Великобритания. Осколок Европы, брошенный в океан. Страна, возглавившая движение за промышленную технику нового капиталистического общества. Каждый городок, каждое местечко гордо хранят память о своих великих сынах. Многие известные мореплаватели, ученые, инженеры, писатели, поэты, артисты, философы родились на туманных островах Англии. Карл Маркс и Фридрих Энгельс, покинувшие свою родину, нашли ее в Англии. Молодой Энгельс восторженно встретил неведомые берега: «Солнце закатывается на северо-западе; палево от него из моря поднимается блестящая полоса — прибрежье Кента, южный берег Темзы. На море ложатся уже туманы сумерек, только на западе на море, как и на небо, пал пурпур вечера; на востоке небо густоголубого цвета, и оттуда появилась уже яркая Венера; на юго-западе вдоль горизонта тянется Маргет, из окон которого отражаются краски вечера, длинная, золотая полоса в волшебном свете; а теперь машите шапками и приветствуйте свободную Англию радостными криками и полными стаканами. Спокойной ночи, до радостного пробуждения в Лондоне…
О, какая дивная поэзия заключена в провинциях Британии! Часто кажется, что ты находишься в golden days of merry England[9] и вот-вот увидишь Шекспира с ружьем за плечом, крадущимся в кустарниках за чужой дичью, или же удивляешься, что на этой зеленой лужайке не разыгрывается в действительности одна из его божественных комедий. Ибо где бы ни происходило в его пьесах действие — в Италии, Франции или Наварре, — по существу перед нами всегда merry England — родина его чудацких простолюдинов, его умничающих школьных учителей, его милых, странных женщин; на всем видишь, что действие может происходить только под английским небом»[10].
Прекрасная Англия, мать Гемфри Деви, страна богатства и нищеты!
Позже Энгельсом с восторгом подчеркнуты строки Карлейля: «Положение Англии… по справедливости считается одним из самых грозных и вместе с тем самых своеобразных, какие когда-либо видел свет. Англия изобилует различными богатствами, и все же Англия умирает от истощения. В вечно одинаковом изобилии зеленеет и цветет земля Англии, волнуясь золотой нивой, густо засеянная мастерскими, орудиями труда, 15 миллионами рабочих, считающихся самыми сильными, искусными и усердными, которых когда-либо знала наша земля; эти люди находятся здесь; труд, исполненный ими, плоды, созданные ими, имеются тут в избытке, всюду в самом пышном изобилии, и вот, словно по волшебству, издается какое-то злосчастное повеление, которое говорит: «Не трогайте их, вы, рабочие, вы, работающие хозяева, вы, праздные хозяева: никто из вас не смеет их тронуть, никому из вас от них не будет пользы, — это заколдованный плод»[11].
«Запрет этот прежде всего коснулся рабочих» — говорит вслед за этим Энгельс.
Процесс накопления богатства и рост нищеты начался в XVII веке и продолжается до наших дней. Он будет продолжаться до тех пор, пока рука английского пролетария не разрубит гордиев узел капиталистических отношений.
Гемфри собирается в путешествие, он поедет в Лондон. Он будет служить в Королевском институте, он своими трудами возвысит величие империи…
«Заколдованный плод»… На улицах столицы мира он увидит умирающих от голода людей, он увидит праздных аристократов. Профессор Королевского института Гемфри Деви вступит в Лондоне в республиканский клуб «Тепидариев» — «Любителей чаепития».
* * *
Гемфри Деви — в Лондоне. Он приехал узнать об условиях своей работы.
Вот он — роскошный кабинет главы Королевского института. За необъятным письменным столом восседает граф Румфорд. Деви заканчивает с ним беседу. Испытующий взгляд Румфорда скользит по фигуре Гемфри. Он явно недоволен. Институту нужны люди представительной внешности, иначе кто будет слушать лекторов. Гемфри не в своей тарелке. Он смущен. Руки нервно теребят концы письма. Веки судорожно подергиваются, голос срывается, когда он прощается с Румфордом.
— Итак, мистер Деви, — заканчивает беседу Румфорд, — мы приглашаем вас помощником лектора по химии Гарнетта, директором лаборатории и помощником издателя наших журналов. Все остальное будет зависеть от вас. Вы получаете 100 гиней жалованья, комнату при институте, уголь и свечи.
