— Руки вверх!
Десяток винтовочных дул: колхозники подходили бегом. Впереди, вприпрыжку, несся вихрастый мальчик. Он тоже кричал пронзительно и торжествующе:
— Руки вверх!
— Руки заняты, видишь. Куда я их подниму, — смеясь, крикнул навстречу подбегавшим Колдунов: он помогал Шукуру и Менгден свертывать рацию. — А, следопыт! Вот неотвязный. За это молодец. Поведешь нас, покажешь, как ближе выйти на Малоозерскую дорогу.
— Постой, ты... с Малыми Озерами. Вы тут чего делаете? — спросил, не опуская винтовки, Панкратов. — Откуда?
Колдунов засмеялся громче.
— В адресный стол заходили. Понимаешь, насчет одного адреса справиться. Куда посылку посылать.
Дошел нарастающий гул моторов. Шукур радостно ударил себя по бедрам.
— Пошли наши! Ну, главбаза... Получай с полной нагрузкой. И с нашею тарой.
Над лесом загудели бомбардировщики. Колдунов взглянул на свои браслетные часы.
— Вот это я понимаю: работа. При такой работе радостно и голову сложить.
Панкратов строго взглянул на Петьку.
— Ты тут чего ж это?
Петька пробормотал:
— Честное же слово... он по-немецки...
— Правильно, — кивнул, посмеиваясь, Шукур. — А как же иначе с немцами разговаривать: они только по-немецки справки дают. Ну, не вешай носа: из тебя толк будет. Только, понимаешь, разведчику больше мозгом ворочать надо. Не по каждому случаю, дорогой мой, караул кричать...
— А может, еще я и недаром караул кричал, — упрямо ответил мальчик. — Может, ты еще диверсантом окажешься. Из них тоже — ловкие попадаются...
Из лесу на просеку вышли еще шесть человек: четыре колхозника, двое в красноармейской одежде.
— Красноармейцы? — настороженно спросил Колдунов. — И без оружия? Как раз пара, Шукур.
— Мы их... — начал рядом с Колдуновым стоявший колхозник.
Но Панкратов остановил его жестом. Шестеро подходили уже. И один из красноармейцев — седоватый, квадратный, без шапки — крикнул:
— Взяли-таки диверсантов? Молодцы!
Шукур шевельнул скулами, и взгляд стал пристальным и пронзительным.
— Каких диверсантов?
— Не заливай! — засмеялся красноармеец, подмигивая. — С поличным попался. Это — что?
Он ткнул пальцем в сумку, висевшую через плечо Колдунова.
— Заграничная, фашистское изделие — сразу видать. А ну-ка, раскрой, сделай милость.
И раньше чем Колдунов успел ответить, он отщелкнул быстрыми, ловкими пальцами мудреный замок, откинул крышку.
— Подрывные! Ага! Ты это что же задумал, фашист окаянный? Да я тебя...
Он взмахнул рукой — и запрокинулся навзничь, сбитый могучим ударом Шукура. Второй «красноармеец» — молодой, горбоносый, высокий — пригнулся, как на прыжок. И в глазах — лютая, смертная, неугасимая злоба.
Винтовочные дула взметнулись.
— Стой! — крикнул Панкратов. — Ни с места!
И глухо:
— Почему сумка?
— Мы тут, неподалеку, труп парашютиста нашли, — сказал Колдунов. — С него сняли. Вон там, в прогалине.
— В прогалине? — Панкратов дал знак одному из колхозников. — А ну, Матвей, проверь быстрым манером, со своею пятеркой, что там. Забери с собой того паренька, что за ящиком заховался, пусть покажет, где именно.
Матвей тронул дулом винтовки плечо Менгден, присевшей на землю, за рацией; она сидела, отвернувшись спиной ко всем, и сердце колотилось, как бешеное. Что такое случилось? Почему в них только что целились? И лица у этих крестьян такие суровые и беспощадные: ведь только что, на полях, она видела таких же, и с винтовками тоже, и они улыбались, приветно махали руками, а женщина какая-то встречная бросила в машину, на ходу, пучок васильков. А эти грозятся... И эмигранты-парашютисты с ними, как свои...
Дуло стукнуло о плечо настойчивей. Матвей кивнул в сторону прогалины.
— Вставай, вставай. Веди. Где там парашют?
