вам хочется спросить. И могу ответить почти на все. Хотя вы мне вряд ли поверите. «Где вы и как сюда попали?» На это я могу ответить сразу. Мы только-что отделились от земли и шли еще всего в нескольких стах футах над нею. Прожектор нащупал как-раз то место, где вы стояли. Я видел, как вы упали, окутанный белым облаком. Наш последний якорь еще волочился по земле и случайно зацепился за вашу разбитую противогазовую маску. Вы повисли на крючке, и мы подняли вас кверху. Вы были насквозь пропитаны газом, как губка; нам стало жаль сбросить вас вниз, хотя вы и не подавали никаких признаков жизни. Пришлось часами накачивать вас кислородом, пока вы стали понемногу отходить. Но теперь мы очистили ваши легкие. Вы дышите, вы живы, вы снова пришли в себя, не так ли?
Эрколэ мигнул утвердительно, вкладывая всю свою душу во взгляд. И губы его дрогнули от массы просившихся с языка вопросов.
Спаситель его улыбнулся понимающей улыбкой.
— Да, все это успеется. Погодите! Я сам сгораю от любопытства. Мне надо идти наблюдать… До свидания!
Внезапно он исчез. Эрколэ Сабенэ не слышал звука затворяемой двери.