Растерянный Деви бормочет в ответ свое согласие и благодарит за оказанное доверие. Он возвращается домой.
Королевский институт в Лондоне
Лаборатория Гальвани, в которой он производил опыты по электричеству. (Со старинной гравюры)
В Клифтоне Деви застает письмо из Америки. За три года до своей смерти Джозеф Пристлей писал ему: «Сэр, я читал Ваши труды, и они принесли мне много удовольствия. Я стар и знаю, что уже многого сделать не успею, но я радуюсь тому, что в моей стране останется такой талантливый ученый в великой области экспериментальных наук. Мне было уже около сорока лет, когда я провел мои первые эксперименты с воздухом, да и то без предварительных знаний химии. Их я почерпнул уже впоследствии из книг. У меня не было также нужных аппаратов. Неожиданный успех доставил мне все необходимое. Я радуюсь тому, что Вы еще так молоды, и, видя начало Вашей карьеры, не могу сомневаться в успехе».
Джозеф Пристлей знал о дружбе Деви со своим сыном. Он знал также об общественных симпатиях молодого химика — его независимые и республиканские взгляды не составляли секрета. Пристлей в своем письме просит информации о прогрессе наук и о положении дел в Англии и на континенте.
Клифтонские друзья бродят, как в воду опущенные. Отъезд Деви воспринимается, как конец Пневматического института. Доктор Беддо тяжело переживает уход своего ближайшего друга. Пройдет некоторое время, и умирающий Томас Беддо будет просить у Деви сочувствия к себе, человеку, потерпевшему большие неудачи и много заблуждавшемуся на научном поприще. Беддо действительно был неудачником. Ибо важность газов для медицины получила подтверждение много позже, уже в наши дни. Пророчество Беддо сбылось — знания Деви приобрели необходимую полноту, его умственный кругозор неизмеримо расширился, он приобрел блестящую технику экспериментатора.
Второй этап жизни Гемфри Деви кончился. Пензанс уступил место Клифтону, Клифтон уступил место Лондону. С этих пор почти вся научная деятельность Деви проходила в Лондоне, если не считать продолжавшихся годами поездок по Европе.
Дилижанс увозил молодого ученого из Клифтона на этот раз — навсегда. Несколько небольших чемоданов, корзина с лабораторным оборудованием составляли его скромный багаж. За окном мелькали поля, леса и селения. Частенько случались вынужденные остановки, и тогда Гемфри, вместе с другими пассажирами, помогал кучерам вытаскивать колеса экипажа из глубоких колдобин на дороге. В одном селении в экипаж подсел священник. Он также спешил в Лондон. Из разговоров выяснилась причина его поездки. Катастрофически бедственное положение служителей церкви вынудило их послать своего делегата к главе англиканской церкви. Викарий рассказывал с необычайной ожесточенностью:
— Во многих приходах священники обходят крестьян своего прихода с ножом и вилкой и обедают у каждого по очереди взамен своего жалования. Вряд ли вы встретите на улице стольких носильщиков, сколько нашего брата. Паства отказывается содержать пастырей.
В беседу втянулись все пассажиры дилижанса. Толстый мужчина, по виду коммивояжер, подтверждает жалобы викария; он читает вслух объявления провинциальной газеты: «Священник, доведенный до крайней нищеты, обращается к щедрости мирян. Всякое подаяние, даже поношенное платье, будет принято с благодарностью». «Бедный священник, обремененный многочисленным семейством, которого он не в состоянии содержать из получаемого жалованья, прибегает с мольбой к щедротам богатых братьев во Христе. Вся его надежда на эти щедроты».
Гемфри Деви сидел в углу и не принимал участия в выражениях соболезнования «брату во Христе». Вытирая пот с раскрасневшегося лица, коммивояжер продолжал читать: «Священник NN находится в нищете, доводящей его до отчаяния. Он настоятельно просит милостыни. Если в скором времени он не получит пособия, то дочери его примутся за уличный промысел».
