Хорошо на заводе. Целый город. Трубы до неба, дымятся без конца.
По двору, по рельсам-узколейке ползет паровоз.
Постоянный, беспрерывный гул. Это в цехах. В литейной или прокатной тяжело дышат печи, мигают пламенем. Визжат краны-подъемники, и вдруг с грохотом срываются цепи и железо. И долго эхо разносит этот грохот по всему заводу.
Кто не знает завода, страшно покажется.
Петровна, мать Данилки, работает в болтовом цехе. Длинный, прокопченый корпус. Согнувшись над прессами, работницы следят не отрываясь, как машина ровно постукивает:
— Так-так… Так-так…
Отлетают в сторону гайки, болты. Работа не очень трудная, сидеть, следи только, чтоб болт правильно и во время в ямку под пресс попал.
* * *
— Петровна, кончай!.. — блестит зубами комсомолка Наташа.
Все работницы в серой, грубой прозодежде. От работы вся прозодежда почернела. Блестят металлической копотью и лица.
— Ой, бабоньки, не выгоню норму… — охает Петровна, — недужится мне…
— Да что с тобой? — подскочила Наташа.
— Надорвалась она, — объяснила соседка, бойко отбивая гайки. — Шутка ли, заставляют оттаскивать ящики по четыре пуда в каждом…
Заговорились работницы. Не женская работа, вишь. Здесь. При старом хозяине-французе бабы не работали. Война началась, их стали принимать. После уж, кто без мужа и вовсе остался — с фронта не вернулся. Кормиться надо, так на заводе и пришлось остаться.
Петровна в большом уважении. У ней муж Павел Кузнецов большевиком оказался, за революцию погиб.
Раньше бедно жил, а грамотный был. Как пошли Советы защищать, первый в отряд красноармейцев пошел. А теперь большой красный дом, что напротив завода — клуб — в честь товарища Кузнецова прозывается.
«Отдохнуть бы… Подмоги нет…», думает, и мысль о детях (дома трое остались) затуманила усталую голову.
Ходит по цеху мастер. Злой. Бритый, ровно англичанин. Трубкой дымит, скользит взглядом из-под густых бровей по работницам.
Давно бы уволил Петровну, слаба совсем, норму не выгоняет в последнее время, да ячейка раз навсегда наотрез ему приказала:
— Кузнецова Анисья не подлежит сокращению. Ей и вовсе пособие нужно давать… У ней дети…
Задымил еще пуще трубкой мастер. Ничего не сказал.
Как завыл гудок на смену, ровно сорвалось что. Выходили беспорядочной кучей из черной двери табельной и веером рассыпались по улице.
Петровна охала. Поправив платок, она последней протискалась к выходу.
Итти трудно.
Перед мостом, переходя через железную дорогу мальчишки, сцепившись, волтузили друг друга.
— Батюшки!.. Кого это?.. Разойдитесь!..
Но мальчишки, увлеченные дракой, продолжали лупцовать кулаками. Норовили ударить особенно одного.
— Петровна! Гляди, твоего Данилку бузуют!..
— Ах, вы… Разойдитесь!.. Вот петухи-то…! Рабочие, закуривая на ходу, посмеивались:
— Ловко! Да что вы, ребята, одного колышмачите… Вы разделитесь на две стороны…
Данилка, раскрасневшийся, без шапки, не бежал, когда вырывался, а налетал сам на своих врагов, как ястреб.
Рабочие подзадоривали:
— Молодец, молодец Данилка! Один на всех… Дай, дай им!..
Комсомолка Наташа к рабочим:
— Как не стыдно… Вместо того, чтоб разнять, смеетесь…
Наташе помогли расцепить ребят. Когда Петровна схватила Данилку за руку, так тот, еще в горячах, кинулся с кулаками и на мать.
— Что ты, ополоумел?..
Петровна заохала.
— Бабоньки, ох!.. Из дома ведь убежал! Что там теперь делается!..
Данилка опомнился. Глаза сверкают — все порывался догнать Петьку Буржуя. Насолил он ему сильно: больно дерется.
— Батюшки!.. У него вся рожа содрана! Ну. что я буду делать с такими охальниками?.
Данилка. но слушая причитания матери, огрызался.
Не приставам Еще ты лезешь…
— Стыда на тебе нет!.. Бессовестный… Без отца ведь…
— Не вой!.. А то убегу, ей-богу убегу…
Заплакала мать: пропащий.
Данилки вырвался и убежал.
