По тропе прошли недалеко: справа засквозил лес. Просека, наверно: подходящее место для «вынужденной посадки». Свернули. Шукур и Колдунов разговаривали вполголоса. Менгден прихрамывала чуть отступя, рядом. Время от времени она наклонялась, срывала попадавшийся по пути цветок.
Внезапно все трое остановились и — бегом бросились влево, к открывшейся узкой прогалине. Навесом на окрестных низких деревьях лежал сморщенными складками шелка измятый купол парашюта; спутанные стропы свисали к земле, к траве, на которой, нелепо раскидав руки и ноги, распластался человек в красноармейской шинели.
Шукур добежал первым. Он быстро отстегнул лямки, высвободил тело из опутавшей его сети строп, оттащил в сторону — уже с помощью Колдунова. Без чувств? Нет. Убит наповал: даже череп смялся от удара о землю, словно падал он вниз головой.
Бородатое русское лицо. И шинель красноармейская и сапоги. Но через плечо заграничной работы брезентовая сумка. Шукур отщелкнул замок.
— Так и есть. Подрывные патроны.
Колдунов быстрым взглядом окинул окрестность и расстегнул кобуру.
— Свистнуть? Может быть — эта самая... Тимурова команда поблизости где... Надо лес прочесать... Это они к мосту, очевидно, подбираются. Для такого дела одного не сбросят. Еще должны быть.
Взгляд упал на стоявшую неподвижно под ближним деревом Менгден.
— Стой-постой. Девица должна, пожалуй, знать...
Радистка догадалась по взгляду.
— Это с нашего «юнкерса». Мы сбросили троих.
— Видишь! — воскликнул Колдунов. — Необходимо хоть ближайшую округу обшарить.
— На обратном, — отрезал Шукур. — Успеем до темноты. А засветло они к мосту не сунутся. Забирай сумку — и ходу, ходу!
Они вышли на просеку. Шукур, с помощью Колдунова, быстро установил рацию. Надел наушники. Стал настраивать.
— Что в эфире творится! И там — бой!
В самом деле: смерчем крутились, взвиваясь, перебивая, глуша друг друга, взрываясь резкими гудами, звуки.
Пока Шукур настраивал, Колдунов не сводил глаз с Менгден. Она волновалась, и волнение явно нарастало от секунды к секунде. Как сказал майор? «Хоть одна жилка дрогнет». Радистка вздрагивала вся.
И наконец спросила, хрипловатым, изменившимся голосом — таким низким, что у Колдунова даже мелькнула мысль, что ему, а не Шукуру надо говорить со штабом:
— Повторите, как я сказала позывные. Я боюсь, что тогда... ошиблась. Я тогда сама не ждала, что отвечу.
Шукур сжал брови. Тонкие ноздри раздулись.
— 0-23-60 и 17-30.
Менгден перевела дух, и глаза засветились.
— Верно. Слава богу... Я так боялась... Меня тогда расстреляли бы, правда?
Шукур топнул зло ногой. Опять! Только о собственной шкуре. Сколько ни видел их — других мыслей нет.
На окраине просеки, близко от того места, где присели Шукур и Колдунов, где стояла Менгден, осторожно проглянуло сквозь кусты лицо Петьки. На этот раз он был уверен, что самый строгий судья его бы одобрил: он обежал кружным путем, перебрался на ту сторону просеки и залег задолго еще до того, как вышли из леса трое тех, подозрительных, в красноармейских шинелях.