Викарий грозно пророчествует о грядущих несчастьях:
— Страна, которая не может помочь служителям церкви, не должна надеяться на помощь всевышнего. Придут еще более страшные дни…
…Беседа оборвалась совершенно неожиданно. На остановке в дверцу просунулась голова жандарма, которого удивил необычайный шум, доносившийся из подъехавшего экипажа. Сразу наступила тишина…
Проплывали зеленеющие нивы, обнаженные холмы, дилижанс все чаще останавливался в городках и деревнях. Близился Лондон. К заставе подъехали ночью, но до утра в город не впускали — время было тревожное…
Через несколько дней Деви появился в лаборатории института. Большая комната освещалась не только с боков, но и через специальное окно сверху. Имелся водопровод и неплохая вентиляция. Лаборатория была разделена на два отделения. Одна половина — собственно лаборатория, другая, уставленная рядами кресел, предназначалась для аудитории: здесь читались лекции по практической химии. В комнате была песочная ванна для химических опытов, мощная печь для обогрева, передвижная кузница с двойными мехами, разнообразные гальванические ванночки, корытца для ртути и воды, газометры, фильтры и множество других лабораторных принадлежностей. Посреди комнаты стоял длинный стол. По стенам до самого потолка высились многоярусные полки. На столе, на полу, на полках — стеклянные и глиняные банки с химикалиями. Жидкости и порошки всех цветов радуги. Причудливые колбы, изогнутые трубки, стеклянные шары — все это загроможало лабораторные столы, напоминая чердак старьевщика. Инструменты, которым вредили кислотные испарения, весы и воздушные насосы содержались в соседней комнате. В общем это была настоящая рабочая лаборатория, приспособленная для научных изысканий. В ней не было никаких украшений, ничего, что могло отвлечь исследователя. Это сразу оценил опытный взгляд Гемфри Деви.
Деви устроился как нельзя лучше. Он был вполне доволен отведенными ему комнатами, беззаботно относясь к внешнему виду своего жилища. Меблировка казенного типа и самая необходимая. На камине единственное произведение искусства — маленькая фарфоровая Венера, подаренная Деви его пейзанским другом Веджвудом. Гемфри редко убирал свои книги и бумаги. Комната оказалась буквально завалена ими. По временам, когда передвижение по комнате затруднялось, Деви собирал книги и бумаги и бросал их в большой шкаф. Брат Деви, Джон, пишет, что однажды по поручению Гемфри он должен был пересмотреть содержимое «свалки» — шкафа — и сжечь то, что окажется неинтересным. Среди бумаг были записные книжки Деви и его переписка. Благодаря Джону Деви, который сохранил весь архив своего брата, оказалось возможным ознакомиться с ценнейшими документами, характеризующими жизнь великого английского химика.
Деви начал читать лекции в меньшем зале при лаборатории. Темы лекций были различны, состав слушателей самый разнообразный. Цель лекций — стремление показать связь науки с жизнью, с технологией. Для химика открывались богатейшие возможности простым языком рассказать и хорошо подобранными экспериментами показать великое значение этой науки для практики. Мастеровые, студенты, предприниматели и просто любознательные лондонцы сходились сюда услышать, что может дать им наука в повседневной жизни.
На первую лекцию Деви пришли Бенкс и Румфорд. Слушателей было много. Не нашедшие себе мест стояли в проходах. Деви читал о значении химии в естествознании. Шаг за шагом вводил он своих слушателей в мир веществ. Рядом удачных примеров, сопоставляя пути алхимии и научной химии, указывая на значение химии в земледелии, в металлургии, в пищевой промышленности, в текстильном производстве, Деви нарисовал слушателям увлекательную картину торжества научного исследования. Это была не обычная спокойная лекция, с традиционным бокалом воды для лектора.
С таким темпераментом никто, никогда и нигде не читал научных докладов. Адвокат, защищающий человека, которому грозит смерть, депутат парламента, громящий продажную администрацию, оратор перед тысячной толпой в Гайд-Парке — все они могли позавидовать силе огня, выразительности и подкупающей простоте неизвестного лектора, Услышав первую лекцию Деви, Румфорд воскликнул: «Чего бы он ни потребовал — институт ему даст, — но тут же оговорился: — если это только будет в наших силах».
Богатый, образный язык, столь неожиданные в молодом человеке энциклопедичность, уменье сочетать лекцию с удачным опытом, весь арсенал средств его воздействия на аудиторию оказался достаточным, чтобы о Деви заговорили даже в Лондоне.