— Но пойду домой и все…
Соседки, которые в том же доме-коммуне жили, встретили:
— Петровна! Что у тебя в квартире крик-то какой?..
— Ох, Данилка проклятый убежал… Бросил…
Из-за дверей волчатами выли голодные ребятишки. Данилка схитрил: запер их на замок.
— Детки мои… Пришла, пришла… По войте… Сейчас…
Какое «не войте»! Как заслышали мать, еще пуще.
Открыла, наконец, дверь.
Лизка, распустив слюни, уцепившись за Володьку, голосила истошным голосом. А Володька совсем охрип от рева.
Воду разлили. Со стола скатерть смахнули.
— Ох!.. Ну, пришла, пришла… Данилка, Данилка!.. Где ты?.. Ах, силушки-то нет…
* * *
С того дня Петровна совсем свалилась. Приходил доктор. Осмотрел. Приказал: работать, никак нельзя.
— Из страхкассы получайте пособие…
Стали Лизка и Володька полуголодные около
больной матери подвывать.
Каждый день заходили то одна, то другая соседка. Кудахтали:
— Вот времячко-то привалило…
— Мужа отняли… Помощница не выросла. Что теперь делать?..
— Революцию сделали, а мужьев всех побили, проклятые!.. Ну, что твоему — клуб какой-то назвали, а кто этих голодранцев будет кормить и поить?.. Этот, что ли, прохвост? — указали на Данилку: — какой из него, прости господи, матери помощник!..
Угрюмый сидел Данилка: болтовня соседей по сердцу режет.
— Ну ты!.. — на Марью Ивановну. — Языком-то не больно ляскай! Об отце не болтан. Не понимаешь — баба!..
— Вот сопливый! Он-то, гляди, понимает!..
— Говорю, молчи!..
— Данилка. а… Ох… Хоть ты-то не кричи!..
Завозилась мать на постели, застонала.
Оскалился Данилка, уперся взглядом в угол.
— А чего она расстраивает?.. Отец за революцию погиб!
— Твой отец!.. — обернулись Марья Ивановна. — А ты-то кем будешь? По улицам собак гонять…
— И я буду, как отец!.. — заорал вдруг Данилка, как зарезанный, и стукнул кулаком. — А ты молчи, ведьма! Что душу всю воротишь?..
— Ох… Перестань, Данилка!..
Такая обида! Будто он не понимает. Ну, отца нет, мать больна. Нет, так всюду и тычут:
— Данилка, Данилка…
А про отца — приятно. Как ни ругают его, чтоб он ни сделал, а как посмотрят на большой красный кирпичный долг, что против завода — сердце запрыгает. Клуб имени товарища Кузнецова. Про отца. Афиша ли какая висит, собрание ли — все про клуб или в клуб имени Кузнецова. А то, бывало, скажет Данилка про отца — крыть ребятам нечем. Ни у кого такого не было. Иногда так накатит на Данилку думка про отца-героя, баловаться не хочется.
Больно все не унимается Марья Ивановна. Злит. Весь день бубнит: «мать, мать». Ладно, ведь помогают им, с голоду все равно семья не сдохнет. Хуже жили, и то ничего. Из дому, что ли, совсем убежать?..
* * *
Прошмыгнул через табельную Данилка В ячейку зашел. Знали его многие; в клуб, в завком и ячейку пропускали. Подлез к столу. «Крокодил» журнал стал рассматривать.
Председатель завкома Марьянов заприметил его.
— Данил! Как мать-то? Хворает?
— Лежит… — буркнул тот.
Приходили рабочие. Ругались. Писали заявление. Председатель все звонил по телефону.
Надоело зря сидеть Данилке. Весь журнал просмотрел. Вздумал уходить.
— Эй, ты, парень, постой! — окликнул председатель, — скоро у нас школа открывается. Будет набор в ученики. Тебя хотим записать…
Данилка сначала не понял. Объяснил председатель, что в фабзавуч он попадет. Завком и ячейка постановили его в первую очередь взять.
— Пойдешь, что ли?..
— А чего не пойти? Пойду.
— Ну, вот. Чем можем, тем и помогаем. Кузнецова Павла помним. Ступай, матери скажи…
— Ладно. — Шапку на голову.
Затикало сердце непонятной радостью. А матери не сказал. В себе надолго затаил.
* * *
Стала меньше Петровна стонать. Видно еще не время умирать: ребята не подросли.
Данилка будто притих. Матери как-то намекнут.
