Нравы богатых в конце IV века были ещё слишком часто языческими нравами, господствовавшими в продолжение всей империи. Роскошь была необыкновенна, дебош всеобщий и свободный. Aime Puech
Апокалиптическое описание Великой Самопродажницы, «одетой в жемчуг, кисею и драгоценные каменья», «преследующей праведников» и «проституирующейся с земными царями», до того ярко рисует нравы византийской церкви конца четвёртого века при её пышном патриархе Нектарии, что уже по одному этому книгу Иоанна было бы необходимо отнести к данному времени.
Вот как очерчивает эти нравы французский академик Тьерри[192].
„При исчислении пороков (византийского) духовенства Палладий отмечает три, которые уже сами по себе должны были бы вызвать гибель церкви: сладострастие, обжорство и жадность. Это была «истинная мать всех пороков[193] (апокалиптическая «мать блудников и мерзостей Земли»), так как она их зачинала в своём чреве и воспитывала их».
„Порок сладострастия, который Палладий ставит в вину византийскому духовенству[194], проявлялся в особенности в обычае жить с сёстрами-агапетами (возлюбленными сёстрами) или подводимыми женщинами (mulieribus sub-introductis). Этот довольно недавний обычай, если верить Иоанну Хризостому (т. е. самому автору Апокалипсиса, как увидим далее), до такой степени процветал и так повсюду распространился подобно плевелам, что заразил теперь весь христианский мир (т. е. церковь), как на Востоке, так и на Западе, и угрожал перейти в церковное установление… Напрасно протестовали учёные, напрасно анафематизировали соборы, и сами гражданские законы свирепствовали против этого сожительства духовенства с девушками и их проституирования, настолько же губительного для дисциплины, как и бесчестившего религию, – злоупотребление сопротивлялось всем лекарствам… Часть духовенства, заражённого этим пороком, составляла могущественную организацию ( великую твердыню Апокалипсиса ), о которую разбился не один доктринёр и не один епископ…
Иоанн Хризостом (в 397 году) не первый раз был в этой опасной борьбе. Когда он был ещё диаконом в Антиохии ( т. е. за несколько лет до составления им в 395 году «Откровения в грозе и буре»), он написал два знаменитые трактата – первый по адресу современного духовенства, а второй – по адресу девушек, которые предоставляли себя дебошам этого лживого братства»…
«Суровый хирург призвал (в 397 году) на свой суд тех, которые жили таким образом, выгнал одних и обличил других»… «3ло за зло, – говорил он им, – я предпочитаю сводников таким служителям церкви, как вы» … «Войдём, – говорил он, – в помещение, где они живут вместе с девицами, и предположим сначала, что девица бедна. Бедна и потому принуждена работать своими руками. Священник всегда около неё, их комната общая, их меблировка общая. Какое зрелище, скажите мне, представляется вам в жилище человека, предназначившего себя по своему состоянию уединённым размышлениям? Женские юбки, пояса и митры, висящие вместе на стенах. В комнате ладаница, прялка, веретено… Таковы украшения священнического жилища!
«Теперь предположим, что „духовная сестра“ богата… Нужно, чтобы у ней ни в чём не было недостатка, так как сами светские матроны меньше требовательны, чем эти девицы, и священник должен их всем снабдить! Сколько беготни нужно, чтобы удовлетворить её! Он бежит сначала к продавцу серебряных изделий, чтоб узнать, готова ли посуда, годно ли для употребления зеркало его дамы, будет ли получена в надлежащее время амфора вина или флакончик с душистым маслом. От продавца серебряных изделий он бежит в косметический магазин, так как этот род девиц любит косметики, и они им нужны разнообразные и дорогие[195]. Священник объясняет продавцу, какие из них предпочитает его дама… Затем следуют фабриканты материй и ковров… Весь день священника проходит в беготне из лавки в лавку, его душа более не в церкви, а на рынке!..»
«Но вот открывается базилика… Сколько профанации, сколько новых скандалов ожидает нас в ней! Священник ждёт у дверей появления своей дамы, и когда она проходит, он идёт перед нею, как её евнух или её привратник. Он прокладывает ей дорогу, расталкивая плечами толпу, и получает вдоль всего пути улыбки публики. И бывает, что он не только не краснеет, как следовало бы, но тщеславится этим. Когда приближается страшный момент таинства, дама помогает ему в этом, священник поворачивает к ней голову и как будто советуется с ней взглядом» … «У этих женщин мания вмешиваться во всё, они решают церковные вопросы и сеют везде ссоры».
«Второй порок, заражавший константинопольское духовенство, был обжорство, лакомство, страсть к пирам, – одним словом, глотка, как энергично говорится на латинском языке. Священники и диаконы вели в городе в роскоши и удовольствии самую изнеженную и самую роскошную жизнь».
«Корыстолюбие было третьей и наиболее смертельной язвой этого развратного духовенства» … «Сделавшись (против воли) наследником пышного Нектария, который принёс с собой на епископскую кафедру обычаи роскоши, не уступая в этом городским префектам, Иоанн Хризостом с самого начала поставил для себя делом чести уничтожить это великолепие»[196].
«Он приказал продать все шёлковые и золотые украшения, которые драпировали алтари базилик при его прибыли, все пурпурные ткани и богатые священнические одежды[197]. Великолепные мраморные обкладки и монолитовые колонны, которые Нектарий назначил для украшения церкви Анастасии и которые лежали на земле в ожидании архитектора, были тоже проданы с аукциона. Он разбил и продал священные чаши[198], стоившие огромных денег, и желал иметь только самые простые»[199]. Он назначил на покаяние или распустил большую часть диаконов, ведших очень светскую жизнь и нередко назначавших святилища и алтари для своих любовных похождений»[200].
Вся эта выписка из книги Амедея Тьери „Св. Иоанн Хризостом и императрица Евдоксия» до такой степени соответствует описанию великой вавилонской твердыни, которое мы уже читали в Апокалипсисе, а роль великого пророка этого времени, Иоанна Хризостома, так подходит к роли автора «Откровения в грозе и буре», что искать другого было бы совсем неуместно. Однако, приняв во внимание, что большинство современных теологов должны с предубждением отнестись к моему исследованию, предположим, что всё это ещё требует доказательств. Начнём разбирать вопрос систематически, как будто мы не имеем ещё никаких указаний на личность автора Апокалипсиса, а только знаем из наших астрономических вычислений, что книга была написана под непосредственным впечатлением грозы, пронёсшейся над Патмосом 30 сентября 395 юлианского года и землетрясения, всколыхнувшего остров в этот же самый день.