Один из английских епископов, побывавший на лекции Деви, недолго думая, предложил ему духовное звание любой степени. Такое приобретение было бы для церкви отнюдь нелишним. Однажды после лекции усталый Деви отправился бродить по Лондону. На берегу Темзы к нему подошел неизвестный человек, отрекомендовавшийся членом общества «Тепидариев». Прямо, без подготовки он заявил ошеломленному Деви: «Мы знаем ваши убеждения, они сходятся с тем, что нам также представляется идеалом. Двадцать четыре наиболее ярых республиканца Лондона, объединенные в нашем клубе, предлагают вам стать двадцать пятым членом их семьи. Со своей стороны, мы обещаем вам всеми доступными средствами помочь на избранном вами пути. Один за всех, все за одного — таково наше правило. Ваш ответ может последовать в течение любого, указанного вами, времени; мы не торопимся, ибо твердо убеждены, что увидим вас среди членов нашего клуба».
Вскоре Деви стал членом клуба. Говорят, что это общество много поработало для популяризации своего ученого товарища. Имея большие связи в Лондоне, «Тепидарии» привлекали своих друзей на лекции Деви еще задолго до того, как он стал широко известен. Уже первые лекции помощника лектора по химии имели больший успех, чем лекции профессора. Через год Гарнетта заставили подать в отставку. Его место занял Деви. 1 января 1802 года он прочел свою знаменитую вводную лекцию. «Тепидарии» устроили в честь Деви праздничный обед. За столом провозглашали тосты за торжество разума и науки, за победу республиканцев в Англии. В Англии существовала свобода слова, и подданным его королевского величества позволялось говорить о чем угодно, само собой разумеется, при условии, чтобы дальше стола эти тосты слышны не были.
Горячий и непосредственный Деви принимал все за чистую монету. Он был счастлив, что нашел людей, понимающих его научные и общественные идеалы.
Он начал лекцию. В небольшом зале присутствовал весь цвет лондонского общества. Первые люди в стране по рангу и талантам, литераторы и ученые, практики и теоретики, «синие чулки» и великосветские дамы, старые и молодые — все устремились в эту небольшую аудиторию Королевского института.
«…Неравный раздел собственности и труда, различие сословий и положений среди человечества являются источником могущества в цивилизованном мире, его движущими силами, самой его душой…»
Взволнованный голос молодого человека звучал в абсолютной тишине насторожившегося зала. Химик начал говорить явно не по специальности. Слушатели понимали, что в этих словах кроется огромный смысл всей жизни современного общества, но глубокое значение этих мыслей, их классовая направленность, очевидно, не доходили до сознания — в противном случае гром аплодисментов не потряс бы своды Королевского института. Да и не в этом обществе, не в чинной обстановке ученого заведения раскрывалось историческое значение слов Гемфри Деви. На улицах Парижа, в огне революции утверждала себя великая правда слов скромного лондонского химика. Жестокая борьба классов действительно была основой этого мира насилия и несправедливости. Через полвека из уст великого Карла Маркса эта правда, раскрытая до конца, будет брошена в мир и твердо направит борьбу угнетенных масс за новый мир, мир коммунизма.
Деви мечтает еще о мирном сотрудничестве классов, он надеется, что ученые и промышленники станут работать вместе с рабочими, спаянные наукой. «Прекрасная химия — мать наук — должна стать рычагом для великой борьбы за цивилизацию. Огонь, вода, дождь, град и снег, превращение мертвой материи в живое существо — все эти примеры относятся к области химических явлений. Механика зависит от химии, потому что движение материальных частиц зависит от свойств материи. Например, экспериментальная теория столкновения материальных тел не может быть выведена из опытов с телами, разлагающими друг друга при соприкосновении.
Естественная история тесно связана с химией, так как она изучает внешние свойства тел, в то время как химия показывает их внутреннее строение, их подлинную природу. Естественная история изучает постоянные, не меняющиеся формы вещей, тогда как химия, изучая законы их изменений, развивает и объясняет их активные силы.
Минералогия была простой коллекцией плохо подобранных терминов, пока введение химического анализа не создало основы классификации минералов, покоящейся на их химическом составе. Ботаника и зоология пронизаны химией, ибо от химических процессов зависят питание и рост существ, разнообразное изменение их формы, постоянное возникновение новых существ и, наконец, их смерть и разложение…
Медицина и психология тоже обязаны химии большинством своих методов. Химией является искусство приготовления лекарств, и незнание научных фармакологических процессов не раз имело тяжелые последствия. Зная очень мало о законах собственного существования, человек все же извлек много полезных сведений из изысканий в области природы дыхания.