— Работу хотят мне дать. Пообещались… Больше ничего не объяснил. Мать и не расспрашивала.
В фабзавуче у Данилки новая жизнь началась. Старик учитель Мартын Егорыч объяснил, что будут учить.
— Кто сообразительней будет, того в разряд старший будем переводить, — добавил учитель.
В первые же дин Данилка с товарищами пе д терпел — подрался.
Пока в классе — тихо. Все-таки новое кругом. а как на улицу вышли, давай возиться. С радости ли, н так рука уже чешется, только Петьке Буржую здорово доставалось.
Петька, дурак, вздумал итти к учителю жаловаться а он просто им в ответ:
— Хочешь драться — дерись. Ко мне не лезь жаловаться. Ты теперь, брат, такой же рабочий. Член профсоюза. Строитель социалистического государства. Во!.. Понял?..
Ребята так и разинули рты. Понравилось. Лестно.
Но учиться Данилка тоже любил. Особенно, когда Мартын Егорович про дроби начнет рассказывать.
Инструменты дали. В мастерской работали. Вымажешься, как чушка, а хорошо. Зато сам старый замок починил, зажигалку, всякую такую штуку смастеришь.
* * *
Матери полегчало. Встала с постели, стала порядок по дому наводить. Белье постирала. Лизку, Володьку приодела. (Сама, чай, рада, что ноги подняли.
Данилка с утра, как захватит кусок хлеба, так на весь день.
Завод, дымные высокие трубы, треск и лязг железа, учитель Мартын Егорович, мастерская-школа — захватили всего Данилку. Будто все озорство в энергию и смекалку трудовую ушло. Работал, вертелся на заводе не четыре часа, как фабзайчик. а больше, пока не выгоняли.
Председатель завкома заботился:
— Данил, получи талоны на обед.
И то хорошо. С материнских харчей долой.
Домой идет Данилка — руки грязные, лицо усталое, потное.
— Мотри-ка и в самом деле работает… — удивлялась Марья Ивановна, — Петровна, никак твой Данилка за работу взялся?
— Ходит на завод…
— Ишь ты…
— Ладно, не приставай… — отмахивался нехотя притихший Данилка.
Вытянулся, похудел, а видать — рад. Глаза живые, с огоньком.
* * *
Как-то раз Петровна, управившись, сидела и зачиняла штаны ребятам. Подумывала уж на завод сходить проведаться. Хоть доктор и наказал подольше отдохнуть, да разве усидишь?..
Шумно распахнулась дверь — Данилка влетел. Тяжело дышал, видно, бежал.
— Что ты! Не подрался ли опять?..
Данилка по-взрослому шагнул вперед, снял размашисто шапку, сбросил пиджак.
— Ну, мать, поздравляй…
— С чем это?..
— А вот увидишь…
Подмигнул, полез в карман. Выгреб и прямо в руки.
— Получай…
Блеснуло серебро в сморщенных, дрогнувших руках матери.
— Четырнадцать рублей, писят две копейки…
— Ой, да что ты?.. — вскрикнула мать не то от страху, не то от радости.
— Считай… Сорок восемь копеек учли в союз, и прочее там…
Прижала к тощей груди мать первые заработанные деньги ее кровным сыном. Блестели росой слезы, катились медленно по бледным, изможденным щекам матери.
— Ой. Данилка! Правда ли?..
А сын, отвернувшись, улыбался хитро, шарил за пазухой.
— Вот, погляди…
С гордостью развернул какую-то книжечку.
— Читай: «Расчетная книжка № 1375. Фамилия- Кузнецов, имя — Данил, с-пеци…цы… а…льнысть… специальность — ученик фабзавуча, разряд- 1-й». Видишь? Здесь вот написано: расчет за полный месяц -16 рублей.
Повертел еще раз в руках, подошел к столу в бережно положил на стол, посредине.
Лизка и Волоцька, завидя яркие серебряные полтинники, лезли к матери.
— Данилка! Садись, поешь. Я картошки нажарила, — затумашилась мать.
Данилка, помыв руки, присел к столу.
— Давай… Проголодался…
Мать спрятали деньги в платок, уселась к окну с ребятами.
Чудилось ей, что кто-то теперь пришел к ней большой. Помощником стал.
А Данилка, уписывая картошку, часто оглядывался на стол, где посредине лежала расчетная книжка № 1375 Кузнецова Данила
Он верил, что теперь он встал на честную, на отцовскую дорогу.