Парашют. По этому слову, по кивку, она поняла. Она встала, боязливо отведя рукой ствол, низко-низко опустив голову. Колхозники — пять крепких парней — окружили ее, двинулись к лесу. Диверсанты, свои? Крикнуть тем, русским, они же знают ее, знают, что ее привезли сюда силой.
Дошел голос — захлебывающийся, злобный. Что он кричит? Ей? Нет. Страшно, когда не знаешь, не понимаешь языка. Нет, не ей, потому что колхозники, вокруг нее, шестеро, шагали всё быстрей, не оглядываясь.
Высокий кричал, пригибаясь и приседая, перебирая пальцами, точно нащупывая горло, чтобы вцепиться в него мертвой хваткой:
— С трупа сняли? Какой тебе дурак поверит! С неба на него мертвые валятся. А радио — тоже с неба свалилось? А книга эта немецкая?
Скрюченный палец потянулся к коду, лежавшему на траве. Панкратов нагнулся к книге. Шукур быстрым движением принял ее.
— Нельзя, товарищ. Она секретная. Я за нее отвечаю.
— Секретная немецкая! Слышали, братцы?
Седоватый быстро поднялся с земли.
— Он еще измывается над нами? Бей их, товарищи! Нечего тут с ними возиться. Таких, был приказ, на месте бить, как собак бешеных. Бей!
Он топтался на месте, сжав кулаки. Но никто не тронулся с места.
— Приказа такого не было, — сквозь зубы сказал Панкратов. — Но дело, все же, надо сказать, действительно, что неясное. И с книгой и с сумкой... Ежели парашютиста нашли, — почему не сказали в первую очередь: «Диверсия, ищи по лесу, товарищи»...
Колдунов кивнул.
— Тут, действительно, наша промашка есть... От радости, что удачно задание выполнили, малость голову завертело. Да и в голову притти не могло, что с вами какое-нибудь недоразумение может выйти. Придется вам в штаб с нами вместе пойти, если у вас сомнение.
— В штаб — это само собой, — отозвался Панкратов. — Для порядку, однако, сдавай, пока что, оружие и прочее...
Шукур покачал головой.
— Оружие мы вам не сдадим, товарищи, хотя вы и народная оборона. Красноармейцу сдавать оружье дозволено только...
— Панкратов! — Матвей подходил бегом, проламываясь через кустарник. — Бери... этих!.. Тот, что с нами пошел, — немка, баба переодетая... По-русски слова не разумеет. А убитый — наш, русский... Обмундирование красноармейское и документы при нем... Опять же лежит он в кусту, а парашют совершенно особо — безо всякого к нему касательства.
Шукур стиснул зубы. Чорт знает... Действительно, получилась глупость: не надо было отстегивать. И с немкой этой распутывайся теперь.
Панкратов сказал растяжисто, пошевеливая винтовкой:
— Это что же выходит? Вы, что ли, его и угробили?
Трещали кусты: колхозники вели назад Менгден. Она шла бледная, щупая перед собой руками, как слепая. Высокий чуть не вскрикнул, увидев ее. И перекинулся быстрым взглядом с седоватым. Колдунов махнул гневно рукой.
— Вот, действительно, получился дьяволов водевиль.
— Я ж сказал, едем в штаб, — отрывисто сказал Шукур. — У нас машина в лесу оставлена. Объяснять вам здесь, какое у нас поручение было и зачем с нами эта военнопленная, мы не будем. Это дело секретное. Ни одной живой душе мы его не скажем, хотя бы и под смертной угрозой. Вы люди советские — сами должны не хуже нас понимать.
— Вот это правильно! — воскликнул восторженно седоватый и прихлопнул в ладони. — Вот это красноармейский разговор. Очень прошу прощенья, товарищи. Сначала и я видимости поддался, за диверсантов принял. Но по этим твоим словам вижу: такие же вы честные красноармейцы, как мы. И с этого часа мы, так сказать, вместе...
Он встретился, наконец, глазами с Менгден, ловившей его взгляд. Она сделала ему чуть заметный знак. Он мигнул в ответ, понимающе, и ударил по плечу Панкратова.
— Бери с собой пару ребят — и гайда в штаб: проводи, если хочешь, для очистки совести, хотя мы бы и одни дошли; нам же все равно туда. А остальным и тут дела по горло.
— Так и пойдем, полагаешь? — усмехнулся хмуро Панкратов. — Вас пятеро, да нас трое? Или, может быть, одних пустить? Это откуда же у тебя такой, с божьей помощью, поворот? То кричал — бей, а сейчас — заступаешься? Немке той, между прочим, ты почему мигнул? Сговор у вас, что ли? Из одного гнезда воронье?