Прогресс в астрономии тоже до некоторой степени зависит от развития химии, от химического совершенства материалов, нужных для астрономических приборов. Нельзя провести точной границы между науками — по-настоящему гениальный человек, изучающий науку с целью ее практического применения, будет преследовать поставленную перед собой задачу, не интересуясь искусственными разграничениями. Но ценность химии не исчерпывается ее дополнением для других наук. Ее можно применить в большинстве обиходных процессов. Тесно связано с химией и сельское хозяйство. Растительные продукты в большем количестве и лучшего качества можно получить только применением в земледелии методов, основанных на научных принципах…»
Все шире развертываются перед зачарованными слушателями безграничные просторы науки.
«…Люди добывают и обрабатывают металлы, люди изготовляют кожи, приготовляют стекло, фарфор, производят десятки тысяч самых различных вещей, и везде химическая технология является научной основой производства предметов, составляющих материальную субстанцию нашего общества… Нет сил определить значение химии для человечества. Окинув взглядом историю мысли, мы ясно увидим последствия влияния химической философии на человеческий ум.
Дикарь не способен открыть причины окружающих его явлений; он или дрожит перед собственными суеверными вымыслами, или пассивно, безвольно отдает себя во власть природы и стихии. Наука дала людям представление о различных частях окружающего их мира и их взаимоотношениях. Больше этого, она дала им творческую силу, сделала человека хозяином земли, могущим изменять окружающее его бытие.
Выросшие и умудренные науками, мы не должны спокойно отдыхать; довольные достигнутым, мы должны также творить и работать. Наука много сделала для человека, но может сделать еще больше. Преимущества, которые она нам уже принесла, должны дать нам надежду на получение еще больших благ. Наша людская природа по своей сути прогрессивна, мы можем надеяться вступить на более высокую ступень культуры и счастья, чем теперь… Есть все шансы надеяться, что основные законы природы будут раскрыты. Будущее состоит из картин прошлого… Наши надежды основаны на нашем опыте…»
Лектор явно возбужден. Его карие глаза, удивительно ясные, казалось, излучали нежный свет. Чудесная улыбка и выразительный голос прекрасно подчеркивали неизмеримую глубину его мыслей. Он жил в начале XIX века, но его мысли сделали бы честь ученому даже нашего времени. Деви был гениальным человеком.
Современник ученого писал: «Его молодость, простота, его природное красноречие, глубокие познания в науках, удачные примеры, иллюстрации и хорошо произведенные опыты возбуждали всеобщее внимание и беспредельный восторг. Комплименты, приглашения и подарки дождем посыпались на него со всех сторон; всякий искал его общества и гордился знакомством с ним».
Гроузер, перу которого принадлежит последняя биография Деви, недавно изданная в Англии, пишет:
«Королевский институт, созданный новым движением социального прогресса, основанный на применении науки в промышленности, обязан своим успехом Деви. Социальная ценность Деви превосходила научную ценность его великих открытий».
Светские дамы писали в честь Деви стихи, его приглашали в самое изысканное общество. Двадцатидвухлетний исследователь чрезвычайно быстро изменил свой внешний облик. Он превратился в модного «светского льва», и его друзья были очень огорчены происшедшей метаморфозой. Если бы Деви продолжал и дальше такой же образ жизни, он очень скоро потерял бы всякое значение в науке. Скоро он убедился, что нельзя одновременно быть серьезным ученым и любимцем лондонских салонов.
Гемфри Деви был слишком яркой индивидуальностью, и уложить такого человека в прокрустово ложе буржуазных правил и добродетелей было нелегким занятием.
Живой и увлекающийся человек, жадно впитывающий все новые впечатления, Деви в первые годы жизни в Лондоне не смог в полной мере противостоять натиску «света». Но когда новизна первых впечатлений прошла, он легко увидел всю никчемность и пустоту салонной жизни.
В мае 1802 года Деви был назначен профессором химии Королевского института, а в 1803 году он писал: «Действительное и живое существование я веду только среди предметов моей научной работы. Обычные развлечения и удовольствия нужны мне только в качестве перерывов в потоке моих мыслей».
Деви старательно готовился к своим лекциям. Он работал долго и упорно над тем, чтобы излагаемый в лекции научный материал лучше доходил до слушателя. Каждая мысль облекалась в образную форму, каждый факт подтверждался остроумным экспериментом. Слушатель буквально погружался в неведомый мир науки, где все было так увлекательно и в то же время так важно для жизни человека. Молодой химик указывал новые пути развития культуры. Деви был глашатаем новой промышленной эпохи. Его язык становился поэтическим и прекрасным, когда он говорил о значении наук. Английский поэт Кольридж прямо заявляет: «Я посещал лекции Деви не только для пополнения своего научного багажа: в аудитории Королевского института я обогащал свой запас слов и метафор».
В 1803 году Румфорд уехал в Париж. Там он вскоре женился на вдове Лавуазье. Отъезд основателя института мог бы пагубно отразиться на делах Королевского института, но душой его в это время был уже Деви; и если без Румфорда институт продолжал работать, то без Деви он несомненно распался бы.
Живой интерес Королевского института к технологии и промышленности возрос еще более.
Деви поручили изучить химизм дубления кожи, химию металлургических процессов и химию минералов. Особых открытий при выполнении этих заданий Деви не сделал, но он заложил научные основы и расшифровал до тех пор неясную сущность изменения вещества в процессе заводской переработки. Он открыл глаза заводскому персоналу на суть их работы, и практические результаты этого не замедлили сказаться.
* * *
…Двадцать пять наиболее ярых республиканцев Лондона восседали за круглым столом «Тепидариев». Фригийские колпаки красовались на возбужденных головах друзей. Торжественное заседание клуба посвящалось Гемфри Деви. Вчера стало известным, что их товарищ избран в члены Королевского общества, удостоился великой чести войти в освященное веками собрание академиков Великобритании, Это была двойная победа: известно, что республиканские убеждения не слишком благоприятствуют избранию в Королевское общество.
Оригинальность работ молодого ученого, независимость суждений и непревзойденный талант экспериментатора ставили молодого химика в особое положение. С каждым днем его неспокойный ум охватывал все больший круг научных изысканий.
Еще в Пензансе Деви, продолжая неудачные сельскохозяйственные опыты отца, начал накапливать факты из жизни растительного мира. Сельскохозяйственной химии, как науки, тогда еще не существовало, нужен был человек, который смог бы объединить разрозненные наблюдения и факты и построить из них фундамент рациональных способов ведения сельского хозяйства. Промышленность требовала новых, лучших способов земледелия; помимо возраставших требований на технические культуры, жить дальше по-старинке и вести отсталое сельское хозяйство было невозможно. По поручению министерства земледелия, Деви было предложено прочесть курс лекций о связи химии с сельским хозяйством, с физиологией растений. Предстояло построить основы никем не сформулированной сельскохозяйственной химии. В течение года Деви прочел блестящий курс лекций.
Лекции вызвали большой интерес и привлекли к Деви внимание всех слоев общества, так или иначе связанных с земледелием. В лекциях излагались результаты многолетних работ в области химии растений, произведенных самим Деви или под его руководством. В описываемую эпоху важность этих работ была вполне оценена, но в последующее время, вплоть до наших дней, этой стороне научного творчества Гемфри Деви придавали слишком мало значения.
Фридрих Энгельс прямо указывает на значение работ Деви в земледелии: «В этот водоворот было вовлечено решительно все. Произошел полный переворот и в земледелии; и дело не только в том, как мы это видели выше, что владеть землей и обрабатывать ее стали другие люди; произошли и другого рода перемены. Крупные арендаторы затрачивали капитал на улучшение почвы, сносили ненужные перегородки, осушали и удобряли почву, употребляли лучшие орудия и вели систематическое плодопеременное хозяйство (cropping by rotation), воспользовались и прогрессом науки; сэр Гемфри Деви с успехом применил химию к земледелию, широко использованы были в земледелии успехи механики»[12].