Седоватый осклабился. Но веки его дрожали.
— Мигнул. На то и глаз, чтобы мигать. У тебя не мигает? Какое тут может быть особенное значенье. Брось ты тень наводить... дело же ясное — любой ребенок в нем разберется.
Шукур рассмеялся.
— Что верно, то верно. Именно любой пионер.
Он кивнул Петьке.
— А ну, тимурид, докажи, с места не сходя, в один прием: кто тут диверсант.
От слова «тимурид» глаза мальчика, потемнелые, напряженные, потеплели. Он открыл уже было рот. Но Панкратов перебил его:
— Да ты что думаешь: мы сами не...
— Погоди, — остановил его Шукур. — Дай мальчику попрактиковаться.
Петька молча смотрел на седоватого и высокого. Потом спросил, слегка запинаясь от волнения:
— Когда товарищ Сталин по радио речь советскому народу говорил, какие в той речи последние слова были?
Лица людей в красноармейских шинелях дрогнули. Они молчали.
Петька в волнении сжал худенькие свои руки.
— Вот... Какие же вы можете быть наши, советские, если от такого вопроса вас дрожь взяла?
— Правильно, товарищ! — Шукур положил руку на голову Петьки. — Да и слова — беспамятный, и тот запомнит: «Все силы народа — на разгром врага! Вперед, за нашу победу!»
Опять шевельнулись винтовки. Менгден переводила глаза с Шукура на высокого. Высокий внезапно вобрал голову в плечи и ринулся на Шукура. Радистка за спиною текинца быстрым движением выбросила руку к кобуре револьвера на его поясе. Но встретила... ладонь Колдунова. Колдунов сжал ее руку.
— С приездом, барышня.
Она оглянулась вокруг. Нет, никто не бросился за высоким. Ему уже крутили назад руки. Менгден поняла. Колдунов выпустил руку. Девушка зажала ладонями глаза и опустилась на землю.
Шукур обернулся.
— Она что? В спину хотела? — медленно проговорил он. — Выходит, склад ваш, фашистский, такой, что вас уже не переделать. Не быть вам людьми. Ни прошлого у вас, ни будущего... Только в лом пустить... Ну, что ж, становитесь с теми двумя в ряд.
— Так-то надежней, — сказал Панкратов. — Ты не думай, что нас в обман ввел... Только что подозрение было, нет ли с вами еще кого: может, не трех, больше с самолета ссыпали... С того ожиданья — мой грех! — и товарищам было веры не дал. Видимость-то против них больше, чем против вас была... И двое из них — не русские... А вы... по обличию, действительно, как ты сказал, «русаки с пят до головы». А по сути... Как у тебя подлый твой язык повернулся! «Русские». С фашистскими гадами назад, на нашу землю родную приползли? Не достреляли погань эту в гражданскую. Под корень самый надо было брать, до последнего семени... Это нам урок. Теперь уже позаботимся. Чисто будет. Второй раз — ни один змееныш советскую землю не запоганит. В штабе просить будем: дать нам своими руками вас кончить.
— Шинель!.. Шинель!.. — выкрикнул внезапно Петька и рванулся вперед, к седоватому. Он повел дрожащим пальцем по его распахнутой красноармейской шинели. На высоте груди палец вошел в круглое отверстие, насквозь. Второе... третье... четвертое...
— Пули были, пули. Смотрите сколько...
Колхозники, Шукур, Колдунов тесно сгрудились вокруг.
Да. Верно. Шинель на груди пробита. Четыре пулевых, смертных жала сквозь защитное, поношенное сукно.
— У тебя с кого же это... шинель? — глухо сказал Панкратов, и ствол винтовки хрустнул, казалось, так крепко сжали его темные, на работе заскорузлые пальцы. — Что же это... хозяева твои не доглядели, не подштопали. Целых советских шинелей, видать, не достается фашистским гадам? Только с мертвых снимают? Ну, дай срок...
Он тяжело перевел дыханье. Молчали кругом колхозники, молчал лес — ни ветерка, ни птичьего посвиста, — тихо. Но страшно становится от такой тишины. Потому что за такой тишиною всегда — громовый, неотвратимый, все крушащий удар.
Высоко над лесом прогудели моторы. Ровным строем шли назад, к себе, с победного налета — бомбардировщики.