Деви утверждал в лекциях, что нет почти ни одной области в земледелии, которая не была бы более или менее связана с химией или не требовала бы химических объяснений. Земля бесплодна. Чтобы удобрить ее, надо знать причины бесплодия. Химический анализ легко дает ответ на этот вопрос. Вредят железные соли — их можно разложить известью. Мешает избыток кремнистого песка — надо прибавить глины и известковой земли. Мало органических веществ — нужно добавить навоза. Возникает вопрос, какой навоз вывозить на пашню: свежий или после всех стадий брожения? Простейшие начала химии разрешают все сомнения. Известно, что навоз, разлагаясь, освобождает летучие части — самые драгоценные и питательные; при этом он теряет до половины полезнейших веществ. Вывод — навоз надо употреблять задолго до его полного разложения.
Деви в вводной лекции ставит сотни вопросов и тут же отвечает на них. Позже он систематически подвергает разбору все основы сельскохозяйственной химии. Лаборатория химии, впервые в истории человечества, вышла на зеленеющие нивы. Наука пришла на помощь земледелию, в этом великий смысл почина Деви, неоднократно подчеркиваемый Марксом и Энгельсом.
Давая отповедь мерзавцу в поповском одеянии, горе-теоретику Мальтусу, Энгельс в «Очерках критики политической экономии» пишет:
«Вся система Мальтуса построена на следующем расчете. Население возрастает в геометрической прогрессии 1-2-4-8-16-32 и т. д., производительность же земли в арифметической прогрессии 1-2-3-4-5-6. Разница, очевидно, устрашающая, но правильна ли она? Где доказано, что производительность земли повышается в арифметической прогрессии? Площадь земли ограничена — прекрасно. Рабочая сила, затрачиваемая на эту площадь, растет с населением; допустим даже, что увеличение производительности с увеличением затраты труда не всегда повышается в той же степени, что и труд; тогда останется еще третий элемент, не имеющий, конечно, для экономистов никакого значения, — наука, прогресс, который так же бесконечен и, по меньшей мере, происходит так же быстро, как и рост населения. Какими успехами обязано земледелие нашего века одной только химии, собственно двум лишь людям — сэру Гемфри Деви и Юстусу Либиху? Но наука растет, по меньшей мере, с быстротой роста населения; население растет пропорционально численности последнего поколения, наука же движется вперед пропорционально массе знания, унаследованной ею от всех предшествующих поколений, следовательно, при самых обыкновенных условиях она также растет в геометрической прогрессии. А что невозможно для науки?..»[13]
Деви положил начало научному ведению сельского хозяйства. Его лекции вызвали небывалый отклик не только в Лондоне; из далекого Дублина пришло приглашение повторить их. Деви выехал в столицу Ирландии и с энтузиазмом повторил лекции по сельскохозяйственной химии, лекции о наилучших научных способах повышения урожаев. Ни один из профессоров Королевского института не проводил в жизнь так настойчиво и твердо его программу, как Гемфри Деви. Эго был ученый уже новой формации, сумевший через стекло пробирки увидеть большой человеческий мир и его нужды. «Земледелие невозможно улучшить, не прибегая к химии, — пишет Деви, — для странника, путешествующего ночью, вернейшее средство не сбиться с дороги блуждающими огоньками — взять самому в руки фонарь».
Лаборатория Гемфри Деви
Ганс Эрстедт
Великая цель химических исследований в сельском хозяйстве, несомненно, открытие совершеннейших способов возделывания земли, столь важных для всего человечества.
Изучая газообмен растений, Деви обращает внимание на кислород — источник жизни на земном шаре.
Он говорит: «Животные ни при одном из своих отправлений не выделяют кислорода, а, наоборот, непрерывно его потребляют. Но животное царство в сравнении с растительным очень незначительно. Количество углекислого газа, образующегося при выдыхании, сжигании и брожении веществ, также невелико в сравнении со всем объемом атмосферы. Растения, поставляющие в продолжение всей своей жизни кислород в атмосферу, с избытком удовлетворяют потребности природы.
На это, казалось бы, можно возразить: если листва растений очищает воздух, то осенью и зимой, когда она опадает, воздух в нашем климате должен портиться? Это было бы так, если бы ветры беспрестанно не смешивали различные части атмосферы. Ветры неп сутся иногда со скоростью 60-100 миль в час. Во время нашей зимы юго-западные ветры приносят воздух, очищенный в бескрайних лесах и равнинах Южной Америки. Бури и ураганы, свирепствующие у нас обычно в начале и около середины зимы, приводят воздух в непрестанное движение и приносят из-за океана кислород, необходимый для поддержания жизни животных организмов. Бури и ураганы, в которых суеверие видит гнев божий или действие злых духов, — дары, необходимые для поддержания порядка в природе».
Лекции читались ежегодно, и Деви излагал в них результаты своих многочисленных работ в области химии растений. Через несколько лет Деви выпустил «Основания земледельческой химии» — книгу, в которой подвел итог своим исследованиям. В 1832 году, когда Деви уже не стало, этот труд был переведен на русский язык.
Деви вторично выезжает в Дублин. Дублинский университет присвоил ему почетное звание доктора «юридических» наук. Это — первое и последнее отличие, полученное им от английских университетов. Будущий президент Английского Королевского общества, член многих зарубежных Академий наук, общепризнанный энциклопедист не удостоился внимания университетских бюрократов.
Разнообразные занятия Деви, связанные с нуждами сельского хозяйства и промышленности, несколько задержали его основные работы по исследованию химического действия электрического тока. В числе других вопросов Гемфри приступил и к изучению геологии Англии и ее минеральных богатств. Уроженец Корнуэльса, с детства полюбивший горное дело, он не мог пройти мимо недр своей родины.
Деви не просто описывает геологию всех частей Великобритании; он указывает, где и в каком количестве имеются или должны иметься полезные ископаемые. Глубокая научная эрудиция сочетается в нем со здравым смыслом практики. Найдя какой-нибудь минерал, он немедленно ищет его взаимосвязи с другими минералами.
В 1805 году Деви получил за работы по минералогии высший знак отличия Королевского общества — медаль Колби.
Гроузер пишет; «Если вся его [Деви] деятельность заслуживала такой награды, то именно его работы по минералогии меньше всего».
Гроузер указывает дальше, какое чувство зависти должны были пережить тогдашние минералоги, когда двадцатишестилетнему химику присудили высшую награду за работу в их области наук.
Гроузер не понимал, что новые времена, новые люди отдавали заслуженную дань молодому ученому.
Деви неоднократно указывал, что ему чужды искусственные преграды, возводимые между науками. И, действительно, минералогия была бы только плохо подобранной коллекцией камней, если бы химический анализ не раскрыл внутреннего строения минералов. Поэтому именно химик, как это ни странно для Гроузера, стал лучшим минералогом.
Эксперименты Деви начинались в десять-одиннадцать часов утра; приблизительно в это время он появлялся в лаборатории, где и оставался до четырех часов. В пять часов он обедал. Вечером, если не уезжал к своим многочисленным знакомым, играл на биллиарде, читал или шел в театр.
Деви оставался самим собой. Он был попрежнему уверен, что сочетание общего развития с научной работой — дело абсолютно необходимое. Он был не только кабинетным ученым, а всегда оставался живым человеком, в лучшем значении этого слова. Поэзия, рыбная ловля, театр, охота, музыка — все интересовало Деви. Лондонские театры пользовались его особенным расположением. Итальянская опера, «Ковенгарден», «Пантеон» и в первую очередь, конечно, «Дрюри-лен»[14] часто видели в своих стенах химика Королевского института. Деви был знаком с выдающимися артистами своего времени.
Интересен эпизод, происшедший в 1805 году. В «Дрюри-лене» предстояла премьера комедии «Медовый месяц», вызвавшей много толков. Заканчивались репетиции; оставалось получить от автора текст пролога и через три дня дать первое представление пьесы. Билеты в ложу уже закуплены, Деви предвкушает удовольствие. Накануне премьеры в лабораторию к Деви забежал один из его приятелей. Он сообщил, что автор комедии скоропостижно умер. Волнуясь и заикаясь, он с неподдельным волнением выпалил: «А пролога-то к пьесе нет! Смерть драматурга еще не повод для срыва спектакля!»
Через два часа Дели принес взволнованному театралу стихотворный пролог в сорок девять строк.
На следующий вечер премьера состоялась и прошла с большим успехом. Соавтор — «инкогнито», вместе со всеми зрителями, горячо аплодировал актерам.
Из Бирмингама пришли печальные вести. Умер Грегори Уатт. Это сообщение Гемфри перенес, как тяжелое личное горе: умер близкий товарищ, человек, которому молодой ученый был обязан своими успехами. Деви послал осиротевшему отцу взволнованное письмо с выражением своей глубокой скорби.